Автор: Продолжение размышления о Тайне Пресвятой Троицы, которым проповедник Папского дома о. Раньеро Канталамесса поделился во время великопостных духовных упражнений для Римской курии в 2015 году.
Бог-Отец — единственный, даже в рамках Троицы, кому не нужно быть быть любимым для того, чтобы быть способным любить. Только в Отце воплощено это совершенное равенство: быть и любить; для других ликов Троицы быть — это быть любимым. Отец — это отношения вечной любви, и он существует только в этих отношениях. Поэтому нельзя считать Его прежде всего Верховных Существом и только потом признавать в Нем эти вечные отношения любви. Об Отце нужно говорить как о вечном акте любви. Единственный Бог христиан — это Отец.
Конечно, мы не смотрим на него в отрыве: как бы Он мог называться Отцом, если бы у Него не было Сына?. Мы смотрим на Него как на Отца, который вечно рождает Сына и вечно отдает Ему Себя в той бесконечной любви, которая объединяет Их обоих и которая есть Дух Святой. Единство и троичность Бога всегда исходят из единого акта и являются одной и той же тайной.
Как я уже сказал, сегодня многие на Западе, и я в том числе, предпочитают греческую модель понимания Троицы. Что, конечно, не означает, что мы не признаем значимость вклада латинского богословия. Греческое богословие составило схему и сформулировало подход. Латинская мысль, в лице Августина Блаженного, наполнило эту схему глубиной и душой, то есть любовью.
Августин основывает свое размышление о Троице на определении «Бог есть любовь» (1 Ин 4, 16). В Духе Святом он видит взаимную любовь Отца и Сына; возникает триада «любящий [Отец] — возлюбленный [Сын] — любовь [Дух Святой]». Средневековые последователи Августина возвели эту триаду почти в канон. На основе этой триады богослов Эриберт Мюлен не так давно создал свою концепцию о Духе Святом как о божественном «Мы», о личном причастии между Отцом и Сыном в Троице, и об участии (хотя и другим образом) в этом причастии всех крещенных.
Первым из отцов восточной церкви, кто оценил вклад западного богословия в изучение вопроса о Троице, был святой Григорий Палама. Он писал: «Дух высочайшего Слова — как неизреченая любовь Отца к Своему Слову, неизреченно рожденному; любовь, которую это Слово-Сын получает от Отца и для Отца; Он имеет Дух, вместе с Ним исходящий от Отца; Дух, пребывающий на Нем, поскольку соприроден Ему».
Это открытие Паламы развивает известный современный православный богослов Иоанн Зизиулас. Он пишет: «Выражение «Бог есть любовь» означает, что Бог «существует» в своей троичности как личность, а не как сущность. Любовь не является следствием или имуществом божественной сущности… Любовь составляет его сущность». Мне кажется это совместимым с определением Фомы Аквинского, который, вслед за Августином, писал, что божественные личности связаны между собой «значимыми отношениями».
Разница и взаимодополняемость этих двух богословских подходов не ограничивается их пониманием бытия Троицы и внутренних отношений в Ней. Есть некоторые исключения, но в целом греки больше интересуются имманентной Троицей, которая существует вне времени, а латиняне — «экономикой» Троицы, то есть тем, как Она являет себя в истории спасения. Одни, в соответствие со своим гением, больше интересуются бытием и онтологией, другие — Ее проявлениями, историей. В этом свете понятней, почему латиняне начинают разговор о Боге с трактата о единстве, а не о троичности Бога. Понятны также и мотивы, по которым эта традиция сохраняется. Ведь, действительно, в истории спасения откровение единого Бога предшествовало откровения Бога троичного.
Самый очевидный знак этого отличия в подходе — два разных способа представлять Троицу в греческих и в западных иконах. Каноническая православная икона, достигающая своей вершины в «Троице» Андрея Рублева, представляет Троицу в виде фигур трех ангелов, равных между собой и отделенных друг от друга, которые распологаются вокруг трапезы. Мы видим сверхчеловеческий покой и единство. История спасения при этом не игнорируется — есть ссылка на известный эпизод с Авраамом, который принимает трех гостей, и с евхаристической трапезой, за которой сидят Трое; но история спасения остается на втором плане.
В западном же искусстве, начиная со Средневековья, Троица представлена совершенно иначе. Мы видим Отца, который протягивает руки и держит два конца креста; между ликом Отца и ликом Распятого парит голубь, представляющий Духа Святого. Самые известные примеры такого изображения Троицы — работа Массачио во флорентийской церкви Санта Мария Новелла и работа Дюрера в музее Вены, но есть и множество других. Это — Троица, которая является нам в истории спасения; Троица, вершина которой — в кресте Христа.
Два пути, чтобы оставаться открытыми
Сделаем теперь еще один шаг вперед и попробуем увидеть, насколько христианская вера нуждается в том, чтобы оба эти пути к тайне Троицы оставались открытыми для нас. Схематично это можно выразить так. Церковь нуждается в том, чтобы принять в полноте православный подоход к Троице — для своей внутренней жизни, для молитвы, созерцания, литургии, мистики. Но Церковь нуждается и в том, чтобы учитывать подход латинский — для своей евангелизаторской миссии, для того, чтобы идти к людям.
Первый пункт в доказательствах не нуждается. Мы с радостью и благодарностью принимаем это духовное наследие, которое родилось в греческой и византийской традициях и которое защищают и распространяют православные богословы (например, Владимир Лосский или Иван Мейендорф). Православное видение хорошо описано святым Василием: «Путь познания Бога исходит от единого Духа через единого Сына к единому Отцу; и, наоборот, естественная доброта, естественное освящение, царственное достоинство исходят от Отца через Единородного Сына к Духу».
Другими словами, на уровне бытия, на уровне исхождения творения от Бога, все исходит от Отца, идет через Сына и приходит к нам в Духе; на уровне познания, на уровне возвращения творений к Богу все исходит от Духа, идет через Сына и возвращается к Отцу. Перспектива всегда троична.
Сегодня и Западу и Востоку более чем когда-либо необходимо знать и практиковать также и латинский подход к тайне единого и троичного Бога. Святой Григорий Назианзин рассказывает о процессе, который приводит нас к вере в Троицу, так: «Ветхий Завет явным образом провозгласил существование Отца; существование Сына провозглашено менее явно. Новый Завет провозглашает существование Сына, а божественная природа Духа Святого лишь угадывается. Теперь же Дух присутствует среди нас, теперь он явлен более отчетливо. Пока не была исповедена божественность Отца, нельзя было открыто провозгласить Сына; пока не была принята божественность Сына, нельзя было провозглашать Духа».
Ту же божественную педагогику осуществляет и Иисус. Он говорит, что не может открыть ученикам всего, что Он знает от Себя и знает от Отца, потому что они пока не готовы это «вместить» (Ин 16, 12).
Сейчас мы живем во времени, когда Троица открыла Себя во всей полноте. Мы должны жить в троичном свете, как это называли некоторые Отцы Церкви — не теряясь в поклонении Бога как «высшему существу», которое ближе к богу философов, нежели к тому Богу, Которого явил Иисус.
Но что мы должны говорить миру, который нас окружает, миру неверующему, миру секуляризированному? Не оказались ли мы снова в тех же условиях, что были до пришествия Христа в мир? Не должны ли мы в его отношении использовать тот же педагогический подход, который использовал Бог [то есть раскрывать себя постепенно]?
Мы сами должны помогать нашим современникам узнавать прежде всего о Боге, который создал нас для любви, который есть Добрый Отец и который явил нам Себя в Иисусе из Назарета. Может ли мы начинать евангелизацию со слов о трех божественных личностях? Не будет ли это, как говорил святой Григорий, возложением на плечи людей груза, который они не в состоянии нести?
И еще одна важная вещь. Отец, который первым явил Себя в Ветхом Завете, не явил Себя там «Отцом Господа нашего Иисуса Христа», подлинным отцом подлинного сына; он не явил Себя там Богом Отцом в Троице; все это было явлено только Иисусом. В Ветхом Завете Он — отец в метафорическом смысле слова, отец народа Своего Израиля, а для язычников — отец вселенной, отец небесный. Откровение о Боге начинается с Бога единого.
Слово «Бог» может или должно использоваться для обозначения того, что у трех божественных личностей общее, то есть для обозначения Троицы — видим ли мы это Их общее в Их природе, сущности, бытии (как говорит об этом Писание и Отцы Церкви), или же (как предлагает Иоанн Зизулас) мы видим это Их общее в том, что Они пребывают в общении между собой.
Церковь должна найти способ провозглашать тайну единого и троичного Бога в категориях, понятных людям нашего времени. Именно это делали Отцы Церкви и древние вселенские соборы. Сложно представить, как можно объяснить нашим современникам тайну Троицы в тех же терминах сущности, ипостаси, собственности и значимых отношений — хотя, разумеется, в области богословия Церковь не собирается отказываться от этих терминов.
Если и есть что-то в древнем языке Отцов Церкви, что может быть полезно для наших современников (по крайней мере в том, что касается объяснения Троицы), так это указание святого Августина на любовь. Любовь как таковая — это общение и отношения; не существует любви, если нет двух (или более) личностей. Каждая любовь — это движение одного бытия к другому; это движение сопровождается желанием единства. В человеческих отношениях это единство всегда остается неполным и временны, даже если речь идет о самой сильной любви; полного единства достигают только Божественные Личности. Вот — тот язык, который могут понять наши современники.
Едины в поклонении Троице
Святой Августин поможет нам завершить разговор о двух подходах к тайне Троицы. Он говорит, что когда вы хотите пересечь море, самое главное — не сидеть на берегу, пристально взгядываясь в противоположный берег, а сесть в лодку и поплыть к этому берегу. Так и для нас самое важное — не рассуждать о Троице, но оставаться в вере Церкви, которая есть лодка, приводящая нас к Троице. Мы не можем обнять этот океан, но можем войти в него. Сколько бы мы не делали усилий, мы не можем охватить тайну Троицы собственным умом. Но мы можем сделать кое-что еще лучшее. А именно — войти в эту тайну.
Мы должны поклоняться Троице и мы нуждается в этом поклонении; вот пункт, в котором мы все согласны, и на Востоке и на Западе. Поклоняясь, мы скромно ограничинваем себя в говорении о Боге, говорим не говоря. Поклоняться Троице, как говорил святой Григорий, значит возносить «гимн тишины». Поклоняться — значит признавать Бога Богом, а себя самих — творениями Бога. Поклоняться — значит признавать бесконечное качественное отличие Творца от творения; признавать его, однако, в свободе и с радостью, как дети, а не как слуги. Поклоняться, как говорит апостол, значит освободить истину, подавленную неправдою мира (ср. Рим 1, 18).
Закончим же теми словами, которые с самой глубокой древности и на Востоке и на Западе провозглашают сущность Троицы: Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь.
Источник: www.cantalamessa.org
Перевод: Сергей Гуркин