О методе аллегоризации в толковании евангельских притч

Даже поверхностное чтение Евангелия показывает, как широко Господь использовал притчи. И не удивительно, что с самого начала их истолкование должно было стать постоянной заботой Церкви. В целом, с достаточным постоянством, это истолкование обнаруживает особую существенную тенденцию — к аллегоризации, где только это возможно. Ранняя Церковь (и доказательства тому есть в самих Евангелиях) пыталась придавать аллегорический смысл деталям притчей, которые до этого были чистыми парабола­ми. Там же, где притча изначально была аллегорией, ранние христиане усиливали ее аллегорическое звучание.

Ориген, великий исследователь Библии, не был первым, кто аллегоризировал притчи. Однако он первым довел аллегоризацию до предела или до того, что тогда казалось пределом, потому что следующие по­коления превзошли его. Вот, например, что он сделал с притчей о работниках виноградника: первая группа работников символизирует людей от сотворения до Ноя; вторая — от Ноя до Авраама, третья — от Авраама до Моисея, четвертая — от Моисея до Иисуса Навина, пятая — остальных, до пришествия Христа. Хозяин дома — Бог. Динарий символизирует спасение.

Притчу о милосердном Самарянине Ориген объясняет следующим образом: человек, попавшийся раз­бойникам, — это Адам. Иерусалим прообразует небеса, а Иерихон — мир сей. Разбойники — это сатана и его ангелы. Священник символизирует Закон, левит — пророков. Милосердный Самарянин — Сам Христос, а животное, на которого Он посадил раненого человека — это тело Христово, несущее на себе падшего Адама. Гостиница — это Церковь, а два динария — Отец и Сын. Обещание Самарянина вер­нуться — это второе пришествие Христа.

И если нам кажется, что дальше изобретательность толкователя пойти уже не может, давайте послуша­ем, что говорит на эту же тему великий Августин. Он принимает линию Оригена, но добавляет не­сколько собственных толкований. Так Иерихон, само название которого означает «луна/месяц», симво­лизирует нашу смертную природу, поскольку луна рождается, возрастает, убывает и умирает. Адам «попался разбойникам», то есть демонам, которые ’»сняли с него одежду» его бессмертия, «изранили его», склонив ко греху, и «оставили его едва живым», то есть истощенным под тяжестью греха. Перевязыва­ние ран — это обуздание греха. Масло — это надежда, а вино — усердие. Восседание на осле — это ве­ра в Воплощение. Гостиница — это Церковь, следующий день — время после Воскресения Христова, а два динария — или две заповеди любви, или обетование этой и будущей жизни. Содержатель гостиницы — это Святой Павел.

Большинство Отцов Церкви обращались с притчами так же. Описанный метод пережил средние века и дошел до наших дней. Пример из современной книги по гомилетике , взятой наугад в богословской биб­лиотеке, показывает, что процесс аллегоризации в течение веков практически не изменился. Снова притча о милосердном Самарянине: «Человек, попавшийся разбойникам, — это образ человече­ского рода, который, через непослушание, перешел из состояния благодати в состояние греха. Рана человечества была смер­тельной, но исцелимой. Однако воистину исцелить ее мог только милосердный Самарянин, то есть Предвечное Слово. Для нас Он чужестранец, потому что Бог… Этот Божественный Самарянин, для ис­целения наших ран, сначала принял нашу человеческую природу. Он исцелил наши духовные раны мас­лом благодати и вином небесного милосердия. Он перевязал на наши раны бинтами Своей святой любви и привел нас в гостиницу спасения, в лоно Святой Церкви. Там мы находимся под защитой Его слуг, призвание которых — исцелять наши немощи и готовить нас к вечной жизни. Своим священникам Он дал два самых действенных средства для удовлетворения наших насущных нужд. Эти средства — уче­ние и таинства».

Конечно, учение, представленное в этом истолковании — это правильное, здравое христианское учение; а проповедь, составленная в соответствии с ним, может оказать большое воздействие на слушателей. Но это, решительно, не учение самой притчи. И, в конце концов, изучая притчи, мы, прежде всего, хотим узнать не то, что видят в них проповедники и толкователи, будь то наши современники или Отцы Церк­ви, но что хотел ими сказать Сам Иисус Христос. И мы не пренебрегаем Отцами Церкви, говоря, что современная экзегетика, используя их методы, ушла далеко вперед. Ведь вековое изучение Библии не бы­ло бесплодным. В нашем случае мы просто должны признать, что метод аллегоризации очень часто тщательно скрывал истинный смысл притчи. Одна из задач этой статьи — показать, насколько необ­ходимо полностью удалить кричащие краски, наложенные на полотно чужими руками, чтобы вновь об­рести умиротворяющую красоту шедевра, сокрытого под ними.

Но мы должны действовать осторожно, чтобы не впасть в другую крайность и не начать отрицать, что Господь Сам придавал аллегорический характер Своим притчам. Также мы должны честно признать, что сами Евангелия доказывают существование указанной тенденции уже в ранней Церкви. Кроме того, мы должны согласиться, что, учитывая изменившиеся обстоятельства, эта тенденция была не только за­конной, но и неизбежной. Тем не менее, она не выходила за рамки допустимого. В Евангелиях нет и следа экстравагантности последующих времен, когда оригинальность стала единственным критерием качества толкования. Однако даже в самом Евангелии удивительно полезно, по мере возможности, по­мещать каждую притчу в исторический контекст жизни Господа и слышать ее из Его собственных уст.

О брачном пире

Полезно рассмотреть, как действовал метод аллегоризации в ранней Церкви. Мы можем увидеть это на примере двух версий одной притчи, о брачном пире. В Лк 14,16-24 она представлена так:

«Один человек сделал большой ужин и звал многих, и когда наступило время ужина, послал раба своего сказать званым: идите, ибо уже все готово. И начали все, как бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: я купил землю и мне нужно пойти посмотреть ее; прошу тебя, извини меня. Другой сказал: я купил пять пар волов и иду испытать их; прошу тебя, извини меня. Третий сказал: я женился и потому не могу придти. И, возвратив­шись, раб тот донес о сем господину своему. Тогда, разгневавшись, хозяин дома сказал рабу своему: пойди скорее по улицам и переулкам города и приведи сюда нищих, увечных, хромых и слепых. И сказал раб: господин! исполнено, как приказал ты, и еще есть место. Господин сказал рабу: пойди по дорогам и изгородям и убе­ди придти, чтобы наполнился дом мой. Ибо сказываю вам, что никто из тех званых не вкусит моего ужина, ибо много званых, но мало избранных».

Это очень прямолинейная притча. Вероятно, она близка к первоначальной арамейской форме. Сущест­вует только одна деталь, которая могла бы казаться аллегорическим развитием действия. Это двукратное приглашение новых гостей. Люди с «улиц и переулков города» — это, несомненно, мытари и грешники. Мы сталкиваемся с известным противопоставлением между ними и отвергнутыми вождями Израиля. Приглашение людей не из города («Пойди по дорогам и изгородям») может относиться только к язычни­кам. Такое намерение, может быть, и не вполне очевидно. Однако создается впечатление, что особый интерес к язычникам действительно указывает на перо св. Луки. Во всяком случае, очевидно, что такое развитие притчи — доведение повествования до язычников — является совершенно естественным и не имеет ничего общего с фантастическими аллегориями, с которыми мы встречались раньше.

Существенным моментом притчи, несомненно, является отказ званых гостей и замена их другими людьми. Иисус адресует притчу Своим критикам и противникам. Ей Он защищает Евангелие и Собст­венное поведение, а также делает «званым» предупреждение. Они, книжники и фарисеи, подобны гос­тям, которые посмеялись над приглашением и не приняли его. «Поэтому, — говорит им Иисус, — Бог призвал нищих и отверженных и предложил им спасение, которое отвергли вы». Именно по этой причи­не Иисус занимается теми, которые были призваны последними.

Св. Матфей (22,1-14) представил нам ту же самую притчу, но в несколько другом виде. Кроме того, он значительно подретушировал и дополнил ее текст:

«Иисус, продолжая говорить им притчами, сказал: Царство Небесное подобно человеку царю, который сде­лал брачный пир для сына своего и послал рабов своих звать званых на брачный пир; и не хотели придти. Опять послал других рабов, сказав: скажите званым: вот, я приготовил обед мой, тельцы мои и что откормлено, заколото, и все готово; приходите на брачный пир. Но они, пренебрегши то, пошли, кто на поле свое, а кто на торговлю свою; прочие же, схватив рабов его, оскорбили и убили их. Услышав о сем, царь разгневался, и, послав войска свои, истребил убийц оных и сжег город их. Тогда говорит он рабам своим: брачный пир готов, а званые не были достойны; итак пойдите на распутия и всех, кого найдете, зовите на брачный пир. И рабы те, выйдя на дороги, собрали всех, кого только нашли, и злых и добрых; и брачный пир наполнился возлежа­щими.

И Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду, и говорит ему: друг! как ты вошел сюда не в брачной одежде? Он же молчал. Тогда сказал царь слугам: связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов; ибо много званых, а мало избранных».

Здесь ужин превращается в брачный пир царского сына (типичная переработка деталей повествования, которое постоянно пересказывали). Число рабов, соответственно, увеличивается. Несмотря на это изменение и на развитие сюжета в стт. 6-7, в основном, текст совпадает с притчей Луки, по крайней мере, до 10-го стиха. На какое-то время забудем о второй части повествования (стихи 11-14). Причина тому вполне проста: как мы увидим, эта часть вообще не из притчи о брачном пире.

Возвращаясь к стихам 1-10 и рассматривая их более тщательно, мы обнаружим, что у Луки парабола превратилась в аллегорию. Этот факт особо подчеркивает добавление с «язычниками», на которое мы уже обратили внимание. Стихов 6-7 (убийство царских рабов и его последствия) у Луки нет. У Матфея они разрывают связь между 5-м и 8-м стихами, поскольку 8-й стих действительно логически продолжает 5-й. В 4-м стихе говорится, что ’»тельцы … и что откормлено, заколото, и все готово», а далее идет стран­ная вещь: царь отправляется в военный поход, чтобы наказать убийц, в то время, как пир стоит готовым. В 8-м стихе он говорит это своим рабам (хотя они уже убиты!), потому что это явно тот же самый брач­ный пир и те же самые рабы. В свете таких фактов нам становится ясно, что 6-7 стихи — это вставка. Она, вне всякого сомнения, говорит о гонениях и мученичестве пророков и христианских проповедни­ков, а также о разрушении Иерусалима. Церковь, действительно, постоянно обновляла евангельское по­слание, с помощью последующих вставок. Однако эти вставки, пусть несколько неуклюжие, в литера­турном отношении, никогда не выходили за рамки задач притчи.

С добавлением 6-7 стихов детали становятся символическими, или, говоря более точно, аллегорическая картина восполняется: царь — это Бог, брачный пир — мессианское блаженство, царский сын — Мес­сия, посланники — это пророки и Апостолы, гости, пренебрегшие приглашением и жестоко поступив­шие со слугами, — это иудеи, сгоревший город — Иерусалим, а гости, принявшие приглашение, — язычники. Мы видели, что притча Луки — это явное предупреждение книжникам и фарисеям: «Ваше место займут другие». Аллегоризация Матфея, несомненно, подчеркивает то же самое предупреждение и показывает его историческое исполнение — в свершившемся отвержении Мессии. Иначе говоря, еван­гелист применил притчу к нуждам Церкви, чтобы отразить актуальные события.

Мы должны признать, что создание притчей имеет двойной исторический контекст. Первоначальным контекстом всех речений Иисуса, и, естественно, притчей, были конкретные обстоятельства Его жизни и деятельности. Но впоследствии те же самые притчи, живые слова, вплелись в жизнь ранней Церкви. Первые христиане собирали и берегли, как сокровище, высказывания почитаемого Учителя не просто ради памяти. Церковь воспринимала слова Господа как адресованные лично ей. Она искали в них жиз­ненные правила и находила в них смысл христианской жизни. Это и есть второй исторический контекст притчей — жизнь ранней Церкви. Сейчас притчи известны нам только в том виде, который они обрели в ней. И если мы действительно хотим понять их, нам следует заглянуть за эту форму, чтобы увидеть первоначальный контекст и, насколько возможно, восстановить их первоначальный вид. Только так мы мо­жем надеяться услышать, за евангелистами и преданием, ipsissima vox Иисуса.

Источник: Уилфред Харрингтон. Ключ к притчам