Автор: Человеческое достоинство. Уважение. Свобода. Всё это может оказаться под ударом, если допустить совсем незначительную логическую ошибку – смешать понятия «добро и зло», «правильное и неправильное». Добро не всегда правильно, а зло – не всегда неправильно. Кто прав, а кто виноват – это вопрос злой справедливости, осуждающей и не ищущей выходов для исправления. Её задача – наказать, а если и не наказывать, то, как минимум, оценить человека, классифицировать его как «плохого». Нетрудно догадаться, что понятия «плохой», «злой» и «неправильный» тоже не тождественны. Точно так же, как и «хороший», «добрый» и «правильный». Первое означает оценку, второе – попытку сравнить с нравственным абсолютом, а третье – с понятием о должном поведении. В сущности, только второе понятие руководствуется неординарным мерилом, выходящим за пределы нашей реальности, как субъективной, так и социальной.
Всем нам прекрасно известно, как вопросы морали становятся манипуляцией, средством управления людьми через внушение чувства вины. Я не говорю сейчас о совести, природа которой, на мой взгляд, не социальна, представляет собой голос Бога в нас. Речь идёт о чувстве вины, основанной на долге перед другими. Совесть же основана на уважении перед Другим, его душой, а уже потом становится долгом, принятым на себя обязательством. Вина вопрошает: «Соответствую ли я ожиданиям?». Совесть заставляет задуматься: «Какие последствия принесут этот мой конкретный поступок или слово? Как это скажется на моих ближних?».
Вина и совесть говорят на разных языках человеческой зрелости. Первая соответствует стадии поиска своей идентичности, попыток понять, кому и чему я принадлежу. Если сказать другими словами – это попытка описать свою индивидуальность в терминах, уже имеющихся в обществе, чужими словами. Совесть просыпается тогда, когда ты понимаешь, что описывая себя и других чужими словами, ты что-то упускаешь. Даже больше – ты словно пойман в ловушку собственного мышления и не делаешь первый шаг навстречу собственной и чужой уникальности. В совести есть предчувствие большего, чем привычное. Она похожа на неистовый поиск себя, недостающих звеньев и точки опоры, вокруг которой вращается весь мир. В ней есть жажда единства, синтеза, вместо анализа и классификации, на языке которых говорит чувство вины. Для совести человек – всегда человек, он не может быть обесценен ни тем, что он плохой, ни тем, что он неправильный. Я в любом случае должен считаться с его правом на жизнь.
Напрашивается парадоксальный вывод. Тогда, когда мы начинаем быть способными уважать другого человека, мы становимся независимыми и теряем способность быть управляемыми извне. Мы становимся аморальными, но нравственными, как большинство ключевых героев Достоевского. В нас есть живая и чуткая душа, но она разучилась считаться с мороком общественного сознания. В нас слишком много критического мышления, оберегающего от того, чтобы не изменить себе, не творить зла, не лгать. Для социума это форменное юродство. На уровне общественного сознания про совесть и духовность только говорят, но серьёзно в них не верят. Говорить о них серьёзно, значит повредиться умом. Поэтому проще делить людей на плохих и хороших, правильных и неправильных, чем на самом деле разбираться в их мотивах, жизнях, становлении, уникальности.
Справедливость и любовь порой входят в противоречие. Я верю в преобразующую силу любви больше, чем в преобразующую силу справедливости. Конечно, хорошо, когда они совпадают. Но, с точки зрения справедливости, каждый из нас – преступник в своих действиях, словах и или мыслях. По справедливости нам стоит не жить. Любовь призывает дерзать, меняться и жить вопреки, слушая совесть как компас, но не как смертельный приговор. Подниматься самим раз за разом и прощать других. Данте ведь не случайно говорил о любви, движущей солнце и светила. Нам стоит напомнить себе ещё и о совести, которая есть голос любви и Бога в нас.
Максим Чекмарёв