Автор: Страна, в которой христианство объявлено вне закона. Крестьяне, тайно хранящие веру. Власти, берущие в деревнях заложников. Священник, скитающийся от деревни к деревне. И предатель, готовый его выдать…
Посмотрев «Молчание» Мартина Скорсезе, почитав рецензии, со многим не согласившись, я понял, что нужно прочитать роман-источник. Прочитав же роман Сюсаку Эндо, я достал с книжной полки «Силу и славу» Грэма Грина.
Между этими книгами на удивление много общего; описанные ситуации очевидно рифмуются. (Кстати, Эндо так и называли – «японским Грэмом Грином».) Тем очевиднее различия в судьбах героев.
Себастьян Родригес чист, горяч, честен. Он готов к подвигу и, по большому счёту, уверен в себе. «Священнику вспомнились нескончаемые беседы с Гаррпе в хижине углежогов: выдержат ли они пытки, если Провидению будет угодно отдать их в руки властей. Конечно, оставалось лишь уповать на милость Божию, но все же в те дни в его сердце жила неколебимая вера, что он сможет выстоять и бороться до смертного часа. Во время скитаний в горах он тоже думал о предстоящих страданиях, и ему казалось (возможно, то было следствие чрезмерного душевного напряжения), что он, стиснув зубы, вынесет все». Лишь в долгом, но комфортном заключении его начинают посещать сомнения – он понимает, что ситуация расслабляет его.
Священник из «Силы и славы» — «пьющий падре», некогда под воздействием алкоголя нарушивший целибат и ставший отцом незаконнорожденной девочки. Он прекрасно сознаёт своё недостоинство, но вопрос: продолжать ли служение перед лицом гонений – перед ним не стоит. Он священник, и у него нет выбора. При этом его посещают те же мысли, что Родригеса. «И за этот мир умер Христос! Чем больше видишь вокруг себя зла, чем больше слышишь о том, что тем большей славой сияет эта смерть. Легко отдать жизнь за доброе, за прекрасное – за родной дом, за детей, за цивилизацию, но нужно быть Богом, чтобы умереть за равнодушных, за безнравственных». Сравним с переживаниями отца Родригеса по поводу предателя Китидзиро: «Господь обращал свой взор к таким — смердящим и мерзким, думал священник, вытянувшись на полу в каморке. Обратимся к Писанию. Женщина из Капернаума, двенадцать лет страдавшая кровотечением… Прелюбодейка, которую толпа хотела побить камнями… В них не было обаяния, не было красоты. Но любой пленится прекрасным и чистым. Это ли истинная любовь? Возлюбить — это значит не погнушаться, не отвернуться от грязных и сирых. Умозрительно отец Родригес понимал это — и все же не мог простить Китидзиро. Вновь представился ему лик Христа, залитый слезами, — и Родригес устыдился себя».
Более того, «пьющий падре» осознаёт и тот поворот мысли, которым будут смущать Родригеса правитель Иноуэ и циничный переводчик: «Отказать ему в покое – а существует ли покой? – Господь может лишь в том случае, если захочет послать своего слугу на спасение ещё одной души — его собственной или чужой. Но кого он спасёт теперь? Он в бегах; он не смеет зайти ни в одну деревню, ибо за это заплатит жизнью другой человек – может быть, пребывающий в смертном грехе и непокаявшийся. Страшно подумать, сколько душ погибнет только потому, что он упрям, горд и не смиряется с поражением». «Падре, неужели вы не задумывались, скольких крестьян вы вовлекли в беду? И все — во имя ваших иллюзий, ваших эгоистичных фантазий. Вы видели? Опять гибнут люди. Гибнут невинные люди!»
Безымянный герой Грина вообще старше, опытнее, мудрее Родригеса. Он понимает опасность веры ханжеской, самодовольной: «Его всегда беспокоила судьба набожных женщин; они, как и политики, живут иллюзиями; он всегда за них боялся. Сколько таких, не ведающих милосердия, умирало в непоколебимом самодовольстве. Долг каждого отучать их по мере возможности от этих ложных понятий о добре». И ради случайно встреченной в тюрьме женщины священник решается на стыдное, шокирующее признание: «Он сказал, чётко выговаривая каждое слово: — У меня есть ребёнок. Женщина молчала; он подумал: может, я был слишком суров с ней? Если она укрепится в своей вере, сочтя его мучеником… Но он отверг эту мысль: от правды отступать нельзя». Он осознаёт собственное тщеславие в прошлом, особенно в сравнении с падре Хосе: «Падре Хосе, наверно, лучше его – он такой смиренный, что готов стерпеть любую насмешку; он и в те, в добрые времена всегда считал себя недостойным своего сана. …И дело тут было не в какой-то сознательной скромности, как у других, более образованных священников, — нет, он и в самом деле ощущал присутствие Бога. Когда падре Хосе возносил Святые Дары, у него дрожали руки. Да, он не апостол Фома, которому понадобилось вложить персты в раны Христовы, чтобы поверить. Для падре Хосе из них каждый раз лилась кровь над алтарём. Как-то в минуту откровенности он признался: «Каждый раз… мне так страшно». А вот я – честолюбец… И я вовсе не собирался оставаться всю жизнь священником в небольшом приходе».
Так что же, сравнение двух романов приводит нас к нехитрому выводу о превосходстве смирения над самоуверенностью? Если бы всё было так просто… Падре Хосе подчиняется новому закону, оставляет служение и женится. Когда лейтенант, арестовавший главного героя, тайком передаёт Хосе просьбу того об исповеди перед расстрелом, запуганный – в том числе женой – священник не находит в себе сил выполнить даже этот долг, как раньше отказывает другим в молитве при погребении. Верность и отречение – в тайных глубинах сердца, и никто из нас не смеет быть уверенным в себе, но может только молиться и просить о стойкости. Предал Иуда; но отрёкся и Пётр…
Впрочем, герою «Силы и славы» повезло. Его противник – гоняющийся за ним лейтенант – честен и даже добр; не зная, что перед ним разыскиваемый священник, он даёт арестованному за нарушение «сухого закона» и не имеющему денег даже на штраф падре немного денег и слышит растерянное: «Вы хороший человек…» А вот в случае с Родригесом вспоминается фраза из другого романа о дьяволе: «Никогда не заговаривайте с неизвестными». Сын профессора богословия Булгаков ясно понимал, о чём писал.
«Молчание» для меня – прежде всего убедительная иллюстрация, сколь опасен диалог с дьяволом. Он умнее, спор с сатаной человек неизбежно проиграет — можно только отказаться от дискуссии. (Не зря даже священники-экзорцисты должны обязательно получить поручение от епископа – они не вступают с нечистым в спор, но напрямую обращаются к нему – а потому нуждаются в поддержке всей Церкви.) «Чем скорее вы покончите с этим, тем скорей вернетесь домой. Наступите только для виду. Это не нанесет урон вашей вере. Фумиэ — лишь формальность, — твердил чиновник. — Надо только поставить на образ ногу. А верить можно во что угодно. Властям это безразлично. Согласно указу, надо только слегка коснуться ногой — и сразу же на свободу!» Именно формального исполнения языческих обрядов требовали от первых христиан – просто в качестве подтверждения лояльности государству и властям. Они отказывались – и кровь мучеников становилась семенем Церкви.
Отец лжи – мастер манипуляции и честной игры не ведёт. Во-первых, не стоит забывать: когда страданиями одних шантажируют других, вина – не на том, кто подвергается шантажу, а на шантажисте. Во-вторых, одним шажком от нашего врага не отделаешься. Когда Мокити и Итидзо по совету Родригеса наступают на икону, чтобы защитить деревню от дальнейшего поиска тайных христиан, чиновники следят за лицами заложников и требуют плюнуть на икону и назвать Пречистую распутной девкой; Феррейра после отречения занимается не только астрономией, но и пишет о ложности христианского вероучения, такое же поручение получает и Родригес; вместе они помогают определить предметы христианского культа при досмотре иностранных торговцев. Отречься формально не получается. Нужно идти по этому пути дальше; кто не может – становится мучеником, другие же начинают работать против веры и Церкви.
Сюсаку Эндо вполне откровенно описывает произошедшее с Родригесом и Феррейрой: «Священник коснулся ногою распятия — и взошло солнце. Вдалеке прокричал петух»; «Каждый ненавидел и презирал другого. Но он ненавидел Феррейру уже не за то, что тот толкнул его на дорогу измены; он ненавидел его потому, что с ужасом видел в нем свое отвратительное отражение». Даже сцена с просьбой отрекшемуся священнику об исповеди повторяется вслед за «Силой и славой» — правда, Родригес принимает иное решение, чем падре Хосе, и отпускает грехи Китидзиро. «Боже, как я негодовал, слыша Твое молчание! — Я не молчал. Я страдал рядом с тобой.- Но ты же прогнал Иуду: “Что делаешь, делай скорее”! Что сталось с Иудой? — Я вовсе не гнал его. Я лишь велел сделать то, что он хотел сделать, — так же, как я велел тебе наступить на Святое распятие. Ведь он очень страдал. … Я последний христианский священник в этой стране. Господь не молчал. За него говорила вся моя жизнь…» Мы, однако, помним предупреждение Христа: невозможно служить двум хозяевам сразу.
Родригес оправдывает отступничество молчанием Бога. Но Он не молчал. Бог говорит с нами через события нашей жизни. Смерти мучеников, свидетелем которых стал Родригес, — это ведь тоже ответы Бога. Проблема в том, что Феррейра, а за ним Родригес ждут от Бога заранее определённого ответа – прекращения страданий. И как молчание Бога воспринимают именно отсутствие того ответа, который они желают.
Однако, как мы можем адекватно понимать язык Господа, говорящего нам через людей и поступки? Конечно, оценивая их в свете Слова – зафиксированного в Писании и воплощённого в Таинствах. Великим постом Церковь предлагает нам услышать, как Господь повторяет: порой Он терпит существование страдания и зла, чтобы из них совершить добро; но «времена и сроки» — только в Его власти. В 9 гл. Евангелия от Иоанна мы читаем об исцелении слепорождённого: «Ученики Его спросили у Него: Равви! кто согрешил, он или родители его, что родился слепым? Иисус отвечал: не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божии». В 11 гл. Иисус, услышав о болезни Лазаря, не спешит к нему, но выжидает два дня, говоря ученикам: «эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится через неё Сын Божий. … Когда же услышал, что он болен, то пробыл два дня на том месте, где находился. После этого сказал ученикам: пойдём опять в Иудею. … Сказав это, говорит им потом: Лазарь, друг наш, уснул; но Я иду разбудить его. … Тогда Иисус сказал им прямо: Лазарь умер; и радуюсь за вас, что Меня не было там, дабы вы уверовали; но пойдём к нему».
Христианин идёт путём зерна – «ученик не больше Учителя». В начале «Силы и славы» четырнадцатилетний сын верных христиан, чья квартира служит явкой для скрывающихся священников, слушает с младшими сёстрами доставленную контрабандой, но приторно благочестивую книжку о расстрелянном священнике, видит в реальности падре, от которого разит алкоголем, оставившего служение и женившегося падре Хосе – и находится на грани потери веры. В конце романа тот же «пьющий падре», расстрелянный за своё тайное служение, становится для мальчика героем. «Кровь мучеников – семя христианства». Не зря Церковь не обсуждает, «был ли Бог для принявших мученичество верных христианским Богом», а молит их о заступничестве перед престолом Господним.
Эндо показывает происшедшее с Феррейрой и Родригесом как отступничество, проводя параллели с отречением Петра и рисуя печальные последствия, и в то же время предлагает нам их самооправдания и попытку Родригеса служения (отпущения грехов) для Китидзиро. Мартин Скорсезе добавляет ещё один штрих: крест в ладони умершего Родригеса. Среди отзывов на фильм я встретил термин «скорсезианское христианство», рассматриваемое как апология предательства (протоиерей Игорь Прекуп на Правмире). Мне кажется, здесь скорее въевшаяся во всех нас привычка к очевидности и назидательности. А Эндо и Скорсезе не диктуют нам выводы, предоставляя сделать самим. С какой точки зрения мы будем оценивать рассказанную историю – наш выбор. Так, впрочем, происходит с любым произведением искусства. Просто вопросы поставлены больные и сложные, злободневные на фоне «закона Яровой» и процессов против баптистов, пятидесятников, харизматов, запрета «свидетелей Иеговы»… Для меня точка отсчёта и, следовательно, отношение к рассказанной истории – вполне однозначны: отречение – трагедия, как и любая гибель души, но оправдание отступничества – дело сатаны; вера в Христа – это не только доверие Ему, но и верность; так было во времена первомучеников, так остаётся и сейчас. «Молчание» — важный урок и предупреждение.
Иллюстрация: Penguin USA