Автор: Распознавание – это диалог, в котором мы учимся слышать, «расшифровывать», правильно понимать язык Бога, говорящего со Своим творением. В этом процессе важно не только то, с чем Бог обращается к нам, но и то, как Он это делает, каким предстает в нашем восприятии.
Если серьёзно задаться этим вопросом, он может ввергнуть нас в смятение, т.к. наш контакт с Богом зачастую опосредован ритуалами и заученными текстами. Наше религиозное воспитание и духовная практика, возможно, просто не предполагают возможности близкого общения с Богом, но мы можем «держать Бога на расстоянии» также из-за страха перед неизвестным или из-за того, что считаем себя недостойными Божьей близости. Сформировавшийся в нашем восприятии образ Бога напрямую связан с глубинным видением нас самих и нашего предназначения и зависит не только от религиозного воспитания, но и от особенностей нашей личной истории, в том числе тех малых и больших травм от опыта непринятия и отвержения со стороны других, оставившего душевные шрамы. Поэтому часто мы не решаемся довериться тому Господу, который безоговорочно принимает нас и хочет обращаться к нам лично, ищет общения с каждым из Своих детей, и оба этих аспекта – образ Бога и самих себя – нуждаются в глубоком исцелении в свете того откровения, которое есть для нас Евангелие Господа Иисуса Христа.
Материал, предлагаемый вашему вниманию в продолжение разговора о распознавании в жизни христианина, при помощи ещё одного инструмента в арсенале игнатианской духовности побуждает поставить вопросы о нашем понимании того Бога, в Которого мы верим и к Которому обращаемся, о нашей готовности предстать перед живым Богом, — готовности, подразумевающей необходимость выйти за рамки наших узких представлений о том, что Господь уготовал для нас.
* * *
«За шаг-другой от места, где предстоит созерцать или размышлять, остановлюсь на некоторое время (достаточное, чтобы произнести «Отче Наш») и вознесусь разумом к небесам, осознавая, как Господь Бог наш смотрит на меня, и т.п. и с благоговением поклонюсь» (ДУ 75).
Это одно из прибавлений или «дополнительных наставлений» Игнатия, которые даны для того, «чтобы лучше совершить духовные упражнения и полнее обрести желаемое» (ДУ 73). Речь идет о том, что поможет подвизающимся лучше выполнить каждое упражнение, что поможет им легче обрести желаемое. Это наставление Игнатия распространяется на каждую совершаемую нами молитву и на все духовные упражнения.
Такая универсальность может показаться удивительной. Мало кто соблюдает это условие. И тем не менее, я считаю, что именно третье Прибавление открывает нечто принципиально важное, необходимое для верного понимания игнатианской духовности. Своими словами Игнатий затрагивает тот чувствительный нерв, который болью отдается в нашем отношении и к молитве, и к жизни в целом, и к тому, как мы говорим друг с другом о Боге. Игнатий диагностирует болезнь и сам же предлагает лекарство.
Душевная слепота и аутизм
Хорошо известно, что дети лет до четырех не осознают наличие у других людей собственного независимого ума. Трехлетки верят, что все вокруг знают только то, что знают они, и видят то, что видят они. Психологи называют такое мировосприятие душевной слепотой или невосприимчивостью. Где-то в промежутке между тремя-четырьмя годами подобная «слепота» постепенно уходит, и дети начинают осознавать, что у других людей есть собственные желания, знания и ожидания.
Однако некоторые дети так и не обретают способности к пониманию ментального состояния другого человека. Они остаются в той или иной степени душевно слепы на протяжении всей своей жизни. Их состояние называется аутизмом. Аутичные дети способны на определенном уровне взаимодействовать с другими людьми, но они не в состоянии посмотреть на вещи с их точки зрения. Аутичным людям никогда не постичь того, что другой – такой же человек, как они: со своим собственным, автономным умом, своими знаниями, намерениями и чувствами. Аутисты приходят в смятение от непредсказуемости окружающего мира и пытаются придать ему хоть какую-то структуру с помощью ритуалов и повторяющихся действий. Любые изменения привычных схем они встречают упрямством или гневными вспышками.
Аутизм – хорошая метафора нашего отношения к молитве. Большинство из нас проявляет душевную слепоту практически во всем, что касается Бога. Мы считаем, что Бог знает то, что знаем мы, и видит то, что видим мы. Мы редко останавливаемся, чтобы спросить Бога, а что Он на самом деле видит, знает и чувствует. Нам трудно впустить Его в свою молитву как реальную Личность. Вместо этого понятием «Бог» мы обозначаем проекцию того, что сами думаем и чувствуем. Во всяком случае такой образ хорошо иллюстрирует мое отношение к молитве. В духовном плане я аутист и невосприимчив к Богу.
Я полностью сосредотачиваюсь на своих нуждах и намерениях, желаниях и открытиях, собственном ощущении утешения или оставленности. По большей части моя молитва – это пространство, где царю я: думаю, чувствую, говорю или молчу. Иногда на словах я признаю свою гипотетическую веру в то, что Бог лично входит в мою молитву. Естественно, я уделяю немало времени внутреннему обращению к тому, что я называю Богом. Но в действительности, когда я делюсь собственными переживаниями, я либо разговариваю с самим собой, либо адресую их моей идее Бога. Конечно, это не всегда слова, я могу обойтись и без них: вглядываясь внутрь себя или просто сидя в безмолвии. Иногда я читаю, рисую или пишу. Но все эти действия лишь видоизменяют или расширяют саму схему: принципиально в ней ничего не меняется. Я не говорю, что такая молитва суха, нет, она может быть очень даже приятной или, напротив, невыносимой, в зависимости от моего настроения или того, что происходит в моей жизни в целом. Но все в ней остается по сути моим: мои мысли, мои чувства, мои слова и мое молчание.
Я по природе своей душевно глух и слеп там, где дело касается Бога. Я не ожидаю, что у Бога есть Свой взгляд на то, что происходит у меня в душе, или на то, что в связи с этим происходит в моей жизни. В редких случаях, когда я выхожу из своей слепоты, я все равно воспринимаю взгляд Бога как некую абстракцию. Меня интересует, что в таком случае Богу следовало бы видеть, чувствовать или думать, а не то, что Он в действительности видит, чувствует и считает. Меня занимает то, что Бог мог бы сказать, а не то, что Он говорит на самом деле. И даже когда я ищу большего, когда мое сердце открывается для самой возможности того, что Бог силен войти в мою молитву как реальное действующее лицо с настоящими чувствами, желаниями и нуждами, даже тогда все привычки моего духовного аутизма оказываются настолько сильны, что без борьбы не обойтись.
Темница модернизма
Почему я такой? Может быть, все дело в особенностях моей личности? Сам я так не считаю и осмелюсь заметить, что каждый человек, которому я помогал как духовный наставник или которого сопровождал в Духовных Упражнениях, в той или иной степени был заражен духовной слепотой. Подобный духовный аутизм – болезнь нашего времени. Мы не позволяем Богу быть живым Присутствием и реально действующим Лицом в своей жизни, потому что вся наша культура учит нас обратному: Бог не может так делать или, по крайней мере, так не делает.
Говоря о «всей нашей культуре», я имею в виду современную культуру цивилизованного западного мира. Люди, которые ее изучают, используют понятие «модернизм». Этот термин не означает временной принадлежности или современности, скорее, им обозначают некий тренд в развитии культуры, насчитывающий уже несколько веков и вероятно начавшийся на западе примерно пятьсот лет назад. Получается, что Игнатий Лойола жил на заре эпохи модернизма: он будет ее архетипическим святым.
Эта культура диктует нам целый ряд представлений, которые мы, с одной стороны, склонны принимать как должное; с другой — все же осознавать себя в оппозиции к ним. Я назову четыре из них: четыре культурных парадигмы, предопределивших нашу духовную слепоту по отношению к Богу. Две из них касаются природы человеческой личности, а две других влияют на наше представление о Боге. Я убежден, что все вместе они спровоцировали развитие духовного аутизма в моих современниках.
Индивидуализм
Во-первых, мы склонны рассматривать себя как отдельных индивидуумов и вести себя как индивидуалисты. Когда в средние века люди хотели утвердиться в своих знаниях, они шли к другим людям, к традиции, к авторитетам. Но затем философия стала искать ответы в других местах. Она обратилась к субъекту, к отдельному индивидууму, к «я». Что я знаю? В чем я могу быть уверен? Как я могу преодолеть иллюзии? Как мне быть свободным от ложных идей, исповедуемых другими людьми? Все эти вопросы по-прежнему мучают нас. Как мне стать свободным? Как принять собственное решение? Что мой личный опыт говорит о том или о другом? Кто я сам по себе?
Вместо того, чтобы видеть ценность того, откуда мы вышли, мы озабочены тем, кем мы сможем стать. Вместо того, чтобы ценить образ жизни наших родителей, мы стремимся выразить собственную уникальность. Вместо того, чтобы видеть достоинство безмолвного страдания, мы хотим найти терапию, которая поможет нам чувствовать себя лучше. Вот и получается, что мы – индивидуалисты, озабоченные исключительно собой: своим самовыражением, своим восприятием и благоденствием. Ничего удивительного, что вся моя молитва – только обо мне.
Сомнение
Если мне случится всерьез задуматься о том, что Бог может войти в мою молитву со Своими мыслями и чувствами, то в игру вступает следующая парадигма модернизма. Мы воспитаны в духе сомнения, в духе скептицизма. Модернизм просто помешан на вопросе метода. Как убедиться в истинности того, во что я верю? Размышления приводят лишь к новым сомнениям. Мы задаемся вопросом, как можно быть в чем-то уверенным. Мы не хотим попасться на удочку собственных фантазий. Как мне понять, что это Бог, а не мое стремление выдать желаемое за действительность? Как узнать, что слова, которые я слышу, идут от Бога, а не являются проекциями моих собственных потребностей? После трудов Фрейда и Маркса мы уже лучше понимаем, как легко можно впасть в заблуждение, причем часто неосознанно. Так не лучше ли верить как можно меньше? Может, стоит руководствоваться лишь собственным опытом и не подпускать к себе Бога? Судить о собственных переживаниях и так достаточно сложно, какой же сумасброд отважится предположить, что ему о чем-то говорит Бог? Ничего удивительного, что в своей молитве я ни на что не претендую и ничего не усложняю. Я остаюсь на уровне рефлексии о своем опыте и ухожу от опасности выставить себя дураком, поверив, что Бог может мне что-то сказать.
Божественное вмешательство
Если последние пятьсот лет философия пыталась разрешить проблему познания, то богословов все это время беспокоило Божественное вмешательство. Каково место Бога в этом мире? Что Бог в конкретных физических проявлениях может совершить? Верим ли мы в чудеса? Не устроен ли мир подобно лишенному всякой иррациональности механизму? Карикатурное изображение средневековья — это наводненный суевериями мир, где за каждым углом скрывается бес или ангел. Приход модернизма изгнал ангелов и бесов в коробки с шоколадом и на телевизионные экраны. Возможно, это принесло облегчение. Однако вместе с тем оказалось утрачено и ощущение того, что Бог может быть неотъемлемой частью жизни человека. Наука вытеснила Бога на задворки нашей культуры. Ньютон считал, что его отлаженная, как часы, солнечная система вполне справляется с работой сама, ей лишь время от времени требуется подзаправка со стороны Бога. Лаплас математически обсчитал движение планет и обнаружил, что им не нужно никаких внешних сил, благодарю покорно! На вопрос о Боге он вежливо, но категорично заявил: «Сэр, я не нуждаюсь в этой гипотезе». За последние пятьсот лет человечество раз за разом приходило к выводу, что Бог ему не нужен, и оттесняло Его все дальше. Сама идея Бога превратилось в нечто размытое, удобное для человека. Вездесущий тиран, сующий нос во все дела человека, оказался теперь далекой и безличностной первопричиной. Могу ли я ждать от такого Бога, что Он скажет Свое слово в моей молитве?
Бог как Личность
Теперь мы напрямую подошли к вопросу, а является ли Бог Личностью. На самом деле, этот вопрос намного старше эры модернизма. Во время Духовных Упражнений люди часто спрашивают: «Почему мне нужно рассказывать Богу одно или другое, разве Он уже не знает всего этого?» Если Бог неизменен, всеведущ и всегда милосерд, то как я могу ожидать, что у такого Бога будут разные чувства, настроения, желания или даже потребности, которые Он будет открывать мне, когда я обращаюсь к Нему в молитве? Почему с таким Богом нужно вступать в общение? Неужели я могу оказать на Него какое-то воздействие? И если могу, то какое? Возможно, Бог и наблюдает за мной, но какой смысл интересоваться тем, как Он смотрит на меня?
Игнатий и ловушки модернизма
Игнатий одной ногой прочно стоял в средневековье, а второй – шагнул в эру модернизма. По моему мнению, гений Игнатия заключается в том, что он предложил такое мировоззрение, такую духовность, которая, с одной стороны, интегрирована в модернизм, а с другой — свободна от его ловушек. Это видение и находит свое выражение в третьем Прибавлении. Здесь Игнатий дает не только указание для любой молитвы или духовных упражнений, но и установку на то, к какой жизни в целом мы должны стремиться.
Нам нужно начать с того, чтобы остановиться на мгновение и осознать, как Бог смотрит на нас, и затем с благоговением ответить на Его взгляд. Вот так Игнатий приглашает нас постоянно включать Бога в нашу «теорию разума», позволяя Ему стать для нас реальным Лицом.
Мы не начинаем свою личную молитву в одиночку, сами по себе; мы входим в нее под взглядом Другого, того, кто смотрит на нас. Через мгновение мы уже перейдем к просьбе о благодати, которой желаем. Но сначала, хоть на миг, мы ощущаем желанными себя. Мы познаем, что начинаемся за пределами самих себя. Наша сущность – не творение наших рук: мы не «самодельные» мужчины и женщины. Мы обретаем себя во взгляде Другого. Так Игнатий выводит нас из западни индивидуализма.
Он также разрушает и сомнение, с которого начинается наше познание. Для Игнатия путь познания начинается с веры: не веры в противовес сомнению, а веры, его ниспровергающей. Мы же не доверяем ничему: ни своему чувственному восприятию, ни фактам, ни самим себе. Но Игнатий не хочет, чтобы мы начинали молитву там, где царят факты, сведения и вещи: он зовет нас в пространство взаимоотношений. Настоящие отношения начинаются с доверия, и оно же становится их атмосферой. Мы правы, сомневаясь в вещах, но при этом доверяя людям.
Любые отношения требуют хоть какого-то доверия. Однако другие люди могут не оправдать его, а негативный опыт — подорвать. Но если мы не сможем доверять хотя бы иногда, мы обречены на одиночество и изоляцию. Хорошо известно, что Игнатий вовсе не был сторонником наивной доверчивости. Не все, что мы переживаем, идет от Бога. В нас действуют разные духи, как добрые, так и злые. Игнатий учит нас отличать одни от других с помощью правил распознавания. Но распознавание может действовать только там, где изначально есть доверие: мы должны признать тот или иной опыт и позволить ему развиться, пойти дальше. Тогда у нас появляется поле для распознавания. На расстоянии это сделать невозможно. Нужно рискнуть, вовлечься в происходящее, ведь лишь тогда можно оценить плоды и что-то изменить. Распознавание подразумевает взаимоотношения.
Своим третьим Прибавлением Игнатий приглашает нас в сложный и неоднозначный мир отношений. Раз Бог смотрит на нас, значит, у Него есть к нам отношение. Что это за отношение? В попытке ответить на этот вопрос можно сосредоточиться либо на Боге, либо на себе. Можно задаться вопросом: каково это, когда на меня смотрят? Что я при этом чувствую? А можно поразмышлять о том, что это за Бог, Который на меня смотрит. Что Он чувствует? Приглашение Игнатия дает нам два вектора для размышлений, но, на самом деле, они постепенно сходятся, обогащая друг друга и образуя новый путь — прекрасный и удивительный. Я смотрю на Бога, Который смотрит на меня, смотрящего на Него. Когда я взираю на глядящего на меня Бога, это не значит, что я просто зрительно выделяю некий объект среди многих. Я смотрю, вглядываюсь, созерцаю. Мы видим друг друга. Такой взгляд преображает, он становится встречей.
Эта встреча сродни пробному камню. Модернизм подвергает сомнению как то, что Бог может вмешиваться в жизнь человека, так и то, что Он Личность. Игнатий же спрашивает нас, способны ли мы выйти за пределы этого сомнения. Можем ли мы открыть для себя Бога как Личность, которая действует в нашей жизни? Когда я на мгновение останавливаюсь и внимательно смотрю на глядящего на меня Бога, что я вижу, переводя взгляд на себя? Ответить на этот вопрос можно только сделав этот шаг, теория здесь не работает.
Стоит человеку открыть для себя живого Бога, как он обнаруживает, что его молитва не так уж послушна ему и не находится всецело в его власти. Она проявляет своеволие. Бог в этих молитвах уже не представляет собой отражение нашего собственного внутреннего мира. Молитва начинает преподносить сюрпризы. Куст горит, но не сгорает. Вы задаете вопрос, и ответ для вас — потрясение. Вы ищете в одном месте, а Бог оказывается в другом. Вы ощущаете одно, а у Бога совсем другие чувства.
Когда молитва становится встречей с живым Богом, она утрачивает предсказуемость. Вы считали молитву относительно безопасным занятием, а оказалось, что вы встретились лицом к лицу с чем-то живым: любящим или яростным, сияющим или темным – кто знает? Но это не вы, а кто-то Другой, и кто-то реальный. Игнатий хотел, чтобы каждое духовное упражнение было встречей с живым Богом, еще одной нитью в полотне взаимоотношений, сотканном из взглядов, которыми вы обмениваетесь с Богом.
Мне не узнать, как Он смотрит на меня, пока я не взгляну на Него. Я не смогу сочинить взгляд Бога, угадать или вспомнить, что было раньше. Единственный способ сделать то, что Игнатий просит нас, это обратить свой внутренний взор на Бога и встретить Его ответный взгляд.
Игнатий хочет, чтобы мы именно так приступали к молитве. Игнатианская молитва начинается со встречи с живым Богом. Только так осознание собственных желаний может превзойти просто эгоизм или стремление к благополучию. Только так «беседа», которая, согласно наставлениям Игнатия, должна присутствовать в каждом времени молитвы, вместо неуверенного монолога может стать настоящим диалогом – «друга с другом».
Поскольку для Игнатия Духовные Упражнения подразумевают встречу, он вправе ожидать, что они станут полем резко сменяющихся движений души. Встреча с живым Богом заставляет меня «выйти из себя». Могу ли я найти себя в глазах Бога? Могу ли я научиться смотреть на себя так, как смотрит на меня Бог – честно и доброжелательно? Может ли быть так, что меня во всей моей внутренней разобщенности, во всем стыде и славе, окутывают взглядом любви и приглашают стать спутником Иисуса?
Эта статья написана на языке визуалов – тех, кто воспринимает мир главным образом посредством зрения, кому важно смотреть, видеть, вглядываться, созерцать. Но вы можете заменить эти понятия другими, относящимися к любым другим органам чувств. Многие из нас знают Бога в воображении через звуки – мы слышим, что Бог говорит. Другие ощущают Бога через прикосновение. Они никогда не скажут, как на них смотрит Бог, но зато они знают, как бывает, когда Бог кладет руку на плечо. Важна сама встреча, взаимодействие, каким образом оно происходит — уже вторично. Игнатий не говорит просто: «глядя, как Господь Бог наш смотрит на меня», он добавляет свое любимое «и т.п.». Некоторые переводы относят это примечание к последующим мыслям, которые у нас могут появиться. Но более творческая интерпретация указывает на другие действия, в которых может участвовать Бог. Бог не только смотрит на нас, но и взаимодействует с нами самым различным образом: просвещая, обнимая и сообщая нам Себя.
Таким образом, третье Прибавление предлагает нам нечто большее, чем просто первый шаг в молитвенном действии. Бог Игнатия – живой Бог, который не довольствуется наблюдением издали: Он входит в близкие отношения с каждым, кто обращается к Нему в молитве. Он ничего общего не имеет с той карикатурой Бога, которую я нарисовал вначале. С этим Богом можно встретиться, Его можно узнать. Он чувствует, действует и вступает в отношения. Он – Личность.
о. Роберт Р. Марш SJ
Перевод: Анна Меннер
Введение: о. Виктор Жук SJ