Автор: Я не могу сказать, что изначально хорошо относилась к Франциску из Ассизи, и даже более того, он всегда вызывал во мне некоторые сомнения и даже отторжение. Не знаю точно, чем это было вызвано. Думаю, дело в том, что мне в принципе претит всяческая экзальтация, как в бытовом, так и в религиозном плане. То же, что я слышала и читала про Франциска, убеждало меня, что по части экзальтированности этот человек мог легко дать фору многим и многим. Даже мой любимый Честертон, во многом — непререкаемый авторитет — не смог привить мне хорошего отношения к этому святому: эссе «Святой Франциск Ассизский» — единственное религиозное произведение Честертона, оставлявшее меня равнодушной.
Тем не менее, с первого дня, как я приехала в Италию, меня не оставляла мысль, что хочется увидеть не столько Рим и Венецию, не столько Флоренцию и Равенну, сколько Ассизи. Я исправно ездила на популярные экскурсии, исправно любовалась известными древностями, но Италия день за днем оставляла меня равнодушной.
Во-первых, было немыслимо жарко. Во-вторых, немыслимо громко. И, если с первым еще можно было сладить — в конце концов, вот оно море, а вот он кондиционер в автобусе и электричке, то со вторым было сладить намного сложнее. Июль месяц, наплыв туристов… Я, конечно, сама виновата и нашла, когда поехать, но, Боже мой, сколько же там было народу! Вечерами на улицах Римини, где я жила, было просто не протолкнуться, и везде — шум, шум, шум, люди, музыка, хохот, мотоциклы, машины, дискотеки — ужас какой-то, если честно.
И еще одно было важное «но».
Я помню, как сидела в автобусе, ехавшем из Рима, прижавшись лбом к стеклу, и тоскливо думала, мол, невесть что я делаю в этой Италии, чего я не поехала в родной Израиль, где все — мое. Я металась по Италии, одиннадцать городов за две недели, и все искала: покажите, ну покажите мне то глубинное, родное, христианское, святое, к чему можно прижаться головой и ладонями и прильнуть сердцем. А мне раз за разом подсовывали ловушки для туристов. И самое ужасное, что все местные относились к своим сокровищам именно так, и никто ничего не принимал всерьез.
Я только в Италии до донышка поняла, насколько мне безнадежно необходимо христианство. Христианство — во всем. Что я практически не воспринимаю земную красоту, если она не освящена светом небесной. Что для меня чуждо все, чего не коснулась благодать Христа. Чуждо — не в смысле враждебно, а в смысле не интересно. Что я, как влюбленная, вижу только лицо Любимого, и только то, что касается Его, радует меня.
Ассизи у меня почему-то был отложен на самый конец поездки. Не помню, почему — то ли я подсознательно боялась разочарования, то ли наоборот — привычно откладывала самый лакомый кусочек напоследок. А может, всё дело было в том, что ехать туда было крайне неудобно — на трех электричках и автобусе.
Но где-то дня за четыре до отлета я все-таки собралась туда.
От Римини до Ассизи дороги около четырех часов. От побережья Средиземного моря — в самый центр Италии. Я помню, я почему-то ужасно волновалась, как будто ехала не в маленький город, а на первое свидание.
Чудо мягко коснулось меня уже в электричке. Мимо скольких городов и городков мы проехали в тот день — не сосчитать, маленьких, белоснежных, приютившихся у подножья гор. Сколько их мы видели из окон электрички, не скажешь. Но только при виде одного из них мне словно игла вошла в сердце, и стало отчетливо и томительно ясно — это Ассизи. Это не может быть ничем иным, только Ассизи.
Мы проехали мимо, город скрылся, не было ни одного указателя, ни единая буква не намекала на название, но я твердо была уверена — это Ассизи, и у меня почти темнело в глазах от предчувствия, что я скоро там окажусь.
Электричка остановилась на маленькой станции, я выпрыгнула из нее, и впервые поразилась тишине. Не знаю, как это пояснить. Это была тишина жизни. Настоящей, не туристической. Шелестела трава и шуршали листья на деревьях. Вместе со мной из электрички вышло еще человек пять и пошли к автобусной остановке. Я пошла за ними.
И из окна автобуса я снова увидела город. И знаете, это было сродни чувству, которое я испытала, когда впервые увидела Иерусалим.
Автобус остановился, мы вышли из него на маленькую, облитую солнцем площадь. И тут меня накрыло. Накрыло невероятной, оглушительной тишиной, какую я не слышала очень давно, потому что ее нет в Москве и нет в туристической Италии. И в ту же минуту я поняла, что наконец-то нашла то, что искала в Италии почти две недели, мечась по ней, как угорелая. Я нашла настоящее. Не выставленное на потеху и продажу.
И еще я поняла, что я никуда отсюда не уеду. Часы пробили уже два пополудни. По-хорошему, у меня оставалось не больше полутора-двух часов на город, если я хотела вернуться ночевать в отель в Римини.
— Я никуда отсюда не уеду, — сказала я себе вслух.
И отправилась искать отель, чтобы снять номер хотя бы на сутки.
Для меня величайшим удивлением стало то, что все отели в Ассизи были закрыты. Я-то думала, тут толпы паломников, а тут… никого.
Да, именно так. Я шла по узким улочкам, где маленькие сувенирные магазины до изумления не раздражали, а умиляли меня, подходила то к одному, то к другому отелю, и везде натыкалась на запертые двери. Первый, второй… пятый… восьмой. Их было много, но они все были закрыты.
У меня было смутное чувство, что я не с того начала. И только когда в воздухе поплыл колокольный звон, до меня дошло, что отель и ночлег — это не главное. Здесь, где все такое настоящее, это не главное. Не заботьтесь о земном. И тогда небесное само о вас позаботится.
Я бросила искать отель и бегом побежала туда, куда хотелось уже до одури — в монастырь Сакро-Конвенто, в место, которое мне уже казалось родным-преродным, к человеку, который мне казался уже родным-преродным, хотя я даже не поняла, когда произошел этот переворот.
Это (на фото) церковь Сан-Франческо, сердце монастыря. Она двухярусная. Под ее нижней частью погребен святой Франциск.
Мне очень сложно рассказать словами, что я испытала, когда вошла в эти ворота и бросила первый взгляд на внутреннее убранство базилики. Тут не поможет ни демонстрация фотографий (чужих, потому что свои я не делала), ни описание того, что я там увидела. У меня руки опускаются. Я только скажу, что это само совершенство, сама красота — тончайшая духовная красота фресок авторства Джотто и его учеников.
Мне — опять же, даже смешно — до этого не нравился Джотто. Но в базилике, полуослепленно оглядывая стены, исписанные сценами из жизни святого Франциска, я поняла, чем отличается пение Паваротти от «мне вчера Изя на кухне напел». Ни один альбом в мире не способен передать чистоту и красоту этих красок. Это входит в душу, как кинжал. Это сама любовь, само восхищение в красках.
Тринадцатый век. Наверное, еще сильны византийские напевы. Знаете, я отвратительный искусствовед, поэтому то, что я увидела, было для меня совершенно вновинку. Я просто замирала от восхищения, видя, как переплетается византийское и итальянское, как лики еще — византийские, так знакомо-православные, а тела и позы — уже совершенно католические, и наоборот — гречески иконописные фигуры и католические итальянские лики.
Людей вокруг не было, и никто не удивлялся, что я стояла посреди базилики и плакала — так сильно, так остро было ощущение совершенно живой любви, совершенно живого христианства, в котором главное — любовь, любовь. И настолько сильным было ощущение неотмирности, особенно, после образцов искусства эпохи Возрождения. Я долго-долго всматривалась в глаза Франциска и всматривалась в лица людей, окружавших его на фресках.
А потом я пошла вниз, в Нижнюю церковь и еще ниже, туда, где похоронен Франциск.
Как будто пришла туда, где меня давно ждали. Я опустилась на пол и прижалась лицом к огораживающей могилу решетке. «Братец, — сказала я тихонько и улыбнулась, сдаваясь. — Приюти меня, пожалуйста, в своем городе».
В ту минуту мне было решительно все равно на все разделения Церквей и всю мою нелюбовь к экзальтации, и вообще на любые «но». Я ощущала Франциска живым, я ощущала его искрящуюся любовь ко Христу, такую сильную, такую невозможно, невероятно сильную, что и после его смерти она не ушла, а вживе осталась здесь — в его городе, в его монастыре. И перед этой любовью, поверьте, блекло все — любые заблуждения, любые ошибки. Знаете, почему? Потому что подлинная любовь с легкостью и со смехом признает свои ошибки, когда оказывается перед лицом совершенной Истины. Не знаю, от чего пришлось отказаться Франциску, когда он увидел Христа (и пришлось ли), но я уверена — любое заблуждение было им вмиг отринуто и отброшено совершенно без сожалений. Потому что он любил Христа, а не себя. И любви, кстати, не стыдно признавать свою неправоту.
Я еще немножко посидела на полу, думая, смогу ли я сама с легкостью отречься от своих ошибок, когда придет мой час, или буду цепляться за них? Хватит ли моей любви, чтобы признать себя неправой и принять другую правоту, и не сожалеть о тех призраках, которые создало мое воображение, перед лицом живого Христа? А потом я ушла оттуда, вышла из монастыря, и двери первого же отеля — не вру — оказались открыты. Он назывался «Джотто».
— А какой вид у меня из окна? — спросила я, сжимая в руках ключ — обетование того, что на этот вечер, на эту ночь и на завтрашний день Ассизи мой, и я — его.
— Вы не будете разочарованы, — улыбнулась девушка.
Воистину, я не была!
Уже был вечер. И было еще тише, чем днем. Я вернулась к базилике — она была уже закрыта — и пошла от нее наверх, по одной из узких улочек Ассизи.
Я, наверное, описываю слишком много ненужных подробностей, но и сейчас перед глазами стоит тот вечер, стрижи в темнеюще-голубом небе, вся срединная Италия, видная мне с вышины, на которую я поднялась. И холм по правую руку, по склону которого бродит гнедая лошадь, и нет ничего мирнее ее фырканья.
И город, весь как будто оставшийся в 13 веке, сохранивший свое время и главное — сохранивший свое главное сокровище. Я знаю, как это бывает, когда время перестает быть, и любовь пронзает века, наглядно показывая, насколько условно летоисчисление. Так вот, в Ассизи время действительно условно. Потому что Франциск оттуда не уходил. Потому что там и сегодня во всем — любовь. Радостная и сверкающая, как брызги фонтана, и, если Иерусалим для меня — торжественная чаша любви, то Ассизи — маленький искрящийся водопад радости. Потому что там и сегодня ждут и радостно встречают своих.
Уже совсем в темноте я пришла на главную площадь Ассизи, куда выходят городская ратуша и портик древнего храма Минервы, ставший портиком храма Богородицы. Я сидела на краю фонтанчика, пила белое вино и слушала, как часы на башне бьют десять, и смотрела, как темнеет, темнеет. Я совершенно не помнила дороги к отелю, а в этих улочках сложно не заплутать, они узенькие — не везде и руки раскинешь, они ныряют в какие-то подворотни, они вдруг заканчиваются лестницами — и лестницы сами считаются отдельными улочками! — они разбегаются в разные стороны на перекрестках, они просто вопиют о том, что Средневековье не кончилось. Обычно для меня это ужасно нервная ситуация, для меня вообще один из самых неприятных страхов — это в темноте оказаться в незнакомом месте и не знать, как добраться до дома.
Но только не там.
Начал накрапывать дождь, и я пошла, не заботясь о дороге, и, конечно, через десять минут я уже была у своего отеля.
Утром меня разбудили колокольный звон и стрижи. И было еще сладких пол-дня, когда я ходила по Ассизи, дыша воздухом христианской любви и свободы, выбирала подарки — именно отсюда мне хотелось привезти что-то памятное, побывала в базилике святой Клары, в монастыре святого Петра, поехала в церковь Санта-Мария-дельи-Анджели в 3 километрах от Ассизи.
К обеду пошел совершенно сумасшедший дождь, и я вымокла под ним не просто до нитки, а, кажется, до костей. А потом пошел не менее сумасшеший град, кажется, про такой принято говорить — с голубиное яйцо, но я не знаю точно, какие у голубей яйца. Вот то, что крупнее перепелиного — точно. И под этим градом я бегала за единственным подарком, который остался потом у меня — остальное я раздарила — глиняным изображением леонардовской Тайной Вечери, прельстившим и восхитившим меня дивной композицией. Помните «Тайную вечерю» да Винчи? Так вот, на том изображении, которое у меня, Иуда, Петр и Иоанн создают совершенно непривычную композицию на троих, резко отступающую от замысла Леонардо — рука Петра лежит на плече Иуды, обнимая и оберегая его, а Иоанн склоняется к ним обоим, как будто не желая верить прозвучавшему «один из вас предаст Меня».
А потом, когда я уже села в электричку, мокрая и счастливая, небо разрезали радуги, одна, другая, третья — три радуги одновременно, и почти всю дорогу, пока мы ехали, казалось, что конец одной из них падает в землю буквально метрах в пятидесяти от окна поезда.
У меня дома лежит купленный в Ассизи альбом с фотографиями. Иногда я его перелистываю и мучительно хочется снова оказаться на этих улочках.
Я поняла одну вещь. Знаете, можно любить друг друга, признавая друг за другом возможность ошибиться. Франциск стал для меня родным, и я верю в его святость, потому что видела ее воочию, но это не значит, что он в чем-то не ошибался — но тем более это не значит, что он не святой. Ошибаются все, и глупо расходиться из-за ошибок, потому что, в общем, Христос ждет от нас не безусловной правоты, а безусловной любви.
Я не экуменистка, я никого не призываю ни с кем соединяться и объединяться. Я просто думаю, что любящие Христа люди найдут друг друга, невзирая на все ошибки и прощая их друг другу. Как, я верю, простит нам Спаситель.
Дарья Сивашенкова
Фото: www.francescocattutophotographer.com