Автор: Некоторое замечание на полях к «истории школы». Мне оно кажется необходимым в рамках разговора о дисциплине. Особенно своевременным мне это кажется после того, как стараниями доктора Мартина на ребенка стал претендовать город. Предлагаю на этом и остановиться: на том, как ребенок вошел в городское пространство отдельным индивидом.
Итак, что было «до». Средневековый паренек принадлежал, в первую очередь, своей семье. Жил, исполняя волю своего отца. И подвергался властному воздействию городских и цеховых чиновников через опосредующего агента такой власти – отца.
Но чаще всего, даже не подвергался. Ребенок остается в кругу семьи, невидимый для города, пока он не изменит свой социальный статус на статус взрослого. То есть, можно сказать, что человек в средневековом городе рождался не тогда, когда повитуха перерезала его пуповину, а когда начинал делать нечто социально значимое: работать, вступать в брак, поступать на службу к феодалу или в монастырь. В крайнем случае – преступать закон. До этого момента его как бы не было. Но вот когда он появлялся, на него начинало действовать сразу несколько властных субъектов: цех, приход, магистрат.
Но уже в посланиях доктора Лютера мы можем отметить, что фокус общественного внимания наводится на детей. Ребенок появляется на сцене городской жизни как вполне самостоятельный персонаж. Но не как самостоятельный актор, но отдельно (от семьи) взятый объект властного воздействия. Давайте вспомним, о чем мы говорили в два предыдущих раза: о том, что ребенок изымается из семьи для школы и, впоследствии, самые талантливые мальчики изымаются из семейного дела (а заодно и из цеха), ради дела улучшения жизни всего города и даже страны. Им уготованы роли священников, проповедников, легистов и писарей и даже для девочек есть роль школьной учительницы.
И это, на самом деле, достаточно важно с позиции разговора о дисциплине. А именно, властный субъект начинает: а) удаляться от объекта своего воздействия (городской магистрат, воздействующий на мальчика, это совсем не отец); б) деперсонифицироваться (магистрат не есть один человек и даже не просто сумма всех чиновников, входящих в него); в) увеличиваться (объем власти отца конечно ближе к ребенку, но неизмеримо меньше объема власти города); г) монополизировать власть, говоря из блага города и от имени прихода.
И это первый тезис, на котором я бы хотел остановиться: субъект, от имени которого осуществляется властное воздействие на ребенка, становится большим, нежели он был, и несколько обезличенным. И с этим субъектом невозможно выстраивать личных отношений. Он спускает вниз некие распоряжения и правила, нормирующие поведение подвластных, следит за исполнением таковых распоряжений и наказывает провинившихся.
То есть мы видим переход от классического средневекового варианта власти-господства, где внимание приковывалось к субъекту, к его праву над жизнью и смертью объекта, к системе личных договоренностей между ними. Переход к власти дисциплинарной, обезличенной или стремящееся к этому, но старающейся все знать о подвластном ей объекте.
И даже не об одном объекте, а о множестве относительно похожих объектов. Которые должны быть узнаны (как объекты этой власти), распределены согласно своему возрасту, полу и способностям и подвергнуты четко отмеренному педагогическому дисциплинирующему воздействию.
И это ещё один важный момент. Вот эта дисциплина, о которой мы с вами сейчас говорим, – внешняя. То есть это уже не аскетическое восхождения по ступеням 7 сводобных искусств, направленное на очищение субъекта и делаемое, прежде всего, им самим. Это уже не внутренняя практика. Это внешний инструмент городской власти, направленный на учеников.
Поясню. Объект будущего воздействия выбран, положен на соответствующую полочку, класс, где ему говорят, что ему требуется с собой сделать, чтобы заслужить общественное признание и быть высоко оцененным. И это весьма важно. Школы до раннего нового времени не стремились так или иначе оценивать своих учеников. А тут это начинает входить в общую практику. Причина мне здесь видится в том, что бенефициаром школьного обучения становится не ребенок, прошедший это обучение, а город, получивший за свои деньги нового толкового чиновника.
Мальчик же, получивший такое благодеяние, не может не понимать, что теперь от него ждут не меньшего ответа. И ответа деятельного, а вот испытывает он при этом внутреннее долженствование или нет – не очень важно.
Все вышесказанное долгое время не давало мне покоя. А именно, как так вышло, что внешняя дисциплина очень быстро захватила умы интеллектуалов. Все же они росли и творили в христианской ойкумене и не могли не знать, что то, что в сердце человека, ничуть не менее важно, чем то, что у него в руке. Такая дисциплинарная модель не может быть принята без достойного богословского аргумента.
Ответ на этот вопрос я нашел у нелюбимого мною Рассела и у обожаемого мною Кантровича.
Итак, Лютер желал бы повсюду, где государи были протестантами, видеть их главами Церкви в своих странах. Что это значит? Власть кесаря и (весьма кастрированная) власть Церкви смыкается на теле государя. И послушание ему становится делом не только богоугодным, но по сути становится равным послушанию Богу.
Но, государь требует не метанойи, не покаяния и отказа от грехов, не внутренней аскетики, государь требует вполне светских вещей: улучшения системы городского управления, штата толковых чиновников, учителей, проповедников, мирных бюргеров-налогоплательщиков, которые, когда нужно и денег на армию дадут и сыновей шалопаев туда пристроят. Так вот, если государь является еще и главой Церкви, тогда все эти светские повинности неизбежно сакрализуются. И выполнение долга перед Кесарем становится Божьим делом. То есть, дисциплина имперской и городской власти, помимо того, что она удобна для города, становится еще и душеспасительной. А это значит, что на втором шаге она вполне может отменить мистику, за ненадобностью. Так как внешней дисциплины становится достаточной для спасения (но это довел до абсолюта уже Кальвин). И вот тут получается интересно: сводя Церковь к государству мы необходимым образом упрощаем человека.
Игорь Лужецкий
Блог автора: Специально огороженный