Автор: Сегодня мы продолжаем рассказ о возрождении католической жизни в Москве в начале 1990-х годов. После текста Анны Марченко про Общину Двух Сердец публикуем рассказ Лолы Кретовой о молодёжном хоре храма Святого Людовика.
Лола Кретова — прихожанка храма св. Людовика в Москве с 80-х годов. Работала с о. Йозефом Гунчагой и Ладиславом Бучко (переводы проповедей, книг, молодежный хор), вела группы подготовки к крещению, работала в газете «Свет Евангелия», затем занималась изданием катехетического журнала «Строматы».
Лола родилась в Москве в семье творческих работников, окончила Московскую государственную юридическую академию и Московский государственный психолого-педагогический университет, а также курс богословия в Австрии. Несколько лет назад вместе с семьёй переехала жить в деревню. Занимается научными исследованиями, консультирует, пишет книги.
— Лола, а какими тебе запомнились «девяностые»?
— Недавно мне попался на ютюбе ролик с христианскими песнями американского католического университета. В описании упоминались «славные девяностые», и это, пожалуй, удачные слова, передающие дух той эпохи с его верой в завтрашний день, энтузиазмом в благовествовании, превознесением общинной жизни и экспериментированием с новыми жанрами и формами. Чрезвычайное оживление в христианской Церкви в девяностые имело место не только в России, это было всеобщее явление. Фильмы и сериалы первой половины девяностых охотно включали в сюжет отзывчивого священника или весёлую монашку (впрочем, как и положено, примерно в то же время было положено начало и иному, если так можно сказать, «дискурсу» — сомнения, конфликта и унылого антицерковного протеста). Но, конечно, религиозная свобода, которая вдруг появилась в те годы в России, способствовала максимальной открытости тем процессам, которые произошли или происходили в Католической Церкви в то время.
— Община двух сердец: это из неё вышел молодежный хор? Или он возник как-то иначе?
— Хор никогда не называл себя общиной, хотя по факту, пожалуй, был общиной и для краткости можно в дальнейшем называть его общиной «хора». Молодежный хор и община «Двух Сердец» возникли независимо друг от друга и существовали сами по себе. Возникновение общин связано с приездом в Москву священников-миссионеров. В случае хора это был отец Йозеф Гунчага, который появился в Москве в 1990 году. Отец Мариан Каминский приехал немного позже.
Общины были очень разными по стилю, по устройству сообществами, на которые влиял опыт, представления и устремления их создателей. Отец Йозеф Гунчага принадлежал к Фатимскому движению. Он задавал стиль словацкой Католической Церкви, который сложился в Словакии за то время, что Церковь находилась в подполье: роль, положение мирян в этой церкви стало более весомым (впрочем, и ответственность тоже) и отношения внутри общины строились скорее как горизонтальные.
Если я верно припоминаю, отец Мариан выстраивал общину Двух Сердец в несколько ином ключе, в соответствии со своим опытом и представлениями.
Общины практически не пересекались в своей общинной жизни, но это не были замкнутые сообщества. Кто-то мог ходить в хор и на встречи Двух сердец, или, к примеру, к францисканцам и доминиканцам.
— Отец Иосиф Гунчага приехал на «пустое место» или все же была какая-то работа с молодежью? Как вы считаете, какая жизнь тогда была в Москве?
— Я не хотела бы делать глобальных обобщений на этот счет. Я расскажу, как я это помню, и как это выглядело для меня в те годы.
В католическую церковь я стала ходить в восьмидесятых годах. Впервые я пришла в храм святого Людовика, кажется, в 1981 году, потом лет пять заглядывала изредка (заглядывала я и в православные церкви, и даже в лютеранские) и стала постоянной прихожанкой, кажется, в 1987 или 1988 году.
До 1990 года служителями в Людовике были настоятель отец Станислав Мажейка, диакон Пётр, пан Генрих. Пан Генрих, кстати, казался мне самым главным. В ту пору, когда я наведывалась в церковь святого Людовика лишь изредка, я почему-то всякий раз видела, как он идёт в церковь или из церкви: его высокая фигура на узкой пустынной улице, прямая осанка и строгое, древнее лицо придавали ему важный и загадочный вид. Вступив в приходскую жизнь, я очень удивилась, что неказистый на вид диакон Пётр лицо иерархически более значимое, нежели Генрих, и способен важничать в разговоре, а Генрих не имеет духовного сана и, напротив, прост в общении.
Мне не раз случалось удивляться рассказам о пане Генрихе, как о человеке, с которым было непросто поладить. У меня такого опыта не было, я чувствовала, что Генрих хорошо ко мне относится, и, быть может, оттого его небольшие ворчания и указания я воспринимала с доверием, без раздражения. Пан Генрих напоминал хитрую, но усталую ящерицу, вдобавок он был в том возрасте, когда у человека мудрого претензии к жизни, к себе и окружающим постепенно сходят на нет. Случалось, он подтрунивал над суетливыми молодыми людьми, но в целом был весьма корректен. С теми, кто старался, кто был робок, он был внимателен, и я бы даже сказала, ответственен. Новшества девяностых, включая избыток шумной деятельности и дефицит благородства, возможно вызывали у Генриха досаду, и всё же он не сильно заботился об этом, не цеплялся – отпускал. Что-то необычное было в его взгляде, соскальзывающее с ерунды. Сознание бытия.
Кстати, «стараться» — это для того времени и для меня особое слово. Отец Станислав Можейка, отпустив грехи, всегда добавлял: «иди и старайся не грешить». Казалось бы, одна и та же фраза, без разнообразия глубоких наставлений. Но она мне кажется весьма достаточной.
В Людовике до девяностых всё было на Тридентский манер, включая алтарь и латинскую Мессу, но были богослужения и на польском языке. В церкви был хор пожилых прихожанок, в котором я пела время от времени. Кажется, у одной прихожанки была виолончель. Пани Вика (Тумилович) дирижировала нами. Я не могу сказать, что это был хор в нынешнем понимании, это была очень маленькая группа. Такая же небольшая разновозрастная группа прихожан участвовала в Пасхальных процессиях. «Работы с молодежью» не было, и не было заметно, чтобы молодежь в такой особой работе нуждалась, по крайней мере, те юные прихожане, что пришли в церковь в восьмидесятые. В вопросах веры меня и других своих крестниц старалась наставлять моя крестная, Анна Лукьяновна.
— Может быть вы про неё тоже расскажете? Многие о ней помнят, но подробностей о её жизни известно немного.
— Фактически, именно Анна Лукьяновна помогла мне креститься. В церковь святого Людовика я приходила ещё со школы, с пятого класса. Стояла во дворе или за колоннами во время службы. Иногда я набиралась смелости и спрашивала у кого-нибудь из прихожан, как мне покреститься. Думаю, я вызывала подозрение своими расспросами, пару раз от меня в прямом смысле слова шарахались, и это не прибавляло мне решимости. Один неопасливый прихожанин взялся мне долго и нудно что-то долго объяснять, что для крещения необходимо знать Новый Завет. А где его взять? Кое-кто приторговывал в ту пору брюссельскими изданиями, но мне об этом не было известно. В общем, мне никак не удавалось покреститься, потому что не было человека, который оказал бы хотя бы небольшое содействие.
На счастье, в какой-то раз попалась прихожанка, которая умела не видеть сложностей там, где их нет – Анна Лукьяновна. Она отвела меня к диакону Петру в сакристию. Пётр продекларировал свои возражения, заявив, что для крещения взрослому необходимо знать основы католического вероучения. Анна Лукьяновна отмахнулась от него рукой, заявив, что сама расскажет мне всё необходимое, и Пётр согласился. Она вручила мне брошюрку с молитвами, брошюрку с чином Мессы и велела прийти в назначенный день «в белой кофточке». Первое Причастие – после крещения – я принимала, ничего не зная о таинстве. Анне Лукьяновне не пришло в голову мне об этом рассказать, да она бы и не сумела.
Она не умела рассуждать о богословии, о сути таинств, но взамен давала своим крестницам книжки, брошюрки, распечатки чина Мессы, медальоны, картинки и наставления в регулярности. Она была рада своим крестницам, а мы, в свою очередь, ощущали поддержку с её стороны. Я думаю, Анна Лукьяновна чувствовала себя одиноким человеком, ей было важно иметь круг крестниц, чтобы было с кем поговорить, чтобы быть нужной и в свою очередь тоже ощущать поддержку в свои уже преклонные года. Уверена, что её напористый характер помогал многим войти в Церковь до той поры, когда приезжие священники-миссионеры не превзошли её в своей напористости, а удерживаемый контакт с крестниками и крестницами весьма способствовал их благочестию.
— Анна Лукьяновна была таким координатором, да?
— Я бы не сказала, что она была координатором, скорее медиатором. Она охотно воодушевляла, побуждала что-то сделать. Как минимум, приходить почаще. Помогать ей с мытьем полов, ходить куда-нибудь после Мессы. Но также она умела устанавливать контакты между людьми, знакомила их друг с другом.
Для меня она стала проводником в пространстве, где не всегда понятно происходящее, и нужно время, чтобы освоиться. Она почти не объясняла с богословских позиций, просто говорила, что нужно делать. Но этого было достаточно, чтобы не убежать из-за непонятности происходящего.
Есть и один забавный момент в нашем с ней знакомстве и общении: когда у меня было миропомазание, она предложила мне взять своё имя. Значительно позднее мы с ней обнаружили, что мы родились в один день, 26 июля.
— Она рассказывала о своём прошлом, детали своей жизни?
— Она рассказывала, что работала в билетной кассе, продавцом билетов. О том, что приехала в Москву в молодом возрасте и теперь живет в коммунальной квартире в районе Бабушкинской. Не могу сказать, что она много рассказывала про себя или жаловалась на жизнь, хотя её жизнь не казалась «устроенной». После утренней Мессы она не спешила домой или по делам, а была рада, если, к примеру, я или кто-то из крестниц могли составить ей компанию в блинной или кафетерии. Она любила житейские подробности, охотно ими делилась. Радовалась приезду какого-либо церковного чина, маленьким приходским событиям. Ей очень хотелось выдать своих крестниц замуж, то и дело она предлагала нам женихов, ей казалось важным, чтобы мы заботились о своём благополучии.
Я сейчас говорю о периоде до 90-х годов, потом, когда появились новые священники в 1990-м и Анна Лукьяновна стала готовить для них на кухне, она стала страшно занятым человеком. На кухню заглядывали многие, и Анна Лукьяновна спешила дать им отпор: «Куда ты идешь, у меня ещё люди не поели». Многие неофиты пугались ее «грубости», но она не была грубой, быстро смягчалась, отступала назад. Я думаю, ей было непросто справиться с этим грузом кормления священников, тем более, что готовка вовсе не была занятием, которое она любила или которое легко ей давалось.
Именно Анна Лукьяновна меня познакомила с отцом Йозефом Гунчагой. В девяностом году в Людовике появились сначала о. Франциск Рачунас, потом о. Йозеф Гунчага. Они жили в церкви, Анна Лукьяновна им готовила. Я иногда приезжала к ней с работы в обеденный перерыв, и она звала меня выпить чаю на кухне, рассказывала новости, в том числе про новых священников, с которыми я не общалась, но про которых была наслышана также от одной из её крестниц, с которой мы дружили. Однажды, когда я заглянула в церковь в середине дня, кажется, это было в ноябре, у Анны Лукьяновны на кухне обедал отец Йозеф, и Анна Лукьяновна тотчас же представила нас друг другу.
Отец Йозеф был чрезвычайно деятельный «привлекатель» и «вовлекатель» молодежи, методичный и искренний. За обедом он не преминул воспользоваться случаем и попросил помогать ему переводить проповеди. У него был такой сборник проповедей на словацком языке – на каждый день. Он переводил, как мог, я же приводила текст в нормальный вид. Анна же Лукьяновна была довольна тем, что её крестница тоже занимается чем-то полезным для священников.
И как раз в том же месяце Анна Лукьяновна и моя церковная приятельница время от времени довольно увлеченно рассказывали о том, что в церкви, привлекаемая отцом Йозефом, появляется какая-то новая незнакомая молодежь, которая ведет себя «неприлично», бегает по храму, врывается в сакристию. Со временем присутствие новых людей становилось все очевиднее: они бегали туда-сюда, сидели и разговаривали небольшими группами или беседовали с отцом Йозефом. Мы, крестницы Анны Лукьяновны, привыкшие к тридентскому почтению и тишине, разделяли осуждающие замечания старшего поколения и не искали общения с коллективом, о котором заботился отец Йозеф.
Однажды Йозеф сказал, что приедет хор из Словакии, и пригласил меня прийти послушать. И действительно, в один вечер приехал привезенный им молодежный хор из Словакии. Фактически, это был прототип нашего молодежного хора. Они оставили у всех, кто их слышал, сильное впечатление, потому что пели совершенно искренне, духовно, несмотря на необычный современный стиль: с гитарами, флейтами и прочее.
— Они тоже были со священником, такая была модель?
— Тогда я не обращала внимания, с кем приехал этот хор, я была сторонним слушателем. Отец Йозеф привез хор, чтобы вдохновить молодежь, которая всё чаще заглядывала в храм, показать, что такой молодежный хор может существовать.
От своей приятельницы я узнала, что вместе с отцом Йозефом приехал ещё и миссионер из Словакии – Ладислав Бучко. И что он займется созданием хора. Йозеф познакомил меня с ним и со своим сообществом – той самой «бегающей по храму» молодежью.
Поначалу хор разучивал песни Георга Гселя, которые пелись в один голос или самое большее на два голоса. Эти песни Ладислав привез, побывав в католических общинах Ташкента и Душанбе: современные песнопения на русском языке. Хор был совсем небольшим. Лацко показывал, как звучит та или иная песня, затем начинали её репетировать: Ника дирижировала, Лацко аккомпанировал на гитаре. Также в репертуаре молодежного хора появлялись некоторые песни Taize и несколько песен того самого словацкого хора, что побывал в Москве в канун 1991 года (это были мои первые переводы песен).
Отец Йозеф Гунчага отличался убежденной скромностью, готовностью к суровым условиям. Такой у него был аскетический, миссионерский дух. Со временем он и Лацко поселились у одной польской прихожанки в Архангельском переулке, ей очень импонировала их миссионерская скромность.
Разумеется, в этой общине были все обычные проблемы, которые бывают в сообществе молодых людей. И все же в самом хоре с самого начала было что- то такое светлое, что, возможно, заложил тот словацкий хор. Lupus Singers был притяжением для многих – и как сообщество, но прежде всего из-за музыки и пения, из-за особого духа, искренней веры. Он нес Благую весть.
Наиболее активная часть жизни хора пришлась на то время, когда о. Йозеф был в Москве, то есть до назначения Архиепископа Кондрусевича. Наиболее богатым на события выдался 1991 год, и началось это с поездки хора на Карпаты в январе-феврале. А первая поездка за рубеж, в Словакию, была в том же году, но в мае. Летом часть общины хора поехала с отцом Йозефом в лагерь на Кавказ.
Потом начались паломничества — паломничество в Ченстохову, к которому присоединились наши хористы. Наша маленькая группа шла в составе словацкой группы, вместе с группой французов. И шли мы опять-таки со словацкой границы, организовывали наше паломничество словаки, а потому опять не пересеклись с другими католиками из России. Эта отделенность сказывалась достаточно долго, может, сказывается и ныне. Практически сложился прословацкий мир с теми установками, которые привнес Гунчага. Мирянин должен быть активным, отношения со священником достаточно равноправные (следствие того, что католической церкви в Словакии приходилось существовать подпольно). Одно связано с другим. Гунчага сам был врачом-рентгенологом в Словакии, и одновременно священником.
— Работа была как прикрытие?
— Что-то вроде того. Не то, чтобы прикрытие, а неотложный образ жизни. Днём священники работали, а потом тайно служили мессу.
В начале 1991 года в Москву и Россию в целом хлынули ордена и конгрегации самые разные: францисканцы, доминиканцы, вербисты. Священники, которые приехали несколько позже – главным образом из Польши, не имели такого «подпольного» опыта и несли традиционный тип построения отношений внутри общины, более патерналистский. Совершенно естественным образом каждый миссионер, прибывший в Россию, нёс с собой культуру своей страны, свои убеждения о России, свои политические убеждения, своё представление о христианстве, о Церкви. Ну и, разумеется, свои мотивы, свой жизненный опыт, свои смыслы.
Равноправные словацкие отношения, которые складывались благодаря отцу Йозефу, порой тяготели к панибратству, но отец Йозеф умел такое панибратство останавливать. Человек он был прямолинейный, серьезно относился к посту в пятницу, к тому что «правильно». Но при этом был очень добрым.
Наш «хоровой» круг общения складывался ещё с сестрами Святого Духа, потому что на тот момент это были сестры из словацкой провинции.
Наша первая поездка в Ужгород была непростой, с бытовыми неудобствами, интересной, странной. Условия были достаточно тяжёлыми, места невероятно красивыми, люди – приветливыми. Это был такой первый опыт – петь для других общин. Людей трогало наше пение, и мы видели, что это нужно не только нам, а людям тоже.
Запомнилась мне и ночные бдения нашего хора в канун Пасхи, с песнопениями Taize. К утру ужасно хотелось спать, мы пели, вцепившись в спинки скамеек, чтобы не упасть. Помню, как в церковь вошел отец Станислав Можейка, чтобы служить первую утреннюю Мессу и, услышав нас, заплакал.
Вся наша беспутность молодежного хора прощалась нам, ибо мы были частью ожидания некоего Ренессанса католической веры. Были ожидания, чаяния. Было что-то важное для христианской жизни. Хор давал много радости и надежды – и не только прихожанам российских приходов, но и людям в других странах, как ни пафосно это звучит.
В 1992 году мы записали первый альбом хора. Это был большой труд и большое вдохновение. Была организована профессиональная запись в студии. Это было непросто и необычно, и сама запись происходила в какие-то ночные часы.
Осенью Ладислав организовал поездку нашего хора в Италию. Ему помог отец Рольф из Pro Deo et Fratribus, он же устроил нам аудиенцию с Папой. Думаю, немногие в общине хора понимали, насколько сложно было все это устроить, как непросто далась эта замечательная поездка в Рим.
Вместе с хором в это паломничество отправились отец Ян Заневский (Йозефа Гунчагу к тому времени отправили служить на Волгу) и сестра Богдана. Эта поездка способствовала нашему дальнейшему дружескому общению.
— И что вы пели перед Папой?
— То же, что и на Мессах, а также «Многая лета». Мы также выступили с концертом в одном из приходов, чтобы собрать пожертвования и возместить толику расходов устроителям нашей поездки.
Эти поездки хора, как мне кажется, тем или иным образом оставляли сильное впечатление у участников. Многие из общины хора в девяностых пожелали остаться в монастырях, хотя немало из них вернулись к мирской жизни.
— Это было желание попробовать ту жизнь, которую не знали?
— Сложно сказать, что это было за желание. Напрашивается поверхностный ответ, но он неверен. Было ли это поиском чего-то сверхсильного, сверхособого или прагматичным желанием устроиться на Западе – трудно сказать. Помимо многочисленных уходов в монастыри и семинарии, в ту пору некоторые молодые католики так же запросто уходили в секты, на войну, пробовали наркотики, и это казалось чем-то совершенно невероятным, хотя и соответствующим тому времени. Думаю, что в большинстве случаев это все же было поиском своего жизненного призвания, которое проходило таким непростым способом. И кроме возвращения из монастырей во второй половине девяностых происходили и иные возвращения, например, переход католиков-евреев в иудаизм, переезды немцев из Поволжья в Германию, да и просто возвращения к обыденной светской жизни, и, более того, к агрессивной светскости, которая в начале девяностых казалось уж совершенно более никак невозможной.
— Насколько большим был хор в то время?
— Поющих обычно было человек двенадцать. Но могло быть и человек двадцать, на хоры старались пробраться и те, кто не пел. Община хора — не только поющие в хоре люди.
Насколько я помню, мы пели в воскресенье вечером. Репетиции были в разное время, многое зависело от переменчивых условий. Жизнь хора была ненадежная, переплетенная со всеми внутренними конфликтами, необязательностью, которая существовала – то пришли на репетицию, то нет, то пришли петь на Мессу, то нет. Все, что могло быть в настоящем молодежном хоре – все это было и давало о себе знать.
— Как возникли песни хора и все инструменты, которые сопровождали пение? Как приходили ребята в хор?
— В церковь приходили разные люди, в том числе и известные личности, и профессиональные музыканты, и любители, которые искали чего-то важного в своей жизни. Кто-то просто подходил после Мессы и говорил, что хочет петь в хоре, кого-то приводили сами хористы – своих друзей, знакомых. Кого-то в хор заманивали отец Йозеф или Ладислав.
Любителей в хоре было конечно же больше, но были и профессионалы. Некоторые участвовали в хоре фрагментарно. Например, Володя Круглов – профессиональный гитарист, работал с профессиональными группами – он участвовал только в записях, его профессиональная игра очень заметна.
Но главное, было понятно, что «так играть и петь можно». Были прототипы – словацкий хор и другие хоры вполне «серьезных» католических приходов, которые использовали известные мелодии для совершенно иных, религиозных текстов.
Братиславский хор Ursus Singers, которым руководил друг Ладислава, был достаточно профессиональным хором в своей основе с хорошим инструментальным сопровождением. В начале девяностых они записали новый альбом, где было много солирующих партий, который понравился мне настолько, что я принялась днями и ночами переводить тексты песен, списывать мелодии и голоса (была только кассета, нот не было), проставлять аккорды для гитары. Это был весьма эйфорический процесс, изначально ориентированный на запись нового альбома нашего хора причем альбома особого в том плане, что каждый постоянный участник хора исполнял сольную партию или ее часть в той или иной песне этого альбома.
Эта запись состоялась в 1993 году, к тому времени наш хор уже обрел имя Lupus Singers. Таким образом, Ursus Singers дал о себе знать и в названии. У братиславского хора были сильные басы, оттого у них в названии Ursus, а у нас – теноры, отсюда наш Lupus.
Заимствовали мы не только песни, но и синкопический словацкий ритм, что, на мой взгляд, помогло избежать обыденности в мелодиях. Помимо словацких песен мы по-прежнему пели песни Taize, потом появились итальянские песни, англоязычные источники. Нередко мой перевод был переводом с перевода, а то и с двух переводов. А те переводы порой вовсе не были переводами, а религиозными текстами, положенными на мелодию нерелигиозной песни. Помимо Ursus Singers были и другие словацкие хоры и даже небольшие музыкальные группы, которые исполняли духовные песни собственного сочинения, например, Korok, некоторые песни которого мне очень хотелось переложить для нашего хора.
Но и в нашем хоре были собственные авторы. Есть две песни, текст и музыку которых написал Вячеслав Орлеанский, две песни, которые написал Ладислав Бучко, есть мои сочинения, сочинения Виталия Колесника, Юрия Замышевского. Такой вот довольно внушительный круг собственных авторов, которые стали авторами, находясь в хоровой среде или рядом с ней, и эти песни, как, собственно, и переводы, стали выражением собственных духовных переживаний.
Надо сказать, что с отъездом о. Йозефа Гунчаги, жизнь хора существенно усложнилась по самым разным причинам. Начался процесс восстановления принадлежности храма святого Людовика и подвал, в котором мы несколько лет репетировали, закрыли для репетиций. Отец Йозеф Гунчага стал служить в другом городе. Через какое-то время Ладислав Бучко вернулся в Словакию. У хора не осталось тех, кто бы о нем заботился.
В какой-то степени и до некоторой поры о нашем хоре старался заботиться отец Виктор Воронович. Приходил наверх после службы, когда мы пели, возил наш хор в Вильнюс к иконе Остробрамской.
И Йозеф, и Ладислав были подлинными миссионерами – стремились нести Благую весть и делали это так, как умели и считали нужным: через открытость, общение, евангельские группы, социальное служение, хор. Думаю, эта открытость, общение помогли многим людям обрести интерес к христианству и быть может даже к христианской жизни. С другой стороны, всё это «движение, волнение и шум» отодвигали на второй план сакральность, отпугивали тех, кому был не по душе евангелизационный натиск, а в человеческом плане не очень-то способствовали становлению взрослости, самостоятельности, ответственности, профессиональному и личностному становлению.
Это была эпоха авантюризма, когда легко вырваться за пределы, но столь же легко застрять в беспредельности. Мне кажется, что многие миссионеры стали осознавать это лишь одновременно с теми, кого они привлекали и вовлекали, и потому не смогли дать им должного наставления в жизни. Фактически, в ту пору они сами были такой же «молодежью».
— Вы дружили, общались с Общиной Двух Сердец? Или вы не знали друг друга?
— С общиной Двух Сердец я практически была незнакома, лишь знала о её существовании. Отец Мариан один раз пришёл в наш подвал к нашему хору чтобы провести какие-то занятия. Он был встречен с иронией, потому что его назидательный стиль звучал для нас слишком диссонансно. Других священников-вербистов (не уверена, что они имели отношение к общине Двух Сердец) встретили более благосклонно, но это уже были годы обычного совместного времяпровождения. Хотя в эту пору знакомств и переплетений в общении между различными церковными группами становилось всё больше, включая наши общины.
Мне кажется, «словацкий» стиль оказал огромное влияние на наш хор. Самобытностью и преимуществом нашего хора было как раз то обстоятельство, что хор не был группой певцов с руководителем. Профессионализм, голос, активность и вовлеченность, да и ответственность были у разных участников разные. Без Ладислава Бучко этого хора просто бы не было, не было бы всех этих фотографий, альбомов, видео. Он руководил хором, «держал» хор. Но в созидание хоровой жизни были вовлечены многие. Ника дирижировала хором, держала дисциплину и «настрой», вносила живость и эстетику. Я переводила песни, расписывала по голосам, разучивала партии с хористами на репетициях, Герман решал те или иные церковно-литургические вопросы. Вячеслав поддерживал миссионерскую деятельность хора. А ещё всякая помощь с песенниками и т.д. – многие участвовали, многие помогали. Быть может, поэтому как община, лишенная священника, мы продержались довольно долго.
В 1993-1994 году я и Ладислав Бучко уехали учиться в Австрию. Кстати, он и там тотчас организовал небольшой словацко-русско-латышско-эстонский хор. После возвращения из Австрии я вела группы подготовки к крещению, а также помогала о. Виктору Вороновичу – он регулярно ездил в Тверь служить Мессу, я играла на синтезаторе и пела. Иногда с нами ездили другие священники и наши хористы, а как-то раз поехал и Юра Замышевский – к тому времени он уже несколько лет был францисканским монахом в Словакии, но в те дни был в Москве в отпуске. Ладислав после учебы остался в Словакии, но продолжал время от времени приезжать в Москву.
Однажды Виталий и Елена Колесник предложили нашему хору спеть на их венчании, и думаю, это был мой первый контакт с представителями общины Двух Сердец. Спустя какое-то время Виталий Колесник позвал меня работать в «Свет Евангелия», и там я уже познакомилась со многими выдающимися представителями этой общины. Но это была совместная работа в газете, к общине я не имела отношения. А вот с Леной и Витом я очень подружилась, мы очень много общались, устраивали в том числе какие-то музыкальные эксперименты. Сочиненные ими песни я переложила для хора, и они есть в последнем альбоме, который Лацко специально приехал записать в 1995 году.
— Выходит так, что это просто две разные структуры, которые даже не сдруживались, потому что просто они были разными.
— Да, я думаю так. Не знаю, когда именно община Двух Сердец перестала существовать как община, но к 1996 году Lupus Singers исчез как таковой. В последний год хоровой жизни «молодежность» стала сходить на нет. Появились традиционные песнопения, сложная классика. Она пыталась появиться и ранее — когда к нам приходили профессиональные певцы, музыканты, они пытались увеличить количество классики в нашем хоре, петь какие-то сложные произведения, но тогда это было не актуально. А вот к середине девяностых «молодежная» стилистика исчерпались, наступали новые социокультурные веяния, да и возраст сказывался. К этому времени Тимур Досаев стал привносить новый материал: мы начали разучивать Пуленка в качестве одного из первых классических авторов, и автора довольно сложного. Но это было и одним из последних достижений хора – его лебединая песня. Вскоре Lupus Singers прекратил свое существование. Впрочем, как и эпоха, способствовавшая его появлению на свет.
Беседовала Ольга Хруль
Расшифровка: Марта Скугорева