Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
Вильгельм из Токо, OP
Пер. с лат. по Thomas Aquinas, Doctor Angelicus Ordinis Prædicatorum (S.). Vita auctore Guilielmo de Thoco Ord. Prædicatorum // Acta Sanctorum, Martii, T. I, pp. 659-686 с частичной сверкой по Vita S. Thomae Aquinatis auctore Guillelmo de Tocco // D. Pruemmer O.P., Fontes Vitae S. Thomae Aquinatis; Tolosae – 1912, pp. 65-145 Сведения энциклопедического характера в примечаниях получены из общедоступных источников и их авторство особо не оговаривается.
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ГЛАВА I. ВВЕДЕНИЕ. ПРЕДЗНАМЕНОВАНИЯ ДО ЕГО ПОЯВЛЕНИЯ НА СВЕТ. ПРОИСХОЖДЕНИЕ И ДЕЯНИЯ В ЮНОСТИ. УЧЁБА. ВСТУПЛЕНИЕ В ОРДЕН
1. Бог, некогда приказавший свету воссиять из тьмы, в нынешние времена, когда словно бы наступают сумерки мира и свет познания Его кажется сокрыт руками Его, смилостивившись, опять озарил Церковь лучами нового света и, как бы чудом зажегши для мира множество звёзд, вновь наполнил учением сонм верных учителей Своих. Ибо когда оная Премудрость Божия – Слово Отца – явилась во плоти, дабы просветить душу каждого человека, Она в первую очередь просветила непосредственно апостолов и в первые времена от рождества Господня положила их в основание веры, словно плиты, вытесанные в каменоломне всей Церкви. Во вторую очередь сиянием Солнца правды, отражённым от них, точно от золотых щитов, были озарены Учители Церкви, подобные высочайшим горам божественного созерцания. Поскольку распространение заблуждений вынуждало их снять покров с понимания обоих Заветов, а боговдохновенная истина веры побуждала к открытому изъяснению познания, они по действию Святого Духа написали множество книг, которые воздвигнуты ими, словно ряд башен для защиты от стенобитных орудий еретиков. Они, словно бы подражая предусмотрительному Иосифу, извлекали из Ветхого и Нового Заветов (ср. Мф. 13:52) зерно божественных речений и слагали его, словно в некие житницы, в книги свои. Когда же оказалось, что жито сие непригодно для непосредственного восприятия верными, чтобы сеятели божественного семени могли запросто черпать из житниц и засевать поле Господне, Бог в третью очередь вверил служение слова Ордену братьев-проповедников, который Божиим промыслом зародился в западных пределах мира, в краю, где заходит вещественное солнце, в лице своего основателя, отца Доминика.
Сему ордену по наущению Святого Духа было вверено выжимать мёд божественных речений, скрытый в сотах Священного Писания, и для вящей пользы верных извлекать их смысл, словно съедобное ядро из скорлупы неудобопонятной буквы, и открыто излагать его; а также, беря зерно из полных житниц книг Учителей, и, тонко просеяв, снова рачительно скапливать в книгах то, чем верные могут проще воспользоваться благодаря большей ясности учения. Таково воинство (ordo, как и «орден» Проповедников, – прим. пер.) звёзд неподвижных, которые по обету послушания сражаются с Сисарой (Суд. 4 и 5), то есть полчищами еретиков; Он призвал их, и они сказали: «вот мы» (Вар. 3:35), готовые по распоряжению Главы Церкви разрушать еретические извращения и распространять ясное, очищенное учение.
Да сбудется на сем ордене обетование, данное ему и его отцу-основателю, о том, что пребудет он до скончания мира, как сказано через Пророка: «Дух Мой, Который на тебе, и слова Мои, которые вложил Я в уста твои, не отступят от уст твоих и от уст потомства твоего… отныне и до века» (Ис. 59:21). Ибо хотя слово земной проповеди в конце мира прекратится (ср. 1 Кор. 13:8), славословие хваления перейдёт в жизнь будущую. Посему и вышесказанный орден, сообразно уподобляемый утренней и вечерней звезде (т.е. Венере, восходящей дважды, – прим. пер.), как первым оказался среди нищенствующих орденов в начинаниях просвещения, научения и проповедания, так и пребудет дольше всех ради свидетельства проповедуемой веры.
2.Средь сего-то звёздного воинства, сиречь Ордена проповедников, и подобало просиять Учителю Церкви, чудесным образом превосходящему прочих в блистательной учёности, а через то по сравнению с иными славнейшему; такому, кто, подобно сверкающей утренней звезде, явился на заре сего просвещения и, как Геспер порою вечерней, останется в своих книгах – светить до конца земных времён, просвещая верных.
Это брат Фома Аквинский, монах Ордена проповедников. Был он знатного рода, из дома графов Аквинских, происходил из Королевства Сицилия (1130-1816 гг. государство на юге современной Италии, включавшее о. Сицилию, а также, в разное время, Южную Италию с Неаполем и, до 1530 года, Мальту), но больше прославился дивным нравом, жизнью и мудростью, нежели благородством родителей.
Божественное знамение, словно первый луч солнца, озаряющий мир, предвозвестило рождение сего будущего удивительного учителя, когда он был ещё в утробе матери, а она даже ещё и не знала наверняка, что зачала.
Итак, когда его мать, госпожа Теодора, славная как благородством, так и благонравием, проживала в замке Роккасекка в пределах Королевства Сицилии и Кампании, пришёл к ней по вдохновению (Лк. 2:27) муж по имени Бон (Bonus – лат. «добрый» – прим. пер.), который давно вёл отшельническую жизнь вместе со многими другими на горе, называемой Рокка, и считался святым в народе края того. Он сказал ей: «Радуйся, госпожа, ибо ты беременна и родишь сына, коего назовёшь Фомою. Вы со своим мужем решите сделать его монахом в обители Монтекассино, где покоится тело св. Бенедикта, питая надежды воспользоваться великими доходами сего монастыря, когда ваш сын возвысится до звания прелата, однако Бог определил для него другую участь. Ибо станет он монахом Ордена проповедников и таковой просияет святостью и мудростью при жизни своей, что не сыскать будет тогда подобного ему в мире». Отвечала ему вышесказанная госпожа: «Недостойна я родить такого сына, но да сотворит Бог, как угодно воле Его».
Всё сказанное в пророчестве полностью сбылось. Ибо вскоре последовали очевидные признаки беременности, а затем, после счастливых родов и наречения вышесказанного имени, продолжилась вереница таких знамений, что не оставалось никаких сомнений в исполнении всего обещанного о мальчике.
3. Думаю, нельзя обойти молчанием чудесное предзнаменование, удостоверившее, что предстоящая земная жизнь мальчика находится под такой же защитой, как и его душа, поэтому напишу о том, что рассказывают о чудесном случае в начале его жизни.
Итак, когда над упомянутым замком однажды вдруг разразилась жуткая гроза и в башню ударила молния, сестра оного мальчика, спавшая в башне, и лошади на конюшне – погибли. А мать, беспокоясь более о мальчике, чем о дочери, с трепетом подбежав к кровати, в которой спала кормилица вместе с ним, обнаружила, что оба целы и возблагодарила Бога за то, что предсказания о мальчике постепенно начинают исполняться.
4. Также, считаю, достойны неизгладимого памятования и запечатления в письменах те вещие знамения, что явились в младенческие годы оного мальчика, ибо они кажутся предсказанием полноты грядущей Божией благодати.
Итак, однажды в Неаполе мать его вместе с другими госпожами пошла в баню и взяла с собой оного мальчика, которого несла кормилица. В бане она оставила его с кормилицей сидеть в отведённой для этого комнате, а мальчик каким-то чудом нашёл в том месте маленькую записку и незаметно от всех взял её. Когда ж кормилица, собираясь его раздеть, попыталась разжать ладонь, в которой он держал записочку, мальчик громко завопил. Кормилица пожалела его и, позволив держать кулак сжатым, выкупала мальчика, вытерла, одела, да так в обществе матери и принесла его домой. Когда же мать, несмотря на вопли мальчонки, разжала ему ладонь, то обнаружила в руке его записку, не содержавшую ничего, кроме славного Ангельского приветствия «Ave Maria». Столь подходящим способом Божие провидение предзнаменовывало, что мальчик, которому предстояло в грядущем стать Наставником, уже будучи святым мужем распространит спасительное учение, ибо не иначе как ведомый Святым Духом нашёл он вдруг записку, содержащую слова о начале нашего спасения. С тех пор у мальчика повелась удивительная, знаменательным образом усвоенная привычка (выпадающая из ряда подобных действий): когда бы ребёнок ни расплакался по какой-либо причине, кормилице не удавалось успокоить его никакими забавами, пока она не давала хныкающему мальчику ту записку, а получив её, он сразу засовывал её в рот (клочок кожаного пергамента мог выдержать немало таких манипуляций – прим. пер.). Тут на мальчике явилось предзнаменование, с каким проникновенным вниманием он будет вкушать Писание во время своей учёбы, и какую в нём будет при этом чувствовать сладость; а также что он оставит в угощение прочим, когда начнёт диктовать свои произведения: ибо уподобится он некоей на диво учёной пчеле, которая, трудолюбиво облетев многоразличные цветы Писания, медовые слова божественной мудрости соберёт, словно в соты, в книги свои и, для всей Церкви изъяснив их устами многоучёными, запечатает в ульях своих.
Он подобен тому, кому ангел дал книгу, которую он, как было велено Иезекиилю (Иез. 3:1-3), словно бы пережевав в созерцательном размышлении, съел; а также, как сказано в Откровении Иоанна, поглотил (Вульг. Отк. 10:10) – ибо он быстро понимал то, что изучал. Ведь смысл, заключённый в букве книг Ветхого Завета, постигается как бы пережёвыванием, а божественное таинство веры Завета Нового изъясняется так явно, что его можно вмиг словно бы поглотить открытыми устами души. Причём сей удивительный, глубоко сведущий Учитель, благодаря излиянию на него божественного света, познал, как понимать Ветхий завет – словно бы пережёвывая, и как изъяснять Новый – проглатывая.
5.Затем родители со всяческим прилежанием занимались воспитанием своего мальчика, ведь был он ребёнком удивительным: обещанным в пророчестве, и благодать так явственно действовала в нём. Достойно воспитав, они добровольно вверили его Богу: в пять лет кормилица отвела его в монастырь Монтекассино и передала в благое сообщество, где он, уже подготовленный божественными просветлениями, был наставляем в святых нравах. Сделано было это по устроению Божия промысла, дабы столь драгоценный светильник Церкви не погиб во тьме и столь блистательный образец святости не испортил нрава своего, воспитываясь среди мирян. Всё это стало известно из достойных веры рассказов его матери, которая также просияла образцовой святостью и достохвально завершила свою жизнь блаженной смертью.
Когда же оный мальчонка начал воспитываться в сем монастыре под руководством наставника, он уже в нежном возрасте являл задатки будущего преуспеяния и, не зная доселе Бога, но движимый Божиим внушением, с удивительным рвением стремился познать всё постижимое из неизвестных предметов, чего доселе не ведал. В будущем это проявилось в том, что, в зрелых годах, усердно взыскуя Бога паче всего прочего, он лучше всего другого, известного ему, писал о том, что сам Бог даровал ему понять о Себе за его рвение и сметливость. Будучи ещё мальчонкой, он чаще всего сторонился общения с детьми знати, которые по обычаю, принятому в той стране, тоже воспитывались в той обители. В руках он держал листок, на котором делал свои первые, детские ещё учебные записи. Мальчиком он был не разговорчивым, но молчаливым и проявлявшим склонность к уединённым размышлениям. Он не был ни рассеян, ни суетлив, но спокоен и совершенно лишён детского легкомыслия и, насколько можно было заметить, привержен молитве и уже в юные годы показывал задатки тех качеств, которые потом проявятся в пожилые лета. И, как говорила его мать, она с радостью дивилась своему мальчику, собирая в сердце своём (Лк. 2:19) все эти сведения и надеясь, что пророчество, изреченное Святым Духом о её сыне, исполнится.
6.Ну а мудрый авва оного монастыря, обнаружив в мальчике столь отчётливые и зрелые задатки совершенства и уже ясные предвестия обильных всходов на ниве, засеянной семенем Писаний, пригласив отца мальчика, господина Ландульфа, мудро посоветовал ему послать сына учиться в Неаполь, ибо учёба там даст ему развить те многочисленные задатки, которым Бог дал проявиться в нём.
Итак, мальчик по обоюдному согласию родителей был послан в Неаполь, учился у магистра Мартина грамматике и логике, а у магистра Петра Ирландца – наукам о природе. В сих занятиях он начал проявлять такую изрядную одарённость и проницательное понимание, что перестал довольствоваться лекциями своих наставников и взыскал более высоких, глубоких и ясных знаний. А в соответствии с Божиим провидением оный юноша, по действию благодати, продолжал являть предзнаменования своей грядущей учёности. Ибо одному монаху Ордена проповедников, изумлявшемуся дивной мудрости юноши, было дано видение, что от его лица исходит подобное солнечным лучам сияние, освещающее всё вдали. Это видение тому брату было дано три раза, подтверждая тем самым, что оно обязательно исполнится в будущем.
7. Между тем дивный юноша делал такие стремительные успехи в науке, что сие казалось действием скорее Божиим, нежели человеческим. Это приводило в изумление наставников и прочих людей, а молва о нём облетела многие школы. Сам же юноша (движимый во взрослые годы тем же Духом, Который пророчествовал о его рождении) стал задумываться о том, что может заслужить проклятие, если он данный ему талант естественных способностей, да ещё и увеличенный дарами благодати Духа, схоронит в земле, как бы завернув в платок нерадения, вместо того, чтобы, передав его какому-нибудь ордену, получить прибыток. И был приведён к братии Ордена проповедников, причём привёл его тот, кто получил вышесказанное видение. Славный и достопочтенный брат Иоанн Сен-Жюльенский из сего ордена, чудом оказавшись для него гласом Божия призвания, убедил юношу, что Бог предназначил его для Себя, и склонил его мнение к тому, чтобы вступить в сей орден, дабы совершенствоваться в том, что Бог изволил предвозвестить о нём.
ГЛАВА II. ПЛЕНЕНИЕ СВ. ФОМЫ. ПРЕОДОЛЕНИЕ РАЗЛИЧНЫХ ИСКУШЕНИЙ В НЕВОЛЕ
8.Когда он вступил в орден, городская знать изумилась, что столь благородный юноша оставил родительский дом и что после столь блистательного начала, сулившего в будущем явный успех, он спрятался под хабитом нищего ордена. Ну а братья сего ордена ликовали в Господе, что Промысел привёл к ним такого славного и чудесного юношу, и на основании его явных задатков уже надеялись, что он поднимется до самых вершин премудрости.
Когда вассалам его родителей поступило в Роккасекку сообщение, что всё это правда, они со слезами поведали о том в жалостных выражениях его матери. Она, памятуя пророческое обещание о своём сыне и видя, что оно исполняется, взяла с собой самых верных из слуг и немедля с радостью отправилась в Неаполь, желая материнским увещанием утвердить сына в намерении служить ордену, которому он был предназначен Промыслом. Орденские же братья, не зная о благих намерениях его матушки, решили, что изъявления материнских чувств смутят Фому, и заботясь о защите вверенного им сокровища, отослали оного юношу в сопровождении нескольких братьев в Террачину, оттуда в Ананьи и далее в Рим, в монастырь св. Сабины. Мать, пылая родительскими чувствами, ревностно последовала за ним и доехала до Рима, тщетно проделав огромный путь ради вожделенного лицезрения сына. Ведь братья, думая, что им больше нечего противопоставить силе материнского чувства, так озаботились защитой юноши, что, не остановившись перед опасностью поимки, вывели его из Рима и в сопровождении нескольких надёжных монахов ордена бежали в Париж.
9.Мать же, придя в замешательство от того, что не смогла увидеть сына и что братья-проповедники не поверили её заверениям о благих намерениях, вопреки вере в пророчество поддалась естественным чувствам и послала к своим сыновьям, находившимся при дворе императора Фридриха (II Гогенштауфена, 1194-1250 гг.) в замке Аквапенденте в области Тосканы, особого гонца, приказав им под предлогом материнского благословения схватить своего сына и их брата Фому, которого братья-проповедники облачили в хабит своего ордена и бежали с ним из королевства, и доставить к ней под надёжной охраной. Сыновья, желая исполнить материнское приказание и сами распалившись гневом, сообщили императору о повелении матери и, получив разрешение, разослали стражу по путям и дорогам. И довелось им застать своего брата с четырьмя монахами на отдыхе у оросительного источника; и накинулись они на него не как братья, а как враги. Чтобы не причинить юноше насилием какого-либо вреда, они не пытались сорвать с юноши орденский хабит, за который он крепко держался, а прогнав прочих монахов, отправили его прямо в монашеском одеянии к матери под надёжной охраной.
Мать встретила его с радостью и, не сумев убедить его снять хабит, повелела держать его под надёжной охраной на горе св. Иоанна в Роккасекке до возвращения сыновей. А между тем стала разными способами разубеждать его, желая проверить, верно ли пророческое обещание или он уступит искушениям человеческим.
А монахи ордена, из чьих рук мирской властью была исхищено столь драгоценное достояние, чрезвычайно обеспокоились о нём, как бы о потерянном Иосифе (Быт. 37), и с рыданиями ринулись к Верховному наместнику Христа Папе Иннокентию IV, находившемуся тогда в Тоскане, словно бы к новому патриарху Иакову. Они представили ему жалобу о том, что по приказу императора против ордена был допущен неслыханный проступок и что их Иосифа, словно хищная тварь, поглотила земная братняя любовь. Верховный понтифик, обеспокоенный тем, что таковой проступок совершён прямо в его провинции, приказал императору, находившемуся в соседней области, подвергнуть похитителей достойному наказанию. Император, опасаясь, что вызовет раздражение Верховного понтифика, если не попытается справедливо взыскать с виновников проступка, велел схватить родных братьев Фомы. После чего потребовал от монахов Ордена проповедников ответа: не желают ли они предъявить жалобу о нанесённом им оскорблении. Однако они, опасаясь навлечь общественное осуждение на орден и тем обременить свою совесть, совершенно отступились от представленной жалобы, тем более они услыхали, что юноша постоянно носит хабит, хоть и находясь под стражей.
10.И вот, хотя юноша, томясь в таковом заключении, был лишён света и свободного выхода, свет был с ним во тьме (ср. Ин. 1:5), а в узах он обрёл больше свободы. Будучи стеснён телесно, он был раскрепощён умом, и Милостивец Бог настолько просветил его сиянием духовного разумения, что он в неволе прочёл Библию, изучил «Сентенции» (Главное произведение Петра Ломбардского, содержащее систематическое изложение догматики) и, говорят, составил комментарии к «Ошибкам» («О софистических опровержениях») Аристотеля. Кроме того, он обучал своих сестёр священным наукам как бы в предзнаменование своей будущей наставнической деятельности. Его наставления вскоре начали приносить плоды: одна из сестёр, которую родители подсылали, чтобы сбить его с толку, благодаря его наставлениям и примерам обрела любовь к Богу. Впоследствии её, принявшую иноческий чин по уставу св. Бенедикта, ради высоких достоинств и заслуженной жизни выбрали и утвердили настоятельницей монастыря св. Марии в Капуе.
Между тем благочестивый юноша, дабы посредством благих дел убедиться, что выбрал своё призвание в согласии благодатью Божией, полностью предался молитве, созерцанию и чтению, и никакие убеждения, соблазны, угрозы, которые способны сокрушить сердце даже суровых личностей, не могли сломить его дух. Он точно набирался сил в борьбе, принимая множество ударов в нападках сражения. Ибо братья, вернувшись, обрушились на него с суровыми нападками и попытались смутить его оскорблениями, но им не удалось ни сломить его запугиванием, ни смягчить уговорами. Посему они велели разорвать на нём орденский хабит, чтобы он по стыдливости снял рваное и надел то, что ему понравится. Он с совершенным терпением перенеся это оскорбление, облёкся, словно во Христа, в оный хабит, замотавшись в его обрывки; при этом он чувствовал себя одетым, ибо хоть хабит его был рван, принятый обет он сохранил нерушимо.
11.Когда братьям не удалось обескуражить Фому даже таким оскорблением, они задумали одолеть его натиском иного рода, тем, который потрясает башни, плавит скалы, вырывает бурей кедры ливанские. С ним всем нам приходится вступать в схватку, но мало кто побеждает по великой трудности его.
Итак, когда он находился в комнате один, где ему приходилось и спать в заточении, к нему подослали прелестнейшую девицу, пышно разодетую как проститутка, и она своим обликом, прикосновениями и заигрываниями, и всеми доступными способами попыталась склонить его ко греху. Неодолимый боец сразу прибег к помощи Божией премудрости, к коей пылал любовью, однако, почувствовав при виде блудницы жало во плоти, хотя он всегда держал её в подчинении разуму (сие случилось по попущению предвечного Божия промысла, дабы он достиг тем славнейшей победы в сражении), по вдохновению выхватил из камина головню, с возмущением изгнал девчонку и, пылая духом, отошёл в угол комнаты, где концом головни начертал на стене знак Креста. Затем он простёрся на полу и со слезами молитвенно просил у Бога пояс вечного целомудрия, который бы помог ему сохраниться незапятнанным в сей борьбе. Молясь об этом, он вдруг заснул, и вот: посланы к нему двое ангелов небесных, и заверяют они его, что Богом он услышан и что одержал он победу в столь тяжком сражении. И сжав ему со всех сторон чресла, сказали они: «Вот, от имени Бога мы опоясываем тебя, как ты просил, поясом целомудрия, который отныне никакие нападки расторгнуть не смогут, который человеческими силами заслужить невозможно, но даётся он тебе Богом в дар». По его отчётливым ощущениям этот пояс его никогда не подводил, как он потом поведал своим исповедникам в предсмертном свидетельстве. Ибо девство его, которое он отстоял в столь тяжком сражении, было неодолимо до самой его кончины. Посему с тех пор он всегда гнушался лицезрения женщин и всеми силами избегал рядом с ними находиться, разговаривать, есть. Он не раз весьма удивлялся и пенял людям, занимающимся божественным размышлениями, как могут они тратить время на долгие беседы с женщинами, если только не возникает необходимость обсудить какой-нибудь чрезвычайно важный для духовной пользы вопрос; например, о Боге или Слове Божием.
Когда при том прикосновении ангелов он ощутил чувствительную боль от сжатия и громко закричал, но когда его спросили о причине крика, не пожелал сообщить о данном ему Божием даре, но держал его втайне до самой кончины. И открыл он эту тайну только своему товарищу Райнальду, который потом ради славы Божией и свидетельства о святости Фомы поведал это многим в качестве примера.
О блаженное заточение, в коем просиял такой свет разумения! о спасительные оковы, даровавшие столько свободы созерцателю небесных истин! О блаженная победа, добытая в яростной битве, когда враг уже готовил падение, но был сокрушён с Божией помощью! О всеявственное знамение достоинств жизни святой: неодолимый боец при обоюдной угрозе жизненным чувствам – тут соблазнами, там оскорблениями – не смягчился и не был сломлен! О мужественный боец, новобранец непобедимый, кто, одолев издревле знакомого льстеца, из невиданно тяжкой битвы вышел с победой, достойный отныне носить венец! О блаженный путник, враг века сего, за победу свою удостоившийся по Божией милости гражданства небесного и лицезрения сограждан своих; ради опоясания целомудренного причастником общения ангельского соделанный и достойно именуемый за чистоту свою Ангелическим, ибо в жизни земной принял бой за девство своё.
12.И поскольку всё это происходило с оным юношей по Божию промыслу, братья Ордена не оставляли мысли похитить его, ибо тому, кто Божией милостью был сохранён от столь тяжкого искушения, согласно пророчеству рано или поздно предстояло возвратиться в Орден. Бр. Иоанн Сен-Жюльенский не прекращал навещать его в заточении, много помогал ему сохранять твёрдость в борьбе и поощрял соблюдать жизнь по уставу. Сей досточтимый отец хранил в душе любовь к тому, кого духовно зачал, приняв в Орден, и питал надежду, что он когда-нибудь возвратится. Он надел на себя вторую тунику, тайно пронёс её в комнату, снял и оставил там, чтобы юноша, явивший недюжинную силу духа, наконец-то мог облечь и тело своё.
Итак, почти два года он провёл в заточении, проявляя ту самую твёрдость духа, которая сохранится у него всю будущую жизнь. Мудрая мать его, видя, что сбывается пророчество о её сыне, данное оным отшельником по откровению Святого Духа, уступила не столько упорству юноши, сколько явному провидению Божию. Предусмотрительно отпустив стражу, она позволила ему спуститься из окна по верёвке. Внизу его подхватили уже ждавшие его братья по ордену и отвели в Неаполь, ликуя в Господе об освобождении из плена своего Иосифа – ведь они считали Фому подобным ему по духовному разумению, да ещё и понимающим всяческие египетские премудрости. Причём из заточения он вышел к братии, настолько увеличив свои знания, словно всё это время провёл в учебных занятиях.
ГЛАВА III. УЧЁБА В КЁЛЬНЕ У СВ. АЛЬБЕРТА ВЕЛИКОГО. ЛАВРЫ ДОКТОРА. ОН ВЫБИРАЕТ ДОЛЖНОСТЬ ПРЕПОДАВАТЕЛЯ ТЕОЛОГИИ В ПАРИЖЕ
13.Итак, брат Фома как был Ордену дарован чудом, так чудом же и возвращён, о чём монахи весьма возрадовались, увидев в этом внезапном возвращении провидение Божие. Однако потом они задумались о том, что столь благородному юноше не пойдёт на пользу мешкать в родном краю (хотя родители и братья Фомы, видя его упорство, прекратили свои нападки) и отправили его в Рим на Генеральный капитул, где ввиду подаваемых им надежд было принято решение направить его на дальнейшее обучение в университете (studio generali). Брат Иоанн Тевтонский (Иоганн фон Вильдесхаузен (1180-1252), 4-й генеральный магистр Ордена проповедников), магистр Ордена, принял его как любимейшего сына и сопроводил в Париж, а затем в Кёльн, где под руководством брата Альберта, магистра теологии и монаха того же ордена, процветал университет, а сего брата считали несравненным знатоком всех наук. Когда юноша приехал туда и убедился, что все науки он преподаёт с дивной основательностью, то был счастлив тому, что так быстро нашёл искомое и может теперь утолить свою давнюю жажду.
Выражая почтение к предмету своих устремлений, он стал теперь на диво молчалив, усерден в занятиях, ревностен в молитве. При этом он в глубинах памяти скапливал то, что потом изольётся в его учении. А поскольку он скрывал под покровом дивной простоты и молчаливости всё, что узнавал от магистра и чем наполнил его по Своей милости Бог, то товарищи прозвали его Немым быком, не догадываясь даже, какой учёный из него выйдет Наставник. Однако эта его мнимая наружная немота пошла на пользу ему самому и другим, потому что, не растрачивая себя на внешние разговоры, он втайне больше размышлял и молча быстрее усваивал приобретаемые знания.
Так он и совершенствовался в безмолвии, оставляя людскую молву в неведении о своих достижениях, когда магистр Альберт начал читать лекции по книге блаженного Дионисия о Божественных именах, а оный юноша – внимательнейше их слушать. Один студент, не зная, какая умственная мощь таится в нём, из сострадания предложил помочь ему учить лекции, а он по своему глубокому смирению поблагодарил и согласился. Студент начал было повторять лекцию, но не смог, а Фома, словно бы вдруг получив позволение от Бога, повторил её без запинки и ещё много добавил, чего магистр не говорил. Студент удивился этому и попросил брата Фому и в дальнейшем повторять ему лекции, пообещав воздать ему обоюдной услугой. Тот смиренно пообещал сделать это, попросив его не рассказывать никому – он хотел и дальше казаться простачком. Товарищ пообещал, но потом подумал, что грех молчать о таком, и сообщил наставнику (Magistro studentium), что в этом юном студенте неожиданно обнаружился кладезь знания. Тот, скрытно подобравшись к комнате, где занимался Фома, убедился, что он ещё совершеннее, чем говорил студент, и поспешил сообщить об успехах ученика магистру Альберту, чтобы порадовать его.
Через несколько дней магистру Альберту довелось провести диспут по сложному вопросу, а брат Фома записал этот диспут по памяти на листе, который случайно нашёл перед его кельей один студент и с радостью показал магистру. Магистр прочёл запись и, подивившись скрытности прилежного ученика, заметил, что за его затяжной молчаливостью скрываются некие великие дары благодати, учитывая простоту его обращения и чистоту жизни. Посему он приказал наставнику передать ему довольно сложный вопрос, по которому он назавтра должен будет выступить. Фома по смирению своему хотел бы отказаться, но вынужден был повиноваться из послушания. Тогда он отправился в часовню, где обычно молился и, смиренно вверив себя Богу перед началом своего первого диспута (actum scholasticum), старательно с Божией помощью подготовился к ответу на вопрос, который ему предстояло дать назавтра в университете.
И вот, прежде чем повторить аргументы Магистра, он предпослал им некоторое разъяснение, а потом в полной мере дал ответ и на аргументы. На что Магистр заметил: «Брат Фома, кажется ты, вместо того, чтобы просто отвечать, взялся давать определения». Фома ему со всей почтительностью ответил: «Наставник, я не вижу иной возможности ответить на вопрос». Тогда Магистр сказал: «Ну ответь-ка теперь на вопрос с помощью своих разъяснений», и выдвинул против него четыре аргумента такой сложности, что думал уже совсем поставить его в тупик. Когда ж брат Фома в полной мере ответил на них, магистр Альберт, как говорят, в духе пророческом воскликнул: «Мы зовём его Немым быком, но он так учёно замычит, что во всём мире будет слышно». Это пророческое изречение воистину исполнилось, ибо когда слава об учёности его распространилось среди верных во всём мире, Церковь вняла голосу учительства его.
Однако юноша, утвердивший сердце своё на камне смирения, не возгордился душой от похвалы знаменитого магистра и столь славного выступления, и не переменил обычного своего скромного поведения. Он и последующем придерживался того же образа жизни, какой повёл с самого начала, хотя Магистр, считая его самым способным из всех, поручал ему вести самые сложные диспуты. Позже, когда магистр Альберт прочёл лекции по этическим сочинениям Аристотеля с разбором вопросов к ним, брат Фома прилежно записал их и составил по ним книгу, отличающуюся ясным стилем и возвышенной простотою, которые он по мере сил заимствовал у сего великого Доктора, превосходившего знаниями всех людей своего времени. И не зря Божие провидение позволило брату Фоме заговорить и проявить себя именно после лекции по книге о Божественных именах, поручив ему изложить учение о Своём имени, и дабы получив известность благодаря лекции о Божественных именах, он продолжал до конца жизни учить о сем Имени и при смерти не умолк, а писал о Нём (возможно, имеется в виду знаменитое определение сущности Бога как Бытия и, соответственно, упор на то, что лучшее из Его имён – это «Тот, Кто есть», – прим. пер.).
14. И не убудет от славы ученика, если мы присовокупим к сему рассказу несколько слов в похвалу учителю. Вышеупомянутый магистр Альберт был непревзойдённым знатоком всех наук, из-за чего Верховный понтифик хотел назначить его епископом Регенсбурга, однако сам он, отвергнув почёт и бремя сей должности, предпочёл обременительным пастырским заботам жизнь созерцателя и мыслителя в рядах Ордена проповедников, в который он в поисках покоя и вступил.
Каждый день, молясь в своей часовне, он однократно прочитывал Псалтырь, а оставшееся время уделял размышлениям об умопостигаемых предметах – так удивительный Магистр подавал ученикам пример и научной работы, и жизни. Ещё, говорят, он просиял чудесами, подтвердившими достоинство его жизни. Когда ради почитания его тело было извлечено из гробницы, куда оно было помещено, как обычно, навзничь, обнаружили, что он лежит словно на молитве, как привык при жизни.
Вскоре Дух Божий чудесным образом сделал святого ученика равным ему в обоих достоинствах: явил высоту его жизни и прославил его как пример всяческого познания.
15.А брат Фома между тем так дивно возрастал в знании и добродетели, что, когда Преподобный отец – брат Иоанн, магистр Ордена – возложил на магистра Альберта поручение послать в Парижский университет подходящего бакалавра, сей магистр, предвидя быстрый успех своего ученика в науке, стал в письме убеждать Магистра Ордена направить в качестве бакалавра в оный университет брата Фому Аквинского, описывая высоту его знания и добродетели. Магистр ордена не сразу направил Фому в Париж, поскольку ещё не был осведомлён в его дарованиях, но по совету господина Гуго Сен-Шерского (1200-1263 гг., комментатор Библии), кардинала того же ордена, знакомого с ним по переписке, принял Фому в оный университет бакалавром, написав ему немедля отправляться в Париж и готовиться читать лекции по «Сентенциям».
Фома, по смирению своему бывший всегда невысокого мнения о себе, хотел бы отказаться от сего повышения, однако письму Магистра подобало повиноваться. И вот, став бакалавром, он излил в своих лекциях то, что тайно обдумывал в безмолвии. Бог исполнил его такими знаниями, а из уст его изливалось столь чудесное учение, что, казалось, он даже всех магистров превосходит и паче прочих побуждает своим ясным учением студентов к любви Божией. Ибо в свои лекции он ввёл новые темы, придумал новый и ясный способ давать определения, введя в определениях новые обоснования, так что никто, слыша, как он по-новому преподаёт, обосновывает и опровергает, не сомневался, что его просветил новый свет Божий, ведь он стремительно приобрёл такую чёткость суждения, что смог без сомнений учить новым взглядам и писать то, на что его Бог вновь изволил вдохновить.
Далее, во время своего бакалавриата и в начале магистратуры он написал по четырём книгам «Сентенций» работу в чётком стиле, глубокомысленную и удобопонятную, и дополнил её новыми темами. Доводы мирской науки он, согласовав их с божественными писаниями, ввёл, словно слуг, в оплот Премудрости Божией. При очевидной глубине понимания мирских наук он в высшей степени был сосредоточен на изучении науки божественной; и очевидно, что знаниями земными он неслыханно отличался, а вкушением Премудрости Божией – услаждался, посему Бог сделал его вождём красноречия и исполнил такого знания, чтобы он просвещал других. И пусть не покажется никому странным, что для толкования изречений Премудрости Божией кто-то использует мирские науки, ведь все предметы происходят от того же разума Божия, от которого проистекают и истины Божией премудрости, коей все науки по праву служат и в коей все человеческие достижения берут начало.
<…>
17.После того, как он плодотворно закончил курс занятий, наступило время бакалаврам теологии предстать перед Канцлером Парижского университета. Поскольку Фома, нарушив очерёдность, не явился к ожидаемому сроку, Канцлер повелел приору Ордена братьев-проповедников приказать со своей стороны брату Фоме не противиться заведённому порядку, не пропускать других вперёд, а без всяких возражений готовиться к степени магистра теологии. Фома смиренно отговаривался недостатком знаний и возрастом, но не преуспел и был принуждён повиноваться согласно заповеди послушания. Смиренно приняв возложенное на него бремя, он отправился в храм, где, простершись, со слезами молился Богу, прося удостоить его мудрости и благодати на то, чтобы принять и исполнять должность магистра, ведь доселе Он упреждал его, недостойного, многими жарами благодати. И начав псалом «Спаси, Господи, ибо… нет верных между сынами человеческими» (Пс. 11:2), он после долгой слёзной молитвы заснул, и вот, ему небесным вестником был ниспослан один из давних братьев Ордена, весьма почитаемый, который спросил его: «Брат Фома, отчего ты Бога молишь так слёзно?» Тот ответил: «Потому что возложено на меня бремя магистерства, для коего моих знаний не достаточно. И мне не приходит в голову, какой предмет избрать для вступительной лекции (principium – важная процедура при инаугурации нового преподавателя, – прим. пер.)». На что старец сказал: «Итак, ты услышан! Прими бремя магистерства, ибо Бог с тобой. А предметом для своей вступительной лекции возьми не что иное, как сие: «Ты напояешь горы с высот Твоих, плодами дел Твоих насыщается земля» (Пс. 103:13)» При этих словах брат Фома проснулся и возблагодарил Бога, услышавшего его так скоро.
И сии слова были не только темой его вступительной лекции, они показали совершенство всего его учения, ибо напитавшись на горах божественного созерцания, он всю Церковь, точно поле, засеянное божественными семенами, насытил дождями премудрости. <…>
ГЛАВА IV. КАКИЕ ОН НАПИСАЛ КНИГИ. КАК ОПРОВЕРГАЛ ОШИБКИ. КАК ОН ОБРАТИЛ ДВУХ ИУДЕЕВ
18.Вступив в магистратуру сей Доктор начал вести диспуты и лекции, и такое множество студентов посещало его занятия, что помещение едва вмещало тех, кого влекла учёность дивного магистра, побуждая к усерднейшим занятиям. Благодаря прозрачному и ясному учению сего Доктора, а также сжатому и удобному способу его изложения, многие его ученики из иноческого и светского чина стали магистрами. <…> И дабы стали известны сокровища знания, какие таил в своём сердце сей Доктор, Бог внушил ему изложить их в многочисленных письменных трудах.
Ибо помимо труда о четырёх книгах «Сентенций» он написал «Сумму», разделённую на отдельные книги, рассматриваемые в которых предметы он расположил иначе, чем в «Сентенциях», а многочисленные вопросы обогатил тонкими рассуждениями с опорой на суждения Святых отцов. Написал он также книгу, озаглавленную «Против язычников», отличающуюся простотой стиля, новизной рассуждений и проникновенной глубиной. В ней он дивным образом явил то, до чего дошёл собственным умом и что обрёл от Бога, возносясь духом в молитве. Сим трудом он доступно излагает не принявшим веры язычникам (gentibus – досл. «народам»; Фома ориентировал свои доказательства, в основном, на полемику с иудеями и мусульманами, – прим. пер.) истины христианства. Ведь хоть сие вероучение превосходит разум человеческий и не может быть доказано по причине своей возвышенности, с помощью естественных доводов разума его всё же можно правдоподобно обосновать, дабы неверующие, узнав о вере из книги, осмысленность которой они не отрицают, поняли, что нет таких разумных доводов против нашей веры, на которые её защитники не могли бы ответить своими разумными доводами. А когда он писал сию книгу, его часто видели в состоянии полной отрешённости, ибо всё это время он созерцал божественные откровения.
Также оный Доктор написал толкование на Четвероевангелие, в котором дивным образом сцепил высказывания святых отцов («Катена ауреа» – «Золотая цепь» в традиционном жанре катен, – прим. пер.) и так расположил их по последовательности евангельского повествования, что всё казалось комментарием как бы одного-единственного учителя. Говорят, с этой книгой Бог явил дивное чудо: ибо Фома, путешествуя по разным монастырям и читая разные сборники Святых отцов, удерживал в памяти их высказывания, которые потом приводил в толковании. Будучи побуждаем тем же Духом, что и Святые отцы, он накопленное при чтении сохранил в писании.
Кроме того, он создал Комментарий на Евангелие блаженного Иоанна, в котором показал, какой высоты может достичь его ум при содействии благодати в постижении тайн сей книги, которую объяснил с помощью высказываний Святых отцов. Написал он толкование и на все послания Павла, чем он, после Евангелий, больше всего занимался; и, говорят, когда он работал над ним в Париже, сам апостол являлся ему. Истолковал он и книгу Исайи, а когда, наткнувшись на трудный текст, он долго и слёзно молился, ему, говорят, явились блаженные апостолы Пётр и Павел и наставили его. Истолковал он значительную часть Псалтыри. И дал буквальное толкование книги Иова, чего никто из учителей Церкви не пытался делать по причине глубины её буквального смысла, в который никто не может проникнуть. В этой книге он выступил как бы мировым судьёй между Иовом и его друзьями и так отвечал то одной стороне, то другой, предлагая возражать, словно кто-либо из них мог говорить вслух. Кроме того, он написал несколько больших томов о потенции, об истине и о зле. Написал он ещё книгу, которую назвал «Компендиумом теологии» и работы, посвящённые самым разным вопросам: о совершенстве духовной жизни, об отдельных сущностях, о душе; комментарии на книгу Дионисия «О Божественных именах» и на книги Боэция «О Троице» и «О седмицах»; и ещё много малых сочинений на теологические темы. Кроме того, он составил 20 писем различным знатным и духовным особам, на сомнения которых давал ответы, будучи просвещаем Истиной свыше; и не было такого сокровенного сомнения в человеческом разуме, которое бы он не рассеял божественным светом. Ещё по приказу Папы Урбана он к торжеству Тела Христова написал службу, в которой совместил древние образы и те истины, которые вновь открылись по благодати.
Также он написал комментарий к книге «О причинах» и компиляциям из Прокла, а также к «Физике», «Этике» и «Метафизике», получив новые переводы этих книг, в которых мысль Аристотеля была выражена чётче и вернее, ко множеству его малых трудов о природе; и кое-что написал о «Логике» – ибо всё, что ему довелось прочесть, он с помощью света Божия мог и объяснить.
Этим Бог показал, что Фома был предназначен для углублённых поисков истины, и просветил его паче всех прочих в этой деятельности, ибо Он никогда не ставил препятствий в проповеди тому, кто, взыскуя истины, молился Ему.
Уже одно то было явным Божиим чудом, что сей Доктор за столь малое время, что ему довелось прожить (от его вступления в звание магистра и до кончины прошло всего 20 лет, причём он дважды покидал Париж и возвращался в Италию), успел надиктовать и отредактировать записи стольких книг, столько провести основательных диспутов по различным вопросам, прочесть столько лекций на новые темы, и при этом, казалось, он не был занят всё время ничем, кроме размышлений о Священных Писаниях; ведь во время еды, прогулок и прочих занятий он, судя по всему, не мог предаваться созерцанию и размышлениям, разве что только после трапезы у него была возможность писать или диктовать.
Однако Бог удивительным образом дал понять, как Фома смог создать столько книг за столь краткое время. Ибо согласно подлинному сообщению, достоверно записанному со слов его спутника и студента, сей Доктор, внимая Святому Духу, диктовал в своей комнате различные тексты трём, а порой и четырём писцам одновременно, из чего явствовало, что Бог сообщал его разуму сразу множество истин, которые он чудесным образом сразу и излагал. И очевидно, что Доктор не намеревался утаивать сии дивные истины, но делиться теми сокровищами многоразличной премудрости Духа, что чудом накопил в своей памяти, ибо учёность сего Доктора представлялась как бы полноводной рекой священной науки, берущей исток от Премудрости Божией и растекающейся по различным книгам, словно по ручьям.
Писец его, некий бретонец Эвен Гарвит из епархии Трегье рассказывал, что, когда Доктор после диктовки ему и двум другим писцам, утомившись, делал перерыв и располагался как бы на отдых, то и во сне ещё диктовал. И то, что сей писец слышал из уст спящего, продолжало прежнюю мысль, которую он уже записал, так что разумная душа его казалась отрешённой от бремени плоти и вправе была сказать: «Я сплю, а сердце мое бодрствует» (Песн. 5:2), ведь она тоже, почивая сном, бодрствовала в созерцании Бога.
19.Бог с самого его вступления в звание магистра изволил открыть, сколь полезна учёность сего Доктора для Церкви не только в изъяснении католического взгляда на оба Завета, но и в опровержении еретического искажения его. Ибо кроме тех огромных томов, что были положены словно основы здания на священных горах христианской веры, и в которых опровергались древние ереси, он оспаривал и современные, среди коих первая – ересь Аверроэса, который утверждал, что у всех людей один разум. Это заблуждение поощряло заблуждения злых и унижало добродетели святых, ибо если разум на всех один, то нет никакой разницы между людьми, никакого различия в заслугах. Сия ересь настолько укрепилась даже в умах простецов и так опасно распространилась, что, например, когда одного парижского рыцаря спросили, собирается ли он как-нибудь очиститься от своих преступлений, он ответил: «Если душа блаженного Петра спасена, то и я спасусь, потому что, если мы одним разумом мыслим, то и один у нас конец будет беспогибельный». Когда это заблуждение стали перенимать студенты-ваганты, имевшие общение с последователями Аверроэса, появилась возможность, что оно заразит многих, поскольку ваганты умели убеждать людей софистическими доводами.
Посему против этого заблуждения Доктор написал чудесную книгу, в которой не только разбил его доводами веры, но и поразил его в самих основах посредством учения Аристотеля, которое Аверроэс ложно истолковал, показав, что оно не поддерживается никакими разумными доводами, так что никто из понимающих учение Аристотеля не может усомниться, что заблуждение это безосновательно.
20.После этого Доктор занялся в Парижском университете опровержением другого недавно возникшего заблуждения, которое пошло не от измышлений иноверца, а было изобретено верными (впрочем, в этом они не верны) – Гильомом Сент-Амурским (1202 – 1272 гг., крупный философ и богослов, один из основателей и первых ректоров Сорбонны, критик нищенствующих орденов) и Сигером (Сигер Брабантский, 1240-1284 гг., философ, профессор Факультета искусств Парижского университета, один из основателей латинского аверроизма) и другими их последователями. Они ошибочно учили, что нищенствующие иноки, не работая руками, не способны и пребывать в уединённом созерцании, преуменьшали высоту их благоразумия и заслуги праведности; к этому они добавляли другие – как ошибочные, так и лживые – софизмы против иночества, нищеты и их спасительных установлений, желая подорвать основы нищенствующих орденов, которых терпеть не могли, уязвляемые одною лишь завистью. Это заблуждение приносило верным тем больше несчастий, чем больше ему верили власть предержащие.
Получив письменную отповедь, они осудили своё злоучение, но не поразмыслив над ним в достаточной мере, в дальнейших своих писаниях не отвратились от него. А не пожелав отвратиться, они из одной лишь зависти сурово ополчились против святых Божиих и написали, чтобы уничтожить их, книгу, исполненную проклятий и еретического нечестия (вероятно, имеется в виду памфлет Гильома Сент-Амурского «Об опасностях новейших времен» – прим. пер.). И вот, чтобы донести своё мнение до слуха Вселенской Церкви и, обесславив нищенствующее иночество, повергнуть монашеский подвиг бедности в вечное забвение, они, изображая из себя ревнителей Церкви и поборников веры, представили свою книгу Святейшему отцу и Господину Папе Клименту IV. Верховный понтифик приказал ответить на неё досточтимому отцу и магистру Ордена брату Иоанну Верчелльскому, а он попросил Доктора прибыть на капитул в Ананьи, где и поручил ему это задание перед лицом братьев, воздыхавших и плакавших от тяжких сомнений в участи Ордена и исходе борьбы с противниками.
Брат Фома, взяв книгу и вверив себя молитвам братии, внимательно прочитал её, основательно понял и ответил, что не горячей любовью к истине были вдохновляемы сии учители и не ревность о спасении братьев воспламеняла их, но двигала ими поддельная любовь и враждебная милости зависть; что они уклонились от основ веры и дурно толковали учение Святых отцов.
И вот, когда по приказу магистра Ордена братья снова собрались на капитул, брат Фома, исполнившись Святого Духа, который во всём содействовал ему, сказал: «Братия, уповайте на Бога, призвавшего вас к Своему служению! Итак, прочёл я сей пасквиль воинствующего неверия и обнаружил, что он дурно обосновывается истинами веры и высказывания Святых отцов в качестве поддержки основных положений подобраны плохо. На этот нечестивый пасквиль, я, призвав Святого Духа, обнажающего ложь и открывающего сокровенное, отвечу книжкой, согласной с истиной». И в скором времени, в ответ на приказ Верховного понтифика, он представил ему книжку, в которой отвечал на доводы нечестивых, основываясь на началах веры. Папа принял её и признал чисто католической, а пасквиль противоположного содержания осудил как сомнительную в отношении веры.
Эту свою книжку об их злоучении и Божией справедливости он по просьбе Наместника Божия начал так: «Ибо вот, враги Твои шумят, и ненавидящие Тебя подняли голову; против народа Твоего составили коварный умысел и совещаются против хранимых Тобою» (Пс. 82: 3-4). Очевидно, что таковую книгу Доктор создал не в силу человеческих способностей, но, скорее, приняв её в Духе из десницы Сидящего на престоле (Отк. 5:7). А поскольку в ней Доктор совершенно распутал все гнусные хитросплетения врага, то Верховный понтифик осудил оный пасквиль и нечестивые суждения, а самих учителей заблуждения вместе с их соучастниками сместил с кафедры и, изгнав из Парижского университета, лишил всех званий.
Однако Доктор после чудом одержанной победы не превознёсся, но, смирившись пред Богом, вернулся в Париж, где к посрамлению хулителей святости и утешению последователей истины обнародовал свою книжку по спорным вопросам. В ней он показал иночество зиждется на прочнейших основаниях, поскольку путь добровольной бедности предложен самим Господом, а упрямое злоучение преследователей монашества уклоняется от Господних советов и дерзко представляет, будто сей спасительный путь ведёт к гибели и является причиной упадка. И поскольку гремела молва, что сей непобедимый боец Церкви способствовал подъёму церковного учения и оживил науку, славный король св. Людовик (Людовик IX Святой, 1214-1270 гг., король Франции) в честь оного блистательного триумфа пожаловал Ордену проповедников две школы в составе теологического факультета Парижского университета, чтобы придать чести Ордену, член коего, Учитель Церкви победил врагов веры в учёном диспуте.
21. В-третьих, дивный сей доктор опроверг тлетворное заблуждение, существовавшее издревле и воскресшее вновь в ещё более пагубном виде. Называясь Новым братством свободного духа, оно под благочестивым именем скрывает пагубу нечестия. Как его последователи, так и зачинатели именуют себя братцами (fraterculos, итал. fraticelli, в рус. яз. используется также термин «полубратья», – прим. пер.) бедной жизни, чтобы под таким смиренным званием ловчее совращать простые сердца. Умы уловленных этим еретическим заблуждением людей, которые не испытывали духов, от Бога ли они (1 Ин. 4:1), одурачены духом лжи и блуждают, воображая, что под одним Главою Христом существуют две Церкви, причём одна из них – плотская, возглавляемая Верховным римским понтификом, от имени которого в разных областях ею руководят прелаты. Как противоположность сей Церкви, которая соединена со Христом как Невеста и потому, как кощунствуют они нечестивыми устами своими, проклята, они выдумали другую церковь – духовную, к которой как изобретатели, так и последователи ереси причисляют себя. Хотя они говорят, что их ведёт «дух свободы», этот дух стремительно повергает их в полное рабство еретическому извращению и наигоршим прегрешениям, ведь это дух разделения и заблуждения, и он по мере сил своих, поработив их воображение, позволяет им изобретать еретические учения. Воспользовавшись их пагубным неразумием, он основывает ересь без оснований, измышляя, отбросив Христов завет, новую, третью эпоху: Завет нового духа, который в сию новую эпоху должен прийти на смену Церкви.
Сии-то заблуждения и разгромил оный Доктор во многих местах своих писаний, показав, что после Христова Евангелия и последнего Завета Сына Божия, посредством которого всякий верный становится наследником небес, не следует ждать никакой другой эпохи в жизни Церкви, но нынешняя – эпоха благодати и приуготовления к славе – продлится до конца мира. А поскольку оные еретики заимствовали горючий материал для своего пагубного заблуждения из изречений аввы Иахима (Флорского, 1132-1202 гг., цистерцианского мистика, предсказывавшего наступление в 1260 г. наступление Тысячелетнего царства Святого Духа), то оный Доктор, испросив в некоем монастыре книгу этого аввы, и, получив, целиком прочёл её. Найдя в ней ошибочные и подозрительные места, он, обведя их чертой, осудил и, перечеркнув своей учёной рукою, полностью воспретил читать их и верить им. Святейший отец Папа Иоанн XXII, к чьим обязанностям относится осуждение ересей, издал против этого пагубного заблуждения чудесный декрет, в котором он их описал и могущественно разгромил своей священной канонической властью.
22. В-четвёртых, оный Доктор опроверг древнее заблуждение греков-схизматиков, которые, прежде других своих ересей, в которые их ввергло ревностное следование схизматическим извращениям, впали в ту ошибку, что оказали в послушании Римскому понтифику, преемнику св. Петра и Христову наместнику. По приказу Верховного понтифика Урбана (IV, 1195/1200-1264 гг., понтификат – 1261-1264 гг.) он издал против них особый трактат, в котором с помощью греческих Учителей Церкви убеждал их в очевидной истине.
И не только перечисленные заблуждения опровергал оный Доктор, но всякие, сколько их ни возникало, когда не был занят обучением истинам веры, ведь он был многомудрым книжником, выносящим новое и старое из Нового и Ветхого Завета. Поскольку часто, когда его ум взирал ввысь на утончённые предметы, более низкие впечатления отвлекали его от молитвы, то Доктор завёл обыкновение каждый день прочитывать отрывок из «Собеседований отцов» (св. Иоанна Кассиана, ок. 360 г. – ок. 435 г.) для поддержания в себе духовной ревности. Когда же Доктора спросили, почему он, прерывая размышления, занимается порой чтением этой книги, он ответил: «Я набираюсь от сей книги духовной ревностью – так легче восходить к размышлению». Это чтение наполняло его сердце ревностью, благодаря коему ум восходил к вышним. В этом он следовал примеру отца нашего Доминика, который, весьма часто читая эту книгу, достиг великой высоты совершенства.
Посему есть основания полагать, что сей Доктор, не уступая великим Учителям в святости жизни и учёности, не уступает им и в славе; ибо брату Альберту Брешианскому, просиявшему чудесами при жизни и после смерти, во время бдения и молитвы было явлено видение, в котором блаженные Учители Августин и Фома предстали ему равными в славе, хотя Августин первенствовал в звании (он был епископом – прим. пер.), а Фома превосходил Августина девством. О сем видении оный брат Альберт был принуждён открыто сообщить под присягой, когда на его родине стало известно, что он заявляет и принародно проповедует, что Фома – великий святой. Итак, никто не вправе сомневаться в небесной славе великого Доктора, о жизни коего даны столь надёжные свидетельства.
23.И не только еретические извращения изволил Бог уличить посредством сего Доктора, но также соблаговолил просветить слепоту иудеев. Ибо когда на праздник Рождества Господня оный Доктор остановился в замке Молария близ Рима у господина кардинала Рихарда и пожаловали к тому с обычным ежегодным визитом двое образованных и богатых иудеев, попросил сей господин Доктора попробовать обратить их. Он долго обсуждал с ними Ветхий Завет, с помощью изречений многих пророков доказывал, что Спаситель уже пришёл, и дал им сроку до завтра, чтобы они ответили на его доводы и сказали, готовы ли к обращению. После того, как благочестивый Доктор помолился об их обращении, прося у Сына Божия на Рождество таковой себе радости, вдруг эти иудеи к указанному сроку пожаловали к Доктору и обратились, признав, что не могут противостоять премудрости Духа, говорившей в нём, и им нечего ответить на его безукоризненные утверждения.
И с великой радостью господин кардинал и Рождество Господне праздновал, и ликовал о милостиво ниспосланном Божием даре обращения для сих неверных иудеев. А Доктор каждый год в этот праздник обычно получал какое-нибудь новое видение Бога и Сына Преславной Девы, и доставляли они разуму его радость, а дух насыщали любовью.
ГЛАВА V. ЕГО СМИРЕНИЕ И ЧИСТОТА ДУШИ
24.И никак нельзя нам пропустить рассказ о его деяниях и добродетелях, дабы не остался в сокрытии корень мудрости сего Доктора, давший столь обильные плоды всяческой учёности, но подобает ко славе Бога и святого возвестить всем пример его жития. Ибо был оный Доктор в помыслах своих смирен, телом и душой совершенно чист, в молитве ревностен, в совете рассудителен, в беседе спокоен, милостью щедр, разумом ясен, умом остр, в суждениях точен, памятью цепок, чувствами почти каждый день возносился, как бы презирая всё земное. В одном человеке, казалось, присутствовали все добродетели, кои ему придавали святости, а прочим подавали пример.
25.А рассказ мы начнём с его смирения, от которого прибавляются все добродетели. Ибо, как говорят, Доктор р своём смирении сам молвил от чистого сердца: «Благодарю Бога, поднявшего дух мой от седалища смирения, за то, что ни знания мои, ни магистерская кафедра, ни всякие учёные диспуты не возбудили во мне тщеславия. Если поначалу разум во мне первенствовал, я, опередив его суждением того же разума, укрощал, ибо не в силах он возвести дух к высотам божественного, не совлекшись человеческого до пределов смирения». Каждый день обнаруживая приток божественной истины, он сознавал, что своей мудростью он обязан Богу и потому не мог в душе своей иметь вредоносного чувства тщеславия.
Его смирение проявлялось в мирной речи, из которой можно было узнать, каковы внутренние качества его духа. Ведь когда дивному Доктору доводилось от высот божественных размышлений переходить к делам человеческим, он бывал так мягок в общении и кроток в речах, что в нём явственно просматривался образ Христов, жизнь Которого он и созерцательно познать удостоился, и учил о ней в проповедях. Да и не мог бы он обрести такого знания о Боге, если бы прежде всего на собственном опыте не изучил Его науку смирения.
26.Вот что рассказывают о его дивном смирении. Как-то раз Доктор остановился проездом в болонском монастыре и по привычке прохаживался в задумчивости по обители. При этом некий брат из другого монастыря, не знавший Доктора, испросив и получив от приора дозволение взять с собой в город по делам первого попавшегося, подошёл к нему и сказал: «Дорогой брат, приор приказал, чтобы вы пошли со мной». Фома немедля, склонив голову, последовал за ним. Затем он, не поспевая за быстро идущим спутником и слыша частые упрёки от него, смиренно извинялся. А горожане, знавшие его, удивлялись, чего это знаменитый Доктор плетётся за рядовым монахом, хотя по достоинству своему должен бы шествовать впереди. Подумав, что это случилось из-за какой-то ошибки, они подсказали брату, кем является тот, кем он помыкает. Тот, повернувшись к брату Фоме, попросил прощения, оправдываясь неведением, а горожанам, которые с почтением расспрашивали Магистра, так сказал о сем замечательном примере смирения: «Как Бог повиновался человеку ради человека, так и человек подчиняется человеку ради Бога, ибо в послушании – совершенство иночества». О блаженная душа смиренная, не возгордившаяся магистерским достоинством! Звание Доктора не отторгло его от корня смирения; он принял оправдания брата, узнав о словах приора. И, хотя он не был привычен к пробежкам (всегда предаваясь божественным размышлениям), всё же сразу оказал послушание, зная, что оно по благородству своему является главою (magistra) всех добродетелей.
27.Другой пример смирения, подтверждающий высокое совершенство Доктора, поведали под присягой люди, бывшие с ним в Париже.
Некий монах вечером, как принято, сдавал Канцлеру Парижского университета экзамены в магистратуру. По поставленному вопросу кандидат держался мнения, противоречащего истине, которую брат Фома прежде высказывал на своих занятиях. Сей терпеливейший муж не обратил внимания на враждебность, с какой ему противоречил новоиспечённый магистр, и, исполненный истинного смирения, великодушно пренебрегая пренебрежением к себе, со спокойной душой, мирно беседуя со своими спутниками из числа братии, вернулся в монастырь. А студенты и вышеупомянутый спутник его, не вынеся такого оскорбления, сказали: «Магистр, мы в вашем лице тяжко оскорблены! Тот магистр был не вправе выступать против вашего мнения, а вы не должны были сносить такого насилия над истиной перед лицом всех магистров Университета!» Магистр очень тихо, скорее душой, чем словами, ответил им: «Дети мои, мне показалось, что нового магистра при вступлении в должность нужно было пощадить, чтобы он не смущался на виду у всех магистров. Относительно моего мнения я не сомневаюсь, несмотря на любые возражения доктора, ведь я, с помощью Божией, подкрепил его суждениями Святых отцов и истинными доводами. Если же братьям видится иначе, я могу завтра пополнить то, что упустил».
Когда назавтра во дворце господина епископа собрались все те же и явился брат Фома со студентами, а на прежние вопросы тот кандидат повторил свои определения без малейших поправок, брат Фома с полным самообладанием молвил: «Магистр, по правде говоря, это ваше мнение невозможно поддержать, поскольку оно расходится с учением такого-то вселенского собора. Посему вам подобает сказать по-другому, если вы не желаете противоречить собору». Тогда экзаменуемый начал говорить по-другому, но смысл своего мнения не изменил. Фома, снова возразив, привёл против него определение собора, после чего он был вынужден признать ошибку и смиренно просить Доктора более полно объяснить ему истину. Тогда брат Фома сказал: «Вот сейчас вы хорошо говорите!» и научил его, как должно держаться истины. Все магистры были поражены тем, как спокойно он мыслил и мирно говорил, возражая противнику, словно бы наставляя ученика; и тем, как внезапно он преподал урок великой мудрости: ведь Магистр и своей очереди дождался, утаивая умственное превосходство, и исполнил свой долг, открыв истину.
28.Сей Доктор удостоился таковой премудрости не только за смирение своё, к принятию коего он подготовился послушанием, но и за чистоту души и тела, которую он достойно заслужил получить от Бога. Ведь он говорил и писал, что «в лукавую душу не войдет премудрость и не будет обитать в теле, порабощенном греху» (Прем. 1:4). И поэтому он старался обрести чистоту души и тела, однако, зная, что человеческими усилиями её обрести невозможно, испросил у щедрого Бога такового дара, и ему было явственно ниспослано дарование девства, ощутимый знак коего он принял в ангельском видении, бывшем ему в заточении.
О чистоте души и тела сего Доктора оставил достоверное свидетельство брат Раймунд Север, член Ордена, который не раз под присягой утверждал, что трудясь в Парижском университете рядом оным Доктором, он за семь лет, которые они провели вместе (всю ту пору они взаимно исповедовали друг друга и по очереди прислуживали один другому на святой Мессе), не припомнит, чтобы брат Фома когда-либо каялся в согласии с плотскими помыслами, которые и бывали-то у него крайне редко. А был оный брат Раймунд человеком великого благочестия и доброго имени и святость его видна из того, что великий Доктор так долго общался с ним.
Также свидетельство о его чистоте оставил исповедавший его перед смертью брат Райнальд из Пиперно, удостоившийся быть его постоянным спутником и свидетелем всей его жизни. Он многим и многократно рассказывал, что предсмертная исповедь оного Доктора была подобна исповеди пятилетнего мальчика, который никогда сознательно не совершал какого-либо смертного греха.
29.О доселе неслыханной чистоте сего Доктора, дивной и нерушимой, было откровение одному любящему сего святого брату, о котором ещё будет сказано ниже (о том, что ему в то время, когда он обдумывал, как составить житие брата Фомы и украсить его описаниями добродетелей, в откровении была явлена серебряная сеть со вплетёнными в узлы драгоценными камнями). Когда начинался процесс канонизации оного Доктора, сей брат направлялся в Курию, но близ Астуры (ныне Торре Астура в Лацио) был застигнут нестерпимой бурей и обратился к святому Фоме (как и раньше часто бывало) с молитвой, чтобы тот явил ему какое-нибудь откровение, дабы хоть сколько-нибудь облегчить ему тяжкие муки посреди такового бедствия. После ревностной слёзной молитвы и настойчивых просьб он уснул, и на заре явился ему блаженный Фома – довольно юный, как в то время, когда он покинул мирскую жизнь. Подивившись сему, оный брат молвил другому, которого в Орден принял сам Доктор: «Надо же! Святой Фома кажется моложе тебя!» И отвечал ему Доктор: «Да, святые юны». Желая поговорить о житии его, которое он писал, сей брат сказал: «Магистр, я целиком написал житие твоё, и только в одном сомневаюсь, так что скажи мне, точно ли оно так, как написано: правда ли, что ты умер таким же чистым и девственным, каким вышел из утробы матери. Так после смерти твоей поведал брат Пётр Сицийский». Святой Фома, как будто слегка застеснявшись из-за похвалы, сказал: «Так и было. Только об этом поведал не брат Пётр, а мой спутник брат Райнальд». Когда ж брат захотел порасспросить его в целом о житии, всё ли там описано верно, перед Фомой возникли три световых шара, равные по яркости, но один над двумя другими. Тогда брат, вспомнив прочитанное, сказал: «Магистр, ты учил и писал, что святые обладают тройственным ви́дением Бога: как бы чувственным, образным и умственным», уразумев, что эти три световых шара означают тройственный способ видения. Доктор ответил: «Верно», и видение немедля исчезло.
О щедрая милость святого! Какова благосклонность Доктора к ученику недостойному и почти никаких заслуг не имеющему! Ибо он поддержал старца в жизни и путника, обессиленного среди бесчисленных невзгод, укрепил на продолжение пути, несмотря на великие тяготы, дабы надеялись мы, что преданным своим, которым никогда не отказывает в земной помощи, ещё больше поспоспешествует в духовных. В дивной его жизни чистоте сей было отведено первое место среди всех свидетельств святости, ведь для того и предавался он ежедневно божественным размышлениям, дабы ни в коем случае не завладели его вниманием враждебные и нечистые деяния. Бремя плоти не могло отвлечь его ум от непрестанного созерцания божественных предметов, ибо таково было его расположения, что ещё живя на земле, он обитал духом в небе. Он так предал жизнь свою Святому Духу, что непрестанно двигался от силы в силу (Пс. 83:8), благодаря чему и созерцательным разумом просиял, и творениями деятельной любви обогатился. Вся жизнь его превратилась в священнодействие: он молился, размышлял или читал лекции, проповедовал; то писал, то диктовал, дабы не провести в праздности ни единого мгновения жизни, но всё время истратить на деяния святые.
ГЛАВА VI. МОЛИТВА. ПАРЕНИЕ ТЕЛА. ДОБРОТА
30.И вот, получается последовательность в том, как он заложил внизу основание образцового смирения, воздвиг в середине, как здание, свою удивительную чистоту, а благочестием духа довершил постройку – поэтому в третью очередь мы поговорим о его воспарении духа и молитве.
Ибо молитва его была необычайно ревностна, и так свободно он восходил преданным духом к Богу, что почти никакое плотское бремя не могло сему противостоять. В нём обычно никогда не поднимались чувства, противные разуму, ведь он и тело своё разуму заставлял подчиняться. И известно это не только из того, что сказано о его смирении, обхождении и чистоте, но и из следующих свидетельств, истинность которых подтверждена под присягой.
Итак, более всего он почитал Таинство алтаря, и как удостоился он написать о нём с величайшею глубиной, так и свершать ему было дано его с глубочайшим благоговением. Ежедневно он служил одну Мессу, если только ему не препятствовала болезнь, и слушал вторую, которую служил его спутник или кто-нибудь другой, и часто прислуживал при ней. Чаще всего во время Мессы его охватывало такое благоговейное чувство, что он обливался слезами, при этом, будучи поглощён величием священного Таинства, он укреплялся от его даров. Посему как-то раз, когда он в присутствии множества рыцарей преблагоговейно служил в неаполитанском монастыре Мессу Страстей Господних, в начале священной мистерии казни Его он очевидно был так поглощён высотою Священнодействия, будто его допустили присутствовать при божественных таинствах, и он лицезрел муки, причиняемые Христу людьми – о чём явственно говорила продолжительная отрешённость ума его и обильное истечение слёз. Он пробыл в этом состоянии так долго, что изумлённые братья приблизились к нему и, поскольку нужно было продолжать священную мистерию, прикосновениями вывели его из глубинного созерцания таинств, коим он был очевидно восхищен. По завершении священной мистерии кто-то из братьев и знакомые рыцари попросили его поведать, что с ним происходило во время исступления, если он сочтёт, что это послужит к их наставлению. Однако он отказался говорить и, боясь прогневить Бога, скрыл что ему было явлено.
Также часто замечали, что когда в великопостное время на комплетории поётся стих «Не отвергни меня во время старости, когда будет оскудевать сила моя» (Пс. 70:9), он, захваченный благоговением, словно бы в исступлении, обливался потоками слёз: казалось, их сама любвеобильная душа его проливает из глаз.
Кроме того, оный Доктор в ночную пору, когда люди обычно почивают, выбрав после короткого сна место для молитвы у себя в комнате или в церкви, куда имел доступ ночью, простирался и, молясь, постигал, что ему потом нужно будет писать или диктовать. <…>
31.А поскольку Бог внимал молитвенным прошениям его, то необходимо сказать, о чём обычно молился оный Доктор.
Хотя рода он был знатного и мог бы быть богат земным достоянием, он как то, что имел, отверг, так и чего не имел, не просил, но по примеру Соломона ничего иного не вымаливал, кроме возлюбленной им Премудрости Божией. Поэтому с величайшей уверенностью можно полагать – и это явно подтверждалось, – что оный благочестивый Доктор обрёл то, что писал, чему учил и что диктовал, в ответ на ревностную молитву свою.
Есть свидетельство из уст бр. Райнальда, спутника его, о его образе жизни, что он хранил в тайне, пока Доктор был жив. Итак, после кончины Магистра сей спутник его, приехав из монастыря Фоссанова (где умер св. Фома, – прим. пер.) и возобновив прерванные лекции (он был лектором в Неаполитанском университете), с громким плачем сказал: «Братья! Магистр запретил мне рассказывать о виденных мною чудесных делах его, пока он жив. И среди прочих было то, что учёность свою, которая удивляет в нём паче прочего, он не приобрёл человеческой силой, но получил по молитве. Ибо всякий раз, когда он собирался вести диспут, читать лекцию, писать или диктовать, он сперва втайне прибегал к молитве и просил, проливая слёзы, чтобы Бог открыл ему Свои сокровенные истины. И если на молитву он шёл, мучаясь вопросами, то, помолившись, возвращался с ответами. И если возникал какой-нибудь вопрос, относительно которого ещё не обнаружили богословского решения, Фома прибегал к молитве и божественным чудом ему открывалось, как разрешить его. И казалось, что в душе его разум и чувство словно бы объемлют друг друга, как свободные потенции; каждая из них прислуживала другой, как высшей; чувство в молитве удостаивалось войти в божественные пределы, а разум благодаря ему созерцал возвышенное, и чувство, приняв через него свет, воспламенялось любовью».
32.Вышеупомянутый спутник сообщил о ещё одном изумительном знамении, свершившемся с Доктором. Когда он писал об Исайе и, толкуя глубинные тайны Пророка, записывал их в ясном виде, дошёл он до одного места в тексте этой книги, которое ни сам не понял, ни найти удовлетворительного разъяснения ему в книгах не смог. Тогда он предался многодневным постам и молитвам и ради молитвенной настойчивости своей обрёл из уст Божиих толкование того вопроса, о чём он так ревностно просил. Ибо в один из тех дней, когда он ревностно держал пост, вышесказанный спутник услыхал среди ночи, как Фома говорит неизвестно с кем; хотя слышен был звук речей, предмет разговора он не определил. Когда беседа закончилась, Доктор сказал спутнику: «Сын мой, Райнальд, встань, зажги свечи, возьми листок, на котором ты записывал об Исайе и приготовься снова писать». Ему пришлось долго записывать за Доктором, который диктовал так легко, словно читал из книги, а спустя некоторое время сказал пишущему брату: «Ступай, сын мой, поспи; ещё много осталось времени для сна». Но тот, алкая узнать тайну знамения, по-видимому явленного Магистру в услышанном разговоре, пал к ногам его и коленопреклонённо молвил: «Я не поднимусь с этого места, если вы не скажете мне, с кем вы так долго разговаривали нынче ночью» и крепко заклинал его именем Господним. Доктор, многократно отказавшись рассказывать, молвил ему: «Сын мой, не нужно тебе этого знать». Но когда спутник ещё пуще стал упрашивать его, призывая не пренебрегать именем Божиим, коим дерзнул его заклинать, Доктор, расплакавшись, сказал: «Сын мой, ты видел, как я на днях бился над непонятным местом в книге, пытаясь его истолковать; как слёзно просил разумения у Бога. Посему Бог нынче ночью пожалел меня и послал ко мне блаженных апостолов Петра и Павла, через заступничество которых я молился Ему; и они мне всё в совершенстве объяснили. Но от имени Бога предписываю тебе: пока я жив, не смей об этом рассказывать!» <…>
33.Сей Райнальд рассказал ещё об одном великом знамении, о котором Доктор поведал ему в свой последний час ради славы Божией и на утешение спутнику своему.
Поведал он, что явилась ему Святая Дева, Преславная Матерь Божия и утвердила его в подвиге и мудрости. Что всё смиренно просимое по Её заступничеству он обрёл, и что услышаны были его частые молитвы о том, чтобы положение его в Ордене не менялось. Ибо, как доподлинно известно из уст исповедников его, был сей Доктор совершенно невинен, как девица, чист душою и телом. И ведала сие Матерь милостивая, премогущественнейшая среди всех жен, Которая, хоть и обитает среди воинств небесных в блаженстве, не отказывает в утешительном лицезрении Своём и земным странникам; и оттуда, куда вознеслась, Она призирает на них, оставаясь Царицею на престоле одесную Сына Своего. И мы с благоговением веруем, что Доктор вымолил несравненную мудрость свою у Её Сына по Её заступничеству благодаря лилейной чистоте своей, которую он, от Бога прияв, соблюл в неприкосновенности.
34.Есть совершенно достоверное сообщение от непосредственных очевидцев о том, что сей Доктор во ознаменование благоговейной молитвы своей воспарял душою, и тело следовало за ней.
Ибо когда Доктор остановился в салернском монастыре Ордена и после утрени стоял на молитве пред алтарём, брат Иаков и вышеупомянутый спутник его (они подглядывали за ним, чтобы учиться на его примере) увидели, что он поднялся на два локтя над землёю и пребывал как бы в невесомом парении, словно обретя, если так можно выразиться, подвижность будущего века или какое-то подобное свойство. И ведь как правильно, что за душой его, не подвластное никакой страсти, послушно последовало тело, страстям никогда не противоречащее! А Бог чудом открыл свой сверхъестественный дар.
35. Подобный, хотя и более изумительный случай с Доктором наблюдал ризничий неаполитанского монастыря, брат Доминик из Казерты, верный молитвенник, осмотрительный в поступках и испытанный в добродетелях, который имел и другие чудесные видения.
Он обратил внимание, что брат Фома всегда спускается из своего кабинета в церковь перед утреней, а когда начинают звонить к утрене, поскорее, чтобы другие не заметили, возвращается к себе. Из любопытства брат проследил за ним и, подойдя с заднего входа в часовню св. Николая, увидел, что Доктор, замерев в молитве, поднялся в воздух примерно на два локтя. Он долго с изумлением взирал на это, и вдруг услышал голос из того места, куда был обращён слёзно молящийся Доктор. От Распятия доносились такие слова: «Фома, ты хорошо написал обо Мне. Что бы ты хотел получить от Меня за свои труды?» Тот ответил: «Господи, ничего, кроме Тебя!» А он тогда написал третью часть «Суммы», где речь идёт о страстях Христовых и воскресении. После этой книги он писал мало вследствие изумления перед тем, что Бог ему дивным образом открыл. То, что Господь предложил ему просить достойной награды, было вернейшим признаком, что он уже прекратил свой писательский труд и был готов отдохнуть на той родине, о которой с такой усладой писал в пути, которую он глубже прочих познал, когда жил, и которую удостоился яснее многих других узреть, когда преставился.
36.Кроме того, Доктор был прозорлив, поскольку человеку, познававшему божественное, естественно подобало судить о человеческом с совершенной ясностью. Хотя он, целиком поглощённый божественными предметами, был дивным образом чужд земных и мирских дел, когда его просили, обращал свой созерцательный ум к насущным земным вопросам и давал такие тонкие и полезные советы, что тем, кто спрашивал его, казался как бы пророком; ведь он держал пред очами своими те правила, по которым всё, что делается человеком, определяется Богом.
И говорят, что славный король Франции св. Людовик в затруднениях всегда просил Доктора о совете, который часто оказывался верным, так что в этом обнаруживалась святость обоих – славного короля, который в сомнениях обращался к совету Доктора, и святого Доктора, который, научаемый Духом Божиим, отвечал на благо.
И говорят, когда королю впервые потребовалось в Париже получить до утра совет по одному сложному и важному вопросу, он повелел Доктору ночью обдумать предстоящую трудность, чтобы назавтра дать ответ на пользу дела. Доктор с равным послушанием принял повеление и исполнил его.
37.Всякому, кто принял в дар от Бога такое множество благодеяний, весьма подобает преисполниться любовью ко всем. Так вот и Доктор был полон любви и милости, поскольку других опережал Божиими дарованиями, благодаря коим сиял учёностью. Ибо был он на диво благодушен, мягок в речах и вежлив в обращении. Благодаря мягкости его речей всякий чувствовал, чей Дух обитает в душе его; каждый, наблюдавший поведение его, мог узреть святость души его. Хотя он, сам не ведая греха, сверх меры ополчался на грешников, всё же из любви к справедливости и спасению души ближнего советовал судье и прелату так ополчаться на грех, чтобы оказаться разом и преследователем преступления, и спасителем человека – чтобы и преступление уничтожилось, и человека от преступления не погиб. Сей святой едва мог поверить, что люди грешат, считая всех подобными себе или лучше себя невинностью и нравом, а когда сталкивался с кем-нибудь, согрешившим по слабости, оплакивал чужой проступок, словно собственный, подражая примеру того, кто так сострадал чужому несчастью, словно сам сжигаемый пламенем.
Благодаря таковому его радушию казалось, что от одного лишь взгляда на лицо его возникает дивное чувство любви; и не было никого, кто, поглядев на него сколько-нибудь при общении и разговоре, не ощущал прикосновения особой утешительной благодати. Вот и брат Эуфранон Салернский, пользующийся известностью и добрым именем у всего Ордена проповедников, часто повторял, что всякий раз, как он с благоговейным чувством глядел на Доктора, ощущал от его облика и речей прилив благодати духовной радости, каковая могла происходить только от Святого Духа.
И напитавшись от обильных корней любви его, на ветвях разрастались плоды милосердия. Ибо был брат Фома на диво сострадателен к нищим и постоянно обильно раздаривал нуждающимся свои туники и прочие вещи, побуждаемый к тому обилием жалости. Он не оставлял себе ничего лишнего, зная, что по Господнему предписанию следует восполнять что другим не хватает. Потому же он и на завтра себе ничего не приберегал, когда знал, что другие находятся в крайней нужде.
ГЛАВА VII. ЕГО ПРИРОДНЫЕ СВОЙСТВА И ТЕЛОСЛОЖЕНИЕ. УМ, РАССУДИТЕЛЬНОСТЬ, ПАМЯТЬ. ПРЕЗРЕНИЕ К ЗЕМНОМУ. ОТРЕШЁННОСТЬ ДУШИ.
38.И хотя необходимо признать, что все добродетели оного Доктора имеют своим изначальным источником благодать Божию, нельзя не сказать и о том, что его природные свойства (если мы их внимательно рассмотрим) были естественной основой его нравственных добродетелей, посему Бог прославляется во всём: Он создал естество, и дополнил его благодатью.
Ибо Доктор имел предрасположение к сим добродетелям по благородству рождения своего, что мы увидим, если оглянемся прежде всего на его ближайшую родню, память о коей ещё свежа. Мать сего Доктора по словам знавших её была весьма набожна, много молилась и постилась; от многочисленных земных поклонов на руках и коленях у неё наросли мозоли, ибо не удостоилась бы она родить такого сына, если бы молитва её не была угодна Богу. Также и сестра Доктора – госпожа Теодора, мать господина Томмазо Сансеверинского, графа марсиканского, память о чьей образцовой жизни ещё свежа, – так, говорят, была милостива к другим, что, довольствуясь для личных нужд самым малым, всё что могла тратила на дела милосердия. Рассказывают, что она была очень строга к себе и большую часть ночи, отправив прочих отдыхать, мучительно бичевала себя железной цепью. Притом умом она была сметлива, чрезвычайно великодушна, воздержанна в пище и во всех проявленных добродетелях превосходна. Когда после блаженной смерти её собирались перенести в другое место ради почитания, тело её обнаружено нетленным; оно распространяло вокруг прекрасное благоухание, что явственно свидетельствовало о её святости. Из добродетельной родни сей, пополняющей лик святых, доселе жив сын оной сестры Доктора, племянник его господин Томмазо, граф марсиканский. Внушает доверие то, что и он, являя себя наследником святого рода, источает аромат святости – не следует думать, что благость редка в семействе Доктора, ибо с давних времён сей род от корня до ветвей славился благородством крови и нравов. Братья Доктора известны крепостью тела, но ещё более – духа, ведь из-за ревностной защиты матери нашей Святой Церкви они претерпели от императора Фридриха изгнание, а кого-то из них пытали за преданность ей.
39.О природном же телосложении Доктора и душевных качествах его говорят, что телом он был крупен, станом прям и высок, что отвечало прямоте его духа; пшеничный цвет лица указывал на здоровое кровообращение; слегка лысоватая голова его была велика, словно могущество телесных сил, служащих разуму, требовало и могучего органа. Чрезвычайно гибкие члены его словно были предназначены для выражения скрытых в душе размышлений. Он был крепок здоровьем и брался за любые телесные труды добродетели. Благодаря упованию на близость Божию он не страшился ничего ужасного, а по кроткому смирению своему не презирал ничего низкого. Говорят, когда он держал путь в Париж, его застигла ужасная буря на море; и хотя моряки испугались смерти, он оставался неустрашим во время всего шторма. Казалось, Бог сделал из его тела столь благородный инструмент, что, подчиняясь внушениям добродетели, он никогда не противоречил суждениям разума. И когда свирепствовал ураган, гром и буря, он, словно щитом, заградившись крестным знамением, твердил: «Бог во плоти пришёл, Бог за нас умер».
40.А поскольку дух сего Доктора не смущали никакие чувственные страсти, земные предметы совершенно не привлекали его, а от почёта он ничуть не надмевался тщеславием, то по достоинству обладал он тонким умом и Дух Премудрости Божией, обитавший в нём, изострил его разум. И, рассказывают, в одной дружеской беседе он сказал (не ради суетного тщеславия, а к вящей похвале и славе Божией), что не доводилось ему читать книги и не проникнуть с помощью Духа Божия в глубину тайн её. Ибо по достоинству Дух Божий не скрывал ничего от сего мужа желаний (Дан. 10:19), полностью посвятившего себя исследованию божественных предметов, к чему предназначило его Божественное провидение, но открыл ему, что было необходимо для работы над священным учением. Ибо он был инструментом Божией Премудрости, через который Бог изволил открыть свою тайну. О тонкости его ума, остроте разумения и умелости в построении суждений достаточно свидетельствует множество изданных им книг, необычность найденных им истин и мыслей, ибо едва ли в силах кто-нибудь, какого бы великого он ни был ума и трудолюбия, с пониманием прочитать те книги, которые он за краткое время сочинил и надиктовал.
41.А поскольку тонкость ума сопровождается точностью суждения, ибо разум, способный к тонкому пониманию, может также верно судить, то по достоинству Доктор, обладавший, как сказано, тонким умом, выносил и очевидно точные суждения. Ибо и став магистром, он придерживался и защищал те же, за малыми исключениями, мнения и доводы, которые разработал ещё будучи бакалавром. И когда по сокровенному и дивному устроению Божию его работы были представлены для проверки в Парижском университете по настоянию некоторых завистливых магистров, что уподобились совам, вздумавшим судить о свете, тогда благодаря этому его писания ещё более прославились своей истинностью, а в тех, кто на него нападал, истины не обнаружилось. Тогда некий магистр из Ордена пустынников (августинец – прим. пер.), брат Эгидий, ставший впоследствии архиепископом Буржа, тринадцать лет уже слушавший Магистра, сказал, посмеиваясь над недоумием его хулителей: «В сей чудесной и достопамятной докторской работе брат Фома Аквинский проявил тонкость ума своего и точность суждения, ибо те новые мнения и доводы, которые он отстаивал на письме будучи бакалавром, став магистром, он за малыми исключениями, ни в устном преподавании, ни в писаниях не изменил. Это мы в теперешние времена так неуверенны в своих суждениях и так сомневаемся в своих мнениях, которых когда-то придерживались, что меняем их на противоположные, когда их опровергают мелкими доводами». <…>
42.<…> Соответственно и память у оного Доктора была чудесная: она отличалась такой вместительностью и цепкостью, что если он хоть единожды прочитывал что-нибудь, то запоминал навсегда, словно навык познания в его душе постоянно совершенствовался и знание прибывало. И забвение было не властно над духом его, потому что он постоянно добивался достоверного познания. Таковая удивительная память наверняка была не просто признаком присущего его душе навыка познания, ведь он в ней как бы накапливал выписки из книг – как было при составлении по предписанию достопамятного Папы Урбана того чудесного сборника толкований Святых отцов на Четвероевангелие. Прочитав в разных монастырях их книги, он, похоже, по большей части так всё запомнил, что в дальнейшем прочитанные в книгах изречения Отцов словно бы стояли у него перед глазами.
43.И поскольку из устремления к божественному необходимо следует презрение к земному, то вполне естественно, что оный Доктор, не находя в чувственных предметах того, что любил, отвергал мирское, причём, как говорят, временные блага он презирал совершенно: и вещи, необходимые людям для бытовых нужд, и знаки почёта, которыми чванится горделивое достоинство.
Ибо Премудрость Божия, лучшая всех богатств, с которой он обручился в юности, напояла его такой любовью, что ничто мирское не привлекало души его, ведь одного Блага ему было достаточно, как если бы он владел всеми. Те блага, что прежде имел, он презрел и оставил, а чего не имел, того не вожделевал; по возвышенности души своей он отвергал приношения; «забыв заднее», он всё оставил, и «простершись вперёд» (Флп. 3:13), стяжал то, что возлюбил. Хотя был он знатного рода и мог бы снискать множество земных благ и почестей, однако вместо стяжания обильных богатств и домогательства высот славы века сего он последовал за нищим Христом.
В связи с этим рассказывают, что как-то раз, когда он ехал вместе со своими студентами из Сен-Дени, где они были с целью поклониться мощам святых и навестить святую монашескую братию, и вдали показался город Париж, студенты спросили его: «Магистр, видите, как прекрасен город Париж? Хотели бы вы править им?», ибо рассчитывали услышать от него что-нибудь поучительное. Он ответил: «Я бы больше хотел раздобыть «Беседы на Евангелие от Матфея» Златоуста. А если бы этот город был моим, то заботы по управлению лишили бы меня возможности божественного созерцания и нарушили бы душевный покой».
Итак, чем больше кто охвачен любовью к земному, тем бедственнее отделён от небесного. Ведь он знал, что никто из воинов Божиих не вовлекается в дела мирские, но угождает Тому, кто избрал его. И потому, целиком предавшись воинствованию Божию, он не желал вовлекаться в мирские занятия, дабы, возложив руку на плуг для пахоты на ниве священного учения и письма, не обратиться взглядом назад к оставленной жизни и не иметь препятствий на пути вперёд, к тому, что любимо. Потому, когда бл. пам. Верховный понтифик Климент IV, который весьма дорожил оным Доктором, предложил ему почётную должность и доход, он и отказался разом от того и другого, довольствуясь своей нищетой и низким положением. Однако, когда все близкие и благородные родственники Доктора в Кампании отправились в изгнание, преследуемые императором Фридрихом за защиту Церкви, он, с позволения Верховного понтифика, всё же оказал им помощь из церковных имуществ, к чему его побудила природная привязанность и должная искренняя благодарность к таковым благородным людям, ставшим беженцами ради Церкви. А как он из любви к Богу поддерживал в нужде своих, так и чужих мог поддержать.
Также и в другой раз он показал пример совершенства и смирения, когда получив от того же Верховного понтифика буллу о возведении его на архиепископский престол Неаполя с присовокуплением доходов от монастыря св. Петра-на-скале, Доктор отказался от должности и настойчиво умолял Верховного понтифика больше не предлагать ему других назначений.
О блаженный Доктор, презиравший мирское и любивший небесное! Как учил он, так и действовал, а земные блага отвергнув, обрёл как бы залог достояний небесных, но кои уповал.
44. Кроме того оный Доктор был дивным образом предан созерцанию небесных предметов, и когда он, большей частью отрешившись от чувств, целиком погружался взором в небесное, казалось, он скорее пребывал душою там, чем оставался в плоти. И удивительно было наблюдать, как человек, что вроде бы только что был в сознании и разумно беседовал за трапезой или в обществе других сколь угодно знатных особ, вдруг, отделившись от людей, возносится в небесные глубины, и нет его там, где находится его тело, а там, где витает ум.
О таковой его дивной и неслыханной отрешённости ума и созерцательности рассказывают следующее. Как-то раз св. Людовик Французский пригласил его на трапезу, а он смиренно отговаривался тем, что работает над «Суммой теологии», которую диктовал в ту пору. Тогда король приказал приору Парижского университета убедить его. Смиренный магистр, в состоянии глубочайшей задумчивости услышав приказ короля и приора, покинул кабинет и, продолжая размышлять над тем, чем был занят в комнате, прибыл к королю. Сидя с ним за столом он, неожиданно озарённый пониманием истины веры, хлопнул по столешнице и воскликнул: «Вот и заключение против ереси манихеев!» Приор тронул его и молвил: «Магистр, очнитесь, вы сейчас за столом у короля Франции!» и крепко дёрнул его за плащ, чтобы привести в чувства. Доктор, словно придя в себя, поклонился святому королю и попросил прощения за то, что так отвлёкся за трапезой с ним. Король, премного удивившись поведению Магистра, и извлёк для себя из него урок: ведь Доктор, человек знатный, мог бы быть польщён приглашением самого короля и отвлечься от размышлений, однако так углубился в умственную отрешённость, что его вознесённое в духовный мир сознание не замечало застолья. При этом святой король позаботился, чтобы размышление, которое так занимало ум Доктора, по случайности не пропало, ради чего, позвав своего писаря, велел в своём присутствии предать записи то, что Доктор хранил втайне, хотя в памяти Доктора вовсе ничего не пропадало из того, что Дух Божий вверял ему на сохранение.
Совершенно такой же случай рассказал брат Раймунд Стефани, слышавший о нём от архиепископа капуанского, который был учеником Доктора. Некий кардинал, который был тогда посланником в королевстве, услыхал об этом и подобных удивительных делах, он попросил упомянутого епископа: «Устройте нам встречу наедине с сим Магистром»!» Когда его позвали, он вышел из своего кабинета, оставаясь, однако, в своём отрешённом состоянии. Они подождали довольно долго, пока он пребывал в отрешённости, и вдруг лицо Доктора озарилось радостью, знаменовавшей душевное ликование, и он воскликнул: «Вот то, что я искал!» Поскольку он не оказал им никаких знаков почтения, кардинал, наблюдая таковое его поведение, проникся к нему презрением, но господин архиепископ сказал ему: «Господин, не удивляйтесь, он часто впадает в такую отрешённость, что какая бы особа ни присутствовала при этом, он не разговаривает с нею» и крепко дёрнул Доктора за плащ. Тот, пробудившись, словно бы от сна, и обнаружив себя среди высоких прелатов, почтительно поклонился и попросил у господина кардинала прощения за то, что из-за своей затяжной отрешённости не проявил к нему должного почтения. Когда его спросили, почему в отрешённом состоянии у него было такое радостное лицо, Доктор ответил: «Я сейчас нашёл прекрасный довод по одному вопросу, над которым давно думал, вот душа моя и возрадовалась, что выразилось в проявленной мною внешней весёлости».
ГЛАВА VIII. ЕГО ОТКРОВЕНИЯ, ВИДЕНИЯ И ПРЕДСКАЗАНИЯ
45.А поскольку оный Доктор был отрешён от вещей чувственных и совершенно, до презрения чужд им, то естественно, что, взирая больше на небесное, чем на земное, он удостоился многих утешений от небожителей.
В связи с этим рассказывают, что, когда он жил в Париже, явилась ему в видении сестра его. Сказав, что находится в чистилище, она попросила его отслужить за неё определённое количество Месс, благодаря коим надеялась обрести по милости Божией освобождение. Магистр, созвав студентов своих, попросил их служить Мессы за душу сестры его и молиться за неё.
Позже, когда он был в Риме, она снова явилась ему и поведала, что благодаря тем Мессам, о которых она просила, ей даровано освобождение и блаженство славы. Когда же Доктор спросил, что будет с ним, она ответила: «Ты, брат, на верном пути, и скоро ты придёшь к нам, но уготована тебе большая, чем нам, слава. Только храни, что имеешь». На вопрос о брате своём Ландульфе она ответила, что он в чистилище, а о брате господина Райнальда сказала, что он в раю. О нём Фоме было такое видение: ангел показал ему книгу, исписанную буквами золотыми и лазурными, и имя брата Доктор нашёл среди золотых строк – среди мучеников, поскольку ради верности Церкви он умер от тиранических преследований императора Фридриха и был причислен к лику мучеником и принял от Бога награду.
46.Другое, ещё более чудесное явление доктор пережил не в видении, а телесно и открыто. Когда он стоял на молитве в церкви неаполитанского монастыря, явился ему брат Роман, магистр теологии, которого он оставил в Париже читать лекции. Брат Фома, хоть и поразившись, молвил ему: «Добро пожаловать! Давно прибыли?» Тот ответил: «Я преставился из сей жизни, и мне поручено явиться тебе ради заслуг твоих». Тогда Доктор, собравшись с духом (это внезапное явление ошеломило его), молвил: «Коли Богу угодно, ответь, заклинаю тебя от имени Его, на мои вопросы! Скажи на милость, что будет со мной? И угодны ли Богу труды мои?» Брат Роман отвечал: «Ты на верном пути, и труды твои Богу угодны». Тогда Доктор продолжил: «А что с тобой?» Ответ был: «Я обрёл жизнь вечную, а в чистилище провёл пятнадцать дней за небрежность, которую допустил при исполнении одного срочного поручения, которое дал мне епископ Парижский, а я по собственной вине замешкался». Доктор задал ещё вопрос: «Скажи, а как насчёт того вопроса, который мы с тобой часто обсуждали? Там, на [небесной] родине ты сохранил те навыки познания, что приобрёл в сей жизни?» А магистр отвечал: «Брат Фома, я Бога вижу, какие уж тут ещё вопросы?» Снова Доктор спросил у него: «Раз ты видишь Бога, скажи, видишь ли ты его без посредства образов или посредством какого-либо подобия?» Тогда брат Роман сказал: «Как слышали мы, так и увидели во граде Господа сил» (Пс. 47:9) и исчез. А Доктор остался, поражённый столь дивным и редкостным явлением, радуясь столь утешительному ответу.
Блажен Доктор, коему столь знакомы тайны небесные, кого небожители столь дружественно упреждают и к Царству Небесному провождают!
47.Также и другое явление было Доктору – пророческое видение. Ибо, когда он был в неаполитанском монастыре и находился на хоре (в зап. монастырских церквах – южная и северная части, где располагается братия на службе – при. пер.) во время Мессы, привратник позвал одного из братьев с хора к вратам – ему передали макароны. Тщательно спрятав их у себя в келье, брат вернулся на хор и начал помышлять, что может съесть свои макароны один, а других угощать не обязан, и всё не мог успокоиться на своём месте, ибо искушение будоражило его. Доктор, узрев в духе причину его беспокойства, подозвал искушаемого брата к себе и сказал ему: «Брат, будь внимателен с помыслами и не исполняй то, что внушают тебе искушения». Тот отвечал: «Магистр, я не помышляю ни о чём, кроме свершаемой Мессы». Магистр спросил: «Скажи-ка, зачем тебя вызывали с хора?» Тогда он по порядку рассказал всё, что произошло, и открыл искушение, что тягостно будоражило его душу. «Я увидел, – сказал ему Магистр, – как перед тобой скачет бес и показывает тебе твои макароны. Не ешь их один, поделись с другими братьями ради любви». Брат, подивившись сему, возблагодарил Бога и Магистра, с чьей помощью избавился от пагубного искушения.
48.Также о Докторе рассказывают, что, остановившись в замке сестры своей в Сан-Северино (в провинции Салерно) со своим вышеупомянутым спутником и другими братьями по Ордену, он испытал затяжное исступление, сопровождавшееся, казалось, полным отрешением от чувств. Больше всех обеспокоилась из-за этого его сестра и спросила у спутника его, что это вдруг такое случилось с её братом. Он ей ответил: «Магистр часто бывает восхищаем духом, когда размышляет над чем-нибудь, но я никогда не видел, чтобы он так долго отчуждался от чувств». И вот, спустя какое-то время спутник подошёл к Магистру и, крепко дёрнув его за плащ, наконец пробудил его, словно бы от сна. Вздохнув, Доктор сказал: «Райнальд, сын мой, открою тебе по секрету… Только не смей никому при моей жизни рассказывать! Подходит конец моему писательству, ибо мне открылось такое, что написанное мною и то, чему я учил, кажется маловажным. Так что, надеюсь, Бог скоро положит конец и учительству моему, и жизни».
Ибо, как дивный Бог выдающимся законодателям – Моисею, сообщившему иудеям закон справедливости, и Павлу, проповедавшему язычникам закон благодати – открыл многое, что превышало человеческое понимание, так и сему блаженному Фоме, который взял из руки Сидящего на престоле (Отк. 5:7) запечатанную книгу закона и передал её, открыв истолкованием, всей Церкви, Бог изволил явить некий сверхъестественный умный свет, дабы понял он, что есть ещё много того, чего не может узреть естественный разум. Блаженный Доктор, от которого не было скрыто настоящее и коему будущее было открыто; кому дано было узреть в будущем больше, чем он удостоился написать, дабы, покидая настоящую жизнь, он был ещё увереннее в будущей.
И такова была отрешённость ума сего Доктора, что он при этом не чувствовал боли от телесных повреждений. И вот как-то раз, когда по совету лекарей ему нужно было сделать прижигание голени, он попросил спутника своего: «Когда придёт лекарь, чтобы приложить мне огонь, ты дай мне знать заранее». Расположившись на ложе, он вытянул обнажённую голень и так отрешился от чувств, вознёсшись духом, что не ощутил, как ему прикладывали огненное прижигание – это заметно было по тому, что он не двинул ногой, вытянутой на ложе.
Наблюдали другой такой же достопримечательный случай его чудесной отрешённости. Как-то раз, когда он в своей комнате диктовал главный из своих трактатов о Троице, то, взяв в руку свечу, сказал своему писцу: «Что бы ни случилось, не отвлекай меня!» И вознёсся в такое глубокое размышление, что, когда через час свеча догорела до пальцев и её пламя долго их почти касалось, Доктор ничего не чувствовал и не шевелил пальцами, пока свеча не погасла.
То же наблюдали и в Париже, когда ему нужно было пустить кровь: прежде чем кровопускателю приступил к делу, святой Доктор, умственным созерцанием отрешился от чувств, так что даже не изменился в лице, когда лекарь спокойно вскрывал ему вену. А ведь он был на диво чувствителен и потому ему было легко причинить телесную боль. Посему Провидение наделило его дивной способностью, живя в чувствительном теле, ее чувствовать иногда боли телесной.
49.И поскольку дивный сей Доктор был всем существом устремлён к Богу и преисполнен любви к ближним, то проповеди свои, Богу любезные и народу полезные, он составлял не так чтобы блеснуть красным словцом человеческой премудрости, но глаголал в духе и силе (Лк. 1:17). Избегая погони за благозвучием в выборе предметов и построении речи, служившим более развлечению, чем назиданию, он в той присущей его родным местам простонародной манере, которую не смогли изменить в нём постоянные исступления духа, рассказывал и растолковывал народу душеполезные вещи, отложив тонкие вопросы схоластической науки. И народ слушал его с таким благоговением, словно проповедь его исходила от Бога. Ибо ведь слово не расходилось у него с делом, и не смел он проповедовать ничего, что с Божией помощью не совершил бы.
Он весьма удивлялся – что часто слышали из его уст, – каким образом кто-либо, а прежде всего монашествующие, может говорить о чём-нибудь, кроме Бога и душеполезных предметов. Ведь когда он был ещё совсем юн и кто-нибудь в его присутствии при общей беседе заводил речь о чём-нибудь другом, нежели о Боге и Божиих установлениях, он немедля покидал гостиную или общество, каким бы оно ни было, как если бы его не касались разговоры, в которых не чувствовалось ничего назидательного для ближних; и так же он поступал, если при беседе о Боге говорилось что-либо Его недостойное. И так наполняло его Слово Божие, что он либо общался с Богом в долгой молитве, либо Бог посредством его лекций или книг давал наставления; так что Доктор совершал некий внутренний круг: его дух приводился в движение Богом во время молитвы, и, направляясь от Бога, завершал свой путь в наставлении ближнего, откуда поднимался к Богу в созерцании и молитве и вновь начинал свой замкнутый путь.
50.Некий брат с достоверностью увидел во сне полное многообразных чудес житие сего святого.
Ибо он, преисполнившись духовного рвения и благоговейной любви, однажды задумался, как бы подобающим образом составить (texere – досл. лат. «сплести», откуда и особенности нижеследующего видения – прим. пер.) житие оного святого, столь славное чудесами и воистину обильное достохвальными знамениями: как описать самое начало, становление, занятие науками и, в конце, блаженную кончину? И молился он Богу о вразумлении, и просил блаженного Фому о заступничестве, дабы обрести способность написать о нём, а на заре, заснув после молитвы, увидел перед собою во сне сеть серебряную, в которую вплетены были золотые цепочки, а в узлах – разноцветные драгоценные камни дивного разнообразия. Уразумев в сем видении, что сия драгоценная сеть духовно означает жизнь и добродетели Доктора, он задумался во сне, какие камни подошли бы к каким добродетелям, и получилось, что каждой соответствовал свой. Насладившись сим зрелищем, он проснулся и продолжил писать начатое им житие. Ведь нет никаких сомнений в том, что всё житие сего Доктора как бы подобно было золоту, блистало подвигами, сияло деяниями, славилось учением. Потому-то и обрело оно подобие сети, что жизнь во всём была согласна учению, а сколько было в неё вплетено драгоценных камней, столько в душе его имелось боговдохновенных добродетелей. Вполне сообразно можно представить житие сего Доктора в образе «наперсника судного» с двенадцатью драгоценными камнями, который подобало носить первосвященнику «у сердца своего» (Исх. 28:29), и в коем записана была истина и учение, поэтому-то, когда Доктор просиял жизнью и учением, первосвященник, господин наш Верховный понтифик, обладая по образу и сути как бы «наперсником судным», канонизировал его по своему святому и апостольскому праву.
ГЛАВА IX. НЕКОТОРЫЕ ЧУДЕСА, СОВЕРШЁННЫЕ ИМ ПРИ ЖИЗНИ
51.Рассказывают также о многих чудесах, совершённых Богом по заступничеству оного Доктора, кои мы здесь и опишем.
Так, когда спутник Доктора страдал от затяжной горячки, Фома пришёл его навестить, дабы утешить и укрепить в Господе: увещевал его потерпеть и советовал с особым усердием помолиться блаженной Агнессе, благодаря коей можно надеяться обрести исцеление. И когда Доктор преблагоговейно воззвал к оной святой и возложил с молитвой на грудь больному её мощи, которые всегда носил с собою в ладанке, то по её заступничеству больной сел на ложе, здрав и весел. Сие чудо одни приписывают молитве Магистра, другие – оной деве, но лучше сказать, что свершилось оно по заступничеству обоих; молитвы обоих достигли Бога, и больной обрёл здоровье по милости девы, тронутой молитвами Доктора.
52.Рассказывают также, что когда Доктору предстояло назавтра перед всем Парижским университетом выступить по поднятому накануне в диспуте вопросу, он по своему обыкновению, поднявшись ночью на молитву, почувствовал, что выросший у него во рту лишний зуб создаёт немалую помеху речи. Он сообщил спутнику о своём затруднении, а поскольку время, чтобы заняться лечением, было неподходящее, то оный спутник присоветовал объявить назавтра в Университете, что у Магистра возникло затруднение, совершенно исключающее возможность выступить, а затем найти лекаря, который вырвет ему зуб щипцами. Доктор, представив себе скандал в Университете и вред, который очень может быть ему причинён при вырывании зуба, сказал спутнику: «Не вижу никакого иного способа вылечиться, кроме того, который мне предоставит Провидение Божие». И отойдя в то место, где обычно молился, он долго и слёзно просил Провидение Божие о милости. И обрёл её: ибо, молясь, Доктор, едва коснувшись лишнего зуба рукой, лёгким движением вмиг извлёк его без малейшей боли и усилия, и таким образом избавился от помехи. Этот зуб он долгое время носил с собой как память о благодеянии Божественной милости, которая так и не была стёрта забвением – этим наставником неблагодарности, – и он был ему всегда основным залогом действенности молитвы, которая некогда была так скоро услышана.
Блажен Доктор, помехи для речи коего Бог не потерпел долго, ибо, исполнив его полнотою учения и соделав его наставником верных, не дал Он устам его изнемочь в изречении слова; и без боли зуб выпал, дабы Доктор невинный не страдал.
53.Рассказывают о другом удивительном знамении божественной силы, явленном Провидением оному Доктору.
Ибо магистры Парижского университета, разрабатывая различные доводы по вопросу об образе присутствия Тела Господа Иисуса Христа в Евхаристии (в которой второстепенные качества хлеба удостоверяются чувствами, а об отсутствии в ней сущности хлеба убеждает верующий разум), вступили в разногласия о том, как следует учить об этом таинстве. Тогда все они сошлись на том решении, что, как Доктор брат Фома об этом учит, какие он определения сему даёт, того и держаться всем как мнения истинного, вере согласного и разуму внятного; ведь они на других случаях убедились, как тонко он добирается до истины в любом вопросе и как ясно её излагает.
И вот они предоставили ему в письменном виде всё, что каждый думал по этому вопросу, а он сосредоточился духом и погрузился возвышенной мыслью в созерцание. По своему обычаю ревностно помолившись для начала, он как можно короче и яснее предал записи то, до чего додумался сам и что ему явственно внушил Бог. Однако он не смел представить университетским магистрам своё мнение, не посоветовавшись с Тем, Кого касался вопрос, и он взмолился к Нему о наставлении. Приступив к алтарю, он положил листок с записями по упомянутому вопросу, словно бы перед своим Магистром, простёр руки к Распятию и молился так: «Господи Иисусе Христе! Ты истинно чудесным образом пребываешь в Таинстве и как Творец чудо совершаешь дивное, в коем пытаюсь я постичь Тебя и правильно поведать о Тебе. Усердно прошу, если написанное мною воистину исходит от Тебя и содержит истину о Тебе, то позволь мне учить сему и открыто распространять. Если же я написал что-нибудь несообразное вере и чуждое сути Таинства, воспрепятствуй мне излагать то, что явно уклоняется от католической веры».
Спутник Доктора и несколько других братьев наблюдали за тем, как он молится, и вдруг увидели, как Христос стал пред братом Фомой и, поглядев на исписанный им листок, сказал ему: «Ты хорошо написал о сем Таинстве Тела Моего и на предложенный вопрос ты дал хороший и верный ответ, насколько возможно человеку при жизни уразуметь и по-человечески объяснить».
Услаждаясь духовным и чувственным видением, Доктор ещё долго продолжал молиться, и было видно, что он воспарил в воздух где-то на локоть – так вздымала его сила созерцания и привлекало познание Божества. Ради свидетельства сего чуда наблюдавшие рассказали о нём приору монастыря и позвали его и многих других братьев воззреть на сие знамение. Те, придя, увидели и передали многим другим, среди коих был брат Мартин, схоларий (глава школы, – прим. пер.) из испанской провинции Ордена, муж великого благочестия и доброй славы, который слышал это от брата, наблюдавшего то чудесное зрелище и поведавшего о сем чуде в монастыре св. Максимина в присутствии многих оному брату и его товарищу (они потом выступали в Курии на канонизационном процессе Доктора), полагая, что, открыв известное ему о великом Докторе, он прославит Бога и святого.
Итак, Доктор, чудесным образом убедившись в том, что дал по представленному вопросу верное определение, так радостно и убедительно выступил перед Университетом, что было очевидно: сам Христос, о Котором был вопрос, просветил Доктора полнотою истины.
54.Рассказывают ещё об одном чуде Доктора. В святую неделю Страстей Господних он проповедовал в римской церкви св. Петра, и слова его вызывали у людей слёзы. А в день Воскресения Господня он в проповеди побудил их так же сорадоваться Славной Деве о восстании Сына, как накануне Ей сострадали в Страстях. И когда он спустился после проповеди с кафедры, некая женщина, давно страдавшая кровотечением (ср. Мф. 9:20), которой не помогали никакие лекарственные средства, коснулась края плаща святого Доктора и немедля почувствовала, что исцелилась от недуга своего. Проследовав за ним в монастырь св. Сабины, она сообщила спутнику Доктора о полученном благодеянии, что потом много раз повторяла снова и снова.
Блажен Доктор, просиявший таким же чудом, что и Спаситель! Прикосновение к краю одеяния исцелило больную, дабы ведомо было, сколь высока святость души его, коль от неё плащ обретает чудесную силу!
55.И поскольку достойно было Божией Премудрости упредить дивным знамением несравненное сияние грядущего лучезарного учения сего Доктора, то не было недостатка в достодивных признаках, предвещавших грядущее совершенство мудрости и жития его.
Так, однажды, когда оный Доктор, живя в неаполитанском монастыре, захворал и лежал на ложе в своей комнате. Его келейник, брат Бонфилий Неаполитанский тогда отсутствовал, а помогать оставил своего брата, тогда ещё мальчика. Который, находясь в комнате, увидел, как через окно внутрь проникла сверкающая звезда, сама размером с окно, остановилась ненадолго над головою Доктора и, спустя короткое время на виду у отрока убыла туда же, откуда вошла. Оный отрок – ныне уже старик, но пребывающий в добром здравии, – рассказав о сем знамении, подтвердил истинность слов своих под присягой в присутствии нижеподписавшихся следователей.
Чем же ещё, как не светозарной звездою, подобало ознаменоваться, что сей Доктор проблистает, как образец христианской веры для всей Церкви?
56.В том же монастыре Божие провидение явило и другое знамение святости Доктора – и как предыдущее указывало на мудрость, так последующее свидетельствовало о праведном житии. Ибо, хотя оный Доктор вышел торжествующим победителем из предыдущей битвы, в которую вступил с противником во время своего заточения, и надеялся, что тот уже не посмеет больше напасть, всё ж оный разнузданный и дерзкий враг, потерпев столь сокрушительное поражение от юноши, не устыдился вновь вступить в войну с магистром. Попущено ж это было, дабы никакой воин не устрашался, когда враг вновь нападает, ведь и дважды побеждённый в схватке с Господом он не побоялся третий раз искушать Его в пустыне – и, поверженный, отступил. Посему да будет ведомо воителям Христовым, что если врагу противостать, он будет одолён. Его видели в облике эфиопа, когда он входил в комнату к Магистру и, отражённый крестным знамением, с воплем бросился в бегство. А наблюдал это судья Иоанн, сын Власия из Неаполя, бывший тогда юным почитателем Ордена и оного Магистра.
Итак, по Божией милости Доктор был защищён от трёх пороков, благодаря коим для врага открыт доступ человеческому роду; сначала от похоти плоти он из рук ангельских получил пояс целомудрия; от похоти очей его отвращала любовь к божественному созерцанию; а гордостью житейской ему не позволяло превозноситься врождённое смирение. <…>
ГЛАВА X. БОЛЕЗНЬ СВ. ФОМЫ, СМЕРТЬ, ПОГРЕБЕНИЕ. ЧУДЕСА И ЗНАМЕНИЯ, СВЕРШИВШИЕСЯ ТОГДА.
57.Затем Доктор по приказанию Святейшего отца нашего папы Григория X (р. 1210 г.; понтификат 1271-1276 гг.) отправился на Вселенский собор в Лион, куда вёз книгу, написанную по приказанию господина нашего папы Урбана против заблуждений греков и ради обращения их от бедственного извращения схизмы. И когда довелось ему проезжать через Кампанию, в замке Маэнца, принадлежавшем госпоже Франциске, племяннице его, он слёг без сил и совершенно утратил аппетит, так что не мог принимать никакой пищи. Когда врач – магистр Иоанн, сын Гвидона из Пиперно – спросил его, не хотел ли бы он чего-нибудь, больной ответил, что не сможет съесть ничего, кроме селёдки, какую он ел во Франции. Лекарь задумался, какое бы лекарство дать столь тяжко больному Доктору, поскольку таковой рыбы найти он не мог. Однако, выйдя на улицу, он наткнулся на рыботорговца с вьюком сардин, недавно привезшего свой товар из Террачины (город в Лацио на берегу Тирренского моря). Велев поставить вьюк наземь, врач присмотрелся, не затерялось ли среди сардин каких иных рыб, и нашёл целый садок свежих селёдок. Лекарь подивился этому (ведь в тамошних краях никогда не видали подобных рыб, да рыбный возчик многократно заверил его, что торгует только сардинами) и приказал отнести оных рыб Магистру, радуясь тому, что доставит ему утешение, чудесным образом раздобыв желанное кушанье. Доктор же, всё провидя и более прочих распознавая величие Божия промысла, узрел, какое великое чудо милостивый Бог совершил ради утоления его, и отказался откушать предложенных рыб, сказав врачу: «Магистр, лучше я вверю себя Божественному провидению, нежели посмею съесть этих чрезвычайно желанных для меня рыб, дарованных могуществом Божиим».
Многие поели тех рыб, и чудо, случившееся с ними, по-прежнему общеизвестно в том краю благодаря многим до сих пор живущим людям, коим поведал о том оный врач. <…>
58.Затем Доктор, укрепившись благодаря некоему лекарству, решил, что может продолжить начатый путь в Рим, и когда он проезжал близ монастыря Фоссанова (в области Лацио под Пиперно, в 100 км на юго-восток от Рима), авва и монахи пригласили его. Поскольку нигде окрест не было обители Братьев-проповедников, а Доктор желал передохнуть несколько дней, то он остановился в этом монастыре вместе со своими знатными спутниками и сопровождающими его монахами.
Прежде всего он вошёл в церковь, где воздал должное почтение святости алтаря, а затем вступил в обитель, и рука Божия была над ним (ср. 1 Езд. 7:9), и коснулся его дух пророческий. Он сказал в присутствии многих монахов и братьев своего ордена, обращаясь преимущественно к спутнику своему, которому обычно поверял подобные откровения: «Райнальд, сын мой, это покой мой на веки: здесь вселюсь, ибо я возжелал его» (Пс. 131:14).
<…> После того, как он изрёк это пророчество о кончине своей, повергнув собратий прежде всего в слёзы, его разместили в келье аввы, а спутники его, расположившиеся там вместе с ним, ухаживали за ним по мере необходимости. Поскольку Доктор пролежал там много дней, болея, и ему становилось всё хуже, монахи принялись ухаживать за ним с таким почтением и смирением, что на собственных плечах доставляли дрова из лесу; считая себя счастливцами, что могут оказать службу святому Доктору, который, ещё будучи жив, устремлялся к Царству. Предвидя, что предстоит, и жалея других, Доктор говорил: «Откуда это мне (Лк. 1:43), что слуги Божии служат человеку и такую тяжесть для него приносят издалека, трудятся?!»
И хотя он был весьма слаб, так что было похоже, что он, как пророчил, уйдёт из жизни, прочие монахи попросили его, насколько хватит сил, кратко изъяснить им Песнь песней, дабы оставить им напоследок что-нибудь на память о своей мудрости, к тому же, хотя тело лишается смертной жизни, душа не лишается обязанности учить, а строгая церковная наука при этом преобразуется в Песнь небесной славы. И поистине достойно было Доктору, покидая темницу тела, завершить свои учёные труды Песнью о Возлюбленном и Возлюбленной и, истомившись по Богу, устремиться в Его объятия.
59.Затем недуг стал чрезвычайно одолевать Доктора, и он, предчувствуя свой исход из сей жизни, с великим благоговением попросил уделить ему напутствие христианского странствия – Святые Тайны Тела Христова. Когда Оные с благоговением были почтительно доставлены ему аввой и монахами, Доктор простёрся на земле и, немощный телом, но крепкий духом, поспешил навстречу своему Господу. Вознеся пред ним таинственное Тело Господне, по обычаю спросили, (как перед смертью спрашивают любого христианина о вере в сие величайшее таинство), верует ли он, что сия освящённая гостия есть воистину Божий Сын, Который изошёл из лона Девы и был распят на кресте, Который за нас умер и на третий день воскрес. А он громким голосом и сугубо благоговейно отвечал со слезами: «Можно ли в сей жизни что-то знать о сем Таинстве помимо веры?! Посему отвечаю, что поистине верю в него и твёрдо знаю, что сие – истинный Бог и человек, Сын Бога Отца и Девы Матери; а также верую душой и исповедую словом всё то, что изрёк священник о сих святейших Тайнах». Добавив ещё несколько благочестивых слов, он причастился Тайн и сказал: «Принимаю Тебя, сокровище спасения души моей! Принимаю Тебя, напутствие странствия моего, из любви к Кому я учился, бодрствовал и трудился; Тебя проповедовал, о Тебе учил; никогда ничего не сказал противного Тебе, а если что и сказал, то по незнанию – и не настаиваю на мнении своём, но если где-то я неверно изъяснился о сем Таинстве или иных вопросах, всё оставляю на исправление Святой Римской Церкви, в послушании коей я ныне покидаю сию жизнь».
Ещё об оном Докторе рассказывают, что при вознесении Тела Господа нашего он всё повторял: «Ты Царь славы, Христе! Ты Отца присносущий Сын!» – и так до конца, с великим благоговением и слезами. И так благоговейно прияв Тайн на заступничество себе, он затем, в пример другим, попросил на другой день таинства уходящих – помазания святым елеем: дабы сей Дух помазания, Который помазал его более соучастников его (ср. Пс. 44:8 и Евр. 1:9), сопроводил его на небеса, куда он устремлялся. Он отвечал на каждое возглашение при сем таинстве, а спустя немного времени предал дух свой Господу, Который сохранил его и как святого принял, изошедшего из тела так радостно, словно и жил дивным образом вне тела.
Блажен Доктор, который так легко пробежав своё поприще, так мужественно боровшись в сражении и обретя славную победу, вправе сказать вместе с Апостолом: «Подвигом добрым я подвизался, бег закончил, веру сохранил. Отныне уготован мне венец праведности» (2 Тим. 4:7-8, пер. еп. Кассиана), который он воистину заслужил, радея о боговдохновенном учении.
60.Уходу из жизни сего Доктора, с коим Церковь претерпела как бы великое солнечное затмение, неизбежно предшествовали новые знамения, очевидным образом извещавшие о его кончине и не было недостатка в явных и дивных предвестиях его исхода и достижения грядущего блаженства.
Так, в час преставления Доктора некий монах вышеупомянутого монастыря, молясь в церкви, заснул, и вот, видит он, что на монастырь упала звезда дивного блеска и две звезды, привязанные к ней, опустились с неба. Спустя краткое время первая звезда, виденная им прежде, поднялась в небесные выси, словно вобрав блеск двух звёзд и уравнявшись с ними в величине. После сего видения он пробудился от сна и услышал, как ударили в било, извещая о смерти Доктора. Поскольку он преставился во время оного видения, монах уразумел, что первая звезда означала душу Доктора, покинувшую тело тогда, когда она взошла на небо в сопровождении двух других.
Было и другое знамение явлено в том монастыре: некая звезда по образу кометы была видна над монастырём за три дня до кончины Доктора. Когда она появилась, все недоумевали, к чему бы это, а исчезла она, указав на кончину Доктора.
61.А поскольку Доктор особо почитал блаженного апостола Павла, который, как уже говорилось, вместе с блаженным Петром открыл ему смысл затруднительного места в Писании, то и при смерти он не лишился утешения апостольского.
Итак, когда он умирал в Фоссанова, брат Павел Аквильский, муж великой порядочности, который состоял лектором и следователем по вопросам ересей при Неаполитанском монастыре, узрел оного Доктора в видении – он читал в Неаполитанском университете лекцию перед огромным скоплением студентов, и тут в университет вошёл блаженный Павел в сопровождении святых. Когда Доктор попытался сойти с кафедры и броситься ему навстречу, апостол знаком велел ему продолжать читать. Когда лекция была закончена, Доктор попросил апостола сказать, верного ли он держится понимания его посланий. Тот ответил: «Ты постиг их настолько хорошо, насколько возможно человеку, живущему на земле; однако я хочу, чтобы ты пошёл со мной – я отведу тебя в такое место, где ты получишь более ясное понимание всего», и, взяв его за край плаща, вывел из университета. В миг ухода Доктора сей брат громко закричал: «На помощь, братья, на помощь! У нас брата Фому забирают!» Его крик разбудил братию, и те стали расспрашивать, что он такого увидел, от чего раскричался. Он рассказал им всё видение по порядку. А через несколько дней в Неаполь прибыл посланник из Кампании и сообщил о славном отшествии досточтимого Доктора из сей жизни. Сверив время, поняли, что Доктору дано было преставиться тогда, когда блаженный Апостол в видении позвал его в славу.
Блаженна душа Доктора, кою встречают небожители, дабы препроводить в Царство Небесное; для которой кто в жизни земной был дан премудрости наставником, тот же в час смертный стал и к славе небесной проводником!
62.Когда же оный Доктор, явив столько знамений и свидетельств святости, почил, дом Иоанн Ферентинский, субприор того монастыря, настолько тяжко хворавший глазами, что едва мог видеть, повелел подвести себя к телу сего святого. Простершись с благоговейным почтением у стоп его, он припал к покойному и, прижавшись своим лицом к его лицу, помолился Богу, дабы по заступничеству сего Доктора, коему он себя молитвенно вверил, возвращено было ему зрение, коего он лишился. Немедленно полностью прозрев, он воскликнул: «Благословен Бог, по заступничеству сего святого совершенно вернувший мне зрение!»
И очень сообразно, что просящему был дарован Богом по заступничеству святого свет очей, ведь Бог сразу по преставлении даровал ему свет вечного видения славы небесной.
63.Авва же и монахи, узрев таковое множество знамений и знаков святости, поскорбев о столь внезапном и скорбном затмении светила всей Церкви и порадовавшись о даровании им такового заступника перед Богом, начали торжественную погребальную службу у останков святого. На похоронах его и отпевании было много братьев его ордена, пришедших из разных монастырей на прощание с ним. Присутствовал также преосвященный Отец и Господин Франциск, епископ Террачины, член Ордена братьев меньших со множеством собратий и многие из кампанской знати, коих по большей части привлекло родственное чувство, ибо со многими в Кампании Доктор был связан кровными узами; многих также побуждала молва о его учёности, чудесные знамения, рассказы о святости его и деяниях. Когда все они с благоговейным пением несли тело святого, госпожа Франциска, племянница его, не смевшая войти в монастырь, упросила авву о милости, чтобы останки Доктора поднесли к монастырским вратам. А увидев его, она с двумя другими женщинами принялась, как принято, горестно причитать над телом сего мужа, дабы выразить кровные чувства и великую печаль по его кончине. Когда их плачевный вопль разнёсся далеко окрест, мул, на которым ездил Доктор, порвав верёвку, выбежал из стойла и, никем не направляемый, подбежал к похоронным носилкам и пал мёртвый без признаков какой-либо болезни. Так, даже на животном Бог явил, какой великий светильник Церкви угас. После того его тело было доставлено в церковь и благоговейно погребено там, и сокрылась звезда небесная в прахе земном, доколе не воссияла святость его чудесами, кои Бог дивно являет.
64.После благоговейной погребальной службы, когда было отдано должное жалостной скорби и возвышенной торжественности, брат Райнальд из Пиперно, который удостоился быть свидетелем и спутником всей жизни Доктора и избыток печали коего умерялся лицезрением блаженной кончины святого, в ответ на просьбу одного монаха привести слушающим какой-нибудь пример из жизни Доктора и сказать что-нибудь в облегчение их скорби, решил, что подобает ему, послушливо вняв просьбе и исполнив свой долг ученика, сказать что-нибудь на похвалу Магистру, а также в утешение собравшегося народа, ожидающего услышать о добродетельной жизни Доктора, знамения святости коего они наблюдали. Встав посреди, он произнёс речь: «Я был свидетелем всей жизни сего Доктора – как внешней, так и духовной, так что добродетели его от меня не сокрыты, а ныне я принимал его генеральную исповедь и узнал, что он навсегда сохранил чистоту пятилетнего ребёнка, никогда не чувствовал плотских страстей и не уступал порочным склонностям». После чего он, товарищ покойного в бедах и друг в скорбях, прервав тишину, разрыдался, осознав себя про сокрытии такового светила осиротевшим вместе со всем человеческим родом.
Не удивительно: кто бы мог умерить сердечную боль при кончине Доктора; сдержать слёзы, столь праведно изливающиеся; заставить умолкнуть сетования о том, что померк светоч мудрости, увял цвет невинности, смолк орга́н учения, сокрылся образец святости, что смерть – для него желанная, для нас горькая – осушила дивный источник услады, ибо не могло сердце смятенного ученика вполне сорадоваться Магистру при его отшествии в славу. Ведь он служил он ему не только как ученик наставнику или как сын отцу, но как почитатель – святому; ему приходилось исполнять при нём роль кормильца, поскольку по причине своей почти постоянной отвлечённости от всего внешнего и частых исступлений ума к небесам нужно было его обеспечить необходимым телесным пропитанием да ещё и поставить перед ним, чтобы поел, дабы в постоянной задумчивости он не наткнулся на что-нибудь вредное и не съел это по ошибке.
Но и кроткий Доктор, памятуя о верном ученике, пожелал его утешить пред смертью своей. Ведь тогда брат Райнальд открыл Магистру одну из причин печали своей: он надеялся, что на Лионском соборе, куда они ехали, Доктор получит какую-нибудь высокую должность, которая придаст и Ордену чести, и роду его земной славы. На что святой Доктор, всегда довольствовавшийся лишь любовью к Премудрости Божией и пребывавший над миром и выше всяческих земных притязаний, сказал ему: «Сын мой, не беспокойся об этом, ибо среди прочих моих желаний я просил Бога (и благодарю Его за то, что был услышан!) о том, чтобы взял меня, недостойного, из жизни в сем моём низком положении и ничья власть не смогла меня возвысить в должности. И хотя я мог бы достичь ещё большего знания и принести пользу другим в научении, но когда Богу было угодно открыть мне – как ты помнишь – тайны высшего знания, Он тогда же в откровении повелел мне не учить, а молчать (docendi silentium). Посему мне, недостойному, Бог даровал больше, чем прочим докторам, что и дальше остаются жить – ведь я быстрее других покину сию смертную жизнь и обрету утешение вечное. Так что утешься, сын мой, ибо я утешен во всём».
65.На третий день после кончины оного Доктора брат Райнерий (в AS – Раймунд, – прим. пер.) Матуро, член нашего ордена, родом пизанец, муж весьма трудолюбивый и полный смирения, который от времён императора Фридриха благополучно дожил до наших дней, близко знакомый с Доктором при жизни, находясь в обители в Ананьи, увидел следующее божественное знамение. Поздно вечером он долго оплакивал кончину великого Доктора, представляя, сколь великое знание потеряно вместе с ним, и, уснув после рыданий, привиделось ему, что брат Фома выходит из ризницы в священническом облачении, и приблизившись вместе со служками к алтарю, готовится служить мессу, а сам брат Райнерий при этом, как обычно, должен петь среди хора. Прочитав во время службы из Евангелия, Доктор обратился к народу и торжественно проповедовал. Когда после проповеди и по окончании мессы он направился обратно в ризницу, а весь хор братии почтительно поклонился ему, брат Райнерий с любопытством воззрился на него и заметил, что правый глаз Доктора гораздо больше левого и несравнимо светлее – сияет дивным блеском. Он весьма удивился сей разнице, а Доктор сказал ему: «Ты потому удивляешься, сын мой, что заметил, как разнится мой правый глаз от левого? Так отличается знание, коим я обладаю ныне на [небесной] родине, от того, коим обладал в [земном] странствии».
Явлено было это подобающее видение, дабы успокоить скорбящего, что оплакивал утрату знания, и показать, что мудрость Доктора возвеличилась.
66.Скончался же оный Доктор в год Господень тысяча двести семьдесят четвёртый, в четвёртый год понтификата папы Григория X, на 49-м году своей жизни, второго индикта, марта седьмого дня, в час утренний. Сообразно было Провидению, чтобы Бог, сотворивший от вечности вселенную, назначил своему Доктору вступить в вечную жизнь в таковую меру времён, дабы, подражая в деяниях Богу, Доктор, как бы за шесть дней исполнив писательские труды, в седьмой день дал себе отдых; а завершив сорок девятый год своей жизни, он начал пятидесятиричный юбилей (Лев. 25:10) вечной славы; и конец он свой встретил в загадочных сумерках утреннего часа, дабы как для святого воссиял ему в полную силу день славы.
ГЛАВА XI. РАЗЛИЧНЫЕ ПЕРЕНЕСЕНИЯ ЕГО НЕТЛЕННЫХ МОЩЕЙ И ЧУДЕСА ОТ ЕГО РУКИ
67.А потом авва задумался о том, что место погребения Доктора общеизвестно, и братья его ордена могут забрать его, заручившись повелением Верховного понтифика, согласно коему останки подобает из могилы извлечь и передать монастырю Ордена. Поэтому он распорядился тайно перенести их из церкви в часовню святого св. Стефана, прилегавшую к обители. В связи с этим Доктор явился авве во сне и сурово ему выговаривал за то, что он лишил его останки должного почитания и вводит в заблуждение братьев его ордена, которые не знают настоящего места, где можно воздать ему почести; и грозил ему наказанием, если быстро не его вернёт останки на прежнее место, в котором всякий, кто придёт его навестить, не обманется.
Поразмыслив и убоявшись, что если он оставит без внимания услышанный в видении приказ, то его постигнет справедливая кара Божия, но желая при этом скрыть оное от насельников обители, авва взял у дома Власия ключи от упомянутой часовни и, захватив с собой двоих посторонних монахов и каких-то облатов, вошёл в часовню, где были похоронены останки святого Доктора, и когда он спустя долгое время со дня переноски тела из церковной гробницы вскрыл с помощью железного лома погребение, оттуда вдруг повеяло таким благоуханием, будто это была не могила с телом покойника, а лавка пряностей.
Это благоухание было столь сильным и так распространилось по монастырю, что разбудило монахов и они сошлись, привлечённые одним лишь им, без каких-либо иных чудесных знамений. Когда в их присутствии могила была ещё шире открыта, они увидели, что тело Доктора нетленно: целы члены и одежда, цел плащ орденского хабита с капюшоном; он ничуть не изменился с тех пор, как его положили в гроб, хотя ведь был он телом крупен, полон и велик, а почва в глубокой могиле была влажна.
Монахи, узрев, что от тела Доктора совершаются столь явные, славные и многочисленные чудеса, поместили благоуханные, не тронутые тлением ни изнутри, ни снаружи останки святого на носилки и подняли, чтобы торжественно доставить в церковь. Поначалу они не определились, что подобает петь, и кантор громким голосом начал: «Iste Sanctus digne in memoriam vertitur hominum, qui ad gaudium transiit Angelorum» (Сей святой достойно людьми поминается, ибо к радости ангелов преставляется» – гимн, написанный в древности в Санкт-Галленском монастыре, поётся в дни памяти святых исповедников, – прим. пер.). Так, с пением его почтительно возложили на кафедре близ главного алтаря, после чего авва повелел размесить его в некоей мраморной гробнице и братия пела мессу в честь исповедника, ибо не могла сомневаться в его небесном прославлении, видя столь явные чудеса. Кантор, наперёд не обдумав, какой следует запеть входной антифон, начал: «Os iusti meditabitur sapientiam, et lingua eius loquetur iudicium» («Уста праведника изрекают премудрость, и язык его произносит правду» Пс. 36:30, входной антифон мессы в честь исповедника, – прим. пер.)
Случилось ещё, что, когда монахи отправились на трапезу, некий мастер Иаков, каменщик, остался среди стражей при священных останках, чтобы заняться подготовкой гробницы. Он снял плиту, покрывавшую саркофаг со священными останками, сгрёб и извлёк землю, что упала на грудь. От неё исходил сильный аромат, распространивший по всему хору на диво благоуханный запах, так что все присутствовавшие дивились, изумлённые тем, что не только сами останки святого источали аромат, но и всё, что с ними соприкасалось. Посему один дворянин, пришедший с тем, чтобы заиметь какую-нибудь реликвию от останков святого, взял частичку этой земли и сохранил в своём мощевике.
Ибо воистину подобало телу умершего Доктора просиять великими чудесными знамениями, ибо будучи живым он без меры послушливо послужил Богу, и как было ему не источать благоухание божественной добродетели, коли само существо его было источником добродетельных дел.
<…>
69.И угодно было Богу и святому вновь явить чудо нетленности святых останков и благоухания. Итак, через четырнадцать лет после кончины Доктора, сестра его, госпожа Теодора попросила дома Петра из Монте-сан-Джованни, авву упомянутого монастыря дать ей в качестве реликвии десницу её брата. Авва согласился на это и пообещал. Приступив к могиле святого, он железным ломом с трудом приподнял каменную крышку гробницы, и когда показались драгоценные останки, оттуда, как прежде, изошло сильное благоухание. Привлечённые им, точно прежде, сошлись все монахи и обнаружили, что тело нетленно: целы, как и раньше, члены и хабит; только кончик носа разрушился за столь долгое время. Десницу священного тела, которую, если бы она истлела, можно было просто вынуть, авве пришлось отрезать. Хоть и трепеща в страхе перед творящимся чудом, он всё же дерзнул её с торжественным благоговением взять и передать упомянутой госпоже, которая ожидала с нетерпением. Рука Доктора и поныне в том нетленном виде, как была взята, без малейших видимых изменений хранится в салернском монастыре его ордена, где покоятся окружённые почитанием останки сестры его. <…>
ГЛАВА XII. РАЗНООБРАЗНЫЕ ЧУДЕСА
70.К вышеупомянутому Бог добавил ещё и третье чудо, более удостоверяя истинность предшествующего рассказа. Когда рука Доктора благоговейно хранилась в капелле св. Северина в замке упомянутой госпожи, некий каноник из Салерно, когда-то назначенный начальником ректора этой капеллы, приехал посмотреть на другие святыни, которые там благоговейно хранились. Он с должным почтением поклонился им, но когда капеллан предложил ему почтить десницу Доктора, тот с улыбкой побрезговал поклониться ей и даже поглядеть. И тут вдруг охватила его сильная дрожь. Заметив, что тело у него внезапно начало дрожать из-за его непочтительной брезгливости к руке святого, каноник покаянно пал к стопам священника, смиренно просил прощения за те презрительные слова, что он сказал о святом, и сокрушённо исповедался. Когда он получил отпущение и принял спасительную епитимию, дрожь не оставила его. Тогда он попросил показать ему сию руку, дабы мог он покаянно воздать святому то почтение, которое оказывался ему оказать из презрения. Со стоном и обильными слезами он поклонился реликвии и просил Бога по заступничеству сего святого отпустить ему прегрешение и избавить от служащей наказанием дрожи. И такой он проникся верой в Божию благодать и милость святого, что, подойдя поближе, он благоговейно поцеловал его руку и почувствовал такое благоухание от неё, подобного коему не помнил. Дрожь немедля оставила его тело, и душа его чудесным образом переменилась, исполнившись более глубоким благочестием. То священное благоухание, которое он ощутил, поцеловав руку, впиталось и в его капюшон, прикреплённый к воротнику, когда он коснулся ларца, где хранилась святыня. Этот капюшон, когда он его носил, служил ему благодаря своему аромату постоянным напоминанием о том чуде. При встрече его часто спрашивали, что он носит с собою душистое, ибо они обоняли сей запах. И поскольку ему приходилось много раз на день повторять рассказ о своём исцелении и чуде с благоуханием, то к вящей славе святого он, памятуя грех свой, смирился и проникся к себе презрением. Случилось же сие чудо на сорок второй год после кончины святого, и то, что рука в течение столь долгого срока осталась нетленной, каковой до сих пор пребывает, да ещё и сохраняет благоухание – явно знак Божий. А упомянутый клирик ощущал подмогу от сего аромата при всяческих духовных искушениях, и когда бы он ни чувствовал нападки врага и уже готов был в душе склониться к греху, но воззвав к Богу о помощи по заступничеству сего святого, тут же замечал, что от всякого искушения избавлен и, по милости Божией, защищён.
71. А поскольку руке такового великого Доктора, которою двигал Бог, сообщая столь многие истины, не подобало храниться нигде, кроме какой-либо обители его ордена, где и душа Доктора сияла учением, то господин Томмазо Сансеверинский, граф марсиканский, выслушав множество рассказов о вышеупомянутом чуде Божием, возрадовался о сем и, подумав, что братьями Ордена священная десница Доктора будет храниться с ещё большим почтением, передал её обители и приору в Салерно.
Когда она была представлена для должного почитания, один из братии, преисполнившись благоговения, приступил к ней, надеясь почуять то сладостное благоухание, о котором слыхал от других. Ничего не почуял, но, верный надежде, после глубокой молитвенной подготовки, снова пришёл почтить её с ещё большим благоговением и почуял дивное благоухание, подобного которому не помнил. О сем чуде он поведал сначала приору, а потом во славу Бога и святого рассказал и многим. Поскольку благоухание это обоняли не все, кто приходил почтить руку Доктора, и не всякий раз, то ни у кого не осталось сомнений, что благоухание сие не создаётся человеческими ухищрениями, а является иногда по действию силы Божией. И то ещё защищает чудо от подозрений в человеческой подделке, что нет таких природных веществ, которые бы давали аромат, подобный этому.
Кроме того, оная рука Доктора невредима, за исключением большого пальца, который был отъят каким-то почитателем, и, полностью высохши, но не изменила своего пшеничного цвета, из чего все могут убедиться, что сохранилась она не без чуда.
Упомянутое чудо с благоуханием творится не только с его рукой, но и с другими реликвиями святого, а те, кто приходят поклониться им, рассказывают, что получают от них также и разные исцеления.
И воистину сообразно было Провидению Божию, что руке Доктора было дарована способность источать чудесное благоухание, ведь ею было столько написано ради благоухания славы Божией на потребу множества верных; ею он принял из десницы Сидящего на престоле книгу и открыл её в духе перстом разума для научения других; она доныне пребывает в нетленности и не без чудесного вмешательства, несмотря на давность времён, зловония не источает.
Перевод: Константин Чарухин