Автор: В начале 1990-х годов российские католики шесть лет подряд ходили в пешие паломничества к санктуариям соседних стран — Беларуси, Польши, Латвии. Маргарита Курганская сегодня вспоминает об этом и не только в беседе с Ольгой Хруль в рамках цикла «Церковь с человеческим лицом».
— Первое наше пешее паломничество было Рига — Аглона. Делал его отец Ян Заневский, принадлежащий к Ордену салезианцев, он же потом водил и группы в Беларусь. А когда его перевели служить в Гродненскую область, организатором паломничеств стал другой священник-салезианец, отец Виктор Барцевич. Соорганизатором всегда был Алексей Протасов, а остальные организаторы менялись год от года.
— Какой это был год?
— Я думаю, 1992 год, потому что в 1991 была Ченстохова. В 1993 — точно помню — мы шли по маршруту Смоленск — Катынь — Орша — Могилев. Это было первое большое паломничество — с кухнями, с машинами, которые везли все вещи, с всяким походным скарбом.
Я почему хорошо помню этот маршрут? Потому что над нами люди посмеивались, когда спрашивали, куда мы едем. Мы говорили, что идем в Оршу, нам показывали, как короче ехать, а мы отвечали, что нам не нужно как короче, нам нужно как длиннее.
Идея паломничества оказалась очень классной. Как Колледж св. Фомы Аквинского имел не только обучающую функцию, но и строил местную Церковь, так и паломничество было не только дорогой, но и кирпичиком в основании Католической Церкви Европейской части России.
Начало 90-х – это еще время до всеохватывающего интернета, до множества католических ресурсов в сети. Паломничество дало возможность увидеть людям из разных городов, как живут католики по всей стране. Традиционно москвичи знали друг друга, питерцы, а в паломничества приезжали со всей епархии – Ростов-на-Дону, Новочеркасск, Шахты, Краснодар, Псков, Смоленск, Нижний Новгород, Элиста, Волгоград, Астрахань, Калуга, Калининград, Казань, Рязань — я всех уже и не вспомню. И у всех свои песни, свои традиции, своя история. Мы знакомились, дружили между паломничествами, ездили друг к другу в гости. Я и сейчас поддерживаю отношения с теми, с кем познакомилась тогда. Знаю несколько семей, которые познакомились и сложились в паломничестве. Помню, что в Будславе венчали пару, которая познакомилась в паломничестве год назад. Знаю я о некотором количестве призваний к священству и монашеству, проявившихся после паломничеств.
Для многих паломничество стало первым опытом многообразия Католической Церкви. Это в Москве и Питере: хочешь узнать про доминиканцев – идешь к доминиканцам, хочешь про салезианцев – вот тебе салезианцы, францисканцами интересуешься – вот расписание встреч у францисканцев. В регионах такого многообразия не было, там очень часто был один священник на несколько сотен километров и десяток приходов, так что даже поговорить с ним не все могли. А тут возможность спокойно поговорить, задать все вопросы. Мы, москвичи, старались уступать людям из других городов — мы со «своими» потом в Москве поговорим, а им до следующего паломничества ждать.
Потом многообразие Церкви стало ещё шире – стали приезжать католики из Украины, присоединяться по пути католики из Беларуси, приезжали поляки, словаки (всеми любимый брат Ангел), в России учились и работали католики из Эквадора (помню доктора Вилли), Испании, Италии, Иордании, Германии, Латинской Америки, и они шли с нами в путь! И тоже со своими песнями, опытом, историей. И это, конечно, очень важный опыт, показывающий всю полноту, многообразие и вселенскость Католической Церкви.
Для меня паломничество — очень важный личный опыт. Потому что, живя в Москве, я все время куда-то бежала, куда-то торопилась, чем-то была занята, а в паломничестве ничего нет, кроме самого паломничества. Это была «досмартфонная» эпоха, без вездесущего интернета.
Был один год, когда на паломничество у меня пришелся госэкзамен в педколледже, который я заканчивала. Сокурсники зубрили билеты, волновались, писали «шпаргалки», а я просто шла в Будслав. Накануне экзамена отец Виктор Барцевич посадил меня в московский поезд, утром я примчалась на экзамен, в туалете колледжа привела себя в порядок (кто-то из друзей по моей просьбе привез цивильные вещи), чуть ли не первая ответила, с трудом дождалась итоговой оценки («отлично») и рванула обратно, присоединившись поздно вечером к паломникам на ночевку. И, конечно, я не сомневалась, что весь день меня вспоминали в молитвах.
Я помню, сколько радости было у жителей белорусских деревень, мимо которых мы проходили. Нас встречали хлебом и солью, цветами, плюшками, молоком, сметаной деревенской. Для них был радостным сам факт того, что молодежь идет в паломничество, что их Церковь жива, что можно «выйти из подполья».
— Не важно — Москва, не Москва?
— Им было совершенно не важно откуда мы, кто мы. Им было важен сам факт того, что идут ПАЛОМНИКИ! Большая часть встречающих, конечно, были людьми пожилыми, при виде нас многие плакали, вставали на колени. Некоторые их них проходили немного с нами – до выхода из деревни, до следующей деревни, до конца дневного перехода.
Я помню дедушку, он смотрел-смотрел на нас, а потом отправил внука домой сказать, что он уходит с нами. И дошел с нами до Будслава. Часто детям, которые с любопытством смотрели на нас, говорили: «Вот подрастёшь – пойдешь с ними, мы уже не сможем».
Нас разбирали на ночлег по домам, нам отдавали лучшую постель, нам топили баню, нас кормили лучшим из того, что было в доме, а по утрам врачи спасали нашу печень и поджелудочную – к продуктам такой жирности и такого качества мы просто были не привыкшие. Нас расспрашивали о жизни, нам рассказывали про свою жизнь, с нами молились и молились о нас. И это, конечно, совершенно потрясающие ощущения.
Католическая Церковь в белорусских деревнях – это ещё один новый опыт для меня и для многих российских католиков. Для них католичество – их историческая религия, и хоть в советский период и позакрывали многие храмы, но Церковь не умерла, традиция была жива, но это была совсем не знакомая нам традиция. Во многих храмах священники еще служили по-латыни и спиной к пастве.
Паломничества — это не только молитвы, духовные упражнения, проповеди. Это еще и веселье, вечерние посиделки. Совершенно отдельная романтика – ночевка в спортзалах школ. Я помню, как мы танцевали на какой-то стоянке «танец маленьких лебедей», причем каждый «лебедь» был так хорошо под 90 кг. А пожилой монастырский эконом, увидев ЭТО, всплеснул руками и воскликнул: «ой, маленькие лебляди…», после этой фразы очень маленькие лебеди сбились с ритма и повалились в кучу.
На какой-то ночевке в спортивном зале мы решили поиграть в привидение и тихонько подвывали в темноте, а брат Евгений Юрченко (ныне отец Евгений) метался по спортзалу в попытках это привидение поймать.
Два самых волнующих момента паломничества – Литургия прощения и вход в храм.
Литургия прощения – это небольшая остановка перед последним переходом, когда можно было попросить прощение у братьев и сестер по дороге, перед которыми ты вольно или невольно согрешил, кого вольно или невольно обидел.
И вход в храм, когда никаких мыслей нет, а только ощущение счастья и благодати Божьей.
Изначально мы ходили в Могилев на фестиваль «Магутны Божа» — «Всемогущий Бог», всё очень изменилось, когда целью паломничества стал Будслав, к Будславской иконе Божьей Матери.
— И было непонятно, зачем мы шли в Могилев, потому что мы приходим, а нас практически никто и не ждал.
— Вообще паломничество на фестиваль – штука странная. Мы шли не «куда», а «зачем». И в самом Могилеве были мы не очень к месту со своими огромными рюкзаками, запыленной одеждой и мягко говоря, непарадным внешним видом. Но отец Владислав Блин, тогдашний настоятель, приветствовал нас очень тепло.
Всё изменилось, когда стали ходить в Будслав, кажется, с 1996 года. В 1996 году мы шли в Будслав из Витебска, в 1997 году – из Лиды. Там открыли храм, в 1998 году Будславская икона была коронована кардиналом Казимиром Свёнтеком, в тот год в Будславе был огромный праздник, на который приехали люди не только со всей Белоруссии, но и со всего мира приехали потомки тех, кто когда-то жил в этих местах.
2 июля по сей день в Будславе собираются люди на праздник, и сейчас это уже не только религиозное мероприятие, но и в этот день проходит большая ярмарка, и то место перед храмом, где несколько лет ставила палатки наша группа, теперь занята другими.
Иногда меня торкает мысль приехать туда, пройти хотя бы один-два дня с кем-то, но каждый раз мешают то дела, то собственная лень, а скорее понимание того, что «как раньше» уже не будет. Хотя сама идея пешего паломничества вошла в мою жизнь, и я была в Фатиме, прошла часть Пути святого Иакова (Камино), и надеюсь дойти его до конца. Многие важные дела я мысленно начинаю фразой: «Во имя Отца…, и Сына…, и Святого Духа… медленно тронулись…» с интонацией отца Виктора Барцевича, который именно так начинал наш ежедневный путь.
Паломничество – это микромодель хорошей христианской жизни. Это и умение принимать помощь, потому что помочь легче, чем когда тебе помогают. И умение помогать даже тогда, когда хочется просто сидеть в тенёчке. Это умение признать себя слабым и «стопануть» машину, уехав на ней с дороги на стоянку, потому что уже не можешь идти.
Совершенно по-другому звучит в паломничестве благодарственная молитва за прожитый день, особенно, когда по всем прогнозам должен был быть дождь, а его не было. И за ночь, которую уже собирался провести в палатке, а вдруг, запоздавшая бабушка прибежала и забрала тебя в теплый дом. И молитва, обращенная глазами в небо, звучит как-то внутри иначе, чем когда взглядом в потолок вагона метро упираешься.
Я очень жалею, что пропали ежегодные спецвыпуски журнала «Святая радость», которые были посвящены паломничествам, что не все фильмы о паломничествах сохранились. Тогда мы как-то не задумывались, что когда-то это станет историей, что это надо сохранять.
Я очень жалею, что тогда уже была потеряна традиция ведения дневников, а традиция ведения социальных сетей еще не оформилась. Очень жаль, что много потеряно, что просто не приходило в голову, что мы свидетели исторического события – возрождения Католической Церкви в России, что рядом с нами люди, сохранившие память о жизни Церкви в трудные годы, сохранившие историю, сохранившие традицию, перекинувшие мост из прошлого в настоящее.
Я очень жалею, что не записывала за Юлием Анатольевичем Шрейдером, он читал нам в Колледже св. Фомы «Этику» и «Логику», иллюстрируя их примерами из своей жизни, своими воспоминаниями. А после занятий мы зависали в коридоре Колледжа (тогда это было здание ПТУ на Филевском парке), откуда нас выгоняла секретарь Колледжа сестра Целина, потому что уже надо было закрывать двери, а Юлий Анатольевич рассказывал-рассказывал-рассказывал нам обо всем на свете. Я помню картинку: Юлий Анатольевич стоит под фонарем, в одной руке сигарета (он много курил, часто прикуривая одну сигарету от другой), в другой – прутик, и этим прутиком он под фонарем рисует нам круги Эйлера.
Много ли есть людей, которые знают и вообще разговаривали, общались и могли дотронуться до человека, который будет канонизирован? А мы видели дона Бернардо Антонини, слушали его и не хуже таксистов из Вероны помним, «сколько глав в Dei Verbum».
У меня есть первое издание «Катехизиса Католической Церкви» с дарственной надписью Архиепископа Тадеуша Кондрусевича. Он у меня уже по листочку разваливается, я его подклеиваю, потому что это не просто книга, это историческая память. И читать Библию, подаренную доном Бернардо, я тоже уже не могу – шрифт очень мелкий, но я просто помню, что это было в моей жизни.
Я жалею, что не сохранила свои обрывочные дневниковые записи. Например, питерский священник-доминиканец отец Георгий Фридман рассказывал о своей жизни, о себе. Он был человеком совершенно замечательным, уникальной личной истории. В своей прошлой жизни он был джазовым музыкантом, и я очень любила слушать его рассказы о превращении джазиста Жоржа в отца Георгия, любила его квартиру на Мойке, матушку Валентину, которая ругалась, когда называли матушкой. Он знал сестер-доминиканок, живущих в Вильнюсе, прекрасно с большой любовью о них рассказывал. Это невозможно порассказать, это надо было записывать.
Он меня всегда провожал на московский поезд. Последнее что он всегда делал – благословлял меня. И вот этот момент благословения, шум Московского вокзала в Питере, грохот, а вокруг тебя тишина. Ты, он и присутствие Бога, и больше ничего нет. Когда отца Георгия хоронили, на кладбище играл джаз. И это было правильно. Хотя, если бы мы встретились сейчас, я бы с ним по многим вопросам не соглашалась, даже, наверно, почти по всем. Иногда важно не просто встретиться с человеком, а встретиться в нужное время.
— Расскажи, пожалуйста, как ты стала католичкой.
— Классическим атеистом, отрицающим Бога, я не была никогда. Меня с детства интересовал вопрос сотворения мира и человека.
Мама моя — инженер, выпускница Ленинградского технологического института, была человеком абсолютно неверующим и как могла для семилетнего ребенка объяснила теорию большого взрыва и теорию Дарвина. Меня это всё не очень устроило, потому что во всем этом присутствовал какой-то элемент случайности, а я точно знала, что случайно обычно ничего хорошего не случается – только неприятности. И была у меня соседка баба Надя. У нее еще икона висела, она говорила, что это Иисус, который нас всех защищает, но сейчас я знаю, что на иконе той был изображен святой Николай. И вот она, как могла, старая, не сильно интеллектуальная бабушка, рассказывала о сотворении мира, о том, что его Бог сотворил. Этот ответ мне показался более разумным. Но ее родственникам и моей маме очень эти беседы не нравились, ее попросили «перестать ребенку всякие глупости рассказывать», а мне сказали, что со временем в школе все расскажут.
Читала я в детстве много, бессистемно и сильно опережая возрастные рамки. В городской библиотеке меня знали, любили и подбирали книги по моим интересам. Так, через мои руки прошли «Забавная Библия», «Забавное Евангелие» и «Священный вертеп» Лео Таксиля. Я по ним пыталась восстановить какую-то логику библейского повествования.
Ближе к концу 80-х годов ХХ века, когда началась подготовка к 1000-летию Крещения Руси и потепление отношений государства и Церкви, я несколько раз попыталась познакомиться с христианством поближе, но получилось не очень. Конечно, самой доступной возможностью знакомства была РПЦ. Из подмосковного храма меня выпроводили очень быстро – сейчас я понимаю почему (еще действовало советское законодательство, несовершеннолетний в храме мог стать причиной проблем для священника), но тогда обиделась сильно.
Потом несколько раз сталкивалась с церковными бабушками, требующими платка и юбки, пару раз огребла за принадлежность к еврейскому народу. Последней точкой стало посещение Литургии в тогда еще Загорске, на которой я ничего не поняла и безумно устала. Потом у меня появился доступ к «самиздату» и «тамиздату», и в какой-то момент у меня появилась Библия брюссельского издательства «Жизнь с Богом». Я как-то продралась через книги Бытия и Исхода, после чего решила посмотреть, чем все закончится. Закопалась по уши в Откровении и решила на этом свое знакомство с христианством закончить. Но мне совершенно случайно в руки попала книга о. Александра Меня «Сын Человеческий», и эта книга все поставила на место. После чего я Библию вновь достала с полки, пропустила Ветхий Завет и начала вместе с книгой «Сын Человеческий» читать Евангелие. Хотя понимание Евангелия пришло гораздо позже – на евангельских группах, которые вела Анна Вацлав овна Годинер.
Я тогда уже общалась с членами Демократического Союза (ДС) и была знакома с Валерией Ильиничной Новодворской. Она всегда говорила, что ей все равно в какую церковь ходить, она Бога видит везде. Эта идея в тот момент мне показалась самой разумной. Я сходила к кришнаитам, к католикам, потусовалась у лютеран, пятидесятников, была в синагоге. Но вопросы веры меня в тот период интересовать перестали, а стали интересовать вопросы социальной справедливости и смены советского режима. Я участвовала в митингах, распространяла нелегальщину и антисоветчину, периодически имела мелкие неприятности, и в некоторый момент сбежала от них в Ригу, чтобы «пересидеть». В Риге благодаря друзьям была крещена в Католической Церкви, но основным вопросом моей жизни все равно были вопросы социальные и политические.
Потом в Москве опять возник вопрос о религиозной идентификации, потому что мне казалось, что самое главное, что должна делать Церковь – делать мир лучше. Как это делать, только участвуя в литургии и молитве, я тогда плохо понимала и сейчас тоже.
— Ответа на вопрос до сих пор нет?
— Наверное, ответы на все вопросы мы получим в один и тот же момент, в последний момент нашей жизни. До этого времени, если человеку все понятно, значит у него вопросы слишком простые.
В какой-то момент я пришла в храм святого Людовика, я помню приехала поздно, все из храма выходили уже после службы. Я пошла и сказала, что вот хочу. Чего хочу я даже сформулировать толком не могла. Это был отец Станислав Мажейко. Мне показали на стеночку, на молитвы. Учи, потом придешь, поговорим. Спросил, причащалась ли я когда-нибудь, я сказала, что нет.
Помню, как стояла и переписывала себе в тетрадку по физике «Отче Наш», потом молитву Розария, молитвы были еще по латыни.
Я стала приезжать, вот так и осталась. Не причащалась, боялась. Я же вижу, что он что-то говорит, люди отвечают, а я-то не знаю, поэтому я просто тихо сидела. Очень большой проблемой долго была исповедь. Я очень долго не могла разделить понятия «плохо» и «грех», и вообще не очень понимала, как все происходит.
Познакомилась я с пани Зосей, потому что она увидела, что я где-то все время в уголочке сижу, перепуганная, как мышь. Она первая и подошла. Только потом с паном Генрихом познакомилась, потом познакомилась с пани Анной. Потом я вышла замуж и занялась ребенком, мне было не до этого. Когда ребенок чуть подрос, я вернулась и сразу же пошла учиться в Колледж святого Фомы Аквинского.
В одном из паломничеств я познакомилась с паном Ксаверием, в паломничествах он иногда шел с нами, а иногда занимался техническими работами – руки у него были золотые, починить и собрать мог всё, иногда водил машину с вещами. Родом пан Ксаверий был из Беларуси, но жил уже много лет в Москве, был ревностным католиком. В паломничестве он всегда заботился, чтоб никто с мокрыми ногами в дождь не оставался, организовывал сушку носок у костра или на радиаторе машины. Он познакомил меня с Жаном-Франсуа Тири, и несколько лет я проработала в «Духовной библиотеке».
Мне очень повезло встретить людей, которые были опорой на моем пути к Богу и в Церкви. Часто говорят очень правильно-благочестивую мысль, что в Церковь приходят не ради людей, а ради Бога. Но я знаю единицы людей своего поколения, которые выросли в христианской семье, и для которых наличие Церкви в их жизни было чем-то естественным. И еще меньше знаю людей, которые получили откровение свыше следовать в точку Х. Большая часть пришла в Церковь и в конкретную общину через людей.
Самые важные для меня встречи – это встреча с Юлием Анатольевичем Шрейдером, Анной Вацлавовной Годинер и отцом Янезом Михельчичем.
Юлий Анатольевич Шрейдер — терциарий доминиканского Ордена. Мы познакомились с ним в Колледже, он пригласил меня на встречу терциариев к Наталье Леонидовне Трауберг. Правда, он про свое приглашение забыл, поэтому у метро Кропоткинская, где мы договорились встретиться, меня подобрал Иван Владимирович Лупандин, который направлялся к ней же. Я всегда шутила, что вопрос, кто привел меня к доминиканцам, остается открытым – можно сказать, что Юлий Анатольевич, а можно, что Иван Владимирович. Юлий Анатольевич очень редко отказывал мне в общении, на него выливались все мои вопросы, все мои сомнения, вся каша в моей голове. И он очень терпеливо отвечал мне, отвечал подробно, терпение у него было фантастическое! Под его влиянием я присоединилась к общине доминиканцев-мирян. Был период, когда я работала недалеко от его дома, и мы периодически гуляли в мой обеденный перерыв. Юлий Анатольевич связал в моем сознании вопросы духовной и социальной жизни, помог как-то упорядочить хаос в моем сознании. Его смерть в 1998 году – огромная потеря. Прошло 20 лет, и чем старше я становлюсь, тем больше понимаю, как мне его не хватает.
Благодаря Юлию Анатольевичу я познакомилась с Анной Вацлавовной Годинер, вторым человеком, открывшим для меня христианство как оно есть в жизни. Изрядная часть Аниных седых волос выбелена общением со мной и моим характером, про который она говорила: «Рукой взмахнешь – улица, отмахнешься – переулочек». Анна Вацлавовна изрядно сглаживала мои махания руками, благодаря ей я достаточно долгое время прожила общинной жизнью.
Третьим человеком стал отец Янез Михельчич, иезуит родом из Словении. Мы познакомились в 1997 году, когда Государственная Дума рассматривала проект Закона «О свободе совести и о религиозных объединениях». Мы тогда планировали выйти к Государственной Думе с плакатами на пикет, информирующий депутатов о существовании в России католиков, являющихся гражданами России. Я уже не помню, где произошло наше знакомство, но я поинтересовалась у отца Янеза, не хочет ли он выйти с нами. И абсолютнейшим шоком для меня стало его согласие. Не до этого, не после никто из известных мне священников и монашествующих не готов был выйти с нами на протестную акцию. Для меня решение отца Янеза быть в этот момент с нами значило очень много – я увидела в этом его желание быть с нами, разделять наши проблемы. Позже я научилась у отца Янеза двум очень простым фразам. Простым по форме, но очень глубокими по содержанию. Я периодически прибегала к отцу Янезу и с возмущением о чем-то вопила, отец Янез очень спокойно говорил мне: «Маргарита, как много добра у Бога!» — «Что….???????» — «Как много добра у Бога!»
Дальше снова мой всплеск негодования, и его спокойное «как много добра у Бога». Первое время мне казалось, что от меня таким образом хотят отделаться, отмахнуться, и только потом я поняла, что то, что мне кажется неправильным и несправедливым, тоже может быть добром Бога. Просто надо на это добро немножко иначе посмотреть. И вообще, не присваивать себе однозначно и навсегда право решать, что такое хорошо, а что такое плохо.
Для меня здесь самое важное умение — отличить многообразие Божьего добра от равнодушия.
Второй фразой, научившей меня внутри примиряться с сложной ситуацией, стало очень коротенькое слово: «ещё». «Я не могу! Я не хочу! Я не умею!» — «Вы ЕЩЁ не можете. Вы ЕЩЁ не хотите. Вы ЕЩЁ не умеете». И без восклицательных знаков в конце. Эта мелочь дает примириться с собственным несовершенством, не отчаиваться. «Я не могу» – это тупик! «Я ещё не могу» – это начало дороги.
Я всегда старалась быть благодарной Богу, благодарной за людей, с которыми Бог меня каким-то образом соединил. И особенная благодарность за Юлия Анатольевича, Анну Вацлавовну и отца Янеза.
Году в 1993-1994 небольшой компанией (из которой я сейчас помню только Джинну Литинскую и Мишу Черняка) мы выпустили тоненький молодежный журнал «Пилигрим», после чего я получила от отца Казимира Шиделко приглашение делать молодежный христианский журнал «Святая Радость» под эгидой ордена салезианцев. Несколько лет я была главным редактором этого журнала. У меня и моих друзей была идея сделать журнал для российской католической молодежи силами российской католической молодежи. В российском католическом пространстве периодически появлялась переводная молодежная периодика, но мы искали возможность сделать журнал о том, что волнует нас, о том, как мы видим этот мир, потому что мы видели мир существенно иначе, чем молодежь из традиционно католических стран. И уж тем паче иначе, чем те, кто «работал» с молодежью. Но для нас писали те, кто с молодежью дружил, с кем охотно дружили мы. Было интересно делать не очень серьезный, но очень радостный журнал. Мы получали хорошие отзывы, семинаристы «Марии – Царицы Апостолов» как-то сказали мне, что часто «разгружали» им голову во время учебы. В журнале была врезка «Страничка бабушки Милы», там были и простенькие кулинарные рецепты, и несложные выкройки, что-то про общение. Ребята из небольших городов и деревень, где глянец был не по средствам, благодарили нас за эту врезку. У нас были странички христианского и церковного юмора, мне приходило огромное количество писем с историями, оговорками и веселыми ситуациями. У нас была страничка, где можно было найти друга по переписке. Конечно, в журнале были материалы и о святом Джованни Боско, и об Ордене салезианцев, и о Католической Церкви. Мы были очень живым журналом.
Во время работы в журнале я получила приглашение приехать в Чехию и участвовать в встрече аниматоров, которую проводила Молодежная секция Чешской епископской конференции. Аниматорами в Чехии называли молодежь, которая оживляла христианскую жизнь в приходе. Это было то, про что я давно думала и о чем мечтала. Меня всегда беспокоило, что после крещения новый член Церкви «растворялся» в приходе. Пока он готовился к крещению, им занимались, его опекали. Нет, конечно, ему никто не отказывал в общении – ни священник, ни сестры, ни катехизаторы, но через какое-то время у них были уже следующие катехумены, и многие люди, приняв Таинство Крещения (или совершив обряд присоединения), через какое-то время тихо растворялись в пространстве.
Я и сейчас вижу, и тогда видела, что таких людей очень много. К тому времени я уже выходила постепенно из категории «молодежь» в категорию «средний возраст» и видела еще одну проблему: в Церкви много работают с детьми, молодежью и пожилыми, а вот пастырства людей «среднего возраста» практически нет. Работа аниматоров давала возможность что-то делать в этом направлении.
Чешские аниматоры много и охотно нам помогали, несколько раз приезжали в Россию большой командой, проводили встречи, духовные упражнения, щедро делились опытом. Нас очень поддерживал отец Виктор Барцевич, но после его ухода нам тихо «перекрыли кислород».
С журналом кончилось всё в один миг, когда приехал отец Григорий Гловенка, и отец Иосиф Заневский в одно прекрасное утро сказал, что с завтрашнего дня я журналом не занимаюсь. Кроме того, что это была обида, ситуация обнажила еще одну проблему – не знаю, как сейчас, а в 90-х многие из работающих в церковных структурах не имели официального оформления. За нас не отчислялись налоги, мы не были защищены трудовым законодательством, и я несколько раз обращалась и к отцу Иосифу, и к архиепископу Кондрусевичу с тем, что это не просто неправильно, что это нечестно по отношению к со-работникам, это нарушает законодательство РФ и учение Церкви. Но ответ был всегда один: «Не нравится – уходи!» В результате, имея вполне приличный опыт работы и многое умея, я никак не могла подтвердить это документально.
Свертывание аниматорской деятельности и отстранение от журнала произошло практически одновременно. У меня были некоторые идеи по поводу аспирантуры, но отец Ярослав Вишневский, с которым мы были очень давно знакомы, предложил мне приехать на Сахалин. Отец Ярослав когда-то служил в Ростовской области, мы встречались в паломничествах, на Днях Молодежи, в Духовной Библиотеке. Работу по восстановлению Католической Церкви на Сахалине начал священник из Америки, которого я не застала, а продолжил отец Ярослав.
На Сахалине было несколько приходов в разных концах острова, отец Ярослав разрывался между ними. Я была доминиканским терциарием, членом Ордена проповедников, и откликнуться на приглашение отца Ярослава показалось мне правильным и естественным. Мне казалось, что весь мой прошлый опыт и знания – это подготовка к этой работе. Я планировала переехать туда с ребенком если не на всегда, то надолго. Мама с большим трудом уговорила меня уехать одной, а ребенка забрать после того, как я там обустроюсь. Меня привезли в город Холмск, квартира была прямо на берегу Японского моря, я видела из окна знаменитую паромную переправу Холмск-Ванино.
Сбежала я оттуда меньше, чем через год. Перед о. Ярославом, возлагавшим на меня надежды, стыдно очень. И сейчас тоже. Но к жизни там я оказалась не готова. В первую очередь – к обычным бытовым трудностям (температура 11 градусов в квартире, электричество несколько раз в день по нескольку часов, отсутствие горячей, а часто и холодной воды). И не менее тяжелым было одиночество – католиков в Холмске не было, через объявления познакомилась с протестантской семьей, переехавшей на Сахалин из Подмосковья. В тесном молитвенном и дружеском общении мы прожили весь период моей жизни на Сахалине, но потом я поняла, что даже если я и смогу как-то адаптироваться, то перевезти сюда сына я не смогу.
Я вернулась в Москву, в храме столкнулась с Михаилом Яковлевичем Вольфковичем, с которым когда-то вместе работали в «Каритас». Он пригласил меня в Фонд «Отчий дом», который занимался съемками фильмов (в частности они снимали фильм «Спешите делать добро» о Федоре Петровиче Гаазе), собирал видеосвидетельства о жизни российских католиков. Это была интересная работа, но я скоро вышла замуж, меня снова стали посещать мысли об аспирантуре, и я поняла, что или сейчас, или никогда. Я выбрала «сейчас». Это был 2001 год, и с тех пор я не участвую в больших церковные проектах, но, если есть возможность в чем-то небольшом — участвую.
Со временем я стала возвращаться к социальной и политической активности. Я всегда была больше Марфой, чем Марией, мне всегда гораздо лучше удавалось что-то делать, чем слушать и созерцать. Когда-то мне казалось, что призвание к созерцательности – призвание более «высокое», чем к деятельности, я пыталась вымолить его. Но потом пришло понимание, что нет высокого призвания и призвания низкого, что призвания просто разные и не надо пытаться хватать чужой крест, надо достойно нести свой.
Я преподаю в ВУЗе, и свое призвание сейчас я вижу в необходимости говорить студентам о евангельских ценностях. Это можно делать по-разному, например, так, как это делали Дж. Р. Толкиен во «Властелине колец» и К. С. Льюис в «Хрониках Нарнии». Эти книги не говорят о Евангелии напрямую, но они говорят о евангельском мире. Я старюсь говорить о ценности жизни, об ответственности, о том, что маленькое добро лучше, чем его отсутствие.
Доминиканец отец Евгений Гейнрихс как-то сказал, что Церковь ничего не может нести в мир, кроме проповеди Евангелия. Вот я, маленький кусочек Вселенской Церкви делаю это как могу. Доступным мне языком.
Беседовала Ольга Хруль
Основное фото: Ольга Хруль
Расшифровка: Марта Скугорева