Автор: Одной из самых ожидаемых католиками лент конца ушедшего года стал фильм Фернанду Мейреллиша «Два Папы», основанный на пьесе Энтони Маккартена «Папа». О том, почему для многих столь долгое ожидание завершилось разочарованием, рассказывает Сергей Сабсай.
Последние недели принесли немало обсуждений и споров вокруг фильма «Два Папы». У меня от него осталось неоднозначное впечатление. Центральная часть фильма, где двое людей, «несогласных друг с другом почти ни в чём», спорят с уважением друг к другу и находят тропинку к взаимопониманию, дорогого стоит в современном мире и современном кино. Но при этом многие восприняли фильм как агитку и карикатуру. Насколько могу судить, наиболее резкие отзывы о фильме – у тех, кто знает, уважает, любит Папу Бенедикта. Попробую объяснить, в чём тут дело, и показать ту разницу между реальным Бенедиктом XVI и Бенедиктом кино, которая побуждает многих видеть в фильме фальшь и упрощение. Это не будет полный и цельный рассказ о Йозефе Ратцингере – Бенедикте XVI, но лишь довольно отрывочный очерк по тем пунктам, что намечены в фильме.
Итак, конклав после смерти Иоанна Павла II, диалог кардиналов: «Признак хорошего лидера – нежелание быть лидером. — Да, поэтому Ратцингер не подходит: он жаждет быть Папой». Известно, что кардинал Ратцингер неоднократно просил об отставке с поста главы конгрегации вероучения, но уступал желанию Иоанна Павла II иметь его рядом с собой, как ближайшего соратника.
«Кароль Войтыла был одним из создателей «Пастырской конституции о Церкви в современном мире», а Ратцингер спустя десятилетие после Второго Ватиканского Собора стал одним из наиболее острых критиков последующей интерпретации этого важнейшего документа. В течение всего своего понтификата Иоанн Павел часто говорил о двадцать первом веке как об эпохе «возрождения» Евангелия после долгой зимы двадцатого столетия. В то же время кардинал Ратцингер всячески углублял точку зрения, что Церковь в ближайшем обозримом будущем будет терять свои силы и чистоту, и хотя не превратится в катакомбную Церковь, но все же, несомненно, перестанет быть доминирующей силой в западной культуре, какой она некогда была. Кардинал Ратцингер, кажется, полагал, что Запад и вся его гуманистическая концепция впадают в необратимый процесс культурного упадка. А Папа все же верил, что возрождение гуманизма вполне возможно. Если бы Папа Римский и кардинал Ратцингер, как изображала одна из карикатур, общались только с единомышленниками, то, вероятно, они не могли бы продолжать этот в высшей степени интеллектуальный спор в течение двадцати лет. Ратцингер признавал в харизматическом пастыре Войтыле некую «страсть к человеку» и способность обнажить «духовную составляющую истории», то есть две главные черты, которые сделали нацеленность Церкви на евангелизацию мощной альтернативой фальшивому гуманизму новейшей эпохи. Что же до Войтылы, то он признавал в скромном, застенчивом и весьма ученом Ратцингере современного интеллектуала, более образованного в теологическим плане, чем он сам. А вместе они представляли сильную интеллектуальную команду», — пишет биограф папы Войтылы Джордж Вайгель.
Что же до якобы жажды Ратцингера стать Папой… Известна поговорка: кто входит на конклав Папой, выходит с него кардиналом. Ход конклава малопредсказуем, иногда он оправдывает ожидания, как с избранием Монтини, иногда приносит неожиданности, как с появлением на папском престоле Войтылы. Наивно полагать, что Ратцингер этого не знал. Сам же он сразу после избрания, на следующий день после церемонии интронизации признался землякам: «Решение выборщиков обрушилось на меня как топор гильотины, это было просто головокружительно. Я уже было поверил, что заканчиваю свою деятельность, и могу доживать в тишине и покое. … «Следуй за мной!». Я представил, как Кароль Войтыла опять и опять получал этот вызов от Господа, и каждый раз отвечал: «Да, я следую за Тобой, даже если бы Ты повел меня туда, куда я совсем не хочу!». Удобны для нас пути Господни или нет, мы созданы не для удобств, но для намного большего, для общего блага. Таким образом мне ничего не оставалось, как сказать «да» избранию».
К тому же в фильме Бенедикт уверен, что если он уйдёт, выберут именно Бергольо. Да, Бергольо неожиданно стал основным его конкурентом на конклаве 2005 года. Но это вовсе не гарантировало избрания спустя восемь лет. Между прочим, согласно опросам римлян после отставки Бенедикта, если бы епископа Рима выбирали верующие Вечного города, им стал бы капуцин из США, бостонский архиепископ Шон О’Мэлли. Папа, уходящий в отставку не в уверенности, что он знает имя преемника, с которым предварительно провёл неделю наедине, многое обсудил, изучил его, а уходящий с пониманием непредсказуемости дальнейшего, но с верой, что Церковь в надёжных руках Бога, и даже такое редчайшее потрясение её не поколеблет, — это было бы куда ярче и значительнее; и именно так было на самом деле.
И вот, первый диалог в саду, упрёки Бенедикта в адрес Бергольо по поводу причащения разведённых, со словами о том, чему Церковь учит веками и о необходимости провести грань… Вот что говорил об этой проблеме Папа Бенедикт: «Ни один из нас не имеет готового рецепта, так же и потому, что ситуации бывают самые разные. Я бы сказал, что особенно горестное положение у тех, кто вступил в брак в Церкви, но не был на тот момент по-настоящему верующим и принял таинство Брака по традиции, а затем, находясь во втором, недействительном браке, они обратились, обрели веру, и переживают свое отлучение от Таинства. Это действительно огромное страдание. Я не осмеливаюсь говорить о том, что здесь реально можно найти момент недействительности, потому что таинству не хватало главного измерения. Я лично так думал, однако из дискуссий, которые мы провели, я понял, что проблема гораздо сложнее, и что её ещё надо будет изучить. Даже не имея дозволения приступать к таинственному Причастию, они не отлучены от любви Церкви и от любви Христа. Участие в евхаристической Мессе без причастия не является бесполезным, потому что человек всё равно вовлекается в тайну Креста и воскресения Христа. И учитывая, что это Таинство Страстей Христовых, страдающий Христос объемлет этих людей особым образом и общается с ними по-другому. И они, следовательно, могут почувствовать себя любимыми распятым Господом, Который подобно зерну падает в землю и умирает, Который страдает ради них и с ними». Согласитесь, это очень разные позиции: твердокаменное сохранение учения и границ, потому что так было всегда, или признание проблемы, сочувствие страданию и признание в отсутствии готового решения.
Квинтэссенция позиции Бенедикта «Двух пап» – слова: «Перемены – это уступки… Бог не меняется. Как его найти, если он движется?»; «Как будто в стенах есть что-то дурное! Дом строится из стен, крепких стен!» На самом деле, Ратцингер как богослов формировался под сильным воздействием святого Бонавентуры, о чьём богословии истории он писал свою вторую диссертацию (первая — «Народ и дом Божий в учении святого Августина о Церкви»). Вот как уже будучи Папой он характеризовал совершённый Бонавентурой переворот: «»Opera Christi non deficiunt, sed proficiunt», дело Христа не отступает, а движется вперед, говорит святой в послании De tribus quaestionibus. Так святой Бонавентура четко формулирует идею прогресса, и это является новизной по отношению к Отцам Церкви и к большинству его современников. Для святого Бонавентуры Христос больше не является, как это было для Отцов Церкви, концом, но центром истории; со Христом история не кончается, но начинается ее новый этап. Еще один вывод заключается в следующем: до того времени господствовала идея, что Отцы Церкви были абсолютной вершиной богословия, и все последующие поколения якобы могут быть только их учениками. Святой Бонавентура также признает Отцов, как учителей навсегда, но явление св. Франциска придало ему уверенность в том, что богатство слова Христа неисчерпаемо, и что в новых поколениях также может проявиться его новый свет. Уникальность Христа гарантирует также новизну и обновление во все периоды истории». Отрицание перемен как недопустимых уступок и признание постоянного обновления как действия Христа – совершенно противоположные позиции, правда?
Что же касается стен, за которые ратует персонаж Хопкинса… Во «Введении в христианство» Ратцингер вспоминает пьесу Клоделя «Атласный башмачок»: «Миссионер-иезуит, брат героя Родриго, человека сего мира, блуждающего между Богом и пиром в смутном стремлении к приключениям, представлен в момент кораблекрушения. Его корабль потоплен пиратами, он сам привязан к обломку мачты, и сейчас на этом куске дерева его носит по бушующим водам океана… Пригвожден ко кресту, а крест – носится над бездной. Вряд ли можно убедительнее и точнее описать ситуацию верующего в наше время. Кажется, будто его держит простое бревно, качающееся над Ничто, и вроде бы можно уже высчитать момент, в который он должен утонуть. Всего лишь простое бревно связывает его с Богом, но связь эта несомненна и неразрывна, и он в глубине души знает, что это дерево сильнее клокочущего под ним Ничто, которое тем не менее постоянно присутствует всей своей грозной мощью». Стремление укрыться за крепкими стенами или острое ощущение, что Церковь – над бездной, и держит только вера… Становится понятно, почему киношный Бенедикт выглядит карикатурой на настоящего.
И даже в мелочах Бенедикт реальности куда живее, глубже и интереснее героя фильма, который говорит аргентинскому кардиналу: «Вы же любите футбол! Никогда не понимал ажиотажа». На самом деле, ещё в 1974-м году, когда чемпионат мира по футболу проходил в ФРГ и Западном Берлине, профессор догматического богословия Ратцингер написал статью «Почему мир очарован футболом?»:
«Игра – абсолютно свободное действие, без цели и без необходимости совершать его, но в то же время, вовлекающее и использующее все силы человека. В этом смысле спорт становится своего рода предвкушением рая: выйти из рабской важности нашей повседневной жизни и ее забот в свободную серьезность, придаваемую тому, что не должно быть серьезным, но что именно поэтому является прекрасным.
Так спорт преодолевает повседневность. Однако у него есть и другая характерная особенность, имеющая значение, особенно для детей – он является подготовкой к жизни. Он символизирует саму жизнь, свободно устремляющуюся вперед. Мне кажется, что очарование футбола состоит в том, что он весьма убедительным образом сочетает в себе оба эти аспекта.
Он побуждает человека взять себя в руки, так, чтобы посредством тренировки он мог приобрести контроль над самим собой, посредством контроля – мастерство, а посредством мастерства – свободу. С другой стороны, футбол также учит человека дисциплинированному сотрудничеству с другими. В командной игре он учится ставить свою индивидуальность на службу всем. Спорт объединяет людей в стремлении к общей цели: от успехов и неудач каждого зависят успехи или неудачи всех.
И наконец, спорт учит честной борьбе, в которой правила игры, взаимно соблюдаемые всеми, связывают и объединяют соперников. Игровая свобода, когда всё сыграно так, как должно, серьезность состязания, преобразуются в свободу завершенной игры. Наблюдая игру, зритель отождествляет самого себя с игрой и игроками. Он ощущает себя одновременно частью командной игры и состязания, он участвует в серьезности игроков и в свободе их действия. Игроки становятся символом его собственной жизни, и наоборот. Игроки знают, что зрители видят в них самих себя, получая от них поддержку. Конечно, всё это может быть изуродовано коммерческим подходом, который окутывает всё мрачным денежным покровом и превращает спорт в индустрию, которая способна порождать нереальный мир чудовищных масштабов. Однако этот иллюзорный мир не может существовать, если спорт основан на позитивных ценностях: как подготовка к жизни и выход из нашей повседневности навстречу нашему потерянному раю. Тем не менее, в обоих случаях это означает обрести дисциплину для свободы, готовить себя к следованию правилам совместного труда, к состязанию и самодисциплине. Возможно, если мы будем думать об этом, спорт может научить нас жить по-новому. Ибо спорт делает зримой фундаментальную истину: человек живет не хлебом единым. Да, материальный мир – это лишь преддверие подлинного человечества, мира свободы. Однако та свобода основана на правилах, на дисциплине совместного труда и честного состязания, она не зависит от поверхностного успеха или произвола, а потому она поистине свободна. Спорт как жизнь. Если мы посмотрим на это поглубже, тогда феномен мира, помешанного на футболе, может дать нам нечто большее, чем просто зрелище».
Точно ли «Папа Ратци» ничего не понимает в футболе?
Следующий сюжет – куда болезненней и серьёзней. «Мы знали, что есть священники, даже епископы, которые занимаются растлением детей, и что мы сделали? – Вопрос решается… – Мы их исповедовали и переводили в другой приход, где они принимались за старое. – Мы считали, что они раскаялись…» И затем Папа исповедуется кардиналу Бергольо: «Помните отца Масиэля? Двенадцать лет назад мне доложили, что он… Да, я уделил недостаточно внимания обязанностям, возложенным на этого священника». И вот здесь — неправда. О сексуальных преступлениях основателя общества «Легионеры Христа» Марсиаля Масиэля сообщали в Ватикан ещё при Иоанне Павле II, однако тот доверял Масиэлю, а в последние годы, возможно, просто не имел сил для принятия решения; во всяком случае, именно Бенедикт XVI в 2006 году запретил Масиэля в служении и отправил на покаяние в монастырь. Только за 2011-2012 годы Бенедикт XVI запретил в служении 384 священников, заподозренных в педофилии. В 2010 Папа Бенедикт направил католикам Ирландии пастырское послание: священники-педофилы «предали доверие, оказанное им невинными молодыми людьми и их родителями» и «должны ответить за то пред Всемогущим Богом и перед законом в порядке, учреждённым судом»; в том же году он встретился с жертвами сексуального насилия со стороны священников и в разговоре с ними, в частности, выразил свои «стыд и скорбь». Как бы то ни было, именно Бенедикт XVI признал вслух проблему, начал принимать жёсткие решения и разговаривать с жертвами. Выставлять его тем, кто лишь скрывал и покрывал преступников, – нечестно, потому что в реальности было иначе.
В фильме исповедующийся кардиналу Бергольо Папа Бенедикт говорит Богу: «Я подвёл Тебя ещё в детстве, когда не нашёл смелости окунуться в жизнь. Я от неё спрятался за учебниками. Я знаю, что это лишило меня понимания мира, которому Церковь должна помогать». Вспомним статью о футболе. Не вяжется её глубина и оригинальность мысли с этим придуманным признанием. Да, Йозеф Ратцингер избрал путь священника и учёного; но это вовсе не означает ни непонимания мира, ни страха перед жизнью.
Вот слова уже Папы Бенедикта из проповеди при крещении младенцев: «Можно также сказать, что лик Божий, содержание этой культуры жизни, содержание нашего великого «да», выражает себя в десяти Заповедях, которые не являются неким перечнем запретов, неких «табу», но представляют на самом деле великий взгляд на жизнь. Эти Заповеди выражают «да» Богу, придающему смысл жизни (первые три заповеди); «да» семье (четвертая заповедь); «да» жизни (пятая заповедь); «да» ответственной любви (шестая заповедь); «да» солидарности, социальной ответственности, справедливости (седьмая заповедь); «да» истине (восьмая заповедь), «да» уважению другого и тому, что является его собственностью (девятая и десятая заповеди). Эта прекрасная философия жизни, эта культура жизни, становится конкретной и применимой на практике в общении со Христом, Богом живущим, Который идет рядом с нами в обществе Своих друзей, в огромной семье Церкви. Крещение – это дар жизни. Это «да» на вызов жить поистине жизнью, отвечая «нет» на атаку смерти, которая прячется под маской жизни; и это «да» на великий дар истинной жизни, явившей себя в лике Христа, Который дарует нам Себя в Крещении, а затем в Евхаристии».
Бенедикт фильма — охранитель, стремившийся к папству, пытающийся отгородиться стенами от проблем мира, не знающий и не понимающий жизни; искренне верующий и глубокий, способный поддержать страдающего от воспоминаний и вины кардинала, но признающий собственное фиаско: «Я знаю, что мои намерения и помыслы чисты; просто я богослов, а не руководитель. … Я сражался как мог за то, во что верил, но… проиграл». Безусловно, этот образ – однозначно представляющий противоположную «прогрессивному» Бергольо консервативно-охранительную позицию – весьма удобен для построения драматургического конфликта. Проблема, однако, в том, что оба персонажа пьесы и фильма – реальные, ныне живущие люди. И в реальном Бенедикте мы видим человека совсем другого: да, богослова, но такого, которому вера помогает глубоко понять самые, казалось бы, светские вещи, видеть в них стремления человеческих сердец; предпочитающего размышления, молитву и уединение, но почти четверть века возглавлявшего одну из важнейших конгрегаций Ватикана, а на папском престоле умеющего принимать жёсткие решения. Человека, который видит самые болезненные проблемы, мучительно размышляет над ними, но вместо навязывания собственных выводов — в отсутствие консенсуса признаёт, что готового решения нет. Человека, который умеет проявлять милосердие на практике, а не только говорить о нём (тот самый камердинер, выкравший и передавший для публикации папские документы, был помилован им, и Папа сам пришёл к нему в камеру накануне Рождества, чтобы объявить о помиловании). Богослова, остро осознающего драматичность положения Церкви и современного мира и уверенного, что постоянное обновление — это естественное (точнее, сверхестественное) следствие действия Святого Духа, ведущего Церковь.
«Нравственные ценности больше не являются чем-то очевидным. Они становятся очевидными при принятии условия, что Бог существует. Поэтому я предложил, чтобы мир, так называемые миряне, подумали, не является ли для них сегодня верным противоположное [эпохе Просвещения] утверждение: мы должны жить «quasi Deus daretur», «как если бы Бог существовал», и даже если у нас нет сил, чтобы верить, мы должны жить согласно этой гипотезе, иначе мир не будет функционировать». «Фундаментализм всегда является профанацией религии. Он противоречит сущности религии, желающей примирения и созидания в мире мира Божьего. Следовательно, задача Церкви и религий заключается в самоочищении; глубокое очищение религии от подобных соблазнов всегда необходимо. Это наша задача – просвещать и очищать сознание, чтобы всем стало ясно, что каждый человек является образом Божьим, и мы должны уважать в другом человеке не только его индивидуальное отличие, но и то, что он исповедует иную общинную реальность быть образом Бога, и надлежит относиться к нему, как к образу Бога. Следовательно, основное послание религии должно быть направлено против насилия, которое является её профанацией, как в частности фундаментализм, и нужно воспитывать, просвещать и очищать сознание людей, чтобы они стали способны к диалогу, к примирению и миру».
В катехезе о святом Григории Назианзине Папа Бенедикт с большим пониманием и сочувствием говорит об «образцовом пути страдающего христианина, человека великой духовности в полном конфликтов мире» – текст кажется очень личным, почти автобиографичным. Другой важный для понимания личного стиля Бенедикта XVI текст – упомянутая выше его катехеза о святом Бонавентуре, не только великом богослове, но и генерале францисканского Ордена: «Для св. Бонавентуры управление заключалось не просто во внешней деятельности, но прежде всего в том, чтобы думать и молиться. В основе его молитвы мы всегда находим молитву и мысль; все его решения были результатом размышления, мысли, освещенной молитвой. Глубокий контакт со Христом всегда сопровождал его труд генерала, и поэтому он написал целый ряд богословско-мистических трудов, которые выражают суть его правления и демонстрируют намерение духовно возглавлять Орден, то есть, управлять им не только с помощью команд и структур, но направляя и просвещая души, ориентируя их ко Христу».
Так, может быть, прав автор пьесы и постановщик фильма, предположивший, что Папа Бенедикт ушёл, потому что перестал слышать голос Бога? «Знаете, что труднее всего услышать? Его голос. Глас Божий. Помню, в молодости, сотни лет назад, я точно знал, какой у Него, у Господа замысел относительно моей жизни. Но сейчас… не знаю. Наверно, надо внимательнее слушать. Кажется, мне нужно духовный слух лечить. Кто знает? <…> Оглядываясь назад, мы ясно видим верный путь, а пока идём по нему, блуждаем в потёмках своей души. <…> Я больше не могу занимать престол Святого Петра. Я не ощущаю присутствия Божьего, я не слышу Его голос. Я верю в Бога, я молюсь Богу… Молчать!.. Я больше не гожусь на эту роль».
Однако именно в последние месяцы понтификата, размышляя об отречении, Папа Бенедикт завершил свою трилогию, начатую энцикликами Deus est caritas («Бог есть любовь») и Spe salvi («Спасённые в надежде»). Энциклика Lumen fidei («Свет веры») вышла уже после отречения Бенедикта и была подписана папой Франциском (задержку вызвал процесс перевода для одновременной публикации на нескольких языках), но текст её практически полностью написан Папой Бенедиктом (Франциск добавил буквально пару абзацев), и это поистине «богословие на коленях», богословие, рождённое из молитвы.
«Вера рождается во встрече с живым Богом, зовущим нас и открывающим нам Свою любовь — любовь, предваряющую нас, на которую мы можем опираться, чтобы быть устойчивыми и созидать жизнь. Преображённые этой любовью, мы получаем новые очи, ощущаем, что в ней заключено великое обетование полноты, и устремляем взгляд в будущее. Вера, получаемая нами как сверхъестественный дар Бога, оказывается путеводным светом, сиянием, указывающим направление нашего странствия во времени. С одной стороны, он исходит от прошлого, это свет основополагающей памяти о жизни Иисуса: в ней проявилась Его безоговорочно верная любовь, способная победить смерть. Но вместе с тем, поскольку Христос воскрес и ведёт нас за порог смерти, вера – это свет, исходящий от будущего, открывающий перед нами широкие горизонты и выводящий нас из нашего изолированного «я» в полноту общения. В таком случае мы понимаем, что вера не обитает во мраке; что она – свет для нашей тьмы. <…>
Вера – безвозмездный дар Бога, требующий смирения и мужества довериться и положиться, чтобы видеть лучезарный путь встречи Бога с людьми, историю спасения. <…>
Вера в Сына Божия, ставшего человеком в Иисусе из Назарета, не отделяет нас от реальности, но позволяет нам понять её глубочайшее значение, открыть, насколько Бог любит этот мир и непрерывно направляет его к Себе; и это побуждает христианина брать на себя обязательства, ещё интенсивнее переживать свой земной путь. <…>
Вера преображает всю личность, поскольку личность открывается любви. Именно в пересечении веры и любви становится понятной форма познания, присущая вере, её сила убежденности, её способность освещать наши пути. Вера познаёт, поскольку связана с любовью, так как сама любовь несёт свет. Познание веры рождается именно тогда, когда мы получаем великую любовь Бога, преображающую нас изнутри и дарующую нам новые очи, чтобы видеть реальность. <…>
Любовь и истина неразделимы. Без любви истина оказывается холодной, безликой, угнетает реальную жизнь личности. Искомая истина, сообщающая смысл нашим шагам, освещает нас, если мы затронуты любовью. Любящий понимает, что любовь — опыт истины, что любовь открывает наши глаза, чтобы мы по-новому видели всю реальность, в единстве с любимой личностью. В этом смысле святой Григорий Великий написал «amor ipse notitia est», любовь сама есть познание, она приносит с собой новую логику. Речь идет о взаимообусловленном взгляде на мир, становящемся совместным познанием, ви́дением в ви́дении другого и общем ви́дении всего. <…>
Только так, посредством Воплощения, посредством сопричастности нашей человеческой природе познание, присущее любви, могло достичь совершенства. Свет любви зарождается, если наше сердце затронуто и, таким образом, мы принимаем внутреннее присутствие в нас любимого, позволяющее познать его тайну. <…> Своим Воплощением, пришествием к нам, Иисус прикоснулся к нам и прикасается к нам по сей день посредством таинств; тем самым, преображая наше сердце, Он позволил и позволяет нам узнавать Его и исповедовать Сыном Божиим. Благодаря вере мы можем прикоснуться к Нему и получить силу Его благодати. … Только если мы уподобимся Иисусу, наши глаза получат способность видеть Его. <…>
Свет веры, будучи соединен с истиной любви, не отчуждает нас от материального мира, потому что любовь всегда переживается телом и душой; свет веры — воплощённый свет, исходящий от светящейся жизни Иисуса. Свет веры освещает и материю, доверяет её порядку, знает, что в ней открывается всё более широкий путь гармонии и понимания. Поэтому научный взгляд извлекает пользу из веры: вера призывает учёного оставаться открытым реальности, во всё её неисчерпаемом богатстве. Вера пробуждает критический дух, так как не позволяет учёным довольствоваться формулами, а помогает понять, что природа всегда неизмеримо больше их. Приглашая к чудесам тайны творения, вера раздвигает горизонты разума, чтобы лучше освещать мир».