Автор: Очередная публикация из цикла Ольги Хруль «Церковь с человеческим лицом» посвящена Ядвиге Владиславовне Станюкович (1923-2016), специалисту по польской литературе и прихожанке кафедрального собора Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии в Москве. В годы Великой Отечественной войны Ядвига Владиславовна являлась переводчиком представительства польских партизан в Москве, затем – представительства Войска Польского. После войны – занималась филологией и работала в Институте Мировой литературы Академии наук СССР. Ей была присвоена учёная степень Кандидата филологических наук. Публикуем интервью с Ядвигой Владиславовной, подготовленное Василием Максимовым для газеты «Свет Евангелия» в 1999 году, дополненное записью более поздней беседы с Людмилой Ефимовой из архива Салезианских Сотрудников.
— Ядвига Владиславовна, кем были ваши родители, как они оказались в Москве?
— Я родилась в 1923 году здесь, неподалеку. Мой отец, Владислав Козловский, литовский поляк по происхождению, ветеран Японской и Первой мировой войн, приехал в Москву еще в 1901 г. Как и многие московские поляки, он работал на Белорусской железной дороге. Мама моя — простая русская женщина из российской глубинки. Она приняла католичество, и в марте 1912 г. они с папой обвенчались в этом храме, только что построенном. Кстати, мой отец принимал самое активное участие в его строительстве. Несмотря на то, что для мамы польский язык не был родным, я выросла в атмосфере настоящей польской католической семьи, где почиталась национальная культура и религиозные традиции. Я была третьим ребенком в семье – две моих старших сестры тоже были крещены и принимали Первое причастие в нашем храме. Зося и Валентина пели в церковном хоре.
Училась я в семилетней польской школе, которая поначалу находилась на территории храма, затем ее перевели в другое здание, там, где сейчас посольство Польши. В 1937 г. ее закрыли, а директора и многих учителей арестовали и затем расстреляли.
Обучение я закончила в обычной советской школе, ну а потом наступил 1941 г. Во время войны мне довелось какое-то время служить в штабе польской армии в Москве.
Потом я работала, защитила диссертацию в области польской филологии — этим я тоже обязана семье, храму и польской школе. С уходом на пенсию я вернулась туда, откуда началась моя жизнь – в этот храм.
За работу во время войны у меня есть медали: за оборону Москвы — я окопы строила, за победу над Германией — поскольку я работала на военном заводе. И я скажу, что такие вещи когда католиков шельмуют, наших российских поляков, с тяжёлыми судьбами… Здесь в каждой семье есть расстреляные, сосланные, порой целыми семьями. Я считаю, что это должно прекратиться. Русские поляки — это уже россияне, которые жизнь свою отдали России.
— Помните ли вы храм до его закрытия?
— Мне было немного лет, но в памяти осталось впечатление, что он всегда был очень величественным. Органная музыка, пение хора, витражи более темных и насыщенных тонов, чем сейчас, создавали какую-то особую, таинственную атмосферу. На богослужениях было всегда многолюдно – я где-то читала, что в те годы в Москве проживало более 30 тысяч поляков, многие из которых были железнодорожниками, как и мой отец, и старались селиться в окрестностях Белорусского вокзала, неподалеку отсюда. Мессы совершались на латыни, а все чтения, дополнительные богослужения и песнопения — по-польски. Храм был оформлен достаточно скромно. Был правда, высокий главный алтарь, большие скамейки, но пол был серый, бетонный. Из-за начавшейся Первой мировой войны не хватило средств на приобретение убранства, и храм так и остался до конца незавершенным.
— Некоторые пожилые прихожане утверждают, что в храме был орган, другие же говорят, что на богослужениях использовалась фисгармония. Как было в действительности?
— Я сама точно не помню, но несколько лет назад в запасниках Госфильмофонда мне удалось разыскать немой фильм 1925 года «Крест и маузер» — фильм совершенно отвратительный и безбожный, но многие сцены снимались в нашем храме, и там хорошо виден орган с трубами и колокольня, стоявшая во дворе.
— При храме была и колокольня?
— Была, слева от фасада, там, где сейчас вход в ораторий. По фильму видно, что она была деревянная, двухъярусная. На ней было два колокола, побольше и поменьше.
— Вы помните священников?
— Я принимала Первое Причастие в 1930-м г. из рук о. Михала Цакуля. Он был настоятелем в храме свв. апп. Петра и Павла и здесь. А вот других священников, к сожалению, уже не помню.
— Ядвига Владиславовна, когда закрыли храм? По этому поводу существуют разные мнения.
— С абсолютной точностью я не скажу, где-то в 1937 или 1938 году, но точно не в начале 30-х, как утверждают некоторые. После этого мы стали ходить в храм св. Людовика, как и все.
— А что вы чувствовали в «годы застоя», если случалось проходить мимо?
— Я всегда с ужасом и гневом смотрела на эти руины. Я ведь помнила, как все было, поэтому трудно было понять, как можно было так изуродовать прекрасное здание. И, кроме того, нигде в Москве я не видела такого захламленного двора.
— Но была хоть какая-то надежда?
— Честно говоря, до перестройки я уже и не надеялась, что что-либо может измениться.
— А что вы чувствуете сейчас? Ведь в возрождении храма немало и ваших трудов.
— Я испытываю огромную радость. Благодаря этому храму я считаю свою судьбу счастливой. Когда мы начали бороться за его возвращение, после первой Мессы на ступенях, я решила для себя, что заключительный этап своей жизни я посвящу храму, которому стольким обязана. И теперь, когда вхожу под его своды, я понимаю, какое это огромное счастье, которое редко выпадает на долю человека – видеть свою мечту осуществленной.
Храм сейчас выглядит даже наряднее, чем он был раньше. И в этом заслуга многих – строителей, прихожан, священников, сестер. И мы, старые прихожане, которых осталось уже не так много, от всей души благодарны всем тем, кто способствовал возрождению нашего любимого храма.
— После возвращения храма вы не только много делали для него, но и вступили в Салезианскую общину. Что вас подтолкнуло к этому?
— Я была тогда очень перегружена, когда мы воевали за храм. Я ещё работала в референтуре, поскольку на мне лежала переписка, организация дежурств, и я даже не с самого начала вступила, на начальных беседах не была. Я уже третьим или четвёртым циклом к ним попала, потому что меня укоряли мои коллеги по храму, что на костёл работаю много лет, а в Салезианскую общину не вступаю. И я решила, что преодолею эту загнанность, вступлю и буду по мере сил приобщаться, и делать что-то такое, что поможет Салезианскому движению. И, собственно говоря, когда мы собираемся и нас призывают к самосовершествованию, к более осознанному служению и т.д., мне всё время не хватает призыва к труду для храма. Чтобы не просто душой соединяться, а вписываться в какую-то общую деятельность. И поэтому я уцепилась за мысль, что наши дежурства, когда мы, отрываясь от всего другого, сидим и служим храму, это тоже Салезианская работа. Я хочу так трактовать.
Я, наверное, нетипичный случай, потому что всё-таки в костёле у меня много невидимых нагрузок, связанных с дежурствами, или время от времени отец Иосиф поручает мне писать письма. А потом я ещё в доме Польском. Часто отец Тадеуш Пикус приезжал и был дважды у нас в гостях и за чашкой кофе рассказывал о своих приключениях на посту епископа. Так что жизнь многообразна в нашем служении.
— Вы видите разницу между встречами салезианской семьи сейчас и вначале?
— Я пришла, когда встречи уже вёл отец Августин. Но, думаю, то, что нам дают системное изложение салезианских идей, это хорошо! У нас люди не одинаковые: и попроще, и менее образованные, и более – все разные. Одни приходят, как на сходку, любят чай попить, посидеть, прийти и уйти, другое их не касается. Даже из старой гвардии такие есть. Они мало вникают в идею, что надо салезианским духом овладеть и как-то себя огранить по этому принципу совершенствования. Cейчас всё чаще призывают задумываться и стараться улучшать себя изнутри – это прекрасно!
— А в чём состоит салезианский дух?
— Это сильный дух христианина. Ты либо истинный католик, либо это что-то наносное, поверхностное. Я думаю, это такая кристаллизация католицизма. Ведь есть и формальные католики.
— А как связать деятельность салезианской общины в Москве с тем, что было заложено святым Иоанном Боско, со служением молодёжи?
— Я тоже об этом говорила. И отец Августин. Что нужно больше привлекать наших людей там, где мы можем помочь, где есть молодёжь. Чтобы и им помочь стать хорошими людьми салезианского духа.
Раньше здесь был близко отец Казимир со своими детишками. Я, например, к празднику им торт пекла, пирог. Теперь они далеко переехали, но я у них уже на второй годовщине открытия была. Купила пять тортиков и от нашего костёла преподнесла им.
Меня включили в попечительский совет, и я произнесла перед ними речь. Это было 12 января. Я сказала, что традиционно буду, как Дед Мороз, приходить к ним с подарками. Там 40 с лишнем ребятишек, всех возрастов.
Ещё в конце года я пишу поздравления во все наши инстанции высочайшие: премьеру, мэру, в городскую думу… пишу такие рождественские приветствия от храма. Подготавливает отец Иосиф, и мы с пани Юлией их отвозим. Начинаю заготавливать эти поздравления, начиная уже с 10 декабря.
— О вашей деятельности знают другие салезианские сотрудники?
— А зачем знать? Я знаю, что это мой долг! Когда мы воевали за храм, я днями и ночами собирала по 600 подписей, писала письма от нашего прихода, умоляла, просила. Тогда у меня ещё больше было перегрузок. В конце концов, у меня целый архив накопился – я его завещаю храму, потом будете разбираться!
Материалы из архива газеты «Свет Евангелия» предоставлены Василием Максимовым
Материалы из архива Салезианских Сотрудников предоставлены Светланой Кан