Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
Анонимный автор XIII в.
Пер. с лат. по изд. Vita ab Auctore coaevo descripta ex variis codicibus MSS. Iuliana Virgo, Priorissa Montis-Cornelii apud Leodium, promotrix festi Corporis Christi (B.) // Acta Sanctorum, Aprilis, T. 1 – 443-474 pp.
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ЖИТИЕ СВ. ЮЛИАНЫ, ДЕВЫ, ПРИОРЕССЫ КОРНИЛЬОНСКОЙ ОБИТЕЛИ БЛИЗ ЛЬЕЖА, РАДЕТЕЛЬНИЦЫ О ПРАЗДНИКЕ ТЕЛА ХРИСТОВА
ПРЕДИСЛОВИЕ
Среди всех зримых явлений, благодаря коим человеческое естество легче склоняется к добру или ко злу, первенство, похоже, принадлежит примеру. Ибо как воск воспринимает оттиск печати, так и жизненный характер образуется под воздействием примера. Потому, возможно, и господствует так беззаконие в наше время, что умножились без числа те, кто представляет для подражания поступки превратные; и в смертельном равнодушии во многих охладела любовь (ср. Мф. 24:12), поскольку весьма мало обнаруживается тех, кто в своих деяниях обнаруживают достоподражаемую ревность. Прегрешения стали правилом, ибо многие им подвержены. Дивным образом бренная природа человеческая увлекается к подражанию тем, чьи поступки чаще наблюдает – доброе они творят или злое. По этой причине всегда стоит переписывать деяния святых мужей и жен; и так примеры тех, кто уже взят из мира, возникают в памяти переписчика, словно события настоящего времени. И как смертная природа человеческая по испорченности нравов всегда найдёт, куда пасть, то пускай же при чтении и слушании житий святых видит и куда продвигаться, коли стоит пока по благодати Божией; ну а если уж пала – куда подниматься. Но хотя деяния святых мужей и жен древних времён, привычные слуху верных, всегда должны были бы манить их к добродетели, знаю всё же, что примеры святых нашего времени более побуждают к подражанию, причём, чем новее, тем сильнее. Ибо ведь то, что недавно вдоволь являлось взору, то кажется удобнее усвоить нашему норову. Хотя из-за чрезвычайного оскудения совершенной любви кажется, что не стало святых на земле (ср. Вульг. Мих. 7:2), отнюдь не должно сомневаться, что и в наше время появятся (да уже и появляются) святые мужи, равно как и святые жены, коим могут подражать и женщины ́ и мужчины в том, как они в добродетелях упражнялись и преуспевали.
Но, возможно, кто-нибудь скажет: «Если в наше время таково оскудение святых мужей, то кто найдёт святую жену?» (ср. Прит. 31:10) Тогда я расскажу, если угодно, об одной деве, коей наш век процвёл, словно лилией; о деве, святой, как говорит апостол, телом и духом. Это Юлиана, которая недавно была восхи́щена из сего грешного мира; и достойна она того, чтобы вспомнить её в назидание верным. Она, позабыв о телесной хрупкости, которой многие современные люди прикрывают, словно щитом, свою вялость и теплохладность, да о самом поле своём, ревностно устремилась к совершенству и стяжала его. В устремлении этом ей помогало глубочайшее смирение, и при немощи ни на что не годной плоти своей, она стяжала высшее совершенство.
Итак, сию деву я с помощью пера как бы возвращу людям, понемножку описывая её жизнь, иноческую жизнь, упражнение и преуспеяние в добродетелях, душевные движения её и ниспосланные ей откровения, как бы собрав отдельные колоски с благословлённого обильными всходами поля; или сорвав несколько яблок с отягчённого плодами древа; или выбрав пару гроздей в урожайном винограднике. Причина этого немногословия в том, что спутники сей девы, неразлучные с нею во времена покоя и гонений, раньше неё покинули этот мир, как того и желали. Поэтому, насколько известно, не осталось никого из тех многих достойных упоминания людей, кто ближе прочих был знаком со Христовой служительницей. Впрочем, и сама дева не рассказывала кому ни попадя о тех дарах, коих была удостоена. Ибо настолько она усвоила себе с ранних лет смирение, что, как бы странно это ни звучало, она хранила бы постоянное молчание в запертом оплоте сердца, если бы только Святой Дух иногда не указывал ей, ослабив узды уст своих, сообщать что-нибудь. А о многом узнанном я умолчал, ибо для того, чтобы показать святость нашей девы будет достаточно, надеюсь, и части сведений, чем я удовлетворю и разборчивых читателей. То же, что записано, узнано и передано от уважаемых и достойных веры особ, из коих многие общались с нею при жизни. Некоторые, снискав особое расположение девы, в своё время много узнали о её жизни и добродетелях и рассказали об этом в ответ на наши расспросы без тени лукавства. Причём эти сведения сохранены стараниями одной весьма благочестивой особы. И чтобы ничего из кусков не пропало (Ин. 6:12), они были записаны по-французски и обработаны господином Иоанном Лозаннским, каноником церкви святого Мартина в Льеже, мужем дивной святости. Его житие и смерть, которая его уже постигла, очень стоило бы описать, если бы кто взялся за этот труд. Одно только может вызвать досаду: то, что столь достойный муж, когда ему зачитывали записи вышеупомянутой особы, ни единым словом не смог достойно описать святость, чистоту, милость и ревность о правде нашей девы, которую он сам знал лучше всех. Поэтому он упросил меня (кого при всём моём недостоинстве и ничтожестве числил среди своих друзей) заняться наконец, несмотря на мою грубость и неучёность, переводом этой работы с французского на латынь. И прежде всего он, равно как и другие особы (которые меня так же побуждали к писанию, и ослушаться коих мне представляется нечестивым) просили о рассказе простом, без прикрас.
И вот теперь я вынужден обнаружить своё неразумие, попробовав сделать то, что пытались выполнить наверняка более одарённые. Однако молю читателей, равно как и слушателей, если кто из них достаточно владеет красноречием, не почесть за пустую трату времени и не полениться, а приложить к этой книге силы своего дарования и придать достойному материалу достойное словесное выражение. Ибо хотя истина, высказанная в чистом и простом виде, достойна милостивого приёма, я всё же знаю, что дополнительные украшения сообщают истине больше привлекательности и благоволения. И не будет мне никакой обиды, если неизящная истина моего рассказа благодаря чьему-либо искусству приобретёт местами лучший вид или даже совершенно преобразится с помощью более красивой речи.
Итак, настоящее сочиненьице я разделил на две книжки. В первой описывается происхождение нашей девы, её взросление, преуспеяние в любви и добродетелях, возвышенные созерцания. Во второй показываются скитания и гонения, перенесённые ею за ревность о правде, и оскорбления, и скорби, которые она претерпела ради особого торжества Евхаристии, а также блаженное её преставление.
КНИГА I
ГЛАВА I. РОЖДЕНИЕ, БЛАГОЧЕСТИВОЕ ВОСПИТАНИЕ, СМИРЕННАЯ ИНОЧЕСКАЯ ЖИЗНЬ
[1] Жили в Льежской епархии, в селении Ретинн некий муж по имени Генрих, одарённый многими добродетелями, славный родом, богатый имением, и жена его Фресцендия. Много лет они прожили вместе совсем без потомства, а потому сами и через неких верных непрестанными молитвами и милостынями упрашивали Господа, дабы Тот, Кто всё может, изволил одарить их детьми, послушными Божиим заповедям. И вот, благостный и милосердный Бог, Который всегда слышит просьбы взывающих к Нему, особенно когда действенности молитвы пособляет благое деяние (в оригинале игра слов: orationis (молитвы)… operationis (деяния), – прим. пер.), не оставил без воздаяния прошений верных Своих и в ответ на молитвы и дела их изволил одарить их двумя чадами. Ибо родились у них две дочери, коих воспитывали они с великой заботой и попечением. Имя же старшей из них было Агнесса, а младшую назвали Юлианой.
[2] Однако в нежнейшем возрасте они лишились утехи любви родительской, ибо их отец с матерью завершили благую жизнь благим окончанием. Но друзья и близкие девочек, младшей из которых тогда было всего пять лет, по воле Божией позаботились о сохранении их невинности: они привели их в обитель Мон-Корнильон близ Льежа (которая тогда была новым начинанием) и обеспечили их принятие в число тамошних насельниц. Ибо близким показалось, что будет достойно пополнить скудость инокинь богатством девочек, тем самым и бедности первых вспомоществуя, и обеспечив вторым невинность и спасение. А сёстры-настоятельницы сказанной обители, от всего сердца проникнувшись состраданием к маленьким девочкам, поместили их недалеко от вышеупомянутой обители в Боври, где их окормлением и обучением занялась жившая там же духовная сестра по имени Сапиенция.
Итак, малышки склонились под иго Господне под руководством Сапиенции (игра слов: Sapientia по-латински – «мудрость» – прим. пер.), которая стала и кормилицей им, и наставницей. Ибо она и тела их питала как кормилица, и насыщала умы как наставница, обучая их закону жизни и подвига. Вдобавок поила Сапиенция питомиц своих водою спасительной мудрости, которую они сообразно летам и срокам впитывали жаждущим сердцем.
И возрастала старшая из сестёр в достохвальной простоте жизни, а также в святости тела и духа, но всё же младшая превзошла её в обеих сторонах человеческой святости, поскольку Христос, могущий всё что ни пожелает, собрал в ней больше сокровищ благодати и добродетели. Итак, отвлекшись от рассказа о жизни и повизании достохвальной Агнессы, которая, живя благочестиво и просто, поистине явила себя агницей (ибо не достойно чему-либо противоречить своему имени) обратим повествование к истории нашей маленькой Юлианы.
[3] Итак, Юлиана, находясь под руководством наставницы, не выказывала нетерпения к наставлениям, не избегала учения, не была, наконец, охоча до игр, столь, впрочем, милых и свойственных её возрасту; но превосходя нравами возраст свой, была лишена всякой детской вздорности и озорства. Ибо хоть телом она была отроковица, но духом – старица; и любила она пребывать в уединении, чрезвычайно простая и тихая, застенчивая до невероятия. И показалось её наставнице правильным обучить девочку грамоте, дабы могла она через чтение познать и полюбить Бога, ибо она видела в столь одарённом ребёнке стремление любить Его. И вот, сидя при стопах наставницы своей Юлиана обучалась ею грамоте и отвечала на её усилия ежедневными успехами в учёбе. И наделена она была хорошим умом, благодаря коему, проявляя чрезвычайную восприимчивость, через краткое время смогла не только читать псалтырь, но и выучила её наизусть, ибо дал ей Бог разум вместительный и крепкую память. И в эти же годы она, если что читала или слышала такое, от чего веяло красою добродетели, то, удерживая это в памяти, старалась исполнить на деле.
[4] И вот однажды, когда сёстры держали обычный пост, Юлиана вспомнила, что св. Николай по житию [будучи младенцем] в среду и пятницу никогда не сосал грудь, и решила поститься так же. Она наверняка исполнила бы своё намерение, если бы этим преждевременным попыткам не воспротивилась со всей строгостью её наставница. Ибо Юлиана приступила к посту благочестивому, но самовольно, и не смогла утаиться от наставницы. Та же, напустив на себя гневный вид, чтобы припугнуть девочку, вывела её за пределы Боври, толкнула в снег (ибо была зима) и сказала ей: «Поскольку ты взялась за недозволенный пост, то вот тебе покаяние – исполняй!» И оставив её в снегу, вернулась в обитель. Юлиана же, не издав ни звука ропота или нетерпения, как с детских лет привыкла в большинстве случаев поступать в ответ на любые неприятности, но приняла покаянную позу и выражение (вероятно, ниц с распростёртыми руками, – прим. пер.) и не двигалась с указанного ей места. Спустя некоторое время наставница вернулась за ней и велела тотчас идти в церковь и без промедления исповедать свой проступок. Та же, встав с холодного места, мгновенно послушалась приказа и смиренно исповедалась в том, что поступила самовольно и огорчила наставницу. Священник же, выслушав исповедь столь чистой души, приказал ей искупить свой самовольный пост тем, чтобы съесть одно яйцо. Придя от исповеди, она исполнила повеление.
Пост Юлианы не следует приписывать детскости или некоему легкомыслию; скорее, в нём можно усмотреть некий подступ к её будущим весьма продолжительным постам.
[5] Когда же она немного повзрослела, то, желая выстроить здание до небес, позаботилась о закладке для него надёжной основы – смирения. Итак, не желая есть хлеб свой в праздности (ср. Прит. 31:27), и более стремясь к тому, чтобы служить, нежели чтобы ей служили (ср. Мф. 20:28), она взыскала себе работы презренной и низкой, плоды коей могли бы пойти на общее благо, но при исполнении её соблюдалось бы смирение. Поэтому просила она у настоятельниц обители и обильными мольбами добилась, чтобы разрешили ей, когда коровы возвращаются с пастбища с полными выменами, самой доить их. И вот исполняла Юлиана эту работу особенно усердно, поскольку знала, что многие нуждаются в молоке, надоенном её руками. Ведь милостивая послушница полагала в благоговейном помышлении своём, что так она станет причастницей подвига тех, кто в общине ухаживает за многочисленными больными, нуждающимися в молоке. И многократно случалось так, что при дойке коровы крепко лягали её копытами, от чего она падала наземь, однако из любви к молчанию не только не плакала и не кричала, но и тихого жалобного звука не издавала при этом.
Между тем, сестра её Агнесса, придя как-то поглядеть на занятие сестры своей Юлианы, обнаружила, что та простёрта на земле, и горестно сказала ей: «Бедняжка Юлиана, что ты тут лежишь? Да ты ж, несчастная сестрёнка, ты ж в этом навозе и помрёшь!» А та, услышав голос своей сестры, больше опечалилось о том, что пролилось молоко, чем об ушибе своём. Залившись краской стыда, она смиренно заверила сестру, что и то, и это с ней случилось по её собственной небрежности.
Не станем же задерживаться на всём, что украшало многообещающее детство Юлианы, а поспешим к большим её летам и большим деяниям.
[6] Со вступлением девы в пору юности, начало явственнее обнаруживаться, что у неё на сердце, и, дабы не показалась тщетной в ней благодать Христова, дела, совершаемые ею, сами свидетельствовали о ней, и по её рвению можно было понять, какова она. Вот уж стоило поглядеть, как юная девушка устремлялась к тому, чего плоть одолеть ещё не в силах, а дух желает; и бралась не только за то, чего требовало послушание, но и за то, к чему побуждало попечение о благе или к чему склоняла любовь к ближним. Стоило, говорю, поглядеть на то, как она беспокоилась обо всех, пренебрегая собой, как совершенно послушна была всем сёстрам, а на себя саму обращала внимание не больше, чем на «сосуд разбитый» (Пс. 30:13). Всегда в ничто вменяя свои прежние достижения, она устремлялась к большему (ср. Флп. 3:13), дабы не щадя тела своего, служить всем; и тело своё девическое беспрерывно сокрушала постами и бдениями многими, молитвами частыми, а к тому ещё и трудами усердными. Когда же чувствовала, что из-за непомерного труда убывают силы, тогда стоило ей побыть немного в безмолвии, как – о чудо! – силы как будто восстанавливались и возвращались. Она не прекращала телесного подвига, трудясь внешне, но ещё более духом внутри, пока силы совсем не оставляли её, а тело, словно измождённый осёл, падало и отказывалось вставать. Когда ж она оказывалась свободна от трудов, то сразу обращалась к духовным занятиям и либо молилась, либо читала, либо предавалась размышлениям – а её способность к ним была удивительна. Хотя она была уже достаточно грамотна, чтобы понимать любые книги по-французски и по-латыни, с особым чувством она читала творения бл. Августина, и самого этого святого весьма любила. Однако, поскольку книги блаженнейшего Бернарда в высшей степени воодушевляли её и читала она их, и обдумывала с величайшим благоговением, то и самого святого почитала с особой любовью. Со всем вниманием изучала она его проповеди, а кроме того, те двенадцать речей последней части, которые он отводит толкованию «Песни песней», в коих оный блаженный явно превосходит человеческое знание, она выучила наизусть и крепко сохранила в памяти. Как же было не читать и не заучивать Юлиане с большей охотою свадебную песнь Христа и Церкви, Слова и души?! Естественно, что любовное песнопение она любила горячее, ведь язык любви не мог быть неведом и чужд той, что любила. А она с самых юных лет всю любовь свою отдавала Христу, дева – Деве и сыну Девы. И, конечно, поэтому блаженная сия дева, прежде чем нападками мира была обесславлена (foedata), ко Христу любовью была сочетанна (foederata), Коему посвящала себе тем полнее, чем становилась старше. Если же Юлиана когда разговаривала с сёстрами, то слово её, исходящее из полноты сердца (Мф. 12:34), было лишь о Боге. Если же что нужно было сделать по предписанию настоятельниц, то она всячески добивалась, чтобы то было поручаемо ей во имя Господне, дабы её послушание было проникнуто благоуханием столь великого и славного имени.
[7] И вот, воспитательница её Сапиенция, с усердной бдительностью и бдительным усердием взвешивая и обдумывая сию строгость нравов и преуспеяние в добродетелях, то и дело повергалась в немалое изумление и восторг, и безмерно радовалась о преуспеянии своей питомицы. И почему было не ликовать Сапиенции, когда видела она, что воспитанница её не кичится мудростью мира, которая есть безумие пред Богом (1 Кор. 3:19), и не прельщается плотской мудростью, которая есть смерть (ср. Рим. 8:6), но отмечена мкдростью небесной и даже божественной, что влечёт к себе исподволь. И не потому, что она будто бы своему наставничеству вменяла постоянное возрастание питомицы в добродетелях, потому что никто не насадил, никто их не поливал, но возрастил их Бог (ср. 1 Кор. 3:6). Поэтому понимала она, что Юлиана устремляется стяжанию вершин совершенства под наставничеством не воспитательницы, а помазания [Святого Духа]. И не смогла она удержаться, чтобы не поведать другим о выдающейся жизни и подвизании оной особы, дабы слушающие, познав мощь Того, Кто действует в ней, получили полезный урок. Когда же все в связи с этим выражали почтение и изумление, Юлиана не встречала это с надменностью, как это обычно бывает, но проявляла ещё больше кротости ко всем и смирения перед всеми.
[8] Итак, добрая молва о её подвизании начала понемножку возрастать, благоухание славы её расходилось повсюду, и тогда её стали посещать великие и смиренные особы. Но она по смирению своему мечтала лишь скрыться да спрятаться, а приходы посетителей сносила с трудом, считая себя не достойной ничьих посещений. Поэтому, если ей доводилось узнать о предстоящем прибытии какой-либо важной особы, то по величайшему смирению своему и застенчивости искала укрытия, пряталась, дабы не оскорбить никого отказом от беседы. Так, прежде всего, было в пору юности её, и так же всю свою жизнь она с великой досадой терпела посещения высокопоставленных особ. Да даже и в пожилые года она, будучи вынуждена во избежание возмущения поговорить с пришедшими к ней, исполняла это с такой застенчивостью и тяжестью сердечной, что сравнивала это с мукой чистилища.
А в юности, если важным особам удавалось перехватить её, не дав ускользнуть, то на их просьбу как-нибудь побеседовать о Боге она отвечала: «Я помощница стряпухи, прислужница сестёр – и вы хотите услышать от меня богословские разговоры? Да, признаюсь, я знаю, как коров доить, как кормить цыплят и кур, ну и всякую такую работёнку… так о чём меня ещё расспрашивать? Это вы премного и вдоволь знаете, что о Боге сказать, так что, пожалуйста, расскажите о Боге, а я вас внимательно послушаю, хотя для того требуется большее разумение». Так Юлиана отвечала важным особам в юности своей. Но с особами смиренными и малыми она вела собеседования касательно Бога и спасения души куда охотнее, и тогда становилось ясно, что в зрелости и совершенстве умственных способностей она никому не уступает.
ГЛАВА II. ЮЛИАНА ОПЛАКИВАЕТ ЧУЖИЕ ГРЕХИ, КАК СВОИ СОБСТВЕННЫЕ. ЕЁ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЛЮБОВЬ К ЛИТУРГИЧЕСКОЙ ЖЕРТВЕ И СВЯТОЙ ЕВХАРИСТИИ.
[9] И обрела она такое сокрушение духа о грехах всего человеческого рода, так что почитала все, пускай и великие, свои скорби и печали за мелочь, да и вовсе за ничто. Посему даже за малейшую жалобу он себя упрекала, словно бы имея перед своими глазами провинности всех грешников. Приведём один пример, чтобы прояснить сказанное.
Однажды пожаловала к ней некая высокопоставленная особа и принялась её упрашивать, чтобы поведала она что-нибудь хорошее, чему Бог её научил. Она же, мало видя в себе хорошего, в ответ со всем смирением исповедовала себя великой грешницей. А когда посетитель перечислил множество грехов (которые Бог от служительницы Своей всегда далеко отгонял), спросив, неужто она провинилась в них, Юлиана ответила: «Господин, очень может быть, что повинна я во всех грехах». Он же, ничуть не обратив внимания на то, из какого источника исходили таковые слова, с возмущением ушёл от неё, рассчитывая, как мне кажется, услышать что-нибудь возвышенное; думая, что истинное благочестие заключается в возвышенных речах. Сёстры же её застыдились и опечалились из-за этого и, запальчиво спросив, что она такого за собой знает, чтобы выносить себе такой приговор, получили от неё такой ответ: «Поскольку не имею я столь великой, как должно, скорби и сердечного мучения за грехи человеческого рода, коими он постоянно оскорбляет Бога, то вижу себя повинной во всех грехах». Вот подлинно дева совершенного благочестия! Верный пример иноческого совершенства! Но увы! как ничтожно мало осталось подражателей её добродетели, последователей её благочестия! Ведь доныне мало заметно тех, кто хотя бы раны собственных грехов достойно оплакивает, и уж куда меньше тех, кто мучится сожалением о прегрешениях других по образу Юлианы.
[10] А с тех пор, как Юлиану вместе с её воспитательницей определили жить в Боври, её, по монашескому обыкновению, водили, когда это было удобно, в церковь. И наделил Бог с нежного возраста служительницу свою Юлиану благословениями услады Своей, коснувшись её благоговением во время свершения мессы, а прежде всего и обильнее – во время Евхаристии. Сие дивное таинство она с детских лет воспринимала не по-детски. Ведь с самого начала она ощущала, что в миг освящения Даров Святой Дух исполняет её изнутри удивительно нежной усладой . И сердце её истаивало, как вода (ср. Пс. 21:15), и взывало ко Всевышнему, дабы Он изволил приблизить её ко вкушению более высокой услады. И изо дня в день её горячее желание вкусить долгожданного таинства становилась всё глубже, и настолько возросло её благочестивое рвение, что, погрузившись в молитву во время совершения Евхаристии, она с трудом отвлекалась от пламенной жажды своей. И ничто не могло бы доставить ей большей радости, чем позволение подольше в такие минуты провести в молитве и созерцании. Но её воспитательница и сёстры, если только не предстоял канонический час, упреждали её намерение и, указав Юлиане на юные лета, отвлекали её от молитвы и вынуждали оторваться от вкушения духовных радостей, что она переносила с досадой. А когда её спрашивали, чего бы она хотела поесть, она, скрывая обилие полученного духовного подкрепления, по своему обычаю шутливо говорила, что хотела бы поесть чего-нибудь повкуснее да получше. Подразумевала же она под этим духовную трапезу, от которой вкусила хоть и незадолго, но ничуть не насытилась. Ибо написано: «Ядущие меня еще будут алкать» (Сир. 24:23). Но сёстры её, истолковав это в смысле пищи телесной, во время трапезы ставили перед ней самое лучшее из еды, что могли добыть. Она же, презирая телесную пищу (впрочем, без слов, а на деле), показывала тем самым, что не такова та желанная ей пища, каковую она желала есть и каковую прикровенно именовала вкуснейшей и лучшей. Однако ради успокоения сестёр и вопреки своей неохоте, умеренно вкушая, съедала так мало от предложенного, что сёстры, видевшие это, уверенно заявляли, что человеческому существу по природе никак не прокормиться такой скудостью. Но дева Христова, возвращаясь к более злачным пажитям (ср. Пс. 22:2), получала такое обилие духовного подкрепления, что словно бы туком и елеем насыщалась и душа её (ср. Пс. 62:6), и тело.
[11] Поскольку же любовь Юлианы к животворящему таинству Тела и Крови Христовых, с каждым днём безмерно возрастала, то не мог дух её, побуждаемый из двух соделать одно (ср. Еф. 2:14), обрести покоя иначе, как либо присутствуя при совершении Мессы, либо в иное время, когда это было удобнее, предаваясь молитве; притом что первое отвечало её ревностному желанию, а последнее служило утешением. Присутствуя при свершении Таинства, она навыкла принимать столь великую усладу свыше, что с величайшим рвением жаждала ежедневно ходить к Мессе, но поскольку не в правилах сестёр было такое, она принудила себя приспособиться к их обычаям, чтобы никого из сестёр не возмущать, никого не восхищать. Ведь если бы в какой-нибудь день, несмотря на их обычай, она пыталась бы сходить на Мессу, все кто немощнее, сочтя, что ей дано какое-то особое преимущество перед ними или полномочие, могли бы возмутиться; а кто совершеннее, глядя на такую непривычную частоту, усмотрели бы в ней проявление ревностного усердия и могли бы восхититься. А она всю жизнь старалась избегать того и другого, то есть возмущения и досады сестёр своих, либо же их восхищения и похвалы; имея притом попечение, во-первых, о спокойствии сестёр, а во-вторых, о своём смирении.
Итак, она делала, что могла: и когда не позволялось ей слушать мессу, она в другое время, сколько получалось, предавалась молитве. Сапиенция, воспитательница её, внимательно понаблюдав за этим, пошла навстречу её благочестивому чувству и отчасти помогла её богомольным устремлениям, устроив в Боври молельню для неё. И вот, при всяком удобном случае, втайне улучив момент, Юлиана во время Мессы входила в молельню и, не имея возможности предстать Таинству алтаря телесно, по крайней мере, могла достойнее присутствовать при нём умом. Молитва её была тем ревностнее, чем сокровеннее, а телесное отсутствие она возмещала умственным присутствием. Однако благой и многомилостивый Господь воззрел милосердно на ревность служительницы Своей и на готовность сердца её, и в подобающее время излил на неё обильный поток благодати Своей.
[12] Когда же возлюбленные Его, те, кого Он избрал – не просто из тысяч, но из всех, которые суть на небесах и на земле, – принимали всесвятое Тело Христово, тогда исполняла её столь обильная роса умиления и такой благоуханный елей благоговения, что подобно воску на огне истаивала душа её (ср. Пс. 21:15) и изнемогал в ней дух её (ср. Пс. 141:3).
Юлиана, приняв во всей полноте дары благодати, увидела, как благ Господь (Пс. 33:9). Ибо в ястве священного Тела она обнаружила всяческие упоение и усладу. Ибо что народу израильскому, одарённому манной, представало как прообраз, то Юлиане, когда она вкусила хлеб живой, сошедший с небес (Ин. 6:51), тенью которого была манна, предстало в действительности, впрочем хлеб сей доставил много больше сладости и упоения сердцу Юлианы, духовному и кроткому, нежели некогда манна – устам народа, плотского и жестоковыйного.
По принятии же Тела Христова наша дева пожелала, по крайней мере, неделю, побыть в безмолвии, и в эти дни чрезвычайно тяжело переносила чьи-либо посещения, кроме как по великой и срочной необходимости да нужде. Не надо думать, что в это время она насыщалась тем, что вкушала за трапезой, поскольку она многократно говорила сёстрам, подающим пищу, в течение одного месяца не подавать себе совсем никакой плотской еды, а кроме того попросила, чтобы никто не подходил к ней, и чтобы оградили её от посещений посторонних людей. И ощутила она во вкушении оного священного хлеба такой источник сил, что безбоязненно продержалась столь долгое время, пользуясь теми силами, что оная Пища сообщала даже телу её (это легло было бы подтвердить, если бы не умерла та из сестёр-прислужниц, которая это сообщила).
Однако хотя Юлиане не давали оставаться в тишине и безмолвии так долго, как она желала, она всё-таки, несмотря на это, полностью сосредоточившись духом, внимала Тому Единственному, на Кого взирала и Кого любила, невеста – Жениху; и через единение духа чудесным, неизъяснимым образом пребывала с Ним в изобилии глубокой любви и совершенной ревности, и испытывая божественное преображение чувств, не могла думать и помышлять ни о чём, кроме Бога. И дабы поскорее стало ведомо, что Христос сообщил служительнице Своей особые дары благодати при вкушении Тела Своего и Крови, я не умолчу о том, что в течение многих лет до её кончины всякий раз, когда она принимала тело Христово (что по великой любви своей она желала великим желанием творить почаще), Христос открывал ей какую-нибудь новую тайну из числа своих небесных сокровений. Однако эти тайны она с таким (с позволения сказать) неблагоразумным смирением утаивала, что поистине вместе с пророком могла бы воскликнуть: «Тайна моя при мне, тайна моя при мне!» (Вульг. Ис. 24:16) Эти тайны она не только скрыла от посторонних, но даже и близким, и тем, кого любила, не открывала из них ничего, разве что крайне редко, когда в упоении духа совсем не могла хранить молчание. С юных лет она подвизалась в столь глубоком смирении, что если что-нибудь в при разглашении могло бы придать ей славы святости, то она покрывала то молчанием, дабы никто вследствие этого не подумал о ней выше, чем она сама. А она в душе ставила себя низко, в глубине сердца вменяя себя ни во что, и не желала, чтобы другие оценивали её иначе.
[13] Доколе Царь был за столом Своим, нард служанки Его издавал благовоние свое (ср. Песн. 1:11). Ибо ведь сколь прекрасное и сколь любезное сладостью благовоние смирения даровал Царь Христос Юлиане, возлежа за столом Своим, сиречь на груди Отца, можно явственно уразуметь по тому, что сей Высокий Господь, Который и смиренного видит, и гордого узнает издали (ср. Пс. 137:6), изволил по некоей необыкновенной милости открыть Свою волю служительнице Своей прежде всех смертных. Ибо для начинателей особого праздника Святейшего Таинства Своего Тела и Крови, который отныне по Его воле справляется на земле, Он постановил избрать не славных церковными должностями и могущественных земной властью в сем мире, но немощное мира избрал, чтобы посрамить всё сильное (ср. 1 Кор. 1:27). Чудесным образом предназначил для сей задачи смиренную Юлиану, указав ей знаки и открыв знамения свыше. Ведь хотя она непрестанно молилась пред лицом Божиим, чтобы сие дело, столь тяжкое и возвышенное, было возложено на кого-нибудь другого, кто своею властью мог бы быстро довести его до завершения, получила ответ, что подобает сие любой ценой начать ей самой, а затем ещё и радеть о том при посредстве смиренных особ (см. кн. II, п. 5, – прим. лат. изд.). Но каким именно образом это совершилось и обнаружилось, будет с Божией помощью пространнее поведано в другом месте. А заранее мы рассказали это (раз уж в предыдущих разделах упоминали о дивной любви Христовой девы к животворящему Таинству Тела и Крови Христовых) для того, чтобы читатель яснее понял, каким особым заданием Христос изволил прославить её по чрезвычайной любви Своей.
ГЛАВА III. ТЕЛЕСНЫЕ И ДУХОВНЫЕ ТРУДЫ, ПРЕДПРИНЯТЫЕ ЮЛИАНОЙ. ПОСТЫ И БДЕНИЯ.
[14] Но как она могла сохранить здоровье пред лицом таковых молитвенных подвигов (affectionum)? Уж коли, по изречению Премудрого, «много читать – утомительно для тела» (Еккл. 12:12), то каким образом, премного размышляя, подолгу и часто молясь, могла она не подорвать и не сокрушить здоровье, не истощить силы? А что если к непрерывным размышлениям и молитвам добавить телесные послушания? Ибо Юлиана по ревности духа, насколько могла, творила подвиг двойной – телесный и духовный, дивным образом показывая в одном лице Марфу и Марию. Ведь с юности своей, служа подобно Марфе (Лк. 10:40) и давая всякому просящему (Лк. 6:30), она подвергалась тяготам, а после послушаний и дел милосердия, внимая себе и посвящая себя единственно Богу, она не в меньшей степени являла себя Марией. Однако не достаточно ли даже одного из двух упомянутых подвизаний, чтобы изнурить и сломить девичье тело? Ведь силы у Юлианы были не каменные, а плоть – не из меди. Посему и неудивительно, что нежное здоровье, осаждённое нападениями с обеих сторон, быстро пало, снаружи притесняемое трудами, изнутри одолеваемое молитвами. Итак, Юлиана, будучи ещё в юных летах, впала в тяжкий телесный недуг, коим страдала до конца своих дней. И это дало повод принудить её оставить телесные труды. И если покажется, что приключилось это с Христовой девой по её чрезмерности, то такого рода чрезмерность поистине заслуживает почтения от благочестивых душ! А что если полноту добродетелей, кои достались ей по благодати, она постаралась приумножить тяготами хрупкого тела? И потомкам она оставила пример не чрезмерности, а ревности; и начав духовно, не завершила она по-плотски, но, пока изнемогала плоть (Пс. 72:26), дух укреплялся, и пока увядала деятельность, расцветала молитва (в оригинале игра ассонансами и аллитерациями: aruit actus, viruit affectus, – прим. пер.). Так окреп дух Юлианы в теле немощном и бессильном, что по праву она могла сказать вместе с Апостолом: «Когда я немощен, тогда силен» (2 Кор. 12:10).
Видишь, как немощь телесная прибавляет сил духу и питает жизненную мощь? Знай и то, что крепость плоти, напротив, вызывает немощь духа. Не следует ли изнемочь внутри и снаружи, чтобы тем самым, угасив плоть, окрепнуть духом? Ибо обладать совершенной крепостью и плоти, и духа слишком трудно, ведь они друг другу противятся (Гал. 5:17), и чаще всего, когда одно ослабевает, другое усиливается. Мы не к тому это сказали, чтобы любыми способами оправдать Юлианину чрезмерность, поскольку, когда нашла неё немощь, то не столько телесные подвиги её пришли в упадок, сколько, думаем, молитва и устремления любви. Но если ты захочешь её в этом упрекнуть, то в своём упрёке, пожалуй, уличишь Господа во грехе, к Коему она могла бы воззвать вместе с Пророком: «Ты влёк меня, Господи, – и я увлечена; Ты сильнее меня – и превозмог» (Иер. 20:7). А что если угодно было Богу совсем избавить её от внешних дел, чтобы таким образом, окончательно предав делам внутренним, крепче привязать к Себе? Возможно, Христос не желал, чтобы его служительница, обладавшая скромными силами, прерывала духовные подвиги из-за подвигов телесных, а желал, чтобы она целиком посвятила себя Ему. Кроме того, Бог есть дух (Ин. 4:24), и тех, кого желает сильнее привязать к себе, делает духовными. И так Он привлёк Юлиану к духовной жизни в пору всех её недугов и немощей, что не только дух её, но и сама плоть, казалось, некоторым образом жила духовно. Кто бы мог подумать, что она сможет соблюдать пост наравне с сёстрами, при теле слабосильном и почти ни на что не годном? Она же не только держала пост вместе с ними, но всегда намного превосходила всех в постах и бдениях.
[15] Уж умолчу о её постах, которые Юлиана с юности продлевала вопреки примеру сестёр, но, считаю, нельзя молчать о том, что перед своей кончиной она в течение тридцати лет и более постоянно держала непрерывный пост. Час трапезы у неё был вечером, однако вкушала она в этот час всегда настолько умеренно, что это было почти ничто; поэтому все, кто это знал, легко могли бы подумать, что храмина тела её по недостатку и скудости телесного пропитания скоро должна пасть, если бы только не знали столь же верно, что в ней обитает Святой Дух и поддерживает её тело вместе с душой невидимой мощью.
Ну а некоторые особы, хоть и будучи отчасти осведомлены о данной ей Господом благодати, чрезвычайно недоброжелательно высказывались о столь продолжительном и ничем не смягчаемом посте, когда ей случалось заходить к ним по причине близкого знакомства. Их немало раздражало также и то, что во время трапезы она, казалось, не ела, а только пробовала предложенную пищу. А когда эти особы при её посещениях часто просили её вкушать дважды в день, она отвечала, что не может. Однако поскольку они продолжали дерзко настаивать, она из долга любви наконец уступила и согласилась принимать пищу второй раз, чтобы они не подумали, будто она, из-за некоего упрямства отказывая просящим, противостоит их воле. Но несмотря на то, что она клала в рот предложенную пищу, прожёвывала и туда-сюда ворочала языком по гортани, но проглотить не могла ни кусочка. И так, хоть и с запозданием, особы, принуждавшие её к этому, поверили её словам о том, что она не может нарушать свой привычный пост. И, как мне думается, либо привычка у неё обратилась в естество, либо Святой Дух соизволил сделать так, что она не смогла выполнить эту просьбу, дабы никто не подумал, что она действует по собственному произволу, а не в согласии с обыкновенным законом природы.
Когда же упомянутые особы стали сетовать о скудости её единственной трапезы и решили, что если ей приготовить повкуснее, то она либо захочет, либо сможет съесть побольше, тогда подали ей при случае жареного цыплёнка, приправленного изысканнейшими пряностями. Она ж оторвала кусочек шкурки и съела, а прочего и не попробовала. Предложили ей и простые пряные закуски, чтобы она по крайней мере ими вынуждена была подкрепиться; она же, дабы успокоить и умилостивить предлагавших, прожёвывала их, но не сумев проглотить, тайком выплёвывала и прятала под лежавшим рядом платочком. Когда его убрали, то оказалось, что там было всё, что ей дали, только прожёванное.
А может рассказать, как она однажды, придя навестить знакомую, взяла с собой свою пищу? Ибо принесла она сколько-то горошин, которых, почитай, не хватило бы и на один покорм голубёнку – вот их ей по её просьбе отварили в воде и подали к трапезе; то-то было ей объедение праздничным пиршеством, то-то было роскошество!
Впрочем, подобное бывало у многих, а есть у меня кое-что (открытое и рассказанное достойными веры людьми), если не ошибаюсь, явно невероятное. Ибо способность есть то, что она ела, Юлиана вымолила у Бога. Ведь обнаружив, что не просто не испытывает желания есть, а насыщается одним воспоминанием о пище, она стала усиленно упрашивать Господа, чтобы ей мочь вкушать хоть понемножку, дабы не привлечь к себе всенародное внимание, когда начнут говорить, что она обходится без пищи телесной. Посему та толика, кою она принимала, предназначалась не столько для поддержания тела, сколько для некоей причастности к человеческому естеству, дабы, значит, можно было сказать, что пищу телесную она потребляет, пускай чрезвычайно убогую и скудную. Близким друзьям она даже сказывала, что обременительнее всего на свете для неё – это есть, пить и говорить; чем, как известно, бренность человеческая наипаче услаждается.
А до предела скудное, почти ничтожное питание сопровождалось таким же до предела скудным, почти ничтожным сном; который никому другому, кроме неё, не смог бы доставить нисколечко отдыха. В праздники же святых она проводила без сна или почти без сна целые ночи, поскольку исполняла при этом обычай молитвенного бдения. Ночные часы её были заполнены духовными упражнениями, святыми размышлениями, молитвой умственной (affectionibus) и устной (orationibus), созерцанием. Когда ж она порой собиралась наконец передохнуть и склоняла голову на подушку, то злой дух вытаскивал оную у неё из-под головы либо мелко тряс само ложе. А то и, осмелев, дерзал, словно бы пользуясь удобным случаем, подступить к ней самой, чтобы учинить какую-нибудь пакость, когда она ради передышки позволяла духу своему ослабить моление. Юлиана ж, легко пробудившись, вновь бралась за привычное оружие молитвы, коим отражала своего врага. Ибо то ещё надобно знать, что лукавый, ненавидя блаженные Юлианины упражнения, с её юности пытался её беспокоить видимым и чувственным образом, многократно и многими способами сурово преследуя её; пока, убедившись после тщетных попыток, что совершенно ничего не достигает, он не рассвирепел и не разжёг невидимо и мерзко ненависть и гонения против девы Христовой посредством прислужников своих. Об этих делах нам ещё предстоит сказать в другом месте, а между тем проследуем к другим событиям.
ГЛАВА IV. О ЕЁ ЧРЕЗВЫЧАЙНОМ БЛАГОГОВЕНИИ ПЕРЕД СВЯТЫМИ, БОГОРОДИЦЕЙ ДЕВОЙ, ХРИСТОМ ВОПЛОЩЁННЫМ И ПРЕСВЯТОЙ ТРОИЦЕЙ
[16] Юлиана со многим благоговением почитала святых Божиих как друзей Жениха своего и граждан небесного Иерусалима, поскольку и ей предстояло когда-нибудь приобщиться к их сонму. Во время их праздников она явственно по внутренней усладе предвкушала их блаженство, пускай находясь пока ещё «в царстве несходства» (in regione dissimilitudinis, св. Августин, «Исповедь», кн. VII, 10.16. По переводу проф. М. Е. Сергиенко «в этой стране, где всё от Тебя отпало», а соотв. примечание сообщает, что понятие восходит через Плотина к Платону и изначально описывало состояние пленения души материей, – прим. пер.). С ещё более возвышенным чувством и более глубоким почтением она любила Деву Марию как Матерь Божию, Родительницу Жениха, Возлюбленного своего единственного. А в Благовещенье она начинала, так сказать, молитвенный год, и дивным образом в течение его проходила стезёй устной и мысленной молитвы (devotis & affectionis passibus) по всем деяниям, какие Христос совершил во плоти, а Святая Церковь торжественно поминает. И в соответствии с образами праздников, каковы Рождество, Обрезание, Страсти и Воскресение Христовы, Вознесение и прочие святые дни в честь Пресвятой Богородицы и множества святых, которые Святая Церковь ежегодно празднует в определённые сроки, Юлиана переменялась и переживала каждый праздник неизреченным образом – не только для нас, не испытывающих то, что испытывала она, но и для неё самой, испытавшей, невыразимо.
И прежде всего при наступлении Благовещения она испытывала многую радость и утешение от тех слов, с коими Ангел обратился к Марии, и от скромного, но благоразумного ответа Девы. И как она чудесным образом чувствовала Христа в сознании и любви при созерцании Таинства Тела и Крови Его, так же достойно внимала она и Деве Марии, взирая в огне любви и свете разума на Воплощение Господне.
А о самом приветствии Святой Девы, которое весьма часто было у неё на устах, она обычно говорила своим наперсникам и друзьям, что Деве весьма угодно, когда к Её приветствию добавляют её согласный ответ, то есть «Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему». Посему особ, которым доверяла, она с чувством увещевала, чтобы как она эту молитву творит, так и они творили да других научали, и возвещали, что сие немало Святой Деве угодно. Она говорила, что этим прибавлением приветствие к Святой Деве доводится до завершения, поскольку таинство воплощения в совершенстве осуществляется тогда, когда Она ответствует, выражая своё согласие словами: «Се, Раба Господня и т.д.». Так кто же может усомниться, что столь же, нет, много более мило Святой Деве слышать, когда говорят «Се, Раба Господня», воскрешая её совершенную радость при Христовом воплощении, нежели просто напоминая ей о радости Ангельского приветствия?
Также несравненной внутренней усладой тешился её внутренний человек (2 Кор. 4:16), когда Юлиана поминала песнь Марии пред Елизаветой, то есть «Величит душа Моя Господа». Но об этом стоило бы представить её собственное свидетельство, поскольку она высказала его уже в летах, когда пользовалась уважением за крепость духа.
[17] Когда Юлиана одно время перед своей кончиной гостила в Сальзине, в аббатстве Цистерцианского ордена (В Бельгии близ Намюра, распущено в конце XVIII в. в пору революционных бурь – прим. пер.), то довелось ей как-то раз беседовать с досточтимой аббатисой той обители о сладости сей Песни. И когда та аббатиса начала настаивать, чтобы дева Божия хоть сколько-нибудь поделилась с нею той медовой сладостью, которую она испытывает от оного песнопения, тогда Юлиана внезапно, словно бы в упоении – только не вином, а Духом, ибо лишь Дух есть вино, опьяняющее столь прекрасно, – так вот, она на этот раз менее покоряя свои слова рассудку (что, однако, она имела обыкновение делать), поскольку Святой Дух отпустил узды уст её, разразилась сей речью: «Я, госпожа моя, мало что чувствую, но за всё золото, что можно сыскать в аббатстве, где мы ныне находимся, не согласилась бы я лишиться сознания того, что дано мне Девой Марией сознавать, и чувствования того, что дано мне чувствовать в Её Песни». Не удивительно, что аббатиса удивилась, услыхав такое. Впрочем, позже, обдумав в сердце своём то, что сказала как бы в исступлении духа, Христова служительница Юлиана пожалела о том, что явственно проговорилась. Посему на следующий день, когда ей показали запись её беседы с упомянутой аббатисой, она многими просила прощения, заклиная не судить её строго за то, что она неосторожно сказала.
А в честь девяти месяцев, что Дева носила в Своём лоне Совершителя всяческого спасения нашего, Сына Божия единородного, она достопамятную Песнь творила девять раз ежедневно. Особ себе близких и дорогих она увещевала вместе с прочими их молитвами столько же раз каждый день воспевать и эту. Ибо говорила, что ей кажется невозможным, чтобы кто-нибудь, находясь в состоянии благодати, не был бы услышан по заступничеству Преславной Девы в любых своих прошениях, относящегося к спасению души, если бы каждый день поминал Её радость, которую Она обрела тогда, когда в гласе ликования произнесла «Величит душа Моя» и проч., столько раз, сколько сия Дева носила Сына Божия в чреве Своём, столь блаженном (ср. Лк. 11:27). Юлиана, доподлинно зная о пользе, приносимой чтением этого правила, и горячо желая, чтобы все стяжали от него духовные блага, изо всех сил заклинала, чтобы оно распространялось повсюду, а преимущественно в обителях инокинь и бегинок.
[18] Не при нашем скудоумии и убожестве описывать, с какой благоговейной любовью Юлиана встречала великие ежегодные торжества, совершала праздники в честь Преславной Девы и других святых. А у кого, если уж молчать о прочем, достанет слов поведать, с каким веселием духа, с каким любовным рвением возносила она моления ко Христу – новорождённому Младенцу – в торжество Рождества Его? Кто мог бы достойно описать, не говоря уж о том, чтобы постигнуть, каким елеем благоговения утучнялись всесожжения размышлений и молитв её при созерцании того, как Христос рождается, как сосёт молоко, как изливает пречистую Кровь Свою при обрезании. При попытке изъяснить переживания, испытанные ею при каждом из вышеупомянутых и подобных им праздников, изнемог бы гений Оригена и Цицеронов поток красноречия иссох бы. Она была до предела проникнута любовью ко всем событиям, в которых Его единственное Величество участвовал во плоти; и чем чаще она с младых лет размышляла о них и поминала, тем они прочнее запечатлевались в её сердце.
Когда же Святая Церковь в соответствующую пору вспоминала какое-нибудь из них, Юлиана во всём сообразовывалась со временем. Посему в ту пору, когда в Церкви поётся о страстях Христовых, она проникалась таким состраданием, что едва могла держать себя в руках от скорби. И вот та, что присутствовала при божественных явлениях, оказывалась вся в слезах – да так, что увлажнялось то место в храме от проливаемых её очами потоков слёз, выжатых давилом Креста. И едва заслышав гимн «Vexilla regis prodeunt» («Близятся знамена царя, блистает таинство креста, при коем Творец плоти будет во плоти повешен на древе и т.д.», – гимн, написанный св. Венанцием Фортунатом в VI в.) и вмиг вспомнив страсти Христовы, она подчас издавала громкие крики, так что приходилось срочно выводить её из церкви. Ибо она изнемогала от сего памятования страстей и не могла сдерживаться, чтобы хоть немножко не облегчить душу таковыми криками, которые, однако, исходили не от подвластной духу воли, а внезапно вырывались из охваченного состраданием сердца. Говорят, она даже многократно высказывала желание претерпеть пред лицом всех живущих крестную смерть за Христа, дабы по хоть так немного отплатить за ту любовь, которую проявил Христос, умирая на кресте. Но поскольку во плоти она крестную смерть стяжать не могла, как того желала, то тем чаще в духе она, благодаря невероятному рвению любви, распиналась на том Кресте, на коем Христос пострадал. Казалось, что этом состоянии, когда в Духе ей что-нибудь бывало явлено и дано в ощущениях, тогда духу её, благодаря любви к страстям Христовым, позволялось исходить куда угодно; и было непонятно, как потом, после исхода, возвращаться к делам человеческим. Поскольку ведь с юности она в своих святых и частых размышлениях блаженным оком ума взирала на Царя Соломона в диадеме, которой его увенчивала Мать; взирала на Связанного, Бичеванного, Оплёванного, Поносимого, Пригвождённого. Взирала на оного Змея медного, что в пустынном Своём изгнании был вознесён на крестном древе, напоён миррой, пробит в бок копьём. Сии прообразы страдающего и умирающего Христа всегда присутствовали в сердце Юлианы.
И погляди, не вправе ли была она пропеть сии слова из Песни Песней: «Мирровый пучок — возлюбленный мой у меня, у грудей моих пребывает» (Песн. 1:12)? Поистине вправе, ибо из всех печалей и горестей Возлюбленного, прообразуемых миррой, она, словно бы из веточек благоуханной мирры, собрала себе пучок, а собрав, меж грудей своих возложила; поместив горечь сию спасительную, кою Спаситель наш соизволил претерпеть ради спасения мира, в сердцевине груди своей и накрепко внушив своей памяти образы страдающего и умирающего Христа. Памятование о них так исполняло её живое и нежное сердце, что часто она не могла слушать ничьих речей о страстях Христовых и сама о том говорить не могла без того, чтобы по великому состраданию не расчувствоваться до невероятной скорби сердечной.
Итак, по заверениям особ, полнее прочих знавших Юлиану, сии три истощали её телесные силы с юности её: одно – огромные тяготы телесного подвига, что она совершала в Боври; другое – постоянное памятование о страстях Христовых; и последнее – сильное чувство ревностной любви к своему Создателю.
[19] А в торжество Вознесения Господня Юлиана подчас была не в силах оставаться в помещении, но просила, чтобы её вывели или вынесли наружу, где она созерцала небо. Казалось, что она видит Христа в нашем человеческом облике, как Он некогда возносился пред взорами учеников, поднимаемый собственной чудесной силой, и погружался в небесную высь. Говорили, что сие блаженное зрелище дивно её утешало. Позже, когда в день упомянутого торжества она зашла навестить какую-то из дорогих ей особ, то была так исполнена и насыщена благодатью, что хрупкое тело было не в силах выдержать этой полноты, и та, к кому приходила Юлиана, крайне боялась, как бы посетительница её, расторгнув телесную скудель, не взорвалась изнутри. И особа та, что переживала сей страх, находясь рядом слышала, что голос Юлианы (как это ни удивительно) исходил прямо из груди, причём та не открывала рта. Однако же, чтобы хоть немного уловить, что за вдохновения та испытывает в себе, она попросила посетительницу дать волю голосу, затворённому в груди, ибо иначе, заверяла она, никто этих слов не услышит. А Юлиана воскликнула и сказала: «Удалился Господь мой. Тебе показалось, что я это говорила? Вознёсся Бог в ликовании (Вульг. Пс. 46:6)».
И так, словно бы завершая празднование Вознесения, она возвращалась к себе и была отягчена некоей печалью, как если бы её покинули в одиночестве и сиротстве. Но позже она вновь обретала великое утешение в Таинстве алтаря, да и в тех утешительных словах, что Он оставил Своим ученикам и в равной мере всем верным: «Се, Я с вами во все дни до скончания века» (Мф. 28:20).
[20] Одна особа почтенной жизни рассказывала, что однажды Юлиана по причине знакомства пожаловала к ней и принялась вместе с другой особой исполнять какой-то из дневных часов, а когда в гимне этого часа дошли до места «Praesta Pater per Filium, praesta per almum Spiritum» («Подай, Отче, чрез Сына, подай чрез Блаженного Духа…», – гимн Св. Троице, приписываемый св. Амвросию Медиоланскому, – прим. пер.), она, уставив очи в небеса, не могла больше ничего вымолвить, но изнемогла от видения Троицы и, восхищенная исступлением ума к возвышенным созерцаниям, была допущена к познанию неизреченных тайн града Божия, который веселят речные потоки (Пс. 45:5).
Сего она ещё часто достигала ради несравненной чистоты ума своего и святости тела. Находясь в состоянии своего блаженного исступления, она созерцала счастье и славу вышнего Иерусалима и внутри себя изрядно предвкушала и веселие блаженства, и ликование тех, кто пирует пред лицом Божиим и услаждается радостью. Обходя пристанища и обители их нерукотворного дома (кои суть обширны и различны сообразно разности заслуг), достигала она и Самого Всевышнего Божества – Кого любила душа её (ср. Песн. 3:2 – «Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя»). И вот созерцала она чистым оком сердца Троицу в Единице и Единицу в Троице; Троицу в особости Лиц, Единицу в простоте сущности, бытия, природы. Взирала и в воззрении своём дивилась, как оное Божество в Лицах не избывает различия, хотя в простоте Своей сущности, бытия, природы не приемлет разделения.
Видела она, каким образом Всевышнее Божество по воплощении Единородного Отцу целиком сходит на землю и, тем не менее, целиком остаётся на небесах.
Видела, каким образом блаженные духи, а с ними и души святых пребывают сами в себе, каким образом – в Боге, а каким образом Бог – в них.
Видела, каким образом Христос каждому во спасение приемлющему даёт в пищу Себя целиком, нераздельно и совершенно.
Сие и многое другое, относящееся к величию Божества и славе святых, она созерцала в блаженном своём исступлении и многое из этого постигла столь ясным и незамутнённым пониманием, что, казалось, будто ей, хоть отчасти, была уделена способность познавать чистую истину, каковой надлежит явиться лишь в ином мире (mera cognitionis futurae veritas). А обо всех составляющих католического вероучения она была с такой полнотой обучена Тем, Кто учит человека разумению (Пс. 93:10), что по этим вопросам ей не требовалось обращаться ни к учителям, ни к книгам. Ведь она, наставленная Помазанием (Св. Духом, – прим. пер.), получила такое нерушимое основание ортодоксальной веры, что при разговоре могла касаться любых тем, то есть, даже когда в её присутствии в разговор закидывались крючки каких-либо ересей, она не могла отклониться от прямоты веры. Не относилось к ней известное изречение Премудрости: «Исследователи величества будут подавлены славой» (Вульг. Прит. 25:27), ибо, полагаю, что не исхищала она полученных истин, но ворвались они к ней. Ведь она не рвалась исследовать тайны Величества, но была к ним исхищена и допущена по милости Сына Божия. Посему и была не подавлена (opprimebatur) славой, но запечатлена (imprimebatur) в ней, к которой была допущена, ведомая Христом, дабы возликовала и возвеселилась она в славе истинной.
Кроме того, когда из этого блаженного состояния она приходила в себя и оставалась полна некоего вышнего сияния, просвещавшего её разум, то силой чистого ума распознавала многие духовные явления не менее отчётливо и не менее ясно, чем мы распознаём зрением телесные предметы.
ГЛАВА V. ЮЛИАНА СООБЩАЕТ В ПРОРОЧЕСКОМ ВДОХНОВЕНИИ РАЗЛИЧНЫЕ СВЕДЕНИЯ, ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ДЕВЕ-ЗАТВОРНИЦЕ ЕВЕ
[21] Среди прочих благодатных даров, которые Юлиана получила из сокровищницы Жениха своего Христа, не последнее место занимала пророческая способность. Однако, пожалуй, было бы недурно вкратце рассказать о самом понятии пророчества. Согласно толкованию слово «пророчество» означает возвещение будущего и, согласно этому, исключительно будущего времени. Однако, как ясно показал св. Григорий в своих «Беседах на пророка Иезекииля» – а именно в первой беседе, – «времен пророчества три; именно: прошедшее, настоящее и будущее» (см. Беседы на пророка Иезекииля иже во святых отца нашего Григория Двоеслова, Кн. 1, Казань, 1863 г., стр. 5, – прим. пер.). Итак, поскольку для объяснения смысла «пророчества» могут подойти все трое времён, то правильно называть пророчеством не предсказание будущего, а обнаружение сокровенного. Поэтому пророчество будущего состоит в том, что возвещается событие, сокрытое исключительно в будущем времени. Пророчество прошедшего времени состоит в том, что свершившиеся события, которые не представали взору пророчествующего и даже никем не были рассказаны, становятся ему известны. Существует и пророчество настоящего времени, когда открываются тайны сердца (Пс. 43:22), ибо помышление и чувство утаивается в скрытном сердце так же, как какое-либо событие – в будущем времени. Пророчество настоящего времени осуществляется иначе, когда нечто скрывается не душой, но посредством пространства, однако обнаруживается духом, ибо душа пророчествующего оказывается там, где не присутствует тело. Всё это легко можно подтвердить примерами Священного Писания, но во избежание излишнего отхода от темы, мы эти доказательства опустим. Об этом же мы говорили для того, чтобы из последующих глав читателю стало ясно, что Юлиана просияла во всех видах пророчества. Ведь она в пророческом вдохновении предсказывала многое, прежде чем оно свершилось; также открывала многое уже свершившееся, но не виденное ею и никем ей не сообщённое; неоднократно возвещала о далеко происходящих событиях в тот миг, как они происходили; прознавала о состоянии многих особ; сверх того, явственно обнаруживала знание тайн сердец. Однако пора предложить рассказ о том немногом из множества, чего будет достаточно для ясного подтверждения вышесказанного.
И хотелось бы попросить читателей, чтобы они сами попробовали определять время пророчеств, ибо мы предполагаем не собирать их в отдельные главы в зависимости от вида пророчества, а попеременно обращаться к разным. Также следует знать, что каждая глава, содержащая рассказ о пророчестве, отнюдь не продолжает соседнюю, но часто одна с другой перемежаются в последовательности; а если бы мы захотели их связать, то, пожалуй, то, что нужно рассказать прежде всего, рассказали бы, наоборот, в самом конце. Итак, бегло обозрев, что должно поведать, грядем вперёд под водительством истины.
[22] Однажды пожаловала Божия служительница Юлиана к Еве, благочествой затворнице монастыря на Горе св. Марина в Льеже (романская базилика св. Мартина X в., перестроенная в XV в. в готическом стиле; место первого в истории празднования торжества Тела и Крови Христовых; доныне действующая, – прим. пер.), поскольку, связанные неразрывными узами сестринской любви, они были чрезвычайно взаимно близки. А вышесказанная Ева ещё в пору цветущей юности была по Христову вдохновению тронута любовью к затворничеству, но тем не менее по бренности человеческой страшилась высоты подвига. Узнав об этом, Юлиана могучим словом изгнала из её сердца пустой страх и успешно воодушевила её своими увещаниями на свершение подвига. И вот между ними завязалась обоюдная любовь во Христе, которая и в дальнейшем, возрастая, неустанно укрепляла отношения между ними. И Ева вошла в теснины затвора, дабы свою «Еву», то есть плоть свою, полнее подчинить духу и щедрее приумножить урожай духовных благ. Затворившись, как я сказал, она поставила условие, чтобы возлюбленная вдохновительница навещала её не менее одного раза в год.
Итак, пожаловала однажды Юлиана, как было выше сказано, к вышеупомянутой Затворнице, недавно вошедшей в затвор, и, когда там на террасе предавалась молитве (ибо в её обычае было часто молиться на всяком месте), тогда почувствовала духом, что после свершения мессы в церкви св. Мартина совершенно не осталось Тела Господня. Спустившись же по окончании молитвы с террасы, она с грустноватым лицом так молвит Затворнице: «Не сохранили, Затворница, Тела Господня после мессы в этой церкви». А в других церквах это было принято. И неизвестно, здесь так получилось из-за их обычая или по забывчивости. Но когда Христова дева Юлиана в другой раз навестила сказанную Затворницу и творила молитву, то познала духом, что в вышеупомянутой церкви Тело Господне хранится до и после Мессы. И выказывая внутреннюю радость душевную, она с прояснившимся ликом так молвит затворнице: «Поистине ныне богаче обычного, Затворница, ваша церковь, поскольку обогащена она Телом Христовым, кое в ней постоянно пребывает до и после Мессы». А затворница та, тщательно разведав, узнала, что дорогая ей Юлиана и первый раз, и другой совершенно верно сообщала о Теле Христовом не иначе как по пророческому вдохновению.
[23] Когда же в другой раз она пожаловала в ту же обитель, благочестивая Ева приняла её с исполненной благоговения радостью. Юлиана же, всегда думая о том, что Божие (ср. Мф. 16:23), либо предавалась молитве, либо усердно исполняла славословие Божие (литургию часов, – прим. пер.), или также вела с Затворницей беседы о предметах спасительных и духовных. И вот, как-то раз за разговором она спросила Затворницу, не желает ли она открыть ей тайны своего сердца. Та же, поражённая необычностью просьбы, по естественной человеческой застенчивости несколько смешалась. А Христова служительница Юлиана и молвит: «Затворница, неужто ты думаешь скрыть от меня тайны своего сердца? Я же знаю, – продолжила она, – все твои помышления так же хорошо, как если бы у меня на ладони, – она провела по ладони пальцем, – то, что ты думаешь, было начертано буквами и я видела бы их телесными очами». И в удостоверения своих столь удивительных слов, она поведала Еве многое из того, что было скрыто у той в сердце. Последняя ж, обратившись взором к себе самой, доподлинно удостоверилась в том, что Юлиана со всей очевидностью пророчествовала, ибо она вслух сообщала то, что Ева в самой себе помышляла. Так Затворница сама услышала от гостьи откровенный рассказ о том, о чём сама ей поначалу не решалась рассказать. Скажи-ка, читатель, могла исследовать глубины своего сердца та, что столь ясно изведывала тайны чужой души? И хотя написано, что лукаво сердце человеческое и непознаваемо (ср. Иер. 17:9), ясно видно, что она приняла не духа мира сего, а Духа от Бога (1 Кор. 2:12), который не только человеческие, но и Божии глубины проницает (ср. 1 Кор. 2:10).
[24] Юлиана многократно, когда ей говорили о приходе какой-нибудь особы, духом распознавала, каким пороком та страдает. Когда же чувствовала, что кто-нибудь из них отравлен грехом, то едва сохраняла душевное спокойствие в их присутствии. И поскольку Бог паче всех пороков гнушается гордости, из-за которой не пощадил даже печать подобия Своего (Люцифера, – прим. пер.), но так низверг его, что не обратится он уже и не восстанет. Также и Христова дева Юлиана, где бы ни обнаруживала таковой порок, несказанно содрогалась. Ибо её кроткий и смиренный дух чрезвычайно отвращался от духа надменного и напыщенного гордостью. Посему, когда она по откровению духа распознавала в каких-либо особах таковую смертоносную заразу, то, едва сдерживалась, чтобы не уйти; едва в силах была находиться рядом с таковыми, однако всячески стараясь избегать соблазнов (scandala), перемогала себя и наставляла их ко спасению, насколько, в своём понимании, могла им посодействовать в этом. Но, поскольку то, что она знала о них, открыто поведать не смела (опасаясь обнаружить, что ей явлено тайное; либо что ей не поверят; или же что не воспримут прямого укорения, если им внятно показать пороки, коими они страдают), то, по крайней мере хоть как-нибудь, в смягчённых выражениях, скрытых от рассудка, но явственно волнующих чувства, побуждала их очиститься от гнусного порока гордости. «Очиститесь, – говорила она им, – очиститесь от старой закваски», – разумея под закваской порок гордости и желая, чтобы слушатели это тоже уразумели, и, вняв увещанию, очистили от неё глубины сердца. А ведь действительно гордость – это закваска, от примеси которой целиком портится вся совокупность (massa) добродетелей. И разве не в небесах берёт начало эта старая закваска гордости? И притом, как свидетельствует Писание, «начало греха – гордость» (Еккл. 10:15). И наоборот, если при беседе с какими-нибудь прежде неизвестными ей особами Христова дева Юлиана обретала великое утешение и покой духу своему, то можно было не сомневаться, что Святой Дух избрал сердца их местом пребывания.
[25] Как-то одна из сестёр обители Мон-Корнильон захворала так тяжко, что совсем не могла принимать никакой пищи телесной. И вот, попросила она, чтобы дли ей Тела Господня. Сёстры ж весьма боялись, что она не сможет его принять, потому что она и самую малость чего-нибудь не могла проглотить; однако очень желая удовлетворить просьбу болящей, сделали всё возможное, чтобы доставить её напутствие. А Юлиана с другой сестрой была тогда в ином месте, далеко от болящей. Когда она услышала колокол, в который обычно бьют, когда несут болящим Тело Христово, немедля простёрлась на земле и излила молитву пред Господом. Молилась же она о том, чтобы сам Христос изволил придать такой крепости болящей, чтобы сестра та смогла принять Его во спасение. Господь сразу же внял прошению молитвенницы и к вящей полноте милости открыл ей, что она услышана. И когда она встала с молитвы, то сказала спутнице своей: «Сестра моя, воздайте благодарение нашему Спасителю, ибо сестра Озилия (так её звали) уже приняла Его в целости».
[26] Одно время Юлиана лежала в дормитории обители, охваченная чудотворной божественной любовью, так что о ней по праву можно бы в некоем духовном смысле сказать словами Песни песней: «Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви» (Песн. 5:8). Итак, она покоилась на постели, вовсе ничем иным не изнеможённая, кроме божественной любви, но сёстры сказанной обители думали, что она страдает от недуга телесного. Между тем наведалась к ним некая девушка, некогда осчастливленная знакомством с Юлианой, и стала расспрашивать о ней сестёр сказанной обители, которые ответили ей, что та уже три дня лежит в постели, тяжко хворая. А она молвит: «Идите и скажите ей, что я пришла». Они так и сделали, и по желанию больной препроводили девушку к ней. И когда они засвидетельствовали подобающим приветствием взаимную сестринскую любовь, дева Христова сказала девице: «Подойдите сюда – побеседуем о Боге. А прежде всего попросим Святую Троицу, да направит нам на сорадование небесные силы, дабы от их присутствия радость наша была полна» (Ин. 15:11 пер. еп. Кассиана). О как верно изречение Пророка, сказавшего: «Очи Господни на праведников, и уши Его – к воплю их» (Пс. 33:16)! Ибо, если по свидетельству того же Пророка, желание боящихся Его Он исполняет, вопль их слышит (Пс. 144:19), то сколь паче – любящих? Итак, внял Он молитве служительницы Своей – хотя и краткой, но благоговейной – и посетительница исполнилась свежести такого сладостного внутреннего утешения, столь обильно насытилась елеем благоговения, воспламенилась такой горячей ревностью духовной, что сама на счастье себе почувствовала, как по молитве девы к ним подступили оные силы небесные. А после небольшого промежутка времени сказала ей Юлиана: «Помолимся же ко Господу, милая моя, ибо узнаете вы, что в сей час один из друзей моих преселилась от мира сего». И помолились они. Излив же молитвы, та посетительница стала сама в себе размышлять, как смогла дева Христова узнать то, о чём говорила; и не стала дольше медлить с вопросом о том, каким образом ей удалось при телесном отсутствии узнать о преставлении какой-либо знакомицы, причём без постороннего сообщения. А Юлиана и молвит: «В тот самый час моё тело поразила особая боль, каковую я никогда не испытывала, кроме как при отшествии друзей моих из сей бренной жизни; ибо мне при этом бывает так больно, что едва хватает сил терпеть. И когда мне сообщают о кончине какой-либо из моих друзей и час их преставления, я вспоминаю, что то был тот самый час, когда я терпела ту особую, как я говорила, телесную муку».
Когда ж они взаимно укрепили друг друга беседой и превеликим утешением духовным, посетительница испросила позволения идти. А дева Христова, как бы в качестве благословения, преподнесла уходящей яблоко, которое та с радостью приняла и принесла с собою домой. И угодно было ей, не без Божия, думаю, изволения, испробовать, каково принесённое яблоко на вкус. А когда она вкусила его, то плод оказался сладчайшим на вкус и таял во рту. Удивившись же таковому вкусу, она подумала, что сладость сия происходит, скорее, из самой вкушающей, чем из яблока. Ведь незадолго до того она была преисполнена столь обильной сладости, что не могла поверить, будто плода древесного может быть таким же. Желая, однако, удостовериться в этом, она поделилась яблоком с домашними своими, с тем чтобы, если вдруг, попробовав, они обнаружат такую же сладость, то по справедливости можно было приписать её яблоку; без чего ж правильнее будет вменить её своим собственным ощущениям. И вот, попробовавшие такие ощутили в сем яблоке сладость и вкус, равных коим они по единодушному заверению никогда от плодов не вкушали. И девушка подумала (небезосновательно, по моему суждению), что такой сладкий вкус не был изначально в этом яблоке, когда оно созрело, а, вероятнее, совсем недавно появился в нём ради заслуг Юлианы – появился, так сказать, ради того, чтобы стало понятно, какое сладостное утешение изливал Христос во внутреннего человека избранной любимицы Своей, коль благодаря ей столь великая сладость запечатлелась ощутимым образом в яблоке.
[27] Христова дева Юлиана не только узнавала по особенной телесной боли, как было сказано, о кончине друзей своих, но подчас и дух кого-нибудь из умирающих, проходя через место её пребывания, настоятельно просил её молитв в своё заступничество.
Ещё как-то раз она узнала от Святого Духа о преставлении кого-то из своих знакомых. Ибо, когда она однажды духом проведала о кончине одной чрезвычайно дорогой ей женщины, то немедля, проливая обильные слёзы, принялась творить ночные заупокойные молебствие за душу её. А почившая явилась с позволения Божия сестре своей и поведала, что Христова дева Юлиана сотворила за неё молебствия, кои ей чудесным образом помогли. Женщина ж не замедлила навестить Христову деву и известила ту о кончине своей сестры. А Юлиана ей в ответ: «Хорошо известно мне об уходе той, по кому я читала молебствия, обливаясь слезами; и если бы я была доброй христианкой, они помогли бы ей». Тут женщина вспомнила слова явившейся ей покойной сестры, а именно о том, что молебствия девы ей весьма помогли.
[28] Однажды Юлиана пожаловала к выше нами упомянутой затворнице при церкви св. Мартина, которою была принята с выражением всяческого почтения. Когда та Затворница обнаружила, что её гостья весьма слаба и немощна, то уложила её в постель на террасе; а тогда был канун памятования посвящения церкви, но пришедшая о том не знала. Однако же, спустя краткое время, она почувствовала и узнала, что приближается великий праздник – не иначе как по откровению Святого Духа, Который на неё, слабую и немощную до бесчувствия, излил дары благодати Своей. И вот, она вмиг поднялась, со всяческой быстротой, точно в некоем упоении – не вином, но духом – спустилась по ступеням террасы, где только что лежала, и словно бы перепорхнув через окно затвора, поспешно вступила [в храм]. Ибо в порыве ревностного духа её влекла любовь тому месту, где, как она знала, свершалась служба в честь столь великого торжества.
Подбежав к ней, затворница сказала: «Не туда, госпожа моя! Но помогите мне получше украсить мой алтарь к предстоящей памяти посвящения нашего храма!» А та отвечала: «Охотно». Когда ж Затворница развернула свою веронику (Тканый образ Святого Лика, копия Плата Вероники, – прим. пер.), дева Христова воззрела на образ Спасителя и вдруг, охваченная чрезвычайной скорбью от воспоминания о страстях Христовых, рухнула наземь и лишилась чувств. А Затворница взяла её на руки и уложила на постель. И горячо желая развеять или облегчить её скорбь, сказала: «Успокойтесь, госпожа моя, ведь боль страстей Христовых уже миновала и прошла». А та ей: «Верно, – молвит, – прошла. Однако ж он её претерпел».
Спустя небольшой промежуток времени, заслышав из упомянутой церкви праздничный бой колокола, называемого Бенедиктой (Benedictam), она через ближайшее окно воззрела на небесный свод и пришла в такое дивное исступление духа, что на ней не сохранилось ни единого признака жизни. И можно было бы подумать, что она и на самом деле испустила дух, но лик её, незадолго до того болезненно-бледный, просиял лилейной белизной, а глаза, словно хрустальные, блистали лучистым светом. После затяжного и неподвижного созерцания небесного свода она закрыла их, отнюдь не пошевелив ни единым из членов своих. Затем затворница, что оказывала ей дружескую помощь, услышала, как та говорит с блаженнейшими апостолами Петром и Павлом. После чего Юлиана открыла глаза и, увидев подле себя затворницу, изумилась и молвила: «Идёмте». А затворница ей: «И куда, – молвит, – Госпожа моя, мы пойдём?» Та в ответ: «В Рим. К апостолам». Ибо, пробудившись от своего глубокого сна, она, подобно Петру, который некогда при преображении Спасителя хотел сделать три кущи, не знала, что сказать (Мк. 9:6). А не была ли она пьяна? Была, конечно, но духом; и потому говорила так, словно бы, пребывая в смертном теле, могла с лёгкостью отправиться к апостольским пределам, что была силах, отрешившись от тела, посетить их в духе.
[29] Упомянутая Затворница одно время недужила многими недугами и, среди прочих, страдала острой лихорадкой, которая так было усилилась, что все её близкие и знакомые отчаялись в её выздоровлении. Узнав об этом, Юлиана поспешила её проведать, а прибыв, вошла в моленную и молилась. Встав же с молитвы, поговорила с той затворницей и сказала ей: «От всех ваших недугов вы исцелитесь» – и та во всей полноте восстановила своё здоровье. И оказав таковую помощь внешнему человеку больной, она не менее чудесно поговорила с ней и о внутреннем, поведав о состоянии духа, в коем пребывала оная Затворница, а также о том состоянии, в какое она придёт позже. Из первинок сего урожая ничего не упало на землю, но всё в своё время произошло в соответствии с тем, как она в пророческом вдохновении предсказывала. Ибо Затворница обрела телесное здоровье и, по собственному свидетельству, пришла в то состояние духа, кое предрекала ей Юлиана.
[30] И открыла затем оная затворница дорогой своей Юлиане многие беспокойства, которые терзали душу её. А та ласково утешила её, провидя, что ей будет явлена божественная милость. «От всех этих беспокойств, – сказала она, – избавит вас Господь». Что и свершилось, ибо от всех от них она благодатью Божией избавилась по заслугам и молитвам Юлианы, о чём оная затворница и поныне охотно свидетельствует.
[31] Одну женщину из ордена (вероятно, терциарка той же конгрегации, к которой принадлежала св. Юлиана, а именно – премонстранток, – прим. пер.), к которой Христова дева питала немалую любовь, с неуместной частотой посещал дурной человек. Поскольку Юлиана знала духом того человека, то посещения эти были ей не по нраву, равно как и той женщине, поскольку она догадывалась о коварстве его сердца. Итак, женщина часто увещала того человека воздержаться от своих посещений, но он оказался глух к её увещаниям. Когда он однажды пришёл и, несмотря на просьбы, не желал уходить, женщина, воспылав святым рвением, позвала двух особ, которые понудили его удалиться, коря его за бесчестность и глупость. Он же не снеся своего неуспеха со спокойствием, возгорелся пламенем гнева и принялся благочестивую ту женщину чернить, и позорить, и клеветать на её доброе имя. И вот, изрыгая по дороге кощунственными устами змеиный яд своей лжи, он по Божией каре был поражён крепким приступом внезапной болезни. Разом лишившись сознания и памяти, он, словно бездыханный труп, был доставлен домой. Когда довели то до слуха упомянутой женщины, она безутешно загоревала из-за того, что стала если не виновницей, то причиной того, приключилось с несчастным; но более всего из-за своей неуверенности в том, что он был застигнут в спасительном состоянии.
Итак, с дружеским дерзновением она послала к Христовой деве Юлиане, от всего сердца прося её молить Божию милость, дабы возвращено было наказанному сознание, хотя бы настолько, чтобы он мог покаяться, а не то, должно знать, её сердцу никогда не придётся утешиться миром.
Услышав эти слова, дева Христова преисполнилась сердечной жалости и, сочувствуя возлюбленной подруге, в усиленной молитве воззвала к Господу и то, о чём просили её, вымолила. Ибо угодно было Господу по молитвам служительницы Своей возвратить уязвленному память и сознание, причём не просто в том виде, как прежде, но сознанием наделил его и истинным, и просветлённым, даровав ему перемену воли к лучшему. Приняв всё сие, он пришёл в сердечное сокрушение, принародно объявил, что во всём оболгал добрую женщину, обязуясь, если поправится, просить у неё прощения за грех клеветнический. И дабы совлечь с себя ветхого человека с делами его (ср. Еф. 4:22), он добился исповеди у Христова наместника, горячо желая обновиться духом ума своего (ср. Еф. 4:23). А в скором времени, после очищения и исцеления ума возвращено было ему и здоровье телесное, которое было потеряно ни по какой иной причине, кроме как из-за того, что здоровье ума было погублено. Целиком восстановив здоровье, он вознамерился вновь ходить к вышесказанной женщине и взяться за старое. Однако благочестивая женщина, предчувствуя будущие беды, хоть и понадеялась было, что человек тот изменится и откажется от старого, всё ж убоялась, как бы с ходом времени он не поддался прежним беспорядочным привычкам. И вот, она вновь послала к Христовой служительнице Юлиане, прося и заклиная умолить Господа, дабы Он оберечь человека того от зловолия и сохранить его в том благом состоянии, кое Он ему по Своей милости даровал.
Короче говоря, Юлиана воздела чистые руки в молитве к Господу и стяжала просимое: ибо Господь, ниспославший наказанному человеку здоровье и желание дел благих, для вящей его безопасности лишил его по большей части способности к злодеянию, а сверх того милостивый Господь отнял у него почти все помышления, отнюдь не помогавшие ему спастись.
[32] Как-то отправила Юлиана некоего клирика в дальнюю сторону с одним поручением – а всю землю так покрыл снег, что он не мог разглядеть ни пути, ни дороги, и потому, блуждая, зашёл в весьма опасные места. А пославшая его немедля узнала духом, что с ним, и повелела каким-то своим знакомым молиться за него Господу, дабы изволил Он избавить клирика от надвигающихся опасностей; также и сама излила молитву ко Господу. И внял Господь молениям взывающих к Нему, и благовременно избавил его от опасностей, в которые он угодил. Это дева Христова тоже вмиг узнала, ибо и об избавлении клирика возвестила, и воздала благодарение Избавителю его. Возвратившись же, клирик по порядку рассказал о дне и часе, когда он в угодил в вышесказанные опасности (конечно, именно тех, когда провещевала служительница Христова) и уверенно заявил, что иначе как по молитвенному заступничеству он, как ему кажется, не смог бы выбраться из таковых опасностей.
[33] Заболел как-то один из её особенно близких друзей тяжкой болезнью, так что все приходившие возвещали, что он на пороге смерти. Юлиана, узнав об этом, пришла навестить его по долгу взаимной любви. И когда, побыв немножко при болящем, засобиралась наконец уходить, сказала ему: «Я ухожу, но ни за что бы не ушла, если бы не знала, что вам будет лучше. Однако прошу вас, пока будете ещё столь слабы, что не сможете служить Мессу (а он был пресвитер), по крайней мере раз в неделю принимайте Тело Господне». А он, хоть и пребывал по немощи без сознания, уразумел сие наставление и со всяческим благоговением исполнил.
[34] Великого благочестия и славного имени Гедвига, затворница монастыря св. Ремакля близ Льежа бывало рассказывала, что сестра Юлиана немало ей предсказала в пророческом вдохновении. Когда мать и сестра этой затворницы были ещё живы, она предсказала, что сначала умрёт мать затворницы, потом за нею последует сестра, а сама затворница переживёт их – что без каких-либо уклонений подтвердилось исходом событий.
ГЛАВА VI. ОНА ПОМОГАЕТ ИСКУШАЕМЫМ И БОЛЬНЫМ, А ТАКЖЕ ОДЕРЖИМЫМ БЕСАМИ. РАЗОБЛАЧАЕТ ПОДДЕЛКУ РЕЛИКВИЙ
[35] Юлиана дивным образом сострадала своим ближним, теснимым натиском искушений либо подавленных тягостями сердечными и телесными. И по праву могла сказать вместе с Апостолом: «Кто изнемогает, а я бы не изнемогал? Кто соблазняется, а я бы не воспламенялся?» (2 Кор. 11:29, пер. Евг. Розенблюма). Посему, когда какая-нибудь особа, приходя к ней ради дружеского общения или с упованием на избавление, смиренно и без лицемерия подлинно открывала ей искушения и тягости своего сердца, она по благодати различения духов, полученной от Господа, узнавала причины оных, проникалась по чрезвычайной сострадательности духа глубочайшей мукой и предносила её Господу словно бы свою собственную. И не являлась она пред лице Господа с пустыми руками, но проливала, как воду, сердце своё пред Ним с духом смиренным и сокрушённым (Пс. 50:19), с дарами благоговейной молитвы и слезами обильными, и дабы скорее подвигнуть божественную благодать к милосердной помощи подавленным и несчастным, немилосердно подолгу бичевала нежное тело своё. И не успокаивался дух её, пока особы те не обретали от Господа избавление от искушений и тягостей своих или (если, например, полное избавление не пошло бы им на пользу), по крайней мере, облегчение. Мне дня не хватит, если я попытаюсь пересказать всё, что сообщал целый ряд людей о тех искушениях и тягостях, в которых им по её молитвенному заступничеству было даровано божественное утешение, но, пощадив разборчивость читателей, мы попробуем рассказать о немногом из множества.
[36] Духом одной бегинки овладело жуткое уныние (acedia), из-за которой она напрочь лишилась сил к занятию многими благими делами, кои она обычно творила, прониклась отвращением почти ко всему на свете и даже была сама себе в тягость. И вот, пришла она ко Христовой служительнице Юлиане и поведала ей о несчастье, коим тяжко был подавлен её дух. А дева Христова прониклась состраданием к страдающей и в муках духа и тела взмолилась ко Господу о её избавлении. И не тщетна была долгая молитва её, но обрела просимое, ибо Господь по её мольбам милосердно изгнал из души бегинки уныние. И Юлиана узнала об избавлении бегинки так же быстро, а то и быстрее – духом, нежели та успела узнать об этом по собственным ощущениям. Тогда повелела ей Юлиана прийти и усердно, с материнской любовью наставила её в истинном благочестии, словно бы духовную дочь, которую Господь ради молитв её изволил вызволить из внутренней западни.
Кроме того, та женщина страдала от страшной головной боли, вызываемой постоянным насморком (вероятно, гайморитом, – прим. пер.), и когда она пожаловалась Юлиане на таковую боль, дева Христова подарила ей как бы в качестве благословения шапочку, которую обычно носила на голове. И когда бегинка надела её на голову, то совершенно исцелилась и больше не испытывала прежних мучительных болей.
[37] Некая женщина из Ордена по причине смерти одного друга была охвачена такой сердечной печалью и скорбью, что в смятении чувств подумала, не сходит ли с ума; и никто не мог дать ей утешения в таковой скорби и горести. Наконец пришла она ко Христовой служительнице Юлиане и пожаловалась ей на поразившую её сердце рану, прося, если вдруг это возможно, сколько-нибудь утешить её силою данной ей благодати. А дева Христова ей молвила так: «Гоните, госпожа, эти чувства от души вашей, обратитесь всем сердцем вашим ко Господу, и Он избавит вас от всех тягостей, которыми вы мучаетесь». Говоря ей с весьма сострадательным чувством эти и подобные утешительные речи, она чудесным образом вернула ей едва уже целиком не утраченную устойчивость рассудка. И прежде чем уйти, та женщина обрела великое утешение и, почти совершенно избавившись от скорби, засвидетельствовала, что, по её мнению, едва ли возможно большее чудо, чем устранение в столь краткое время такой глубокой скорби и печали.
[38] Пришла как-то ко Христовой служительнице Юлиане одна бегинка, тело и душу которой безжалостно и непрерывно угнетал злой дух. Несчастная, по порядку рассказав, что искушения угнетают её и почти сломили, смиренно просила оказать ей помощь своими заступническими молитвами. И вот, дева Христова помолилась и вскоре получила от умилостивленного Бога ответ: ибо той бегинке при уходе показалось, что с плеч её свалился тяжеленный камень, и она тут же почувствовала, что свободна от тягот, мучительно угнетавших её.
[39] Поскольку же Юлиана во всякое время исторгала души из власти злого духа и старалась вернуть их Христу, то вызывала против себя острый гнев и зависть диавола. Ибо нечестивый чрезвычайно досадовал, скрежетал зубами своими и истаивал, видя (ср. Пс. 111:10), сколь многие душ, которые, как он думал, уже поглощены были бурями искушений и безнадёжно пали под бременем грехов, были силою её молитв исхищены словно бы из пасти преисподней. Со всей злобностью он ополчился на служительницу Христову и не давал ей покоя ни спящей, ни бодрствующей. Показывая ей бесовские наваждения, являлся даже и сам зримым образом, дабы, если удастся, заставить её отступиться от попыток вызволить души, пленённые им, или, по крайней мере, доставить ей как можно больше мучений. Но чем больше он нападал на неё, тем усерднее она старалась спасать души из его тенет; ибо знала, что тем милее Христу какое-либо из дел, чем откровеннее злой дух беснуется из-за него. Однако, всегда опасаясь его западни, она была настороже, дабы даже в мелочах не удалось ему вдруг запнуть её и поглумиться. И вот затупляла она зубы ненавистника щитом молитвы и, окружённая коей со всех сторон, бестрепетно переносила нападения преследователя своего. Однако Таинство алтаря было для неё особым и главным источником мужества, дававшим сила на противостояние ему со всеми неисчислимыми ухищрениями злобы его. А поскольку он многократно досаждал Юлиане зримым образом, то и сам, надо полагать, после изгнания был предан в её руки в видимом и осязаемом облике и получил воздаяние за приносимые ей мучения.
[40] Как-то раз некие сёстры из обители Мон-Корнильон услышали шум и грохот, производимый Юлианой при борьбе с бесом, которого, держа руками, она изо всех сил колотила, и топтала ногами, и насмешливо распекала: «Так-так! Того, кто хотел сравняться с Всевышним, топчет какая-то бабёнка!» И тот, кто пытался возвыситься над нею, был посрамлён и покрыт двойным позором – побоев и поношения. И уже сбежать битый хотел, да не мог, пока наконец не заговорил с Христовой служительницей так: «Отпусти меня и ступай к сёстрам своим, что, подслушивая у входа в твои покои, готовят западню тебе, чтобы обвинить тебя в том, что ты пытаешься скрыть». Услышав эти слова, она отпустила его и, подойдя ко входу в покои, встретила там нескольких сестёр, подслушивавших, как и сказал стремившийся убежать бес. Обнаружив их, она огорчилась, что им ведомы стали таковые события. Ведь в сказанной обители имелись два рода насельниц, которые пытливо наблюдали за невестой Христовой: одни – из зависти, другие – ради подражания, каковых и ныне, если не ошибаюсь, можно найти в любом девичьем обществе. Одни приветствовали ежедневное Юлианино преуспеяние, другие же, искажая всякий благой поступок, принижали её добродетели. Одни, прославляя Господа, действующего в Своей служительнице, восходили к пределам совершенства; другие, снедаемые мучительной завистью, странным образом нисходили. Юлиана же, словно цветущая лилия, насколько могла, старалась украсить оба рода насельниц святостью жизни, оказывая им посильные благодеяния.
[41] Была одна бегинка, у которой в течение двух с половиной лет глаз был поражён тяжёлым недугом: ибо вырос у неё на глазу мясистый шишак, похожий на орех, и он вызывал оторопь у всех наблюдавших его. Итак, мучилась она от двойной печали, а именно: от стыда и боли, причём тот и другая с течением времени усиливались. Наконец, здраво рассудив, она пришла ко Христовой служительнице Юлиане – один раз и другой, и, сетуя, рассказала ей, сколь великую и давнюю терпит муку от больного глаза. Та же, всегда готовая к состраданию, посочувствовала страдающей; перекрестила ей больной глаз и дала ей в благословение льняной лоскут, которым обычно вытирала слёзы с глаз своих. Та ушла, попрощавшись, и унесла с собою полученный лоскут. Назавтра, когда бегинка присутствовала на мессе и молилась, не без Божия, думается мне, изволения впала она в лёгкий сон и увидела: вот, некая почтенная особа, посланная от алтаря Христовой девой, подошла к ней, руками своими коснулась глаза, легко удалила и излечила мясистый нарост – и тут сон отступил от неё. Когда ж она положила ладонь на глаз, не почувствовала и следа от былой болячки и поняла, что обрела долгожданное выздоровление. И возрадовалась она радостью великой, и воздала благодарение Христу, Исцелителю своему. А сожительницы её и знакомые до крайности изумились, увидев столь неожиданное излечение её и рассмотрев глаз, исцелённый столь внезапно и совершенно. В ответ на вопросы она поведала, как всё происходило, а они воздали славу Богу, Который по заслугам любезной Ему Юлианы изволил явить столь радостное чудо. И, насколько я могу судить, Христос не по какой иной причине изволил уделить здоровье сказанной бегинке через подошедшую к ней особу, посланную к ней в видении Его служительницей, кроме как ради того, чтобы она явственно осознала, что обрела оздоровление глаза по заслугам и молитвам оной.
[42] Как Христова дева Юлиана духом своим различала благой дух в людях от дурного, так же по благодати, данной ей от Бога, она распознавала, какие реликвии подлинные, а какие поддельные. Вот и случилось так, что некоего великого светского князя и кого-то из друзей оной девы крепкая, но ложная надежда и убедительные речи подвигли к походу в Святую Землю. Ибо в дано было им в некоем видении слово, что, если они предпримут этот путь и сразятся против неверных язычников со всей мощью и мужеством, то обретут столп, к коему был привязан Спаситель мира, а также плети, коими Он был бичеван со множеством иных ценнейших реликвий. Вняв таковому обещанию, хоть и пустому, они почти что дали обет; и поверив ложному убеждению, едва могли переубедиться. Но благость Спасителя, которая пускай и могла бы одарить их в настоящей жизни иль в будущей, не пожелала, чтобы ради обманчивого обещания, коему не подобало верить, они отправлялись в дальний путь за столько морей и земель.
И вот показалось тому сотоварищу князя целесообразным попросить совета у Христовой служительницы Юлианы, ибо подумал, что не должно ему браться за столь великое предприятие, не уверившись в одобрении той, чьего знакомства был удостоен и о чьей святости частично осведомлён. Итак, он пришёл к ней (так было Богу угодно) и поведал о том, какое ему и князю было внушение. А она немедля переубедила его, сказав не верить этому внушению, и напрямую заявила, что это всё измыслил лукавый, и запретила она и в путь пускаться, и ложным видениям верить. Он же сразу предпочёл поверить деве, нежели упорно держаться за обольстительные обещания. Князь тоже не совсем им доверился, ибо отказался ехать туда лично, а направил за море своих посланников, дабы узнать, что там можно найти. Когда посланные возвратились, они возвестили князю, что столп чрезвычайно огромен и перевезти его так далеко по морю они не смогли бы, ну а плети, коими Спаситель мира был бичеван, они, дескать, доставили – что было бессовестнейшей ложью. Когда их доставили к деве Христовой, она почувствовала при них не больше благоговения и внутреннего утешения, чем при виде обычных плетей, каковыми они и выглядели. И так она (равно как и другая особа) достоверно узнала, что это обычные плети, и не подобает им воздавать никого уважения и почитания. Словом, когда дева Христова сообщила о том, что она узнала об этих плетях, князь усердно провёл дознание и отыскал людей, которые его вместе с другом девы своими измышлениями и обманчивыми убеждениями склоняли отправиться за море – они-то и дерзнули ввести его в заблуждение поддельными реликвиями.
Но пора бы уж и завершить эту книгу и ради краткой передышки попридержать бег рассказа.
КНИГА II
ПРЕДИСЛОВИЕ
Нам предстоит рассказать о скитаниях и гонениях, которые перенесла Юлиана за ревность о правде и любовь ко Христу незадолго до срока блаженного своего успения. Ибо она взвалила на себя крест свой и последовала за Христом (ср. Лк. 9:23), последовала, конечно, не до крестной смерти, но понесла крест страдания. Чем как не крестом было для неё преследование близкими людьми, многочисленные оскорбления, вынужденное бегство из обители, странствия в нищем изгнании по разным местам? Однако теперь, как бы переведя дыхание посреди дневного труда, мужественно приступим к упомянутым горестным событиям, хотя нам предстоит не перенести их, а донести [до слуха читателей] – наряду с прочими достопамятными случаями.
ГЛАВА I. ОСНОВАНИЕ ОБИТЕЛИ МОН-КОРНИЛЬОН. ЕЁ ПРИОРЕССА ЮЛИАНА ПРЕТЕРПЕВАЕТ ГОНЕНИЯ
[1] Для лучшего понимания того, что надлежит рассказать дальше, нам кажется уместным кратко и сжато поведать об основании и устроении обители Мон-Корнильон. Итак, надобно знать, что сказанная обитель, располагающаяся недалеко от Льежа, была учреждена льежскими гражданами с той особой целью, чтобы льежцы обоих полов, заразившиеся проказой, получали там жильё и пропитание за счёт обители. Туда на равных принимали мужчин и женщин, здоровых и невредимых, дабы здоровые особы обоих полов, облечённые различными подобающими обязанностями сообразно служили нуждам больных тоже обоих полов, ибо каждый из полов наделён своими полномочиями (habitus). И вот, мужчины, как здоровые, так и больные, зовутся там братьями, а женщины, как невредимые, так и недужные, – сёстрами. Сестёр возглавляет приоресса, которой они обязаны послушанием согласно уставу своего ордена. А над всеми братьями и сёстрами обители поставлен прелат, которому все подчиняются, как прелату. Также в сказанной обители наряду с приором живут несколько братьев-клириков и священников, совершающих богослужения. И поскольку сказанная обитель была заложена, как сказано выше, льежскими гражданами, то они обычно на время назначали из числа своих двоих или троих благоразумных мужей, которые занимались снабжениям обители земными благами.
Итак, в этой обители должность приорессы долгие годы деятельно исполняла досточтимая Сапиенция, пока, разрешившись от плоти, не обрела от Господа своё воздаяние за труды свои. Это её воспитанницей была Юлиана, посвятившая от начала Верховному Царю своё детство и невинность, и под её руководством, невзирая на препятствия, возраст и пол, устремилась к совершенству, коего с помощью Христовой впоследствии и достигла.
[2] После кончины ж упомянутой Сапиенции многих мудрых (sapientes) в той обители унесла смерть, а число младших братьев и сестёр умножилось. А те, в чьих обязанностях было назначить для обители приорессу, знали, что младшие сёстры весьма желали бы себе в начальницы приорессу благую, а потому постарались выбрать им такую, благодаря примеру и наставлению которой, они могли бы развиваться к лучшему. И поскольку Христова дева Юлиана превосходила всех сестёр обители дивным подвижническим житием и дарами святости, то подумалось им, что никто достойнее её не сможет начальствовать (praeesse), ведь она с ранних лет, наставляемая Святым Духом, выучилась и подчиняться (subesse), и жить в сообществе (coesse). Итак, все голоса сестёр были поданы за неё, и была она поставлена, не без промысла Божия, в вышеупомянутой обители приорессой. Ибо не желал Христос, чтобы свеча, пламенеющая и светящая далее оставалась скрыта под сосудом, но была поставлена на подсвечнике, чтобы светить всем сущим в доме Божием (ср. Мф. 5:15). Юлиана же, хоть и много более желая таиться да подчиняться, нежели начальствовать, устрашилась, однако, впасть в грех непослушания и исключительно ради Бога и добродетели послушания приняла возложенное на неё служение.
Но кто в силах достойно рассказать, как дева Христова в сем служении начальствовала (praefuerit), а вернее, благодетельствовала (profuerit)? Ибо начальствовала она на благо, начальствовала в смирении, начальствовала с заботой, являя из себя пример всякого доброго дела, не ища своего, Христова. Приоресса выговорила заботу и труд, а не господство и почести. Что бы ни было свято, что бы ни было любезно, что бы ни было с доброй славой – о том говорила и увещевала (ср. Флп. 4:8, пер. Евг. Розенблюма). Изо всех сил она любовь ко Христу, где та была, старалась укрепить; а где её не было, там спасительными наставлениями пыталась её пробудить. Вверенное для пастьбы стадо иноческое она направляла ко всякому роду добродетели, взирая на то, что каждой из сестёр на пойдёт пользу в зависимости от способностей и разумения; и те из сестёр, что имели добрую волю, радостно внимали наставлениям и учению её, охотно подчиняясь наставлениям любящей приорессе, и верили словам её, и придерживались советов её, и не забывали трудов. Ведь, укрепляемая Христом, трудилась служительница Его над их спасением, поощряя с ревностнейшей любовью всегда продвигаться к большим достижениям. Не госпожой держалась она, но служанкой, но матерью, но кормилицей. И как могла бы не привлечь её любовь благонамеренных сестёр? Ведь стекавшимся к ней со своими мучениями и нуждами сестёр она по-матерински утешала и помогала им, словно бы питая сосцами, полными росой небесной. Ибо вложил Отец всякого утешения (ср. 2 Кор. 1:3) в её Юлианы слова духовного утешения, дабы могла она тех, кто был в печали или мучении, по данной ей благодати утешать. Малодушных она ободряла, преуспевающих одобряла, с совершенными сорадовалась. Всем делам Божиим всячески следовала, желая и изо всех сил стремясь представить дев тех Христу чистыми. И дабы вверенных ей овец преподнести Христу святыми плотью и духом, всячески старалась сохранить х невинность, будучи и сама совершенно невинна.
Была ли Юлиана невинна? Её духовник, в совершенстве знавший её совесть, отважно и правдиво заявляет, что она не совершала ни единого смертного греха. Была ли она невинна и, подобно агнице, незапятнанна? Никогда не дано было ей ощутить и тени волнения плоти, возбуждаемой похотью. Ведь, когда к ней прибегали какие-нибудь особы за помощью от крепких плотских искушений, мучавших их, она в душе немало сему дивилась, поскольку сама никогда в своей жизни подобного не испытывала. Также и некоторым из знакомых она засвидетельствовала, что плотское желание могло бы искусить её не более, чем желание поесть мертвечины. О девственность досточтимая, о чистота достодивная! И хотя редко какая птица, живя на земле, не утратит невинности плоти или, по крайней мере, духа; не лишится смирения или святости, однако Юлиана по особой благодати навсегда удержала невинность плоти и духа, да и добродетель смирения неукоснительно соблюла, достойная ради того услышать от Жениха своего Христа: «О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!» (Песн. 1:14) Не зря именуется она прекрасной та, что, не лишилась святости, утратив смирение, но, сохранив, достигла. Заслуживает дева наша дважды услышать от Жениха, что прекрасна, ибо дано ей дано прославиться обеими дарами красоты – плоти и духа. Итак, эта невеста Агнца и агница Жениха пасла овец Господних, то есть благонамеренных сестёр обители Мон-Корнильон, направляя их к вечнозелёным пастбищам; и в под опекой таковой земледелицы новые насаждения, посаженные на ниве Господней, возрастали и умножались в добродетелях.
[3] И что ты думаешь? Не нашла дева Христова над чем потрудиться на ниве Господа Бога своего? Да предостаточно! Хотя на ней изрядно поработала предыдущая приоресса, однако целиком её не возделала. Ибо же обнаружила новая приоресса на ниве Господней, к великому своему огорчению, бесплодные дерева – я говорю о сестрах, деревах, не приносящих плода, разве что жёлуди да стручки в корм свиньям. Обнаружила она, значит, несколько сестёр, что были враждебно настроены, непослушны, всем существом своим противились порядку и – что было особенно неприятно поборнице чистоты – устраивали пагубнейшие посиделки с мужчинами. Притом они были таковы, что всё губили и разрушали на своём пути, по образу лисенят в винограднике Господа Саваофа (ср. Песн. 2:15). Итак, Юлиана подступила к ним сначала в духе кротости, убеждая их удерживаться от встреч с мужчинами. Когда они оказались глухи к её увещаниям (ибо не по душе им было оставлять излюбленную привычку), сочла она целесообразным прибегнуть к лекарству более сильному. Воспылав ревностью Финееса (см. Чис. 25:7-8), она стала строже порицать их пороки; искоренять побеги грехов, а не лелеять; примешивая, однако, время от времени ласковое слово к суровым попрёкам. В стремлении защитить о них она получила такие заботы и хлопоты, что по большей части не могла обрести покоя ни ночью, ни днём, ибо невероятно беспокоилась, как бы вверенные ей сёстры не подвергли опасности душ своих из-за усвоенных привычек. Многократно бывало, она думала, что они мирно почивают, и сама собиралась дать краткий отдых утомлённым членам, как будил её вдруг злой дух, донося, что сёстры те не спят, а убежали. (Впрочем, не стоило верить его доносам, ибо он завидовал их спасению и страстно жаждал крови.) И дева Христова, поспешно поднявшись, чтобы проверить спят ли они, порой обнаруживала, что двери отперты, а они ушли. Подчас ведь этот лукавый, будя Юлиану, на тех сестёр клеветал (потому как он дух лживый), а порой ухитрялся сказать правду. А порой, когда она, разбуженная, вставала, услыхав, что сёстры сбежали, то обнаруживала, что они мирно почивают.
[4] Непрестанно так и эдак стараясь преградить своим овцам пути ко греху, дева Христова на собственном опыте изведала то, о чём глаголет Писание: «Все, желающие жить благочестиво во Христе.., будут гонимы» (2 Тим. 3:12). Ибо они – уже не овцы, но волчицы лютейшие, – презирая все роды духовных лекарств, куда более жаждали лелеять недуг порока, нежели изгонять, и, впав в безумие духа, отвергли помощь и усилия заботницы. Причём не только они, но и те, от встреч и посиделок с коими она пыталась их отвлечь, возненавидели её беззаконной ненавистью и не могли ей даже слова мирного сказать, а скрежетали на неё зубами и преследовали злословием, сплетнями, враждебностью и чем только могли. По нечестию своему воздали они служительнице Христовой за добро злом, за любовь её – ненавистью (ср. Пс. 108:5); говорили против неё языком лживым (ср. Вулг. Пс. 108:3), и речами ненависти увили ту, которую достойнее было бы увить розами и лилиями долин. Сверх того, в подкрепление своих негодных слов они долгое время старались изыскать и застичь служительницу Христову за чем-нибудь беззаконным, дабы смочь порицать её в этом прилюдно. Изнемогли изыскатели в изыскании (Вульг. Пс. 63:7)! Ибо Юлиана, которую Христос-мастер отшлифовал до совершенства, вела себя во всём так благочестиво и благоразумно, что ничего в ней нельзя было найти, что заслуживало бы внимания злонамеренных изыскателей. Однако не обратились сердцем (ср. Пс. 84:9, пер. П. Юнгерова) они из-за этого (ибо гневом и яростью было ослеплено безрассудное сердце их), но ядовитыми речами всех кого могли настраивали в обители против девы Христовой; и нашли людей, склонных более ко злу, чем к добру, которые поверили им, и до крайности возросла ненависть их. Ибо ведь удалось им взбудоражить ту обитель и всяческими нападками и яростью изгнать помазание Духа, коим была исполнена дева Христова, но даже среди бедствий и поношений, переносимых ею от них, устояла она в своей кротости. Ибо же с ненавидящими мир она была мирна (Пс. 119:6), по примеру Иова перенося всё с полным терпением. И не отплачивала она преследователям тем же, но в удобное время с ревностной любовью преследовала пороки, а не сами личности творящих зло.
А в те дни обитель возглавлял приор почтенной жизни, по имени Годфрид, который с Божией помощью много утешал служительницу Христову в горестях её.
[5] При жизни этого приора Бог открыл служительнице Своей многое, что случится после его кончины. И упомянутая нами выше Затворница Свято-Мартиновой обители, бывало, рассказывала, что Юлиана, когда тот приор был ещё жив, однажды пришла к ней и сказала: «Злые духи, Затворница, что зримым образом нападали на меня, ныне отступили от меня; но злые духи, что незримо царствуют в сердцах мужей и жен, крепче прежнего восстают против меня и злее ярятся». «Ярятся они также, – говорит она, – против Церкви Христовой и тех, кто хотел бы её возвеличить; но для начала подступили ко мне». А напоследок она говорила о празднике Св. Тайн, который Господь изволил через нею открыть миру, из-за которого предстоит претерпеть много зол – прежде всего и преимущественно деве Христовой, но и многим верным, кто с самого начала попытается радеть о нём. После того прибавила ещё несколько слов, сказав Затворнице: «Господин Годфрид, достохвальный приор наш, в течение года покинет сей мир. А в обители нашей есть один брат, который заступит место приора, и при его руководстве злые духи так взъярятся на меня, что придётся мне бежать от лица чинимых ими мучений. Есть в этой обители и другой брат, юный и невинный, который поможет мне перенести тяготы бедствий. Однако всё же мне подобает бежать». И с выступившими на глазах слезами она продолжила: «В то время, о Затворница, вы мне будете необходимы: ведь вы окажете гостеприимство изгнаннице?» Затворница тут же ей отвечала: «Знайте, что я со всяческой охотой окажу вам утешение и всякое благо, какое я только могу оказать». Ни в чём, из того, что дева Христова предсказывала, не попала она пальцем в небо, но всё в своё время сбылось. Ибо надлежало сбыться всему, что Бог открыл ей, особенно же тем сокровенным тайнам премудрости и благоволения Своего, что помимо прочих случаев, Он открывал ей в час свершения Таинства алтаря. И о самом возвышенном из сих откровений, из коего всего явственнее можно познать дары нашей девы, мы намереваемся рассказать, отложив до времени её скитания, которых мы немного выше коснулись и к которым в подобающее время вернёмся.
ГЛАВА II. ПЕРВАЯ ПОПЫТКА УСТАНОВИТЬ ПРАЗДНИК СВЯТЫХ ТАЙН ТЕЛА И КРОВИ ХРИСТОВЫХ
[6] Во времена своей юности, как-то раз, когда Христова дева Юлиана предавалась молитве, явилось ей великое и дивное знамение. Явилась, значит, ей луна – полная, но с какой-то щербиной на шарообразном теле своём. И Юлиана долгое время взирала на неё, и много дивилась, не зная, что бы она могла возвещать. Однако это не особо и восхищало её, поскольку сказанное знамение представало ей всякий раз, когда она пребывала в молитве; и всеми силами она пыталась развеять видение, но не добилась желаемого и стала чрезвычайно мучиться многим страхом и трепетом, решив, что впала в искушение. И молилась она, и просила верных людей молиться ко Господу, дабы Он изволил избавить её от некоего искушения, которому она, по её словам, подвергалась. Но когда никакие усилия, никакие ни свои, ни других верных молитвы не помогли отогнать от неё наваждение, стала она понемногу задумываться: вдруг подобает не пытаться всеми силами отогнать это знамение, а попытаться понять, что за тайна в сем знамении заключается? Итак, предалась она со всем усердием молитве ко Господу, дабы, если видимое ею хоть что-то значит, не отказал Он ей открыть тайну видения.
Тогда Христос открыл ей, что явленная луна представляет собой Церковь, а щербина – один недостающий Церкви праздник, который отныне подобает по Его воле праздновать верным на земле. Также открыл Он ей Свою волю о том, чтобы ради укрепления ослабевшей в конце веков веры, а также к вящему совершенству и блаженству (gratiam) избранных было установлено празднование Тайн Тела и Крови Его, которое подобает справлять особенным образом раз в году, торжественнее, чем Вечерю Господню (Страстной четверг, – прим. пер.), когда Церковь главным образом сосредотачивается на омовении ног и поминании Страстей. И в праздник поминания сих Тайн надлежит прилежнее восполнять недостаток почтения или небрежение, с коим в прочие дни обходятся с Ними.
И вот, открыв это деве Своей, Христос поручил ей самой положить тому начало и обязал впервые возвестить о том миру. А Юлиана, несказанно ужаснувшись высоте задачи, а также считая себя недостойной и слабой, ответила, что не сможет исполнить данное ей поручение. Однако, когда она другой раз пребывала в молитве, Христос стал увещевать её принять порученную ей задачу, говоря, что именно её Он из всех смертных избрал для того. А она всё повторяла: «Господи, отпусти меня! А то, что мне поручаешь, поручи лучше великому клирику, блистающему светом учёности, который знает, как, и может ходатайствовать об этом деле. Я-то что могу?! Не достойна я, Господи, сообщить миру весть столь трудную, столь возвышенную, и на исполнение этой задачи нет у меня ни знания, ни сил». Он ей ответил, что начать ходатайствовать о сем празднике подобает непременно ей самой, а затем действовать через людей смиренных. И когда она пребывала в молитве и изо всех сил упрашивала Господа, чтобы Он кого-нибудь другого избрал на этот труд, услышала голос, говорящий: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл то младенцам» (Мф 11:25). Но она не успокоилась на том, а ответила: «Воздвигнись, Господи Сам, и воздвигни (ср. Пс. 79:3) великих клириков, а меня, малейшее из созданий Своих, отпусти в мире!» И вновь был голос к ней, говорящий: «И вложил в уста мои новую песнь – хвалу Богу нашему. Правды Твоей не скрывал в сердце моем, возвещал верность Твою и спасение Твоё, не утаивал милости Твоей и истины Твоей пред собранием великим» (Пс. 39:4, 11).
[7] И вот со времени вышесказанного видения протекло более двадцати лет; и снова Христова дева Юлиана по чрезвычайному смирению своему предалась несказанному плачу и молитве, прося Христа возложить упомянутое задание на кого-нибудь другого – и только этого она не могла себе вымолить. Видя, что трудно против рожна (Деян. 9:5) божественной воли, она волю свою покорила Его воле; ибо столько она уже молилась и плакала, что все слёзы выплакала, а из глаз текла вместо них чистая кровь.
Да не покажется кому, что дева Христова с запозданием уступила божественному увещанию, ведь происходило это не от какого-нибудь небрежения или недостаточного почитания сих Тайн, но от глубочайшего смирения. Ибо всегда пред лицом Господним она свидетельствовала о своём крайнем недостоинстве, отговариваясь при этом от провозглашения миру столь великого праздника своим невежеством и неспособностью. Но чем настойчивее она говорила о своём недостоинстве, тем больше достоинства находил в ней Христос, поборник и наставник смирения.
Итак, запоздало уступив многочисленным увещаниям, что были даны ей, она сначала открыла всё по порядку мужу достойной жизни – доброй памяти Иоанну Лозаннскому, канонику церкви св. Мартина в Льеже, которого весьма любила за его выдающуюся святость. И попросила его (поскольку он был знаком со многими и великими клириками и иноками, приходившими к нему просить о молитве) всё рассказанное ему, умолчав, однако, о её имени, изложить им и узнать также мнение богословов о таковом празднике. Погляди же на мудрость девы: она не предприняла ничего второпях, ни к чему не приступила без совета, но всё совершала с чрезвычайным здравомыслием и многой рассудительностью, сама испытывая и желая, чтобы другие испытали, от Бога ли духи (ср. 1 Ин. 4:1). Да услышат об этом люди обоих полов, мудрые в очах своих, верящие всякому духу и всё, что им на ум ни придёт, считающие божественным откровением! Юлиане явлено знамение, открыта тайна, поручено, мало того, навязано задание, и всё это Тем, Кто не может ни заблуждаться, ни ввести в заблуждение; а она просит людей, сведущих в законе Божием и имеющих Духа Святого вновь проверить всё, что ей было ниспослано (cuncta praemissa). Но если пример нашей девы для них ничто, то пускай поразмышляют над писаниями Павла. Ведь Евангелие своё, принятое им не от человека, но от Христа (Гал. 1:11-12), он всё же решает обсудить с людьми, не напрасно ли он подвизается или подвизался (Гал. 2:2). В этом он не чувствовал себя в безопасности – также и Христова служительница Юлиана; а если у кого иначе, пускай поглядит, не должно ли его безопасность счесть, скорее, безрассудством.
Итак, всё вышесказанное было изложено господину Иакову из Труа, тогдашнему архидиакону Льежа (будущий папа Урбан IV, – прим. пер.), мужу, в равной мере весьма сведущему в законе Божием и украшенному святыми достоинствами, который, поскольку всегда был верен пред Богом в том малом, что получил от Него, удостоен был впоследствии быть поставленным над многим (ср. 25:21). Ибо после того он стал епископом Вердена, откуда был возведён в сан патриарха Иерусалимского и наконец, при чудесном споспешении Божием, после папы Александра IV был возвышен до звания Верховного понтифика и взял имя Урбан.
Также всё ниспосланное было изложено брату Гуго, тогдашнему приору-провинциалу Ордена братьев-проповедников, который впоследствии за свои выдающиеся заслуги удостоился возведения в кардиналы Римской Церкви, а также досточтимому отцу и господину Гуйарду, епископу Комбре – сии в те дни были словно бы двумя великими небесными светилами, сиявшими в Церкви жизнью и учёностью.
Сверх того, изложено было то всё многоучёному мужу – канцлеру Парижского университета, а также братьям Эгидию, Иоанну и Ренарду, лекторам льежской обители братьев-проповедников; а сверх того и многим иным особам, жизнью и учёностью блистающим наподобие звёзд.
Но когда Святой Дух расходился с Самим Собой? Когда Самому Себе противоречил? Нет никакой разницы в том, что было сказано устами Его служительницы Юлианы и устами Его верных рабов, и не обретается среди них «да» и «нет»; но только «да» (ср. 2 Кор. 1:19). Ибо все вышесказанные особы, прилежно выслушав, поняв и исследовав значимость упомянутого задания, единодушно заявили, что в законе Божием невозможно отыскать достаточного основания, почему нельзя было бы установить особое празднество в честь Св. Тайн. И потому то будет всячески достойно и справедливо, послужит к чести Божией, а также к преуспеянию и радости избранных, если Матерь-Церковь ежегодно с большей торжественностью, нежели прежде, будет праздновать память установления сего Таинства. Узнав об их согласованном постановлении, Юлиана возблагодарила Бога за то, что вложил Он волеизъявление Своё в уста столь великих и учёных мужей.
[8] Хотя служительница Христова весьма горячо желала, чтобы почин введения нового праздника принадлежал кому-нибудь другому, крайне хотелось бы ей обрести в ближайшем кругу человека, который бы сомыслен ей и сочувствен, с коим она могла бы поговорить о нуждах своих и поделиться порою хоть немного тем, что уже не могла скрывать в переполненном сердце. Услыхала она тогда молву о некоей славной бегинке по имени Изабелла, обитавшей в Юи – все монашествующие, кто её знал, были о ней самого высокого мнения. Ибо была она женщиной дивного терпения, исключительного смирения, безмерной любви и, наконец, весьма богата милостью и добродетелью. К таковой высоте совершенства любящий Господь, бьющий всякого сына, которого принимает (ср. Евр. 12:6), привёл её через многие бедствия и через огромные телесные страдания соделал её достойной столь обильных даров благодати.
Итак, будучи наслышана о её славе, Христова служительница Юлиана добилась того, чтобы сия Изабелла была принята в общину обители Мон-Корнильон. Познакомившись с нею в частых беседах и выяснив, что Господь просветил её разум познанием предметов духовных и божественных, решила наконец дева Христова проверить, не получала ли она свыше каких-нибудь небесных откровений об установлении нового праздника Св. Тайн. И когда они как-то раз говорили друг с другом о сих дивных Тайнах, сестра Юлиана спросила её, что она думает об учреждении особого праздника, при котором Св. Тайнам воздавалось бы благодарение, слава и честь. Но она не получила ещё того дара познания, что был дан Юлиане, и из-за этого не особенно побеспокоилась о том, чтобы исторгнуть мёд из камня и елей из твердой скалы (ср. Втор. 32:13). Говоря же прямо, она не особенно озаботилась тем, чтобы вызнать от спросившей, что за великую тайну она по чрезвычайному смирению своему прячет в сокровищнице сердца, и простодушно ответила: «Да ведь что за празднество, госпожа моя, каждый день справляют верные сердцем, если не в честь сих Тайн?» Тогда сестра Юлиана, уразумев из её ответа, что той пока не дано ничего знать из тех тайн, что были открыты ей самой, почувствовала точно обоюдоострый меч пронзает ей сердце (ср. Лк. 2:35; Евр. 4:12). Ибо встревожилась внутри Юлиана, что, вопреки надежде, не обретёт в ней никакого сочувствия таковому откровению. А сестра Изабелла, поняв по выражению её лица и жестам, что та сильна огорчена, решила, что своим простым ответом обнаружила сущее невежество и, сознавая, что мыслит розно с Юлианой о сем предмете, в течение целого года есьма настойчиво молила Господа и упросила множество монашествующих молиться за себя, дабы открыл Он ей очи к разумению оного. По прошествии такового времени довелось ей по неведомой мне причине посетить Затворницу при св. Мартине. Приближаясь к её келье, она увидела, что врата церкви отперты, вошла в неё помолиться и простёрлась перед Распятьем. И надо же! В мгновение ока восхищена она была в вышние и показал ей Господь, что сие особое празднество Св. Тайн всегда пребывало в замыслах Блаженной Троицы, и открыл ей, что теперь-то пришло самое время, когда подобает возвестить людям, вступающим в пору конца веков, сие святейшее торжество. И увидела она все порядки небесного воинства, молящие Бога беспрерывными и настойчивыми мольбами, дабы поспешил Он ныне наконец открыть гибнущему миру доселе хранимое втайне новое празднество на оживление и укрепление веры Церкви воинствующей.
Вернувшись с вышних долу, Изабелла по примеру блаженных духов, желающих и молящих Бога о возвещении сего праздника миру, сама возымела столь великое о том желание, что порой высказывала готовность в одиночку стоять за учреждение в Церкви сего торжества, даже если весь мир тому будет противиться, ибо уверилась, что о том дано было ей изведать волю Господню.
Когда она сообщила сестре Юлиане о том, что видела в своём исступлении, та возликовала в радости великой о том, что обрела в ней вернейшего свидетеля Божией воли, которую Господь соделал ей общницей и сподвижницей не благодаря услышанному от людей, но через откровение и непосредственное познание. С тех пор и далее Христова дева Юлиана и оная Изабелла всё чаще и откровеннее вели сладостные беседы о том, как им подобает ходатайствовать об установлении сего святого празднества.
[9] Так Юлиана, укреплённая божественным и человеческим советом, начала размышлять, кто бы мог заняться составлением службы для столь великого праздника. Но поскольку в распоряжении у неё не было ни учёных мужей, ни выдающихся клириков, то, уповая лишь на помощь божественной Премудрости, она постановила в сердце своём, что на сей труд подобает избрать некоего брата из её обители по имени Иоанн – хоть и молодого, но чрезвычайно невинного. Он-то и был тот, о ком дева Христова задолго до того предсказывала Затворнице из св. Мартина, что он в грядущих бедствиях поможет ей носить бремена. Хотя она понимала, что он несведущ в науках, всё же зная, что Божия Сила и Премудрость (ср. 1 Кор. 1:24), чьё дело она желала исполнить, может достойно глаголать и через неучёного, постаралась ободряющими речами убедить его сочинить и написать службу нового празднества. Поначалу он сомневался и отговаривался своим невежеством, но Юлиана сомневающегося и малодушного укрепила, пообещав ему божественную помощь. Короче говоря, он, хоть и был уверен, что таковая задача превосходит меру его дарования и знания (ибо он был малоучён), однако, превозможённый мольбами и увещаниями девы, о святости которой был прекрасно осведомлён, приступил к сочинению и составлению вышесказанной службы. Приступил, говорю, убеждённый в помощи Того, Кто сказал через Пророка: «Открой уста твои, и Я наполню их» (Пс. 80:11). И договорились этот молодой брат и дева Христова, что он отправляется писать, а она одновременно приступает к молитве, и так они друг другу будут в трудах помогать, так обоюдным послужат утешением. Итак, просматривая множества книг святых отцов, он, словно благоразумнейшая пчела, собирал (legebat – также значит «читал», – прим. пер.) нектар божественных изречений, благоухающий (sapiens – также «понимающий», – прим. пер.) сладостью Тайн Тела и Крови Христовых, и, сгустив из него в себе мёд антифонов, респонсориев, гимнов и прочих песнопений, составляющих вышесказанную службу, вкладывал в ульи страниц соты, полные своего мёда, что был слаще собранного. Как вышло, что он всё что угодно мог делать легче и толковее, чем смел надеяться? Поистине, то, что ему удавалось, правильнее приписать молитве девы Христовой, чем его собственному искусству и усилиям; и когда он сочинял что-нибудь, относящееся к вышесказанной службе, то, принося это к ней, говорил: «Это, госпожа моя, вам ниспосылается свыше – поглядите и проверьте, следует ли в этом песнопении исправить хоть букву?» И она, исполненная дивного разумения, занималась этим, когда в том была нужда, с великой тонкостью и проницательностью – так что после её проверки и правки даже верховному Учительству так никогда потом и не потребовалось обращаться к отделке этого сочинения. И что дева Христова одобряла, то он оставлял как готовое либо откладывал ей для правки. Так что в итоге с чудотворной Божией помощью, по молитвам девы Христовой, трудами молодого брата служба нового праздника, ночная и дневная, с гимнами, антифонами, респонсориями, капитулами, коллектами и всем, что таковой подобает, была завершена. И отличалась она вся такой красотой и сладкозвучностью слов и напевов, что даже каменные сердца были бы тронуты благоговением. Но прежде чем обнародовать, её показали вышепоименованным великим богословам и многим иным мужам недюжинной учёности, дабы они поглядели и проверили, нет ли в ней чего требующего правки или подлежащего удалению. Те, в свете истины всё прилежно исследовав, не нашли ничего безвкусного, неуклюжего или грубого. Большинство из них с удивлением спрашивали, кто создатель столь совершенного произведения. А когда узнавали, что его написал упомянутый выше молодой брат, тогда знавшие его восклицали: «Поистине не он создал сие произведение, но Святой Дух!» И возрадовались все весьма, когда даже при тщательном рассмотрении, не нашли ничего, требующего окончательной отделки.
ГЛАВА III. КАК, НЕСМОТРЯ НА РАЗЛИЧНЫЕ ПРЕПЯТСТВИЯ, ПРАЗДНИК ДОСТОЧТИМЫХ ТАЙН БЫЛ ПРИЗНАН И СТАЛ СПРАВЛЯТЬСЯ
[1] Итак, во время этих событий, когда дева Христова, склоняя на свою сторону все души, пыталась добиться признания сего праздника, враг рода человеческого, господствующий над сынами гордыни (1 Макк. 2:47), со всяческой злобой бешено ополчился на неё. По его наущению и подстрекательству многие церковные особы, имевшие возможность проявить своё величие, способствуя признанию вышесказанного празднества, не воздали чести Богу, а всеми силами празднику противостали. О горе! Те, кто должны были бы явиться первыми на его стороне, оказались первыми среди нападающих на него и доказали, что они в числе тех, о ком Господь сетовал через Пророка: «Я воспитал и возвысил сыновей, а они возмутились против Меня. Вол знает владетеля своего, и осел – ясли господина своего; а Израиль не знает, народ Мой не разумеет» (Ис. 1:2-3). Поистине народ сей, когда пребывал в чести церковного достоинства, не разумел, но когда угодил в более презренное положение, не пожелал ли он уразуметь, дабы исправиться и споспешествовать празднику Господню? Нет, как читаем у Иова, он простирал против Бога руку свою и противился Вседержителю (Иов. 15:25), когда, злоупотребляя властью своей, не позволял возвысить сие празднество! Но устремлялся против Него с гордою выею, под толстыми щитами своими (Иов. 15:26). А и то возможно, что жир церковных доходов ослепил сердце его, так что не мог он узреть света истины. Утучнел любимец, и стал упрям (молвит кротчайший Моисей); утучнел, отолстел и разжирел; и оставил Бога, создателя своего, и отступил от Бога, спасителя своего. Ибо произошла, как из тука, неправда его (ср. Пс. 72:7, пер. П. Юнгерова), кто помышлял только о похотях собственной плоти, о Божию волю исполнять не утруждался. Однако стоит мне быть сдержаннее в сих речах – вдруг кто-нибудь из них прочитает или услышит, и будет досадовать, заскрежещет зубами своими (Пс. 111:10) и обезумеет, и изострит на меня, словно меч, язык свой (ср. Пс. 56:5) жезлом уст своих поразит (Ис. 11:4).
Итак, довольно быстро молва о ниспосланном празднике распространилась повсюду в льежской епархии, и для одних, смиренных, то есть, и набожных, принявших его и почтивших, он был «запахом живительным на жизнь» (2 Кор. 2:16), а другим за их гордыню, нападки и кощунство он казался «запахом смертоносным на смерть» (там же). Подлинно, как некогда праведный старец Симеон, чья старость была умащена тучным елеем (Пс. 91:11, пер. П. Юнгерова), предсказал, приняв Младенца Христа на руки свои, так мог бы сказать и о настоящем празднестве, что оно установлено «на падение и на восстание многих… и в предмет пререканий» (Лк. 2:34). Ибо оно установлено на падение горделивых противников и на восстание смиренных и кротких, с должным благоговением принимающим столь великую благодать Христову. «И в предмет пререканий» – нет ничего вернее, ибо бесчисленны были противники сего праздника, беспощадны нападающие. Ведь как некогда при рождении Христа Ирод встревожился, и весь Иерусалим с ним (Лк. 2:3); так при явлении звезды нового праздника обеспокоился прообразуемый Иродом диавол вместе со своими приспешниками, завистливыми и горделивыми, которые единодушно поднялись на уничтожение новорождённого празднества. И в единогласном суждении объявляли на его ненужность, проклинали одинаковым приговором. То безумие, что поначалу в связи с этим воцарилось, вовлекло гораздо больше клириков, чем мирян, да ещё сильнее тех, кто чванился тем знанием, что надмевает, но лишён был любви, что назидает (ср. 1 Кор. 8:1). Причём нельзя поведать без тяжкой скорби, что безумие пререкания вовлекло многих, носящих имя и одеяние иноческое. И только одно толкало всех этих противников на попытки опровергнуть и отвергнуть сие торжество – то, что оно ежедневно справляется в Таинстве алтаря, а потому будет излишним. Этим единственным, не скажу «доводом», скорее, оскорблением они, словно тараном, ополчались против неодолимой крепости богоучреждённого празднества, тщась сломить её.
Однако вышеупомянутый досточтимый отец и брат Гуго, кардинал-священник из Ордена проповедников, сей великий богослов и выдающийся проповедник обнародовал в защиту противоположного взгляда одно-единственное всеразъясняющее послание, коим совершенно сокрушил и развеял ухищрения хулителей. Правда не сразу заградились уста говорящих неправду (Пс. 62:12) против Господа и против верной Его служительницы Юлианы, но каждый день извергали губительный яд злословия против неё и Господнего праздника. Но всё сие произошло, дабы сбылось слово, задолго до того предреченное Юлианой Затворнице из св. Мартина, а именно, что злые духи, царящие в сердцах человеческих, восстанут против Церкви Божией и тех, кто желает её возвышения, но прежде всего – против неё самой. Всё так в точности и произошло: ибо хулители вышесказанного празднества, малые вместе с великими, обзывали деву Христову сновидицей (ср. Быт. 37:19), и с уст их подпевал не сходило имя Юлианы, которую они, не видев и не знав, злословили и осмеивали как «сновидицу». Посему стала она посмешищем для народа сего, вседневною песнью их (ср. Плач. 3:14), но всё это она выносила ради Тебя, Господи, слыша хулу от многих, вокруг живущих (Пс. 30:14, пер. П. Юнгерова).
[11] Итак, дева Христова, не видя себе человеческой помощи в радении о вышесказанном празднике, с обычным усердием прибегла к божественной и дала обет посетить храмы святых мужей и жен, что покоятся в городе Кёльне – прежде всего блаженного Петра, небесных врат ключаря, и святого Андрея, и святых апостолов. А также оное белоризное воинство двенадцати тысяч дев, которые не осквернили одежд своих (Откр. 3:4), ибо девами остались; дабы, излив молитвы к ним, собранным там воедино, стяжать по их заступничеству у Святой Троицы, дабы возвысила празднество, установления коего на земле Она сама желала и Юлиане то поручила.
В путь она отправилась с несколькими сёстрами своей обители, скрывая цель своего паломничества, однако единственным её намерением было просить у святых мужей и жен помощи в исполнении вышесказанного задания. И когда она в сопровождении сестёр взобралась на повозку (ибо по чрезвычайной немощи ног не смогла бы дойти пешком) злой дух, догадавшись по природной своей сметливости, что паломничество это имеет целью одолеть его с приспешниками, зримо появился над повозкой и изо всех сил попытался помешать ей со спутницами. Но она, защищая себя и своих щитом молитвы, добралась, таким образом, беспрепятственно до самого Кёльна. Вступив в город, она прежде всего попросила проводить её в церковь св. Петра и перед одним из алтарей склонилась в молитве. Но кто бы смог описать настойчивость её просьб, кто изъяснил бы благоговейность молитв тех? Небеса, без сомнения, открылись для молитв её, и просьба её была услышана в вышних, чему подтверждением послужили последующие события.
Заклинаю вас, дщери Иерусалимские, сернами или полевыми ланями, – вас, говорю, спутниц невесты Христовой – не будите и не тревожьте возлюбленной, доколе ей угодно (Песн. 2:7). Но увы, всё вышло иначе. Ибо в вечерний час её спутницы, придя, подняли и увели её с места молитвы, лишив красот тучной пажити, немотствующую при этом и словно бы совершенно лишённую телесных чувств. В конце концов, когда на руках сестёр она пришла в себя, то, жалобно вскрикнув, сказала: «Ох! Зачем же вы меня увели прежде завершения жатвы?!» Винила ж она их, насколько я могу судить, в том, что пробудив её от «сна» прежде, чем ей было угодно, отвлекли они её от жатвы благоговейной молитвы, коей она весьма утешалась.
Обошла она ещё многие церкви сказанного города, со всяческим благоговением испрашивая помощи у святых мужей и жен.
[12] Завершив вышеописанное паломничество, она дополнительно посетила храм Преславной Девы Марии в Тонгерене, а также св. Серватия Маастрихтского (ум. 384 г., пам. 13 мая), дабы заручиться поддержкой просьбы своей у большего числа заступников. И когда она отправилась туда вместе со своими спутницами, диавол, видя и ненавидя то, что своим радением и молитвами она способствует установлению святого праздника, воспылал сущим бешенством и, поскольку не мог повредить их душам, то попытался погубить по крайней мере тела, и на ровной да гладкой дороге, обратившись как бы пятым колесом, злокозненно перевернул повозку, на которой ехала дева Христова с сёстрами. Однако служительницы Христовы, даже вывалившись из повозки и упав, не ударились, ибо Господь «поддержал их за руку» (Пс. 36:24).
[13] Между тем, пока дева Христова трудилась, прося помощи святых в деле возвышения нового празднества, Христос споспешествовал её устремлению так, как было Ему угодно. Ибо по устроению любезной воли Его досточтимые и набожные мужи изложили пред досточтимым господином и отцом Робертом, епископом Льежским (Робер де Туротт, ум. 1246 г.) чинопоследование праздника и убедительно посоветовали ему признать и возвысить оный как милостивый дар Божий. Короче говоря, осознав в итоге достоинство сказанного празднества, он соблаговолил собственной властью дать указание начать оный справлять, и даже с течением времени проникался к нему всё большей любовью, а посему и вознамерился торжеству сему придать великолепия. И вот, он разослал всем церковным деятелям в своём диоцезе красноречивое послание с предписанием ежегодно справлять подобающую службу этого праздника в установленный на то день; а всему народу неуклонно воздерживаться в этот день, как в воскресенье, от всякого рабского труда. Он даже собственноручно переписал около двадцати экземпляров службы к этому празднеству, желая распределить их во множестве по всем доступным местам. А чтобы кто-нибудь из прелатов не смог отговориться тем, что не ведал об этом, он решил то, что постановил в письменном послании, торжественно огласить вживую на генеральном синоде (на которых он ежегодно собирал вместе церковных ректоров и деканов-советников). Но увы! Смерть помешала ему, и желания своего он исполнить не смог; но если намерение его и не свершилось, то не лишился он награды за намерение. Однако о его почтении и дружеском расположении, которое он проявлял ко Христовой деве Юлиане, равно как и о его кончине подобает сказать в ином месте, а ныне мы лучше расскажем о тех, благодаря чьей помощи и опеке святой праздник был признан.
[14] Как-то раз досточтимый отец брат Гуго, кардинал-священник Ордена проповедников был направлен Верховным понтификом легатом с особой миссией («a latere» – «с стороны» (Папы) – доверенный папский легат высшего уровня, направляемый за границу с особой миссией, но, в отличие от нунция, не для постоянного местопребывания, – прим. пер.) в пределы Швабии. Когда он прибыл в Льеж, почтенные и набожные люди показали ему службу упомянутого праздника, который он когда-то давно – ещё будучи приором-провинциалом своего Ордена – объявил законным и достойным празднования. Он лично с великим вниманием прочёл и изучил всё чинопоследование и, найдя его составленным целиком надлежаще, рассудил, что в нём ничего ни прибавить, ни убавить. И вложил Бог в его сердце мысль самому возвысить новый праздник, и показать всем верным личный пример празднования его. И вот, когда в Льеже распространилась весть, что сам кардинал будет справлять в церкви св. Мартина-на-Горе праздник Св. Тайн, собралось великое множество верных. А он, облечённый знаками своего достоинства, прямо во время Мессы, пред собравшейся толпой, исполнившись небесной премудрости, взошёл на возвышенное место и обратил к клирикам и мирянам красноречивую речь о возвышенном значении настоящего праздника. Прежде всего он всячески превознёс сие празднество, заверив, что оно служит ко славе Божией, а также к немалому преуспеянию избранных; и заявил, что благоговейно справляющих его Бог Всемогущий щедрой десницей Своей наделит многообразными дарами благодати. Также он указал день, в который ежегодно подобает его праздновать; и дал разрешение всем подготовившимся, чьих сердца коснулся Бог, принимать в день этого ежегодного празднества святейшее Тело Христово. Завершив проповедь, он продолжил Мессу – торжественно и благоговейно.
Также и каноники величайшей церкви Льежа по наставлению кардинала и ещё в пору его пребывания в их краях по полному чину справили службу этого праздника в своей церкви. Однако некоторые из них, как оказалось, действовали так не столько из благоговения, сколько из страха и угодничества. Ибо когда сей кардинал вернулся в Римскую курию, те, что казались столпами Церкви, чьим советом и помощью этот праздник, казалось, будет справляться не несколько лет, но установится навсегда, по прошествии года, сами же, преисполнившись гордыни, его и запретили. Так те, кто более прочих был наделён от Бога достоинством и званием, злоупотребили вверенной им властью. Сочту за лучшее промолчать о том, какой страшной смертью они окончили свою жизнь, когда приблизился неминуемый срок, однако уверен, что не будет опрометчивостью рассудить, что таковой смерть они были наказаны в воздаяние за своё противоборство. И то отважусь сказать, что многих церковных деятелей, чьё имя было великим, как имя великих на земле (2 Цар. 7:9), ставших противниками мятежниками против святого праздника, постигла такая смерть, что стало это притчей в устах мирян. Однако, подумал я, что следует сказать это на острастку, дабы все, кто читает или слушает эти слова, при упоминании святого сего праздника помнили, что нельзя клеветать на него, нельзя нагло и упрямо отпираться, что-де довольно того, что в Церкви ежедневно свершается Таинство алтаря, а то может оказаться, что они гребут против течения Божией воли или идут против рожна. О если бы они, приняв праздник, при возможности помогали его установлению или, при отсутствии возможности, хотя бы всем сердцем стремились помочь! Коли же слушатели поступят иначе (чего да не будет!), то только скорби их вразумят. Заклинаю, да остерегутся они, как бы не вовлечься в грех противления и не навлечь на себя кару. Как бы я хотел, чтобы все люди, наставляемые не столько скорбями, сколько благодатью, приняли приносимую столь великим праздником радость.
[15] Впрочем, прежде чем досточтимый кардинал отправился обратно в Римскую курию, он постарался обеспечить сказанному празднованию будущее. Ибо в области, на которую простирались его легатские полномочия, он повелел ректорам церквей, прелатам и прочим Христовым верным справлять его, прося, предписывая и обязуя их свершать сие празднование ежегодно в установленный для того день с соответствующей службой, предназначенной для него. А дабы всем стало ясно, с каким трепетом и благоговением упомянутый кардинал считал должным чтить сие празднество, мы решили вставить его послание в настоящую главу. Итак, содержание послания таково:
«Досточтимым отцам, архиепископам, епископам и уважаемым братьям аббатам, и прочим возлюбленным во Христе приорам, деканам, архидиаконам и всем особам любого чина, а также прочим верным, находящимся в области наших легатских полномочий, брат Гуго, милостью Божией титулярный кардинал-священник св. Сабины, легат Апостольского престола [желает] здравствовать в Господе.
Когда мы взвешиваем на весах разума провинности человеческого рода и благодеяния вечного Создателя, и находим между ними разность большую, чем между капелькой росы и океаном, тогда душу нашу потрясает великий ужас. Ведь при справедливом рассмотрении не обнаруживаем человеке ничего, чем бы он мог достойно воздать Богу, разве только если всё существо человеческое растает, как воск от лица огня (Мих. 1:4) в божественном служении. Ибо Он создал человека из глины, соделал его согражданином ангелов, приняв образ раба (Флп. 2:7), соединил плоть с Божеством; и жалея о рабстве уловленного дьявольскими тенетами человека, ради его спасения пролил бесценную кровь Свою. Но не довольствуясь этим, Он к тому же, в знак вящей любви к нам, пред тем как сокрыться от отчей наших и вознестись в небеса, оставил нам Тело своё, облечённое в чистейшее одеяние Таинства, дабы действием его укрепить дух наш против властей (Еф. 6:12), [господствующих] в воздухе (Еф. 2:2), отпустить нам простительные грехи, целиком избавить от склонности ко грехам более тяжким, а также наделить нас силой для совершенствования. Также [оставил Он нам Тело Своё] для того, чтобы при вкушении оного мы обретали в душе воспоминание Страстей Господних и за благодеяние столь великое возносили жертву хвалы (Евр. 13:15) Тому, Кто постоянно, каждый миг одаривает нас утешениями, доколе не возрастём мы в мужа совершенного, в меру полного возраста Христова (Еф. 4:13) и будем вкушать отборный хлеб и чистое вино за трапезой Царства Его (ср. Мф. 26:29), кои [ныне] нам, сущим во мраке и тени смертной (Пс. 87:7, пер. П. Юнгерова), предстают в оболочке Св. Тайн, под шелухой буквы да под покровом веры.
И хотя верно, что сии досточтимые Тайны должно благоговейно почитать ежедневным памятованием, всё же достойно – в опровержение безумия всяческих еретиков – возвращаться к ним в духовной памяти каждого особенным образом раз в году, торжественнее, чем в Вечерю Господню (когда святая Матерь Церковь главным образом сосредотачивается на омовении ног и поминании Страстей Господних) и другие будние дни. И также то справедливо в другие будние дни. Ведь и святых Церковь ежедневно почитает в литаниях, при мессах и прочих отдельных богослужениях, и тем не менее раз в год особым образом справляет праздники ради воспоминания их заслуг. Так же нельзя почесть несообразным, если святое святых, любовь любовей, услада всех услад получит особый праздник, при котором недостаток благоговейного памятования его в прочие будние дни, будет возмещён с радением и тщанием.
Итак, постановив, чтобы в области нашего легатства в ближайший четверг после октавы Пятидесятницы справлялся праздник сих Возвышенных Тайн, прошу и увещеваю в Господе всё сообщество ваше, приняв к исполнению то, что я, осуществляя свои полномочия, строго предписал, ежегодно в каждой церкви в вышеупомянутый день совершать, исполнив должное покаяние, этот праздник с девятью соответствующими, особо для этого составленными чтениями, респонсориями, версикулами и антифонами. Также в воскресенье, предшествующее оному празднику, ежегодно объявляйте вашей пастве, дабы они так постарались подготовиться бдениями, милостынями, молитвами и прочими благими деяниями, чтоб в оный день могли причаститься сих сладостных Тайн. А те, что будут готовы и добросовестны, и сердец коих коснулся Бог (по-видимому, находящиеся в состоянии освящающей благодати, – прим. пер.), благополучно могут, если пожелают, принимать их не по необходимости, но с честью, дабы их действием очиститься от своих пороков и исполнить правые намерения. Мы же, дабы поощрить верных с большим почтением справлять и памятовать сей праздник, тем, кто исполняет епитимию и исповедался, и с благоговением посетит в оный день и в течение октавы церковь, где совершается сия служба, ради милосердия даруем сокращение наложенной на них епитимии на сто дней.
Продиктовано в Льеже в IV день январских календ, в десятый год понтификата господина Иннокентия IV (4 января 1252 г., – прим. пер.)».
А когда Льеж потом посетил досточтимый отец Пётр, кардинал-диакон Св. Георгия в Велабро, легат Апостольского престола, он подтвердил установление сказанного праздника, о чём составил красноречивое послание. Однако эти два послания, считая то, что издал Роберт, епископ Льежа, хотя они и говорят немало в пользу святого праздника, побуждают почитать его и чествовать, я решил ради взыскательных читателей не присовокуплять, дабы обильное нагромождение их не показалось обременительным.
ГЛАВА IV. ПРАЗДНИК СВ. ТАЙН ПОДДЕРЖИВАЮТ РАЗЛИЧНЫМИ ПОЖЕРТВОВАНИЯМИ. БЕСЕДА О НЁМ БЛ. ЮЛИАНЫ С ЕВОЙ ЗАТВОРНИЦЕЙ
[16] Был в церкви св. Мартина некий каноник по имени Стефан. При нём жила его сестра по имени Мария, женщина достойной жизни и почитательница монашествующих, особенно же Христовой девы Юлианы. А вышесказанный каноник, хоть и дожил уже до старческих лет, вдруг, судя по всему, проникся любовью к родине (которая манит весьма многих так, что не даёт о себе позабыть) и пожелал обменять свою пребенду (земельный или иной доход с церковной должности, – прим. пер.) на какую-нибудь приходскую церковь у себя в родных местах. Когда его сестра узнала об этом (и чрезвычайно тяжело перенесла предстоящую разлуку с монашествующими, с которыми она имела знакомство в городе Льеже и окрестностях), то всевозможными способами постаралась отговорить его от этого замысла. Но поскольку он не уступал просьбам своей сестры и не давал себя отговорить её увещаниями, а упрямо держался своего замысла, то сестра его с сердечной скорбью и смущением духа (ср. Ис. 65:14) поведала о несгибаемой воле своего брата Христовой деве Юлиане. Но та, утешая скорбную и смущённую, ласково сказала: «Госпожа моя, прибегнем к помощи молитвы, и Бог подаст нам помощь, а брат ваш, коли Богу будет угодно, передумает». Как и получилось. Ибо когда брат её, прибыв на родину, познакомился с теми, с кем ему предстояло совершить обмен, ему дали книгу и попросили прочитать что-нибудь, дабы слегка испытать его пригодность. Дивное дело и крайне изумительное! Он, будучи вежествен в чтении и пользуясь известностью человека знающего, не мог ничего прочитать в открытой книге, словно бы не видел букв. Посему кто усомнится в действенности молитв Юлианы, коли столь учёный человек дошёл до такого невежества, что даже читать не смог? Он исповедовал, и не отрекся в том (Ин. 1:20, – пер. еп. Кассиана), что поистине считает причиной случившегося с ним только молитвы, ибо сестра его многими просьбами пыталась удержать его в Льеже, но не могла.
Итак, он признался им в своей неспособности, что, дескать, может сделать не более того, что они видят. А вернувшись в Льеж, прекратил переговоры об обмене и долгое время оставался слаб и немощен, почти лишившись разумения и памяти.
[17] Когда же досточтимый кардинал Гуго, часто упоминаемый здесь, совершал в церкви св. Мартина мессу в честь праздника Св. Тайн, как было сказано выше, оный каноник был приведён в ту церковь своей сестрой. Когда ж он услышал проповедь кардинала и его обильные похвалы справляемому празднику, Господь наполнил душу его радостью и веселием. Ибо ведь, упреждённый благодатью, он уразумел, о каком празднестве идёт речь в той замечательной проповеди, к коей было его благоволение (ср. Мф. 12:18). Наконец, по завершении Мессы, вернувшись к себе домой, он сказал своей сестре: «Мне кажется, этот праздник, о коем нынче говорил кардинал, служит ко славе Божией, а посему из моего имущества, кроме того, что уже давно распределено, передам-ка я церкви св. Мартина столько, чтобы в ней из года в год всегда могли торжественно справлять это празднество». И он распорядился и определил почти всё, чем владел, передать своей сестре. А она, возгоревшись, пожалуй, не меньшим рвением, такой дала ответ ему: «Во исполнение твоего, брат мой, распоряжения давай передадим из наших имуществ этой церкви столько, сколько понадобится, чтобы там всегда справлялся столь великий праздник». И вот они единодушно отписали в вечное пользование сообразный доход от своих владений сказанной церкви, а посему с тех пор там торжественно справляется установленный праздник Св. Тайн с соответствующей службой и подобающей пышностью, как обычно бывает при важнейших празднествах. О благость и щедрость Спасителя нашего Бога! Ибо Он не довольствовался тем, чтобы в будущем веке обеспечить им воздаяние мерою доброю, утрясенною, нагнетенною и переполненною (Лк. 6:38) за их благоговение к святому празднику, но даже в настоящей жизни изволил отблагодарить Своими дарами их души и тела; дабы при получении даров в настоящем окрепло ожидание будущих. И вот, наделил Христос сказанного каноника куда большим против прежнего познанием Себя Самого и великим к Таинству алтаря благоговением, вдохновляемый коим он еженедельно укреплялся Телом Христовым. И просвещённый благодатью сего познания и благоговения, он в благой надежде, исповедавшись, исполненный днями, окончил путь своей жизни.
[18] После ж кончины оного, вышеупомянутую его сестру Марию стали одолевать многочисленные телесные болезни, ниспосылаемые Тем, Кто бьёт всех, кого принимает (ср. Евр. 12:6) – может быть для того, чтобы пропустив через горнило немощей, очистить её от шлака грехов, без коих не может обойтись человеческая жизнь, либо, более вероятно, как в итоге выяснилось, чтобы на ней явились дела Божии (Ин. 9:3).
Когда она уже долгое время страдала своим недугом она, возникло у неё как-то желание пойти на праздник Досточтимых Тайн. Но что делать приверженной такого празднества? Недуг повелевал лежать в постели, благочестие звало и поторапливало поучаствовать в торжествах праздника. Притом недуг стал настолько тяжёл, что она едва была в силах перебираться с места на место, и так раздулась, что совершенно не могла наклониться или согнуться. Однако настойчивость благочестия одолела тягость недуга, ибо, сделав над собою усилие, она каким-то образом ради почтения к тому дню добралась до приходской церкви, где, отслушав службу святого праздника (ибо его там справляли) и приняв Тело Христово, возвратилась к себе домой. Когда она предала ложу своё изнурённое и немощное тело, внезапно нашёл на неё безмятежный сон. А спящей пришло на помощь всемогущество Христово, которое отогнало от неё всякую немощь и совершенно восстановило ей здоровье. Проснувшись, она паче чаяния обнаружила, что вполне свободна от чудовищно болезненной опухлости, и измучившей её болезни. Осознав, что милосердие Христово чудесным образом пришло ей на помощь ради того благоговения, что она имела и имеет к Его празднеству, она воздала своему Исцелителю великую благодарность и, почитая за честь открыть достославное деяние Христово, она сообщила о свершившемся с нею чуде каноникам церкви св. Мартина, где сказанный праздник справлялся торжественнее, чем где бы то ни было. То же она сообщила множеству людей, возвещая и всюду рассказывая, сколь великие и дивные дела сотворил ей Сильный (ср. Лк. 1:49). И не могло ни у кого в связи с этим возникнуть и тени сомнения или недоверия, поскольку полное и очевидное исцеление возвещавшей являло собой чрезвычайно достоверное свидетельство. А все те, кто любил оный праздник, возрадовались радостью весьма великою (Мф. 2:10), что Христос изволил таковым чудом показать, что оный Ему угоден и приятен.
[19] А позднее некий каноник упомянутой церкви по имени Иоанн отправился в Лан, откуда был родом, где тяжко заболел болезнью, от которой [потом] и умер (4 Цар. 13:14). Когда ему по его просьбе доставили Тело Христово, он сказал: «Погодите немного! Поскольку я многократно недостаточно достойно принимал Спасителя моего, то отписываю половину моего каменного дома в Льеже церкви св. Мартина, дабы с доходов от него всегда справляли октаву праздника Св. Тайн». Что и было сделано. Таким образом, и сам праздник Св. Тайн, и октава его в льежской церкви св. Мартина ежегодно проходили торжественно.
По этой причине Христова дева Юлиана весьма любила блаженного Мартина, ведь в его церкви более, нежели в иных местах, был возвышен новый праздник Святых Тайн; а также за ту честь, что Господь оказал ему во время возношения им Св. Тайн, а именно когда Святой Дух явился над его головой в образе огненного шара. И любовь её увеличилась ещё от того, что блаженный сей исповедник снабдил кельей и прочими благами любезную ей Еву Затворницу, находящуюся под Христовым и его покровительством, да и сама келья та была ей убежищем, когда скрывалась она от лица преследователей. Посему порой от великой любви, которую она питала к этому святому, с её уст от полноты сердца срывались сии слова: «О затворница, блаженный Мартин, чьим гостеприимством мы пользуемся, кажется мне столь нежным, что и вся земля будто сочится нежностью его».
[20] Да не дивится читатель, что я так долго задержался на рассказе об установлении священного праздника, ведь я считаю, его особо угодным Христу и Его служительнице Юлиане, во славу коих я, пускай и недостойнейший, приступил к сему труду. Думаю, и сама дева Христова (хоть она уже блаженно покоится в небесном отечестве под сенью Того, Кого в земной жизни столь горячо любила) даже доныне скорее предпочитает, чтобы среди людей возвеличивалось сказанное празднество, нежели чтобы её житие (пускай святое, богоугодное и совершенное), которое она вела в своём теле, вечно хранилось людской памяти.
Ибо ведь этому празднику она с ранних лет отдала всю свою любовь, и никакими словами не передать, насколько он завладел её сердцем и умом. Посему, когда перед его установлением она приходила к упоминаемой нами выше Затворнице, то казалась крайне задумчивой, а Затворница так говорила ей: «Заклинаю вас, госпожа моя, объясните, коли угодно, что привело вас в такую задумчивость и беспокойство? Ведь если есть какая-нибудь причина вашей тягости, то, знаете ли, я хотела бы по мере возможности помочь вам перенесении оной». А та ей в ответ: «Задумчивость сердца моего имеют причину от некоего праздника – праздника Св. Тайн; вокруг него постоянно вращаются мысли в сердце моём с давних пор и до сего дня, чего я никому никогда не рассказывала, да и никакими словами не передать, что мне дано было свыше изведать о нём. Однако же, что смогу, скажу вам, раз уж вы желаете нечто узнать об этом. Сей праздник всегда был в тайных Троицы…» И, начав рассказ, дева Христова поведала по порядку оной Затворнице о лунном знамении, виденном ею в юности, о его значении, открытом ей Господом, и что ей после этого было поручено – как многократно здесь излагалось. Когда же её рассказ подошёл к концу, Затворница была немало удивилась слышанному и поспросила её, сказав: «Прошу вас, госпожа моя, молитесь Господу за меня, дабы удостоил меня дара познать сие Таинство, как вы его знаете». На что та ответила: «Не сделаю я этого, Затворница, потому как это не пойдёт на пользу. Ведь этого ваше естество (humanitas) не сможет вынести, скорее, даже может погибнуть, ибо же оно таково, что совершенно лишило меня телесных сил и сломило естество моё. Однако же вам и прочим друзьям Своим Бог даст познать из этого сколько можно вместить к вашей и их пользе, соизмеряясь с вашей и их мерой».
По прошествии времени это слово девы особым образом исполнилось на сей Затворнице, ибо она сала такой поборницей святого праздника, что любая отсрочка его утверждения была крайне мучительна для неё. И, в соответствии со словами поэта
Так уж всегда: где любовь — там и тревога и страх.
(Овидий, Героиды, Письмо I. Пенелопа — Улиссу, ст. 12, – пер. С. Ошерова)
Она крайне боялась, что не удастся добиться его признания. Но когда она пожаловалась на этот страх деве Христовой, получила в утешение такой ответ от неё: «Не страшитесь, о Затворница – сей праздник достигнет признания к преуспеянию всех избранных, но лишь через смиренных и малых. Правда, противник всего доброго сам и через своих приспешников сему будет противостоять и свирепствовать в ответ, но потуги его не приведут ни к чему и взять верх он не сможет». Из всего же этого ни одна иота не прешла (ср. Мф. 5:18), но всё по порядку свершилось как выше и было объявлено.
А поскольку о празднике Св. Тайн и его утверждении, равно как и о скитаниях и бедствиях, кои дева Христова мужественно и твёрдо выдержала по этому поводу, как может показаться читателям, было сказано более чем достаточно (но чрезвычайно мало по сравнению с самими событиями), то остаётся нам вернуться к рассказу (начатому было выше, но на время прерванному) о тех мучениях и гонениях, которые она терпеливо перенесла ради справедливости и истины, за ревность о душах и радение о благочестии.
ГЛАВА V. КАК ПРИОР ПОДНЯЛ ГОНЕНИЕ И КАК ОНО УТИХЛО. ВОЗВЫШЕННЫЙ НРАВ БЛ. ЮЛИАНЫ. СМЕРТЬ ЕПИСКОПА ЛЬЕЖСКОГО
[21] Когда господин Годфрид, тогдашний приор обители Мон-Корнильон, отправился путём всякой плоти, в срок, давно предвещённый Юлианой, нагрянули на неё с новой силой мучения. Ибо же тот, пока был жив, обычно поддерживал, укреплял и утешал деву Христову, противостоящей изо всех сил, попрёками, и мольбами, порокам насельников обители. А в должности приора его преемником стал (нечестно добившись этого, как потом выяснилось) некий брат той же обители, под властью которого, как ещё предсказывала служительница Христова, ей предстояло вынести столько, что ей придётся бежать от лица мучителя. Ведь ещё до своего назначения он был главным противником девы Христовой в её сражении с пороками, а получив назначение, распоясался уже совсем. О сколь пагубная вещь эта – власть, когда сочетается с порочностью! Он, уклоняясь от стези предшественника своего, не мог терпеть святости служительницы Христовой и устраивал дела свои не по суждению разума, а полностью предавшись собственному произволу. Умолчим уж о том (ибо щадим в рассказе честь оной обители) сколь существенный ущерб претерпели в его правление духовные дела, при том что наибольшее усердие и заботу он проявил о том, чтобы завладеть всеми имущественными грамотами и документами обители, желая распоряжаться её имуществом по своему усмотрению, с полной вседозволенностью и безнаказанностью. Вор приходит только для того, чтобы украсть, убить и погубить (Ин. 10:10). Но что я такое говорю! Разве он был вор? Послушай лучше не то, что я говорю, но Господь: «Кто не через дверь входит во двор овчий, а влезает иным путем, – тот вор и разбойник» (Ин. 10:1 – пер. еп. Кассиана). А он влез иным путём, поскольку (как позже открылось) получил должность приора благодаря симонии.
И дева Христова, зная, что ей и всей обители грозит большой урон и опасность, если эти документы угодят в руки расточителя, добилась от совета монашествующих, чтобы те грамоты были выданы и надёжно хранились у неё и здравомыслящей части сестёр. Однако, воспользовавшись случаем, диавол, будучи весь из себя пламя ярости, разжёг в сердце сказанного приора и его подпевал, сиречь противников Юлианы, неистовое бешенство и гнев на неё и его благочестивых товарок, так что он с подпевалами жаловались гражданам Льежа, говоря, что те сёстры воровским образом захватили документы обители. Чтобы ещё сильнее раззадорить граждан, они добавляли, что дева Христова много денег передала льежскому епископу господину Роберту на устроение какого-то праздника. Однако противники её измышляли откровенную ложь; поскольку те, кто знал Юлиану со всех сторон, уверенно заявили, что она отнюдь ничего и никогда не давала епископу – ни учреждение праздника, ни на его торжественное устроение. И вот, льежские граждане разгневались, наслушавшись этого, пришли однажды к сказанной обители и заодно с противниками Юлианы, находившейся в обители, ринулись в её моленную, творя насилие. Святотатственными руками выломав двери моленной, они ворвались внутрь подобно жестоким разбойникам и, разумея, что там спрятаны грамоты, принялись там и тут их разыскивать, однако по Божией воле никак не могли найти, хотя они были настолько на виду, что разъярённые бесчинники могли прямо наткнуться на ларец, в котором они хранились. Не найдя их, напавшие пришли в бешенство и все прочие предметы, что им попались на глаза, разломали и раскидали по моленной. А двух верных сестёр, которых застали, они засыпали множеством оскорбительных слов, виня их в том, что они скрывают и Юлиану, и грамоты. А дева Христова находилась в другом помещении, и двери были закрыты за ней. Когда погромщики ушли, сказанные сёстры вернулись в Юлианину моленную и обнаружили, что всё разломано и раскидано, а ларец, в коем хранились грамоты, – цел и невредим. Когда об этом известили Юлиану, она молвила: «Благодарение Богу – неугодно Ему, чтобы граждане эти завладели грамотами и отдали обитель сию в беззаконное рабство».
[22] Но ненависть приора с его подпевалами и тех льежских граждан, что из-за подкупа держали его сторону, с течением времени не ослабевала. И они пуще прежнего гневились против Юлианы и её последовательниц; она же, боясь, как бы они снова не пришли и в крайнем бешенстве не предали её смерти, постановила, по слову Апостола, «дать место гневу [Божию]» (Рим. 12:19). Итак, молвила она верным сёстрам, подвизавшимся с нею в перенесении страданий ради справедливости: «Если люди, что напрасно преследуют меня беззаконной ненавистью (ср. Пс. 118:157, 34:19 – пер. П. Юнгерова), вновь набросятся на меня и убьют, боюсь, что грех за гибель мою падёт на меня, больше потому, что, зная озлобление их, я могла бы уйти отсюда и избежать их ярости. Итак, пойду в обитель Затворницы св. Мартина! Думаю, так мне и грамоты нашей обители удастся не отдать тем, кто их домогается». А сёстры единодушно ответили: «Куда бы вы ни направились, мы последуем за вами (ср. Лк. 9:57): мы готовы перенести вместе с вами выдержать все бедствия ради справедливости».
Так-то дева Христова вместе со святыми своими спутницами, словно бы выйдя из Ура Халдейского (ср. Быт. 11:31), была принята у Затворницы. Узнав об этом наверняка, оный светильник, горящий и светящий (Ин. 5:35), господин Иоанн Лозаннский, каноник церкви св. Мартина, пришёл и со всяческой любезностью сказал ей: «Обитель Затворницы, сестра Юлиана, для вас со спутницами слишком тесна, а моя побольше – разместитесь там и получайте часть от пребенды моей. То помещение я предоставлю вам, а сам поживу в церкви св. Мартина». А она, услыхав столь милостивое слово, сложила ладони и молвила: «Благодарю Тебя, Господи Боже мой, за то что в совершенстве исполнил ты обещание Апостола, сказавшего: «Верен Бог, Который не попустит вам быть искушаемыми сверх сил» (1 Кор. 10:13). Я думала, у меня здесь только двое малых друзей, а они, благодаря тебе, оказались великими, а не маленькими». И прожила она у них три месяца.
[23] Когда же до досточтимого отца Роберта, епископа Льежского, дошли скандальные слухи, что приор обители вместе с подпевалами своими так дурно обращался с Христовой девой Юлианой и её последовательницами, что ей пришлось бежать от их безумия и ярости, тогда прибыл он лично к св. Мартину и предписал деве Христовой никуда оттуда не уходить, пока он со всяческим тщанием не исследует истинное состояние вышеупомянутой обители.
И вот, он направил осмотрительных и рассудительных мужей в ту обитель, дабы выяснить, каким образом глава её получил свою должность и как под его руководством обстоят дела духовные и земные. Они под присягой допрашивали об истинном положении вещей по этим вопросом каждого брата и сестру в обители и узнали, что глава её получил должность приора через грех симонии и что под его управлением обитель претерпела великий ущерб в делах духовных и земных. Причём один из братьев, что держал сторону приора, потом засвидетельствовал, что этот приор успел извлечь из сказанной обители не меньше чем на собственный вес серебра.
Итак, когда упомянутый епископ через своих следователей (inquisitores) выяснил истину, то по справедливому суду низложил приора (игра слов priorem – «первейшего», «высшего», – прим. пер.) с престола, а вознёс смиренных (ср. Лк. 1:52). Был сослан приор, добившийся должности симонией, в приют прокажённых Юи, а служительница Христову и спутницы её призваны были обратно в их обитель. Так и жили они, поодаль руг от друга, до самой смерти вышеупомянутого епископа.
[24] Итак, сёстры, возвратившись, начали тщательно обдумывать достойную замену приору. Однако многие благочестивые мужи, зная о внутренних разногласиях в обители, страшились принять обязанности приора, хотя их и упрашивали. И под давлением необходимости им пришлось выдвинуть в приоры обители молодого и невинного брата того, который с помощью Божией и служительницы Его надлежащим образом составил службу к празднику Святых Тайн. И хотя дева Христова много сострадала ему, ибо ведомо было ей, сколько ему придётся вынести на своей должности, всё же дала согласие на его назначение, зная, что духовное и земное состояние обители, пострадавшее при прежнем приоре, под защитою нового, с помощью милости Божией, немало пополнится и возрастёт.
[25] После того вышеупомянутый епископ Льежский, весьма любивший Юлиану за святость, которой она была наделена, повелел выстроить для неё новую молитвенную келейку в более красивом и здоровом месте, нежели то, где располагалась её старая моленная. Хотя этот епископ желал из собственных средств заплатить за постройку, дивной жизни господин Иоанн Лозаннский и вышеупомянутая Затворница св. Мартина успели сами покрыть те расходы и затраты. Туда стекались многие благочестивые и высокопоставленные особы, дабы увидев и услышав её, от неё получить наставление и вверить себя её молитвам. Ибо какой поборник добродетели и благонравия не пожелал бы прийти и увидеть деву святую, скромную, богобоязненную, осмотрительную? Кто, будучи разумен и желая преуспеяния не взыскал бы видения и чтения непорочного закона Господня – не начертанном в книгах говорю, но о записанном в Юлианином нраве и разумении? Всё в ней носило следы духовного подвига (disciplinatum), всё сияло добродетелью и красой совершенства. Молчу ныне о её внутреннем человеке, красота, чистота, постоянство которого в достаточной мере проявились в её поступках и образе жизни; она всегда вела себя одним-единственным образом, а именно как можно более уважительно и вежливо, дабы ничем не обидеть собеседника, ведь по изречению блаженного Иакова, «если кто не обижает в слове, тот человек совершенный» (Иак. 3:2 – пер. Евг. Розенблюма). А кто хоть раз, даже при самом придирчивом наблюдении, поймал её на праздном – не говорю даже «слове» – хотя бы мановении?! Шевельнула ли она впустую хоть раз рукой или ногой? Один весьма благочестивый и святой муж засвидетельствовал, что за тридцать с лишним лет их знакомства ему ни разу не довелось хоть увидеть, как она хоть пальцем пошевелила бы без причины. Наконец, между ней и прочими женщинами была такая разительная несхожесть в поведении, что все набожные и совершенные особы изумлялись и восхищались тем дарам святости, что наблюдали в ней. Ведь всё в ней способствовало назиданию и было достойно восхищения: речь, походка, телодвижения, взор, облачение и выражение лица. Ибо лицо её было безмятежно, облачение непритязательно, прост и смирен был взгляд, сдержанны телодвижения; в её равномерной поступи не было ни суетливости, ни вялости. Говорила она редко и осмотрительно, и речь её источала лишь благоухание духа. Её черты были отмечены некоей привлекательностью, впрочем, скорее, духовного, нежели плотского свойства. Лицо её было озарено радостью, не земной, конечно, но небесной; глаза лучились голубиной простотою и сияли чистотой ангельской. Такова ибо была красота её внутреннего человека, что и наружу прорывались его очевидные признаки, а возвышенностью и силой внутренней чистоты был исполнен, казалось, даже и внешний человек её. И притом все вышеописанные качества были заметны для всех, кто её видал.
Кроме того, кто по праву ближайшего знакомства смог хоть что-то извлечь из тайников её сердца или даже те, кому она хоть немного изволила приоткрыться изнутри, со всей ясностью вспоминали, каким избытком искренности, благочестия и любви было наделено её девичье сердце, а также самыми светлыми чувствами. Поэтому было так, что великие мужи из числа иноков и учёных, умевшие распознавать дары небесной благодати в себе и других, относились к Юлиане со многим почтением, узнавая в ней, стяжавшей такое множество добродетелей (virtutum), невесту Господа сил (virtutum).
Итак, многие благочестивые и высокопоставленные особы, некоторые впервые, привлекаемые доброй молвой, а некоторые ради удовольствия ещё раз послушать деву Христову и поглядеть на неё, приходили к ней за наставлением и после божественной беседы благоговейно вверяли себя её молитвам. А она, по привычному своему смирению всегда – и раньше, и потом – предпочитавшая безвестность известности и приниженность возвышению, с чрезвычайной тягостностью переносила частые посещения.
И вот, однажды пожаловали к ней двое епископов: оный прославленный богослов Гуйард из Комбре и упомянутый господин Роберт Льежский. И хотя деве Христовой было по душе уважение и почтение этих особ, она всё же крайне тяжело переносила то, что их посещение может создать у людей впечатление, что ей воздаются земные почести, а кроме того, она догадывалась, что это Затворница св. Мартина посоветовала им направиться к ней. Посему, когда она потом навещала ту Затворницу, то сказала ей: «Если бы я могла ненавидеть вас, Затворница, и если бы можно было это без греха, то сказала бы, что возненавидела вас, ибо никто, кроме вас, никогда не мог бы помянуть имя моё в палатах княжеских. И откуда мне, что пришли ко мне епископы? (ср. Лк. 1:43) Но молю Царя мира, чтобы прежде кончины моей дал мне пережить столько же стыда и бесчестья, сколько мне, хоть и поневоле, было уделено уважения и чести из-за их прихода». О дивное пожелание! Ведь таковое чрезвычайно редко среди сынов человеческих. Кто пожелает себе стыда и бесчестья? Достаточно, кажется нам, не желать и не доискиваться чести; но если вдруг чествуют нас, а мы не превозносимся, то считаем, что находимся в безопасности. Но кто безвозмездно воздаваемую ему честь, пожелает возместить стыдом и бесчестьем? Часто в устах и сердцах тех, кто справедливо или несправедливо переносит оные, повторяется крик: «Отче! если возможно, да минует Меня чаша сия!» (ср. Мф. 26:39), но ты, Юлиана, пожелала испить от чаши горечи чрезвычайной. Не бойся и не ужасайся (Нав. 8:1): не обманешься ты в желании своём! Поистине услышано было пожелание и моление девы Христовой, ибо после преставления вышеупомянутого льежского епископа перенесла она такие беды и гонения, полные стыда и бесчестия, что живи сейчас Цицерон, так и его поток красноречия иссяк бы при описании оных.
[26] Как-то раз, когда упомянутый епископ Льежа по своему обыкновению пришёл засвидетельствовать почтение деве Христовой, то сказал ей: «Сестра Юлиана, когда вы мне говаривали, что праздник Святых Тайн служит ко славе Божией и преуспеянию избранных, тогда я обычно отвечал, что вполне верю в это. Однако, благодарение Богу, место доверия заступила уверенность. Прямо говорю, что более не верю, но знаю: он воистину служит славе Божией, ибо благодать его содействует мне». Тогда Юлиана, знавшая, что этот епископ много усилий прилагал, усердно домогаясь реймсского архиепископства, попыталась его остеречь, смиренно, но уверенно сказав: «Заклинаю вас, господин мой, довольствоваться тем, что вы получили от щедрот Божиих, ибо, знайте наверняка, никогда не взойти вам на реймсскую архиепископскую кафедру. Так что не трудитесь, ибо все ваши усилия добиться желаемого будут потрачены впустую». Но как же ослепляет тщеславие высокого положения! Хотя упомянутый епископ много почитал Христову деву Юлиану и верил ей, всё же, ведомый суетной надеждой, отнюдь не отказался от начатых усилий и доискивался вышеупомянутой архиепископской кафедры, но никогда её не получил, ибо немного погодя его поразила тяжёлая болезнь, которая усиливалась, пока не он не подошёл к последней черте. Прилежно обдумав [своё положение] и видя, что близок неминуемый предел жизни, он настоятельными мольбами стал усердно уговаривать, упрашивать и увещевать приближённых своих, дабы весьма любимый им праздник Святых Тайн они так же любили и по возможности споспешествовали его утверждению, ибо он, находясь уже на грани смерти, не успевает возвысить его так, как полагал в сердце своём. А в знак почтения и великой любви, которую он питал к нему прежде и ныне, попросил в своём присутствии отслужить Мессу сего праздника. И с великим сердечным сокрушением о проступках и грехах своих, в благой надежде и исповедании он испустил последний вздох.
В год преставления сказанного епископа, прежде чем он умер, Юлиана получила три предзнаменования его смерти. Ибо когда она однажды пребывала на молитве, над нею послышался голос, звавший: «Епископ Роберт!» В другой раз, когда она молилась, голос повторил те же слова. В третий раз она услышала, что голос сказал: «Епископ Роберт, умри!» И хотя она слышала этот голос несколько раз, большого значения ему не придала, считая себя прельщаемой лукавым. Однако в час кончины епископа деве Христовой во время молитвы предстал дух, обликом своим подобный покойному, и, исчезая, смиренно её попросил: «Молись!» А она ему: «Да кто ж вы?!» Тогда он в ответ: «Я епископ Роберт». Тогда наконец-то поверила дева Христова, что оный епископ Льежский оставил сей мир, и отсюда поняла, что слышанные голоса не были прелестью, но предвещаниями неминуемой кончины того, кого ни звали. Когда Затворница св. Мартина от молвы, несущейся на резвых крыльях, узнала о кончине вышесказанного епископа, она немедля послала свою келейницу к деве Христовой – сообщить сию печальную весть. Юлиана же, увидев её, прежде чем пришедшая успела вымолвить слово о причине своего прихода, сказала ей: «Вы теперь не с добрыми вестями, не так, как прежде бывало». Тут-то келейница, исполнив, наконец, то, ради чего была послана, рассказала ей о преставлении упомянутого епископа. На что Юлиана ответила: «Это правда, это уж мне хорошо известно».
ГЛАВА VI. МНОГИЕ СКИТАНИЯ ЮЛИАНЫ. КАК ОНА СТРАНСТВОВАЛА ПО РАЗНЫМ МОНАСТЫРЯМ, А ЗАТЕМ ОСТАЛАСЬ В НАМЮРСКОМ МОНАСТЫРЕ САЛЬЗИН
[27] И вот, вскоре по преставлении сказанного епископа братья и сёстры, нет, скорее волки и тигрицы из обители Мон-Корнильон, которые при живом епископе не смели противостоять деве Христовой открыто, вновь воспряли. Они не забыли старой злобы и гнева, а ещё сильнее взъярились против девы, и вновь возгорелся в них пожар всяческого беспутства и неистовства. И сначала они вызвали обратно из Юи того брата, которого сместил с должности приора их обители упомянутый епископ, когда стали ясны его прегрешения; а спустя некоторое время добились того, чтобы он остался с ними как один из прочей братии. И, всячески скрывая вынашиваемое внутри коварство, первым делом поставили себе приором некоего монаха из белоризных руководителей Мон-Корнильона (из Ордена премонстрантов, – прим. пер.).
Святого же и невинного молодого брата, который по данной ему свыше премудрости успешно распоряжался духовными и земными делами той обители, безо всякой причины преступнейшим образом с должности приора сместили.
Итак, дева Христова, замечая, что вновь восстают вихри искушений и вздымаются волны злословия, ревностно старалась наставлять преданных ей сестёр на словах и примерах святых, чтобы они учились переносить всяческие искушения со всяческим терпением. Также и брата того невинного, который показал себя настоящим приором, настоятельно побуждала не слагать с себя полномочий, хотя его место, благодаря насилию противников, занимает другой. И воодушевляла его дева Христова опираться на примеры святых, призывая всегда повторять в уме стихи о блаженном Ламберте (св. Ламберт Маастрихтский, 636 – ок. 705 гг., пам. 17 сентября, мощи покоятся в Льеже, – прим. пер.)
Стойкий в бедствиях и средь довольства смиренный,
Ужасу он неподвластен и не склонится пред мздою.
И ещё:
В сердце его полная справедливость и простота,
В словах у него правдивость была и красота.
[28] Спустя немного времени противники Юлианы, присвоив себе право назначать и снимать по своей прихоти кого хотят, вновь сделали приором брата, который прежде по справедливому суду льежского епископа был удалён от должности приора и которого они всеми правдами и неправдами выписали к себе. Свершив это, они пришли к деве Христовой и, кивая головами своими, глумились над нею, говоря (ср. Мк. 15:29): «Вот ему ты обязана всяческим послушанием, поскольку он твой приор». А она со всяческой кротостью отвечала: «Отнюдь».
Итак, настолько возросла у них ненависть к ней, что они бросали большие камни в её моленную – даже когда она подолгу, как ей было свойственно, молилась [там] Царю небесному. Однако, весьма опасаясь, что высокопоставленные и набожные особы из числа тех, которые знают и часто посещают Юлиану, могут, как уже было некогда, изгнать поставленного ими приора с должности, да и из обители, сговорились о том, чтобы любыми способами, всеми силами устроить так, чтобы дева Христова была вынуждена уйти из этой обители. И вновь стали они настраивать против неё граждан Льежа, ядовитыми наущениями побуждая их к нечестивым действиям. И те однажды пришли к обители той, и сбившись в одну кучу с нечестивцами из обители, что ненавидели Юлиану, в единодушном порыве кинулись с ломами и прочими пригодными для того орудиями к моленной, намереваясь разрушить её до основания. А Юлиану схватили и, оторвав от верных ей сестёр, заперли в монастырском дормитории. Сами же, точно псы бешеные, безжалостно сокрушили дом молитвы, чтобы деве Христовой в дальнейшем уж точно было некуда возвращаться. Хватали также камни и деревянные обломки да бросали их со всей силой в окна дормитория, где, как они знали, она была заперта. Однако первого, кто простёр руку на это, так поразила кара Божия, что до самого конца своей жизни он не смог восстановить повреждённое здоровье.
А когда до девы Христовой донеслось происходящее, она, наподобие Первомученика Стефана, преклонив колени (Деян. 7:60), ревностно молилась Богу, дабы Он защитил их от всякого преткновения и опасности. И не прекращала молиться, пока они не разрушили её моленную до основания. При всём при том она не согрешила устами своими (Иов. 2:10) и не говорила безумно против Бога (Вульг. Там же) или обидчиков своих ни тайно, ни явно, но всё сносила с величайшим терпением. Однако же внутри её терзала мучительная скорбь из-за такового разрушения её моленной, о чём она как-то сказала одному из братьев той обители: «Когда, брат, мою моленную рушили, я так скорбела, что за столько же серебра, сколько она стоила, готова была бы откупиться, чтобы её сохранить. О если бы я могла без греха запретить им это! О если бы можно было её отстроить заново! Знайте же, что они великий грех совершили в том, ведь благодаря здоровому воздуху и месту, где располагалась моленная, я настолько восстановила телесные силы, что мы с сестрой Изабеллой могли денно и нощно непрерывно читать псалтырь за почивших верных, помимо прочих служб часов, дневных и ночных. Но теперь уже не надеюсь, что у меня достанет сил исполнять это правило».
[29] Сколь тяжко было оскорблено этим величие Господа, Он изволил открыть одной благочестивой особе. Ибо когда она однажды возвела взор очей своих к облакам небесным, то увидела словно бы огромный жезл, что, зависнув в воздухе над Льежем, грозил поразить его многими ударами. Поразившись, затрепетала она от крайнего изумления и взмолилась ко Господу, прося, коли угодно то будет в очах Его, даст же ей понять, что предвещает сие видение. И был голос к ней, глаголющий: «За грех, совершённый против сестры Юлианы, подобает весь город Льеж подвергнуть жестокому побиению». Что и случилось. Ибо спустя немного времени возникла распря между викарным епископом Льежским и гражданами сказанного города, от чего вышло столько горестей и такие случились несчастья, что сам Гомер, описатель Троянской войны, изнемог бы, рассказывая всё это. То, что в сём проявился бич Божий, было так очевидно для всех, что едва ли остался во всём городе какой-нибудь клирик или мирянин, богатый или бедный, глупый или разумный, высокопоставленный или худородный, кто не убедился бы, что за всеми и всяческими бедствиями этими стоит божественная кара. Таковым скорбям уничтожения подверглись первейшие и главнейшие владения Льежского епископата, и ничуть не спасло их то, что они далеко находились. Затем последовало разрушение домов, разорение богатых и полная нищета граждан среднего достатка, потом и гибель людей. Да услышат и узрят это, молю, те, кто думает, что избранные и возлюбленные Христовы ничтожны, кто не боится поэтому огорчать их и в великом безумии своём дерзает наносить им обиды. Да услышат они, тем не менее, глас Вышнего Величия, свидетельствующего о верных и друзьях Своих: «Касающийся вас касается зеницы ока Моего» (Зах. 2:8), и это: «Меня отмщение, Я воздам, говорит Господь» (Евр. 10:30).
[30] После того Христова дева Юлиана, видя, что приверженцы нового приора намерены всячески принуждать её к послушанию ему (который вопреки воле Божией занял место благого приора, невинного, да и при жизни его), и то, что они при любом её появлении нападают на неё с камнями в лютом гневе и ярости, сказала верным и преданным сёстрам своим: «Вы видите, что в этой обители я более находиться не могу, ибо ненависть беззаконников всё время возрастает и доведёт их, пожалуй, до убийства. Итак, дам место гневу Божию и ярости преследователей, не желая оказаться виновной в грозящей мне смерти. По этой причине подобает мне уйти и поискать себе обиталища где-нибудь в другом месте». А сёстры, отлично знавшие, что она всё это претерпевает ради справедливости, с горячим сочувствием отвечали ей: «И мы, госпожа, последуем за вами, куда бы вы ни направились». А она им: «Всех вас я с собой взять не смогу, ведь пока не известно, где нам удастся обрести пристанище. Однако те из вас, кто посмелее и лучше прочих способны вытерпеть бедствия, пускай останутся. И Бог укрепит их в бедствиях и скорбях».
[31] Тогда ушла дева Христова с несколькими сёстрами из мятежной обители Мон-Корнильон, точно из Ура Халдейского; ушла же она без денежных припасов. А на вопрос, кто ей и её спутницам даст потребное пропитание, которая всю заботу свою, по совету блаженного Петра, возлагала на Господа (ср. 1 Пет. 5:7), отвечала: «Бог позаботится о нас, а если будет необходимо, то пускай две из сестёр, что посмелее, пойдут просить милостыню у порогов».
И остановилась она поначалу в Робермоне, потом в Валь-Бенуа, затем в Валь-Нотр-Дам, где были женские монастыри цистерцианского ордена (все – в пределах современного Льежа, – прим. пер.). Но вышеупомянутый приор, а вернее, узурпатор приората, преследовал деву Христову даже в упомянутых обителях, всегда добиваясь хитроумными уловками, чтобы ни в одной из сказанных обителей она не смогла получить пристанища надолго. Но она не оказалась глуха к словам Господа, сказавшего в Евангелии ученикам Своим о гонителях их: «Когда же будут гнать вас в одном городе, бегите в другой» (Мф. 10:23), и сказала спутницам своим: «Идёмте в Намюр», ибо привыкла, что на родине её ждали одни лишь гонения (а Намюр до XV в. был самостоятельным графством, – прим. пер.). И отправились они в трудный путь, исполненный тягот и бедствий.
О сколько зол вынесла преданная служительница Твоя Юлиана ради Тебя, Господи! Гонения от ближних, изгнание из собственной обители и с родины, а теперь ещё разлуку с друзьями, трудные поиски пристанища, нехватку средств. Но поскольку так угодно было Тебе, пришлось им пройти через испытания. Но разве Ты не испытал её и не нашёл во всём как нельзя более верною? Поистине испытал Ты её, Боже, когда она издавна пыталась искоренить порок в своей обители, испытал в разных бранях за справедливость и истину; очистил, как очищают серебро (Пс. 65:10) в горниле множества гонений и бед, и не найдено было в ней примеси нетерпения или ропота. Ибо если и оставались в ней какие-нибудь несовершенства, Твоё, Господи, испытание и очищение, удалило их, и притом совершенства прибавило её заслугам; и притом яснее выявило неколебимую твёрдость духа её, что по большей части была скрыта от людей. И кто бы поверил, что в существе слабого пола, в теле, почти ни на что не годном, окажется такое упорство и твёрдость? Но по образу звёзд, что днём сокрыты, а ночью светят, её сила, не проявлявшаяся в пору благополучия, заблистала в несчастливую годину. Ныне выяснилось, что любила она Тебя всем сердцем, всей душой, всей силой (Вульг. Лк. 10:27). Уже давно было известно, что она любит Тебя всем сердцем, когда столько нежности в ней проявилось к Тебе и к [святым] Твоим; всей душой – когда даже внешнее своё житие она столь благоразумно сообразовывала с внутренним человеком. И яснее ясного стало теперь, что любит она Тебя и всей силой, когда столь мужественно она перенесла труд, скорбь и удары множественных несчастий. Ныне уже явилось и до конца её дней будет явственно, что в ней крепка, как смерть, любовь (Песн. 8:8), и, не вернее ли будет сказать, крепче всякой смерти. Ибо воды многих мучений не смогли потушить любви её и реки обильных тревог да земных горестей оказались не в силах залить чистоту невинной жизни её (ср. Песн. 8:7).
[32] Когда же Христова дева Юлиана с сёстрами своими прибыла в Намюр, то они едва смогли найти где расположиться на ночлег, поскольку в гостинице их не признавали. Наконец они кое-как приютились у нищих бегинок, где некоторое время оставались в великой тесноте и нищете. Но Юлиана часто приводила себе на память возлюбленного своего Иисуса Христа, Который, будучи богат, обнищал ради нас, дабы мы обогатились его нищетою (ср. 2 Кор. 8:9). Все упомянутые в евангельском повествовании лишения, бедствия, гонения, горести и тому подобные беды, которые перенёс Спаситель мира, она также сосредоточенно обдумывала, и любые бедствия да тягости, что сама терпела, вменяла ни во что в сравнении с Его любовью. И радовалась служительница и ученица Христова тому, что ступает по тому же пути земных скитаний, коим, как она знала, шествовал её Господь и Наставник. Зная также, что в завещании Истины содержится такая клаузула: «В мире будете иметь скорбь» (Ин. 16:33), она радовалась, что оная ей отписана в грамоте завещателя, ей досталась в удел. Не отказалась она погасить по завещанию издержки временных скорбей, дабы возмочь когда-нибудь принять и завещанное наследие вечного блаженства. И не сомневалась она, что наследуемые богатства бесконечно превосходят издержки скорбей, зная, что нынешние временные страдания ничего не стоят в сравнении с тою славою, которая откроется в нас (Рим. 8:18).
Когда же сия дева Христова со своими спутницами, весьма нуждаясь и бедствуя, как было сказано, пребывала у нищих бегинок, о гонениях на неё и её нищете проведала почтенная госпожа Химена, аббатиса обители Сальзин близ Намюра; а была она сестрой досточтимого отца Конрада, архиепископа Кёльнского (Конрад фон Гохштаден 1198/1205 — 1261 гг. — архиепископ Кёльнский с 1238 г., один из главных союзников папы в борьбе с Фридрихом I, – прим. пер.), отмеченного многой премудростью и добродетелью. Проникнувшись к ним великим состраданием, она поспешила известить мужа весьма почтенной жизни, господина Иоанна, архидиакона льежского, о том, что в Намюре без верного пристанища пребывают весьма благочестивые сёстры, несправедливо изгнанные из своей обители Мон-Корнильон. А как оный архидиакон по великой милости своей обычно выплачивал нищим намюрским бегинкам вспомоществование, то и деве Христовой с её спутницами он оказал милосердие, и имевшийся у него близ церкви св. Альбана дом передал им, где они и прожили долгое время. И радовались они всяческим духовным ликованием, что этот дом расположен по соседству с церковью, где хранилось множество драгоценных реликвий, и прежде всего, частицы Крестного древа и Крови Господней, созерцанием и почитанием коих они пречасто утешались и радовались, как во всяком богатстве (Пс. 118:14). А потом сказанный архидиакон за свой счёт построил в Намюре приют, где бесплатно могли жить нищие и немощные бегинки. А Юлиане с её спутницами он выделил землю подле сказанного приюта и определил им обиталищем церковь св. Симфориана. И на взносы верных им был построен домишко, где они долгое время вели нищенскую жизнь, питаясь от милостыни.
[33] После того почтенная аббатиса Сальзинская, рассудив, насколько несправедливо то, что служительницы Христовы ничего не имеют от корнильонской обители, которой некогда были переданы все их богатства, добилась сама и через других особ, чтобы они получали от той обители пожизненный ежегодный доход. И по совету опытных и благочестивых людей, а наипаче – досточтимого отца Гуйарда, епископа Комбре, они пожизненно предались под начало и покровительство вышеупомянутой аббатисы, дабы не было толков, что живут они без главы, руководствуясь лишь суждением собственной воли.
Потом две из Юлианиных спутниц – первая Агнесса, а вторая Озилия, – встретив драгоценную смерть, были взяты от сего негодного века, и переданы в упомянутую обитель Сальзин на погребение. Своим святым нравом и жизнью они показали себя истинными и неотлучными спутницами Юлианы, вместе с нею перенося все бедствия и лишения до самого конца жизни. И вот, после их преставления сестра Изабелла, единственная оставшаяся с Юлианой, стала её частыми уговорами склонять перейти жить в сальзинскую обитель, говоря, что вдвоём у них не получится держать этот приют, поскольку обе они стали чрезвычайно немощны и бессильны. А поскольку между сказанной сальзинской аббатисой и девой Христовой уже укрепились связи нежной и крепкой сестринской любви, то сестра Изабелла не сомневалась, что приходу Юлианы почтенная аббатиса весьма обрадуется. Однако служительница Христова отказалась туда идти, страшась навлечь на оную обитель несчастье и скорбь. Однако, поскольку сестра ежедневно всё назойливее упрашивала перейти жить туда, то она, хоть и после упорного сопротивления, подчинила наконец свою волю её воле.
Когда ж они прибыли в вышеупомянутую обитель, почтенная аббатиса приняла их со всяческим радушием и, выказывая своим гостьям чрезвычайное почтение, окружила их любовным вниманием, а для жилья предоставила им обширную и просторную светлицу. Но поборница смирения Юлиана, с крайней досадой принимала честь и внимание, оказываемое ей, ведь она, как и по-прежнему, как и всегда, в таких обстоятельствах была застенчива. Она упрашивала аббатису разместить её со спутницей в домишке близ церкви, заверяя, что с большей охотой устроилась бы жилище невысоком и небольшом, нежели в высокой и протяжённой светлице.
ГЛАВА VII. ДЕЯНИЯ ЮЛИАНЫ В САЛЬЗИНЕ. РАЗЛИЧНЫЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ. УХОД В ФОС.
[34] Оная почтенная аббатиса не раз рассказывала, что гостья её Юлиана задолго предсказывала будущие события, причем она наблюдала это многократно. Думаю, из множества таковых случаев нельзя обойти молчанием тот, когда они однажды беседовали между собой об оных двенадцати тысячах блаженных дев и сестра Юлиана сказала аббатисе, что и она сама, и её сестра, госпожа Алейда, почтенная аббатиса монастыря св. Вальбурги, получат мощи сказанных дев. Слово пророчицы по кончине её подтвердилось. Ибо упомянутая аббатиса и сёстры, получив разрешение на раскопки на кёльнском кладбище вышесказанных святых дев, где выкопали в земле глубокую яму и нашли паче чаяния останки пятисот и более дев этих – сокровище, скрытое на поле (Мф. 13:44), что желаннее золота и ценнее серебра (Вульг. Прит. 16:16). Заботой и попечением сказанных сестёр мощи были переправлены во Фландрию, где были приняты сиятельной графиней Маргаритой (Маргарита де Эно или Маргарита Константинопольская (1202-1280 гг.) — графиня Фландрии и Эно с 1244 г., вторая дочь императора Латинской империи, графа Фландрии, Эно и Намюра Балдуина I). И при ликовании всей страны её, будучи распределены по оным обителям оными аббатисами, хранились там с высочайшим почтением и огромным благоговением. Сим и подтвердилась правота слов Юлианы, предсказавшей почтенной аббатисе, что в её обители будут почитаться мощи святых дев.
[35] В то время, когда Христова служительница Юлиана жила в Сальзине, некий клирик, родственник весьма влиятельного намюрского бюргера, владел близ сказанного сальзинского аббатства домом, куда приводил соучастников своего разврата и беспутства, и жизнь вёл срамную. Когда же в упомянутую сальзинскую обитель прибыла намюрская императрица (Мария де Бриенн (ок. 1224—1275 гг.) — императрица Латинской империи, супруга императора Балдуина II де Куртене), ей сообщили о разврате и беспутстве, что творятся в доме вышеупомянутого клирика. Тогда она, воспылав справедливым негодованием, повелела разрушить блудилище. Когда это было сделано, намюрцы, рассвирепев, дали волю несказанному гневу и ярости и возбудились против неё крепчайшей ненавистью. И хотя ярость гнева с течением продолжительного времени обычно умеряется, у них она день ото дня беспрерывно усиливалась. А на обитель сальзинскую и её аббатису они были неописуемо злы, говоря, что Императрица всё делала и делает именно по её совету, как и на этот раз.
[36] Юлиана загодя предвидела, какие свирепства учинят намюрцы против упомянутой обители и её аббатисы, если та не устранится от дружбы с Императрицей, и многократно увещевала её мудро уклоняться от общения с нею. Но та не могла исполнить сего, ибо императрица не отпускала её от себя ни на шаг. Видя это, дева Христова прониклась такой мучительной печалью, что не могла найти себе покоя, но истощалась в печали жизнь её и лета её в стенаниях (ср. Пс. 30:11), так что очи её почти непрерывно источали потоки слёз. К довершению своих горестей она предвидела в некоем предзнаменовании будущего общее смятение во всём селении или, вернее, городе Намюре, что в итоге и подтвердилось. Посему, когда её однажды спросили, почему она всё время мрачна и почему непрерывно мучается со слезами на глазах, она отвечала: «Как же не оплакивать лишения и скорби, грозящие городу Намюру да мужам благим и женам, живущим в нём? Они приняли нас в пору странничества и многие благодеяния оказали нам в нужде. Как же не рыдать мне о неминуемом опустошении сей обители сальзинской и невзгодах, которые из-за этого претерпит, хоть и незаслуженно, наша аббатиса?! Ибо знаю я и знаю наверняка, что если бы застала она спокойные и мирные времена, то сподобилась бы многого утешения о Господе. Вот справедливая причина моей скорби, вот о чём я стенаю, вот какой плач и рыдание теснят мою грудь!»
Дни и ночи она со слезами коленопреклоненно умоляла Господа, дабы при всём, что Он намеревается попустить свершиться с обителью сей, защитил Он души и тела любезной ей аббатисы и всей вверенной ей общины от любых опасностей. Многократно также упрашивала она Господа, чтобы неотвратимые удары бича пали на неё, только бы их Он милостиво избавил от этого.
Стоит ли удивляться, что она готова была претерпеть всяческие суровые и тяжкие испытания ради столь любезных друзей своих, если, как известно, она желала бы принять смерть телесную ради спасения собственных гонителей из прежней общины. Ибо как-то раз спросили её, как может она молиться Господу за тех, кто обрёк её на такие несчастья да лишения, причём несправедливо; и она отвечала: «Я готова была бы принять без вины смерть телесную, а затем, вернувшись к земной жизни, ещё раз умереть, с тем, чтобы те, кто несправедливо преследовал меня, достигли спасения». О слово поистине благородное! Устремление столь же дивное, сколь и достолюбезное! Понимаешь ли, сколь обширный очаг любви пылал в сей груди девической, коли столь горячие искры вылетали из него, стоило лишь слегка затронуть его вопросом. Видано ли что столь великое: отсрочив смерть свою, избежать коей по уделу человеческому невозможно, она горячо желала бы принять только ту смерть, которая, пусть не заслужена, принесла бы спасение! Воистину то великое устремление и желание чрезвычайно редкостное, коли сама Истина свидетельствует, что нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15:13). А души положить за врагов – это любовь превысшая, какую имел Христос, ибо, будучи врагами, мы примирились с Богом смертью Сына Его (Рим. 5:10). И вот, подлинная Христова поборница и подражательница, пускай любовь её и не была равна Христовой (да и никому созданию сие не по силам, и прежде не было, и не будет), отчасти уподобилась Ему хотя бы в явной решимости, и желала принять смерть безвинную ради спасения гонителей своих.
[37] И вот осуществилось предсказание, высказанное девой Христовой давно – ещё когда она пребывала в скитаниях своих. Ибо однажды в ту пору сёстры Агнесса и Озилия, о кончине коих было сказано выше, (ещё живые тогда), а также сестра Изабелла, немало боясь, что Христова дева Юлиана, за которой они следовали, будет у них отнята, сказали ей: «Что будет, госпожа, если против ожидания смерть, вас внезапно отняв, разлучит с нами, и оставит нас одинокими и сирыми?» А она, прозревая будущее духом пророческим, ласково утешила их, сказав: «Да не смущается сердце ваше и да не устрашается (Ин. 14:27), ибо все вы предварите меня, а я последняя из всех пребуду». Так всё и случилось. Ибо сестра Изабелла (которая, не покладая рук, всегда помогала носить бремена девы Христовой и проходила поприще земной жизни в великой святости тела и духа) разрешилась от плоти и была погребена в той же сальзинской обители, где прежде погребли других двух сестёр. Когда её тело омывали и подобающим образом приуготовляли, почтенная аббатиса по внушению свыше не позволила Юлиане участвовать в этих обрядах, предпочитая, чтобы та, уединившись, смягчила горе слезами. Закончив с омовением, аббатиса вернулась к ней оказать утешение и застала её проливающей слёзы ручьями. И сказала ей аббатиса с иронией: «Ну и прекрасный же пример вы нам подаёте таким плачем да рыданием о почившей!» На что та ответила: «Не её я оплакиваю, а себя самоё».
Столь велика была твердость Христовой служительницы! Уверена она была в том, что сестра Изабелла после кончины своей разрешена была от всякого, даже чистилищного наказания и незапятнанная предстала пред Господом. И понятно это было по тому, что моления Юлианы часто были обращены к избавлению от посмертных кар близких и дорогих ей людей, но никто не примечал, чтобы просила она молитв за упокой души сестры Изабеллы. Ибо была у Юлианы с Изабеллой одно сердце и одна душа (Деян. 4:32).
По прошествии нескольких дней с кончины сестры Изабеллы досточтимая аббатиса шутливо сказала Юлиане: «Я вас подловила, госпожа моя: теперь-то я точно знаю, что вы даже вскользь ни разу не попросили о молитве за сестру Изабеллу никого из своих посетителей, ни меня, ни общину нашей обители». А та с безмятежным и ясным лицом, как бы отшучиваясь, ответила: «Кто-то из святых сказал, что святого оскорбляет тот, кто за святого молится». О какой сжатый ответ, но содержательный! Ибо сим кратчайшим изречением, она и аббатису удовлетворила, и ясно показала то, что ей ведомо о сестре Изабелле. И аббатиса поняла это выражение не иначе, как если бы ей иными словами сказали: «Сестра Изабелла – святая, и поэтому за неё молиться не следует». Ведь господин Иоанн Лозаннский, муж почтенной жизни, дал некогда этой аббатисе совет верить словам Юлианы не иначе, как если бы они исходили из уст самого Христа.
Юлиана же немалую любовь питала к сказанной обители сальзинской ради того, что в ней таились три драгоценных брильянта, там же, где покоились останки многих святых. Потому-то и скорбела она много, что сей монастырь придёт (хоть и на время) в запустение от того нападения и разгрома, что учинит разбушевавшийся люд. Но прежде чем мы перейдём к дальнейшему, да будет нам непостыдно позволено задержаться на одной истории, которую мы доселе откладывали.
[38] Когда однажды некая особа беседовала с девой Христовой о её распре с приором Мон-Корнильона, то между прочим с дружеским дерзновением заметила: «Многие считают, госпожа моя, что ваши обвинения против приора во многом ложны; более того, говорят, что вы поделом от него пострадали». А она отвечала: «Хочу, чтоб вы знали, возлюбленная моя: никогда я сего враждебного ко мне приора с узкого пути евангельского не сбивала, давая повод чинить мне все эти мучения и оскорбления. Также знайте уверенно, что ни на земле, ни под землёй нет столько серебра, за которое я бы произнесла хоть слово клеветы на него либо что-нибудь против него затеяла, ибо иначе меня бы замучила совесть». Поверить её заявлению чрезвычайно легко, поскольку сама она, в коей даже набожные особы не находили никакого или почти никакого порока, с дивным упорством избегала притворства.
Сего ради добавлю один пример из ряда происшествий. Когда в годину гонений дева Христова пребывала в келье у одной затворницы, та убеждала её покрыть голову чёрным покрывалом, чтобы, если кто её случайно увидит, подумал, что она и есть затворница. Это она предложила потому, что снаружи хаживали те, кому по душе был нрав и речи приора Мон-Корнильона, и они, увидев её как-нибудь через окно и узнав, могли оскорбить её скверными речами. Но Юлиана наотрез отказалась притворяться, заявив, что с её стороны будет порочным двоедушием, если оставаясь такой, какая есть, она станет притворяться другой. Так что не удивительно, что она, столь щепетильная в мелочах, меньше всего была способна строить козни вышеупомянутому приору или кому-нибудь другому, ни в чём не повинному, считая, что такие действия мостят дорогу в геенну.
[39] По свидетельству оной особы, правота чьих слов не подлежит сомнению, она однажды в Намюре видела, что, когда Христова дева Юлиана присела после евангельских чтений, от головы её устремилось ввысь обильное туманное испарение. Насколько могу судить, Господь изволил явить это, чтобы наблюдавшая явление особа, от видимого заключая о невидимом, познала, какая огненная любовь пылала в девическом сердце, коли от него явилось столь высоко восходящее вверх испарение. И как раз о том говорит молитва псалмопевца: «Да направится молитва моя, как фимиам, пред лице Твое» (Пс. 140:2).
[40] Как-то тяжело заболела одна монахиня, к коей Юлиана питала немалую любовь. Когда же ей глубоко ночью возвестили об этом, она поднялась и приступила к молитве. А когда с наступлением утра у неё спросили о том, что будет той больной, про которую ей стало ведомо накануне, отвечала: «Эта болезнь не к смерти (Ин. 11:4). Мне предстоит умереть раньше, чем ей. Она выживет и будет за меня молиться Господу». Так и вышло: она прежде покинула тело, а сказанная монахиня осталась жить.
[41] Однажды, когда дева Христова собиралась отправиться в Намюр из сальзинской обители, спутницы убеждали её сесть на подготовленное для неё судно, а не утруждать ноги, идя кружным путём. Но им не только никакими уговорами не удалось её принудить к этому, но она сама стала убеждать их даже из клади своей ничего не оставлять на том судне. Однако вопреки её совету они всё-таки погрузили туда свои вещи, главным образом потому, что не увидели в этом ничего страшного. Юлиана отправилась в трудный и довольно дальний путь пешком, а судно, не успев пересечь реку, утонуло вместе с погруженными на него вещами.
[42] После блаженной кончины своих спутниц дева Христова, видя, что осталась в одиночестве, призвала к себе из корнильонской обители одну из сестёр, по имени Эрментруда. Та, будучи целиком послушна воле Юлианы, пришла. После того вложил Бог в сердце брату Иоанну, истинному приору обители Мон-Корнильон, хоть и свергнутому узурпатором, навестить деву Христову. Ведь он и при ней, и в её отсутствие претерпел за любовь Христову многие мучения. Придя к ней, он был радушно принят с величайшей любовью, ибо весьма любезен он был Юлиане за невинность свою и благочестие. Когда же засобирался он уходить, дева Христова обратилась к сестре Эрментруде, сказав: «Исповедайтесь брату Иоанну, ибо он истинный приор ваш, и душа ваша обретёт исцеление; зная наверняка, что никогда больше ни мне, ни вам не доведётся ему исповедаться». А сказала она это в духе пророческом, предвидя, что сказанный брат вскоре преселится от мира сего к Отцу. И вот, когда он вернулся, поразил его тяжкий недуг, который, за несколько дней усилившись, положил конец несчастиям его земной жизни драгоценным преставлением.
В час же блаженного преселения его, когда некая почтенной жизни затворница пребывала в молитве вдали от того места, где отходил слуга Христов, она услышала над собой прохождение неисчислимого множества голосов, поющих что-то вроде инвитатория «Christum Regem Regum adoremus Dominum» («Поклонимся Царю Царей Христу Господу…», – антифон к входному псалму из службы XIII в. праздника Тела Христова, – прим. пер.). И был тот распев на диво высоким и неизреченно нежным. Услыхала она также голос брата Иоанна, и узнала его среди многочисленного хора псалмопевцев (то был час его преставления, что было ей вовсе не ведомо), и, не в силах сдерживаться из-за безмерной радости, она тоже затянула псалом вместе с псалмопевцами. Спустя малое время затворница Христова получила весть о его блаженном успении, и по тщательном рассмотрении она поняла, что то был как раз час преставления слуги Божия, когда она услышала в вышине голоса поющих и славящих Бога.
Когда же тело его всё ещё лежало посреди церкви, некая набожная особа молилась рядом, и увидела: вот, кровля церкви раскрылась, и Господь Иисус со Преславной Девой, Матерью Своей сошли с вышних и, бережно приняв душу покойного, воспарили, неся её, ввысь. Когда же муж почтенной жизни в день, когда покойный был предан погребению, вознёс за душу его жертву Господу, верные сёстры той обители спросили его, что он думает про [участь] господина Иоанна. Тот же, проникнувшись уверенностью [в его спасении], ответил: «Он узрел возлюбленного своего Иисуса Христа и утешился».
[43] После того настолько разгорелась ярость люда намюрского против обители Сальзин, что накрепко порешил он изничтожить её пожаром. Когда Императрица проведала об этом, то повелела аббатисе, чтобы она сама и община её покинули обитель до тех пор, пока не успокоится буйное замешательство между нею и народом её, а она пока поставит стражей при обители Сальзин, дабы они охраняли её от всяких врагов. Но когда об этом сообщили Христовой деве Юлиане, сердце её пронзила мучительная скорбь, ибо знала она, что те, кто поставлен стражами, первые подвергнут обитель сию поруганию, и не станут защищать её от нападений грабителей. Когда же община рассеялась, она, не сумев подавить в себе силу скорби, разразилась оглушительными рыданиями, и, словно бы из-за раздирающей её изнутри сердечной тоски, у неё пошла ртом кровь, что с тех пор и до конца её жизни не прекращалось. Монахини же, горячо желая облегчить её печаль, говорили ей, что, когда бунт намюрцев минует, быстро унятый Императрицей, и, таким образом, будет возвращён мир, рассеянная община быстрее быстрого соберётся. Но дева Христова, не внимая никаким утешениям, сказала: «Если вы рассеетесь, то быстро уже не возвратитесь». И, как нам известно, сказанное ею, и то, что узнала она об обители Сальзин, и о рассеянии общины, и о стражах обители, полностью сбылось; и, надеемся, больше уже не осталось, чему надлежит сбыться.
А в предсказанный час рассеяния несчастной общины одна набожная особа, живущая в Льеже, предавалась молитве; и когда пришла ей на память любимая ею Юлиана, начала душа её тревожиться и тосковать, да такой глубокой и тяжкой терзаться скорбью, что скорбь эта казалась ей нестерпимой. А поднявшись с молитвы, она спросила одного похвальной жизни священника, пришедшего к ней: «Заклинаю вас, господин, помолитесь за сестру Юлиану, поскольку она или умирает сейчас, или терпит чрезвычайную скорбь!» Так и сделали. И спустя недолгое время доставлено было ей письмо от почтенной аббатисы Сальзина о деве Христовой, дивным образом повествующее о том, какую тяжкую скорбь та перенесла при рассеянии сказанной обители. Тогда упомянутая особа ясно вспомнила, что то был именно час Юлианиных душевных мук, когда она на молитве почувствовала в чрезвычайном сострадании, что дева Христова либо чрезвычайную скорбь терпит, либо умирает; и сообщила об этом пришедшему к ней тогда священнику.
[44] Итак, когда рассеялась община Сальзина, почтенная аббатиса, взяв на себя заботу о Христовой деве Юлиане, отвела её в Фос (ныне валлонская коммуна Фос-ла-Виль в округе Намюр), в дом кантора, мужа похвальной и достойной жизни. Он, узнав гостью столь великой святости, радушно принял её со спутницей и всячески обихаживал их с братской любовью, окружив глубоким благоговением и почтением. А сказанный кантор построил когда-то келью, смежную с Фосской церковью, в которой жила затворницей его сестра, которая вошла в затвор в тот же год и день, что и Затворница св. Мартина в Льеже. Поскольку ко времени прихода Христовой девы Юлианы, сестра его уже умерла, то кантор тот предполагал сказанную келью снести. Теперь же он переменил решение и распорядился её надлежаще подготовить, чтобы предложить Юлиане пожить там.
И всё то время, что она до конца своей жизни пребывала в сказанной келье, он относился к ней с дивным почтением, зная, что она свята и исполнена духовных даров благодати.
ГЛАВА VIII. ПОСЛЕДНЯЯ БОЛЕЗНЬ. КОНЧИНА. ПОГРЕБЕНИЕ
[45] Когда же милосердный Отец решил положить конец жизни верной Своей служительницы Юлианы и вознаградить её за столь многие и великие мучения, несчастия и печали, что довелось ей перенести, Он возложил на неё телесные недуги. Слегши в постель, она в смертельной болезни своей день ото дня становилась всё слабее плотью. Однако несломленный дух её отнюдь не умерял молитвы, но даже, когда из-за чрезвычайной болезненности уст, что приходилось ей среди прочего претерпевать, ей стало трудно говорить, она, тем не менее, читала Часы, отдавая свой обычный оброк Господу.
А когда она наверняка узнала, что ей предстоит разрешиться от бренного своего телесного обиталища, очень захотелось ей повидать любезнейшего своего во Христе друга, господина Иоанна Лозаннского, каноника св. Мартина во Льеже; и настоятельно просила она своих сиделок, чтобы те, если как-нибудь удастся, его разыскали. Ибо желала она, как думается, помимо прочего, открыть ему хотя бы перед смертью те тайны, что столь тщательно скрывала в течение жизни. Однако в часы сей смертельной болезни её не навестил ни сам господин Иоанн, ни другие знакомые и друзья её, жившие в Льеже. Одни опасались военных действий в Намюре, другие – не верили, что она теперь умрёт от своего недуга; ведь, думали они, коли она так часто хворала и поправлялась, то и на этот раз будет так же. Так исполнилось её давнее предсказание, кое она сообщила кому-то из дорогих ей людей, что во время кончины её с ней не будет никого из её близких друзей. То есть преимущественно тех, кто во всех мучениях поддерживал её душевно и телесно. Ещё она некогда говаривала особо преданным сестрам, что, если они что хорошее могут перенять, пока она жива, то пускай перенимают, ибо под конец её жизни они тщетно будут ожидать такого случая. Ибо, несомненно, знала она, что они питают ложную надежду, что она откроет им свои сокровенные тайны, по крайней мере тогда, когда будет разрешаться от тела. Но она вполне явственно предрекала, что и тогда ничего не откроет, потому что их рядом не окажется, а другим она не сможет сообщить то, что желала бы поведать им. Ибо, хотя в её смертный час при ней находились некие люди, которым она достаточно доверяла, всё же она то ли стыдилась, то ли не смела поверить им тайны сердца своего так, как кому-нибудь из вернейших, кто, зная весь ход её жизни телесной и душевной, легче, как она думала, мог бы понять на основании уже известного, что она хочет сказать, и более толково записал бы её слова. Но, поскольку смерть уже приближалась, а никого из столь близких ей людей не было рядом, то позвала она к себе сестру Эрментруду, намереваясь втайне переговорить с нею о своей смерти. Но та не смогла спокойно перенести весть о смерти девы Христовой и преобильно расплакалась. Тогда молвила ей Юлиана: «Вы смутили меня, сестра; больше уж я с вами о том говорить не стану». И не отверзала она более уст своих перед нею, умолчав о том, намеревалась поведать, впрочем, заверила при этом, что, пожалуй, расскажет ей что-нибудь, если та сможет хоть на время сдержать печаль своего сердца. Наконец она попросила привести ещё и писца. Но поскольку в селении том не нашлось под рукой подходящего грамотея, то привели к ней в итоге молоденького паренька, увидев которого, она сказала, что такой юнец ей ничем не поможет. Так и получилось, что ни одному смертному Юлиана даже перед смертью не смогла поведать своих тайн, а ведь, будучи записаны, они могли бы явить её святость во всём блеске и весьма возвеселить её друзей и знакомых. Впрочем, думаем, так вышло не без Божия совета. Ибо кто познал ум Господень? Или кто был советником Ему? (Рим. 11:34) Возможно, изволил Всемогущий Бог, чтобы поборники добродетели, взирая на служительницу Его, скорее, подражали ей в самоотдаче Ему, нежели только изумлялись тайнам, если бы они открылись. Либо оказалось, что таким чудесным образом подтвердилась наша неспособность постичь их. Либо, возможно, мы, даже доныне попираемые и подавляемые множественными грехами, были недостойны познать столь высокие и драгоценные сокровения.
[46] Давно пылавший в девической груди священный огонь желания разрешиться и быть со Христом (Флп. 1:23) уже не мог удерживаться внутри, но вырывался вовне огненными речами и раскалёнными искрами слов. И вот, дева Христова, которая много раз изрекала свои молитвы Господу втайне, изрекала явно сие и многое сему подобное: «Господи, когда Ты избавишь меня от сего тела смерти? (ср. Рим. 7:24) Когда придёт сей милый час, по коему так истомилась я? Когда исполнится устремление души моей?» А как однажды окружающие сказали ей в утешение, что она уже приближается к смерти, то со всяческим доверием она ответствовала им: «Воистину не к смерти я гряду, а к жизни!» Так чего же ты сетуешь, дева Христова? Недолго длиться изгнанию твоему, ещё немного и возвратишься в Отечество. Не ты ли так непрестанно взывала ко Господу, говоря: «Выведи из темницы душу мою, чтобы мне славить имя Твое?» (Пс. 141:7) Вопль твой дошёл до Царя Небесного, Который, призревая, призрел на угнетения души твоей и тела, кои ты терпишь ради имени Его в Египте (ср. Ис. 3:9). Посему поспешит Он вывести тебя из дома стражи и тени смертной (ср. Ис. 42:7). Возвеселись же, дщерь Сиона, ликуй от радости, дщерь Иерусалима (ср. Зах. 9:9); радуйся, ибо ты почти уже отплыла из сего негодного мира в море великое и просторное, и скоро прибудешь в желанную гавань. Ещё немного и ты со славой выйдешь из битвы с беспощаднейшими тиранами – то есть миром, плотью и дьяволом, – одолев все воинства их, пальмой победы украшенная и лаврами девства увенчанная. Однако нет на сем венце недостатка ни в розах, ни в лилиях; где розы – в ознаменование мученичества, а лилии – ради дара девственности белоснежной. И не раскаюсь я, дева Христова, назвав тебя мученицей: с чего бы нам сомневаться, что должна быть ты причтена к лику мучеников? Ведь мученичество, ими обретённое на деле, ты обрела в волеизъявлении. Ибо вспомню ещё раз, что я говорил в первой книге, как часто она, возвращаясь в уме ко страстям Христовым и от лица их, словно воск от лица огня, сердце твоё нежное размягчалось, и всечастым желанием ты весьма желала ради любви Христовой претерпеть крестную смерть, даже пред всеми живущими. Почему бы и в том мне не признать тебя мученицей, что только ради спасения врагов своих и гонителей смертью ты желала бы умереть? И потом, мне вспоминается изречение из весьма знаменитой книги («Проповеди на Песнь Песней» св. Бернарда Клервоского, пр. 10, – прим. пер.) одного из святых, что при том роде мученичества, когда умертвляются земные члены (Кол. 3:5), страх хоть и меньше, чем при смерти от меча, зато долговременность тягостнее. Если это так, нет, поскольку это так (ибо сказал это блаженный Бернард, чьё учение подобно солнцу и луне во всей Церкви), то никто в здравом уме, дева Христова, не поколеблется сказать, что ты и на деле – славная мученица. Ибо ведь ты с ранних лет не только тело, но и телесные чувства предала совершенному умерщвлению, вынесла долгую, непрерывную немощь; выдержала многие и великие недуги; претерпела ради имени Христова бесчисленные несчастья, поношения, бедствия, гонения, в коих ты всегда держалась кротко и отважно. Поистине, дева Христова, коль не обрела бы ты стойкости духа, коей были наделены мученики, то никогда столь долгих и тяжких лишений ты не смогла бы выдержать. Итак, я открыто утверждал и утверждаю ныне: нет на венце твоём недостатка ни в розах, ни в лилиях. Или, если предпочитаешь (ибо Друг твой бел и румян (ср. Песн. 5:7)), белый венец прими от белого, а от румяного – пурпурный, ибо сему Белому ты подражала белизною чистейшей девственности, а Румяному – перенесением многочисленных мук. Но потерпи ещё немного, и за множество вытерпленных временных лишений и печалей удостоишься войти в полноту вечных радостей.
[47] После того как служительница Христова провела всю Четыредесятницу, придерживаясь продолжительного молчания и с величайшим терпением перенося болезнь, во всенощную Воскресения Господня она сказала сестре Эрментруде: «Завтра мне предстоит пойти в церковь и попрощаться с церковью, ибо никогда более в сей тленной жизни мне в неё не вступить».
Итак, назавтра, встав весьма рано (Мк. 1:35), она была отведена в церковь, где выслушав утреню, лауды и множество Месс, приняла из рук почтенного гостеприимца своего кантора, служившего мессу, Тело Господне со всяческим благоговением, без помехи от телесной немочи. От алтаря её отвели к месту молитвы, и из церкви она не отлучалась до самой вечерни. Но кто ж мог бы постичь (не скажу уж – изъяснить), сколь богатое всесожжение возлюбленному своему Гостеприимцу она приносила на жертвеннике сердца своего? Кто в силах представить, сколь многие и драгоценные дары хвалений принесла в сей день Юлиана воскресшему Господу? Не поднимала к небесам уста свои (Пс. 72:9), но праздновала обильный пир духовный, и чего не могла творить телом, свершала умом, как написано: «Посему помысел человека прославит Тебя, и остаток помысла справит праздник Тебе» (Вульг. Пс. 75:11). Иные в день сей, ради превеликой праздничной радости, стройными голосами возносят песни, а дева Христова, углубившись в себя, псалмами и славословиями, и песнопениями духовными пела и воспевала Богу в сердце своём (Еф. 5:19), торжествуя кликами духа.
Совершив таким образом празднование Воскресения Господня, она была отведена домой, когда солнце склонилось к закату. Тут она попросила уделить ей помазание священным елеем. А при помазании она вся обливалась слезами, так что священник, свершавший таинство, чрезвычайно дивился её преизобильному благоговению и был немало изумлён тому, что при помазании каждого её члена, дева Христова произносила подобающую для оного молитву.
[48] А в среду, в канун св. Амвросия (3 апреля – прим. пер.), когда она казалась настолько обессилевшей, что думали, будто она уже при смерти, у неё в келье вознамерилась переночевать почтенная аббатиса Сальзина, бывшая тогда в тех местах и весьма желавшая поучаствовать в похоронах дорогой её Юлианы. Болящая не раз просила её пойти с миром, но та, со страхом ожидая её близкого, как ей думалось, отшествия, наотрез отказывалась уходить, и тогда дева Христова предпочла ей в на словах сообщить то, что знала о себе самой, нежели допустить, чтобы дорогая ей аббатиса от страха разлучиться с нею провела ночь в убогой келье. И вот молвила она ей: «Ступайте, госпожа моя, ступайте с миром, ибо ни сегодня, ни даже завтра не преселюсь я от сего света». И правду она сказала, ибо дожила до третьего дня. Из сего некоторым образом явствует, что она точно знала день своего разрешения, ведь хотя думали, что она уже разрешилась, она изрекла таковое предсказание о продлении своей жизни. Которое, однако, она, всячески избегая внимания, ни за что бы не произнесла, если бы аббатиса согласилась её оставить, уступив простым уговорам. И сия тогда, успокоенная обещанием девы Христовой прожить до третьего дня, вернулась к себе.
А в четверг, утеснённая тяготой наступающей смерти, она была уже не в силах исполнять обычную свою литургию часов, как вчера и позавчера; однако попросила, чтобы часы читали при ней, и сама, как и сколько могла, их исполняла; ибо восхваляла она Господа во всей жизни своей (ср. Пс. 145:2 пер. П. Юнгерова) и благословляла Его во всякое время (ср. Пс. 33:2). Наконец, когда уже ни на что более не оставалось сил, она стала с великой частотою твердить слова Апокалипсиса: «Блаженны мертвые, умирающие в Господе» (Отк. 14:13).
[49] В конце концов воссиял великий оный день, ставший для неё днём вечным, когда с разрешением всяческих связей земного обиталища истомившейся душе открылся вольный выход. В сей час исхода сошлись к ней в небольшом количестве верные, а именно вышеупомянутая почтенная аббатиса Сальзинская, госпожа Химена с несколькими монахинями и, конечно, достохвальный кантор фосский с некими особами вместе; а сестра Эрментруда была при ней постоянно. В самый решительный миг дня и часа оного аббатиса сказала дорогой своей умирающей, вернее, приближающейся к Жизни всех: «Если по немощи вы не в силах принять Тело Христово, то давайте попросим, по крайней мере, принести Его и представить вашему взору, дабы вы могли Ему ввериться». Но она отвечала: «Нет, госпожа моя, то было бы дерзостно». А сказала она сие по своему глубочайшему, столь свойственному ей смирению, считая справедливым, что, скорее, не Господу к ней, а ей к Нему должно идти. Поскольку же оная аббатиса продолжала настаивать, говоря, что всяко подобает постараться узреть ещё хоть раз Спасителя своего, Коего она в веке сем более не увидит, Юлиана молвила снова: «Не нужно, госпожа моя, видеть в сей временной жизни Того, Кого предстоит увидеть в вечной». Наконец, кода одна из монахинь заметила, что должно смирять свою волю пред аббатисой, она позволила им делать, что пожелают. Тогда вышесказанный фосский кантор, облачившись в белое, доставил Тело Господне. Едва она заслышала звон колокольчика, как обычно звонят, неся Тело Господне для причащения, то дивным образом заставила себя подняться. И вот, собравшись с духом, подчиняя ему силы естества, она поднялась с ложа и села. И оный кантор, подойдя, вынул Тело Господне из дароносицы и, благоговейно держа перед нею, произнёс: «Се, госпожа, Спаситель ваш, Который изволил ради вас родиться и умереть: молитесь Ему, да защитит Он вас от врага и да будет вести вас!» А она, взирая на Представленного ей самым пристальным взглядом очей, отвечала: «Аминь. И госпоже моей так же!» Это она сказала о присутствовавшей с нею рядом почтенной аббатисе, коей искренне от всей души желала тех же благ, что и себе самой. Ничего более не сказав, склонила голову на ложе и немедля почила.
Итак, в пятницу, в девятом часу дня (в три – прим. пер.) оная душа разрешилась от плоти, в точности соблюдя день и час, когда возлюбленный Жених её Иисус Христос, вися на кресте, испустил дух. Кто не усмотрит в сем таинственного свершения промысла Божия? Поистине достойно и правильно было, чтобы выпало то Юлиане, которая с ранних лет не по необходимости, но добровольно, но благоговейно, но ревностнейше несла крест свой. И чтобы деве Христовой, последовавшей за Девой и Сыном Девы, всегда с неизреченным чувством вспоминавшей Страсти Его выпало встретить драгоценную смерть свою в день и час Страстей Господних. Счастлив и ясен сей день, когда тебе, блаженная дева, воссиял во всей красе полдень – Христос! День дней всей твоей жизни, ожидавшийся с таковым томлением, слезами выпрошенный, в размышлениях предвкушаемый, обетами и молитвами (votis & devotis) подготовленный! День сей – цель трудов твоих, предел скитаний, окончание гонений, прекращение слёз и скорбей, развеяние всякой мрачной печали. Ныне шествуешь ты, благодарствуя и восхваляя [Бога] за дни унижений, за годы злостраданий. Итак, возвратись, дева блаженная, в покой твой, ибо Господь облагодетельствовал тебя (ср. Пс. 114:7).
[50] Когда же верная душа благополучно вступила в Святое святых, тело её, по чину приуготовив, положили во гроб, у которого вышесказанное собрание верных несло со всяческим благоговением стражу, бодрствуя аж всю ночь в непрестанном чтении Псалтыри.
А на следующий день, то есть в субботу, после отпевания покойницы в Фосской церкви верный друг девы Нонн Гоберт, приехавший по зову, возложил её тело на повозку и отвёз в обитель Виллер (руины которой находятся в нынешней коммуне Виллер-ла-Виль в Валлонском Брабанте, – прим. пер.), как дева Христова ещё при жизни и распорядилась. Ибо когда перед её кончиной почтенная аббатиса стала просить Юлиану выбрать для своего погребения её обитель Сальзин, та отказалась, зная, что случится с оной обителью, но умолила её после отшествия своего вызвать упомянутого Нонна Гоберта, чтобы он распорядился доставить её тело в обитель Виллер, где только и желала быть погребённой.
А сказанный Нонн Гоберт был некогда в миру могущественнейшим рыцарем, весьма состоятельным и славным, происходившим из высшей знати Французского королевства, но, убежав по божественному призванию из мира, сделался знатнее; презрев земные блага – богаче и славнее, в сражениях с врагами души – могущественнее. Давно он уже был монахом вышеупомянутой обители Виллер и от всей души любил Христову деву Юлиану, зная о святости её телесной и духовной.
Итак, он доставил её бездыханное тело в сказанную обитель, докуда сопровождала его почтенная аббатиса со спутницами. Община обители приняла тело со всяческим почтением, отложив особые торжества на следующий день, хотя и в ночь прибытия монахи подле тела свершали бдения. А в воскресенье по воле Божей прибыл некий клирик, даже незваный, и произнёс перед общиной обители красноречивую проповедь о священном Таинстве алтаря, которое служительница Твоя, Христе, так почитала ради любви к Тебе. После чего, отслужив мессу и исполнив все обряды, девическое тела предали погребению среди святейших останков обители. Сие Твоё, Христе, достояние, кое Ты вверил обители Виллер; сие твоё сокровище – утаенное до поры, когда ты, сняв печати, потребуешь его Себе.
Итак, Христова дева Юлиана благополучно почила в Господе в год благодати 1258-й, а в лето жизни своей шестьдесят шестое, в апрельские ноны (5-го числа – прим. пер.), в пятницу, в девятом часу. А на третий день, то есть в воскресенье, была погребена в обители Виллер, в месте, к которому благоволила душа её (ср. Мф. 12:18, Ис. 42:1).
[51] Помяни, дева блаженная, тех, что некогда были друзьями и знакомцами твоими в пору жизни твоей во плоти, коих покинула ты среди сего многотрудного изгнания на чужбине. Некогда ты одаряла утешениями скорбных, укрепляла увещаниями малодушных, помогала молитвами тяжко болящим, пособляла труждающимся, поддерживала угнетённых, вымаливала благодать отчаявшимся. И если всё сие ты творила в странствии, то куда больше и действеннее ты свершаешь это, пребывая в Отечестве! Ты вступила во владения Господа и ныне сильнее в заступничестве. Подаёт надежду твоя благость, издавна многие и великие испытания прошедшая; и неизмеримо возросшая любовь твоя, в испытаниях ещё более приумноженная. Ибо если соединяющийся с Богом есть один дух с Богом (1 Кор. 6:17), а Бог есть любовь (1 Ин. 4:8), то сколь ближе ты к Богу, столь же полнее любви. И опять же, Бог бесстрастен, но не лишён сострадания, и свойственно Ему всегда миловать и жалеть, ибо милосерден Он (Пс. 85:15; 102:8; 144:8 и т.п.), более того, Он – само милосердие; милосердие от века и до века (ср. Пс. 102:17). Значит и ты обязательно милосердна, прилепившись к Милосердному (misericordi), хоть уже и ничуть не несчастна (misera); и не страдая сама, всё ж сострадаешь. Потому и любовь твоя не миновала, она неизменна; и поскольку ты в Бога облеклась (ср. Гал. 3:27), то душою милосердия не совлеклась. Ты отбросила немощь, но не жалость. Любовь никогда не перестаёт (1 Кор. 13:8), и потому ты их не забудешь вконец (ср. Пс. 12:2). И не только их; не забудь всех и каждого, кто покорно просит твоего милостивого заступничества, кто в своих лишениях и нуждах взыскует твоей защиты. Помяни и меня, убогого писаря твоего, который ныне, хоть и запоздало, желал бы снискать милости твоей, ибо, когда ты ещё жила во плоти, я по молодости лет, а вернее сказать, по недостатку разумения не позаботился о том, чтобы узнать тебя.
Ныне, склонив колени, молитвенно простираю к тебе руки с крохотным даром – этой книжицей, которую я создал, чтобы ты осталась с нами, а не сокрылась совсем. Прими дар, прими молящего, да буду и я в числе тех, кому ты со щедрой снисходительностью или снисходительной щедростью, испрашиваешь благодать у Бога.
Было время, когда у меня имелась возможность посетить тебя по ходатайству тех, кто тебе, пребывавшей тогда во плоти, был особенно дорого; тех, кто знал и любил тебя и меня одновременно, хотя и очень по-разному вследствие чрезвычайной разности достоинств. Ибо ведь тебя, чистую деву, святую плотью и духом, они знали и любили за твои собственные достолюбезные достоинства, а меня – не за достоинства, которых у меня не было, а из благосклонности и благодарности к неким моим друзьям. Итак, с помощью вышеупомянутых ходатаев я бы мог удостоиться встречи с тобой, пока ты жила телесно, если бы была у меня тогда забота попечься о душе моей и спасении. Поистине, в то время я на самом себе испытывал то, о чём говорит Писание: «Помышление сердца человеческого – зло от юности его» (Быт. 8:21). Ибо плотским я тогда ещё был, не понимал и не желал разбираться, что от Духа Божия (ср. 1 Кор. 2:14), жаждал тленного, предавался преходящему, ежедневно падая в пропасть грехов. И когда я погряз в глубоком болоте, и не на чем было стать (ср. Пс. 68:3), стало благоугодно Тому, Кто избрал меня от утробы матери моей, призвать [меня] благодатью Своею (ср. Гал. 1:15), и Он извлек меня из страшного рва, из тинистого болота, и поставил на камне ноги мои и утвердил стопы мои (Пс. 39:3).
Прошу ныне, дева блаженная, возлюбленного Жениха твоего, да утвердит шаги мои на путях Своих, да не колеблются ни в радостях, ни в невзгодах стопы мои (ср. Пс. 16:5), и, поскольку я по милости Его уже возложил руку свою на плуг, то да не буду озираться назад (ср. Лк. 9:62), но забывая заднее, буду простираться вперед (ср. Флп. 3:13); да потеку я путем заповедей Его (ср. Пс. 118:32), приходя от силы в силу (ср. Пс. 83:8).
Итак, да подаст мне Возлюбленный твой по твоим заслугам и молитвам крепость в деяниях, строгость в подвигах, утешение в бедствиях, благоговение в молитвах, благоразумие и умиление в размышлениях, самообладание в чувствах. Да подаст Он мне также благодать любви Своей в веке сем, дабы в будущем удостоил меня благодати вышнего блаженства Иисус Христос, Жених твой, Господь наш, сущий над всем Бог, благословенный вовеки. Аминь (Рим 9:5).
ГЛАВА IX. ПОСМЕРТНЫЕ ЧУДЕСА
[52] По преселении Христовой девы некая особа почтенной жизни пребывала в молитве во время свершения Таинства и по человеческому обыкновению обильнейше разрыдалась об уходе Юлианы, ибо издавна питала к ней самую нежную привязанность. И посреди плача своего горячо взмолилась ко Господу, прося по милости Своей явить, каково ей и не нуждается ли она в помощи [молитв и милостыни]. И не замедлил милостивый Господь с ответом на просьбу молящейся, но немедля наполнил душу её тем, о чём поётся в антифоне к блаженной Агнессе: «Се, чего желала, то уж вижу; чего искала, то уж обретаю; сочеталась с Тем в небесах, Кого на земле столь верно любила». И такая вмиг объяла душу её безмятежная уверенность, что уже не сомневалась в том, что дорогая ей Юлиана, которая в земном странствии так алкала и жаждала преблаженного видения Божия, достигла Отечества.
[53] У некоей женщины было дитя, которое страдало от затяжного недуга, и когда ей однажды наконец передали кусок ткани, принадлежавший служительнице Христовой, то она завернула в него ребёночка и спустя немного времени к нему вернулось здоровье.
Две бегинки, чрезвычайно страдавшие от зубной боли, навещали одну набожную особу, которая с величайшим тщанием хранила у себя платок и что-то ещё из вещей, принадлежавших деве Христовой. И после того как их приложили к щекам тех бегинок, они вскоре от вышеупомянутой зубной боли совершенно избавились.
Некий светский брат из обители Херкенроде (Цистерцианское аббатство в бельг. г. Хасселт, созданное в 1182 г.. Разорено в 1795 г. французскими революционными войсками; в 1972 г. выкуплено Канониссами Св. Гроба, – прим. пер.) так мучился от болезненной грыжи, что ему было чрезвычайно обременительно и тяжело ездить верхом даже по самым срочным и необходимым делам своей обители. Однажды, придя в обитель Виллер к гробнице упомянутой девы, он помолился ей, говоря, что если она обрела такую благодать у Бога, как говорят, то да изволит она испросить для него хоть какое-нибудь облегчение в том недуге, коим он страдает. И закончив молитву, он почувствовал, что оказался целиком свободен от своей давней болезни, так что мог и на ногах ходить, и верхом надлежащим образом ездить, и заниматься делами своей обители.
[54] Некая особа почтенной и достойной жизни, питавшая немалую любовь ко Христовой деве Юлиане, когда та в теле, как-то весьма занемогла, и очень захотелось ей вина, и тонко приготовленных кушаний. И вот, в канун праздника Св. Тайн, когда изнемогшие члены объял сон, привиделось ей, что перед нею стоит дева Христова и говорит: «Приготовься, дабы достойно принять благодать, которую Бог тебе завтра уделит». Упомянутая особа по возможности сделала то, что ей было велено во сне, приуготовав внутреннее пристанище, дабы не пренебречь ниспосылаемой благодатью. Придя в праздничный день на Мессу, она во время молитвы была восхищена духом. И увидела: вот, Господь Иисус в священнических одеяниях преблагоговейно свершает мессу, а служительница Его Юлиана собственноручно Ему прислуживает. И виделось той особе, что довелось ей взойти к алтарю, где оный Первосвященник с помощью девы Своей дал испить ей от дивно прекрасной и драгоценной Чаши. Достоверность видения вполне подтвердилось тем, что, придя в себя, та особа почувствовала опьянение от полноты божественной благодати и упоение изобилием вышней услады, и если прежде её телесная немочь требовала еды и питья, то теперь избыток несравненного духовного угощения устранил сие желание.
Перевод: Константин Чарухин
Корректор: Наталия Лавренова