Автор: Герой очередной публикации проекта Ольги Хруль «Церковь с человеческим лицом» — Илья Филатов, в прошлом – католический семинарист, в настоящем – личный видеооператор президента. О дружбе со слугой Божиим доном Бернардо Антонини, о первых годах католической семинарии в России и о призвании хроникера он рассказал Ольге Хруль.
— Илья, как вы решили стать католиком?
— Я не был крещён в детстве. В конце 80-х, начале 90-х я искал веры… Хотел воцерковиться. Ходил по разным храмам, задавал вопросы. Но всерьёз всё началось с пешего паломничества из Кракова в Ченстохову в 1991 году на Всемирный день молодёжи. Один мой друг, ранее став католиком, узнал, что готовится такое паломничество. У нас образовалась достаточно большая группа, человек 20-25 из киностудии Дворца пионеров на Ленинских горах – педагогов и детей, которые захотели и смогли туда поехать. Плюс, по тем временам, заключался в том, что это было практически бесплатная поездка, и не нужна была виза. Какая-то печать на бумажке и наличие фамилии в списках, сформированных Польским посольством, позволяли пересечь границу и бесплатно пользоваться общественным транспортом в Польше.
Для многих такой опыт был первым в жизни: они не понимали, зачем туда едут, и что такое паломничество вообще. Для меня это было интересным и важным опытом, мне хотелось по-настоящему пройти ногами эти 140 километров от Кракова до Ченстоховы. И в этом паломничестве меня тогда поразила искренняя вера огромного количества молодых людей – и поляков, и других иностранцев, с которыми мы шли вместе – с горящими глазами, с какой-то искренней верой внутри, с радостью. И это было так красиво! У нас в России я тогда ни разу подобного не видел! Меня это очень сильно поразило.
Честно говоря, я до этого занимался выбором конфессии, в которой хотел бы принять крещение. Для меня этот вопрос тогда был актуальным. Я ходил по храмам, задавал вопросы, какие-то книжки читал, разных философов и мыслителей… В православных храмах мне предлагали креститься тут же, почти ничего не объясняя. Но то, что я увидел в Ченстохове, меня по-настоящему потрясло.
Я тогда ничего ещё не понимал в литургии. Во время главной Мессы, которую служил Папа Иоанн Павел II на праздник Успения Пресвятой Богородицы 15 августа, я увидел, что в какой-то момент священники начали раздавать какие-то белые «кругляшки». «Всем дают – значит, и мне можно», — подумал я тогда. И вместе со всеми я причастился, ещё не будучи крещёным, как бы «авансом». Возможно, это тоже каким-то образом сыграло свою роль в моём принятии крещения во Вселенской Церкви.
Я был не только эстетически восхищён увиденным, я почувствовал, что в этом есть какая-то настоящая сила, какая-то мощная энергетика! Когда я вернулся домой, то позже прочёл труд Кароля Войтылы «Основы этики» (автор писал его, ещё будучи кардиналом). И, прочитав, подумал: «Это классная Церковь, если во главе неё стоит человек, который написал такую книгу». Таким образом всё аккумулировалось – впечатления, ощущения, мысли… И когда мы с братом нашли убитого отца (об этом я расскажу позже), то для меня уже не было сомнений – куда пойти и где креститься. Это было твёрдое решение, которое привело к знакомству с конкретными священниками, и для меня это было очень важным.
— Когда вы впервые вошли в католический храм?
— В католические храмы я входил и в паломничестве. У нас в семье пропал отец, и мы его долго искали (где-то около месяца). Ещё в начале поисков мы с братом дали себе зарок: если найдём папу, то примем крещение (мы оба к тому времени не были крещены). Отца, злодейски убитого, мы тогда нашли чудом, похоронили его, и я попросил о крещении.
Папа мой был обычным инженером, занимался электронно-вычислительной техникой (сейчас бы сказали, занимался внешней памятью – магнитные головки, магнитные ленты), крещёным не был. Дедушка был директором фотографии Президиума Верховного Совета и делал все официальные портреты наших великих вождей от Хрущёва до Ельцина. Он даже получил звание народного художника за то, что на негативе отретушировал официальный портрет Горбачёва (свёл по цветному негативу! родимое пятно со лба). Своему сыну, моему отцу, дедушка это ремесло не передал. Но отец занимался фотографией и киносъёмкой, как любитель. И, будучи радиоинженером, научил меня основам фотографии и киносъёмки. Он учил меня проявлять плёнку, печатать при красном свете фотографии, запершись в ванной – и это было для меня волшебство! Дедушка никакого отношения к этому не имел. Таким образом, профессия от деда передалась мне через отца. Потом уже я поступил в киностудию во Дворце пионеров и школьников на Ленинских Горах, где и приобрёл все остальные навыки.
Папу убил рецидивист со своим племянником в целях завладения машиной (пятёрка «Жигули»). Накануне вечером я сидел с отцом – мне было тогда 19 лет, папе – 53. Папа мне сказал: «Ты знаешь, Илюш, я чувствую в себе такой запас силы, что я буду жить до ста лет! У меня столько сил, столько энергии, столько нереализованных желаний, что буду жить до ста лет!» На следующий день Господь забрал его к себе…
Под конец разговора отец спросил у меня, что я хочу, чтобы он мне подарил? И я попросил его подарить мне гитару. И на следующий день он, видимо, и поехал зарабатывать на неё. К нему на Домодедовской подсели двое. Поехали в Молоково, а по дороге накинули удавку на шею и заставили свернуть в лес. Он умолял их не убивать его, но тщетно… Бывший зэк до раскрытия преступления успел повеситься в лесу. Племянника позже осудили на 8 лет.
Из-за этих поисков я и не заметил тогда развала СССР – с ним совпала смерть моего папы. Милиция в то время почти не работала… Мы обратились к экстрасенсам. Первые два были пустышками и указали ложные места. Третий же указал нам место в округе города Видное. Мы там всё обыскали с собаками, но ничего не нашли. И я тогда сказал брату: «Поедем, съездим в местное ОВД, спросим, есть ли у них информация о нашем отце». Приехали к ОВД, брат пошёл в здание (он старше меня на 7 лет и в то время был сотрудником КГБ), а я пошёл удручённо по парковке. И вдруг увидел машину отца, но с другими номерами… Я её сразу узнал, потому что чинил её после аварии, в которую сам попал, и знал все «огрехи» этого ремонта. Убийц нашли сразу! Дело в том, что еще в день убийства их пьяными остановили сотрудники ГАИ, записали их паспортные данные и отправили домой до вытрезвления и представления документов на машину. Саму же машину поставили на парковку около ОВД. И до моего появления у ОВД эти люди так и не явились.
Видимо, именно Бог нам помог найти папу, потому что ни одного логичного объяснения всему этому я так и не нашёл. Похоронили мы его в католическое Рождество…
Когда мы с братом ещё искали пропавшего отца, мой друг-католик убедил меня познакомиться со священниками для духовной поддержки. Тогда я в первый раз с интенцией зашёл в католический храм и познакомился с отцом Виктором Вороновичем.
Любой храм для меня являлся местом сакральным, и у меня всегда был трепет, страх сделать что-то не то, лишнее движение, совершить что-то неправильное. И в католическом храме это тоже долго оставалось.
— Как долго у вас сохранялся этот страх?
— С ним очень помог справиться ризничий храма святого Людовика пан Генрих. Я стал осознавать смысл каждого действия, стал чётко понимать, что я делаю. У меня до сих пор есть любимое место в храме: это не первые ряды, не последние ряды, это обязательно слева и где-то две трети от всего храма. Я себя там чувствую максимально комфортно, в какой бы храм я ни пришёл. Не знаю, почему так. Именно когда я сидел на этом месте, услышал тот призыв к священству во время проповеди отца Марьяна Каминьского.
Пан Генрих был для меня каким-то «сталкером», проводником в мир сакрального. При этом он был совершенно непосредственным человеком – и при алтаре, и в служении. С сакральными предметами – литургической чашей или облачениями – он обращался достаточно просто, а у меня тогда они вызывали внутренний трепет. Он научил меня относится к ним естественно, просто. Он жил этим храмом. У меня было полное впечатление, что этот храм неразделим с ним, они как единое целое, он там как «домовой». Я всегда знал, что, приехав в храм, всегда увижу пана Генриха. Он там был всегда! Я всегда знал, что я наберу номер храма, и пан Генрих мне ответит…
Пан Генрих многим казался суровым человеком, а на самом деле он был внутри очень трепетным. Очень многих он отталкивал от себя внешней такой строгостью. Если кто-то что-то неправильно делал в алтаре он начинал «стучать ногами», «рычать». Но на самом деле он был нежный и ранимый. И тот, кто мог пробиться через его строгость, был вознаграждён сторицей, потому что…
— Он же не каждого подпускал?
— Не каждого, не каждого, да… Когда отец Виктор Воронович меня крестил в декабре 1991 года, пан Генрих прислуживал. В святом крещении я принял имя «Себастьян».
С подачи отца Вороновича я ещё принимал участие в репетициях молодёжного хора в храме святого Людовика. Я неплохо пел и играл на гитаре. Познакомился с замечательными ребятами. Это было так вдохновенно! Иногда выступал с ними и даже ездил с ними в некоторые поездки. Никогда не забуду Тимура и Лацко, других ребят и девушек. До сих пор обожаю эти воспоминания, песни и их записи! Мы были какими-то «бременскими музыкантами»!
При входе в храм, справа, была коморочка пани Анны, такая маленькая кухонька. Тогда в 1991-92 году было голодное, тяжёлое время, и отец Виктор меня всегда там кормил с паном Генрихом.
— Пана Генриха можно назвать «хранителем традиций»?
— Конечно! Именно хранителем! Эта строгость такая внешняя – именно она характерна для человека, который хранил какие-то традиции, в данном случае – традиции Церкви. И эта черта была в нём очень притягательна. Даже некоторым священникам это не было свойственно, а он как министрант, как служитель – «блюл», хранил. Для него были все равны: и священник, и епископ. И это всем в нём очень нравилось. Для меня воспоминание о храме святого Людовика связано всегда с воспоминаниями о пане Генрихе.
— А когда вы познакомились с монсеньором Бернардо Антонини?
— Я познакомился с доном Бернардо практически сразу после своего крещения. Отец Виктор пригласил меня домой в квартиру на Петровке, где он жил вместе с генеральным викарием Апостольской администратуры отцом Антонием Геем и доном Бернардо. Так я и познакомился с ним – он смеялся шуткам отца Виктора; узнав мою историю, сокрушался вместе со мной… А потом угощал меня гранулированным чаем – тогда почему-то такой напиток мне очень нравился. Фактически получилось так, что сразу после смерти моего родного отца в моей жизни сразу появился второй отец – духовный.
— И вы сразу это почувствовали?
— Да, сразу. Он был какой-то родной и домашний. Многие мои знакомые не испытывали похожего чувства, а я это сразу почувствовал. Мы стали как-то друг другу очень близкими людьми, он мне, видимо, стал почему-то доверять. А я – ему.
Ну, например, я был его личным водителем с 1991 по 1994 год, и многие машины, которые он себе покупал, были оформлены на меня (по одной из них мне до сих пор поступают налоговые требования). К сожалению, машины у него тогда не раз угоняли – такое было время… Когда отцу Виктору Вороновичу нужно было ездить в приход в Тверь, мы ездили туда на машине дона Бернардо – он нам её охотно давал. Ездили с ним по делам колледжа, развозили газету «Свет Евангелия». Он всегда обращался так: «Ма, Себастьян, помогай!»
— А тот знаменитый снимок, где дон Бернардо сидит в машине в двойной шапке, сделан с водительского места?
— Да, я его много снимал.
Именно в те времена наших поездок он научил меня молитвам Розария. Курс катехизации я прошёл с ним в машине. Он рассказывал мне, как разговаривал о вере с московскими таксистами, которым он постоянно дарил Библии на русском языке.
— Видимо, тогда у дона Бернардо и возникла мысль, что вам надо поступать в семинарию?
— Он тогда вообще этой темы со мной никак не касался. К этому решению я пришёл сам и позже. Хотя именно он сказал, что будет открываться семинария и что он ищет для неё здание и призвания.
Когда я с ним ездил в поисках здания для семинарии, то мысленно себе представлял, что это будет удалённое от суеты мира строение – на природе, в тихом месте, где уединённо будут молиться семинаристы. Я фантазировал по этому поводу и вспоминал удалившегося от мира Сергия Радонежского. Одно из зданий, которое мы с ним смотрели, было недалеко от аэропорта «Шереметьево». А в итоге 18 семинаристов жили в «трёшке», соседней квартире с квартирой епископа, в центре суетливой Москвы на Новой Басманной.
Так случилось, что однажды в 1993 году вся моя жизнь повернулась в одночасье. В начале года я был студентом 3-го курса операторского факультета ВГИКа. Моим мастером был великий Вадим Юсов. Но в какой-то момент мне показалось, что эта профессия никому не нужна, что в ней нет никакого смысла. Зачем учиться на кинооператора, если кино снимать почти перестали? Зачем это всё надо? В то время кино почти и не снимали, и великие мастера слонялись без дела по ВГИКу. И даже великий Юсов, через 5 лет встретив нас, своих учеников (тогда уже операторов НТВ) на похоронах нашего декана Владимира Чумака, полушутливо предлагал: «Давайте я за вас посижу в лютую стужу на операторском кране, побегаю со съёмочным железом, всё сниму, а деньги поделим пополам». Вот какое тогда было время.
А в 1993-м мне хотелось быть нужным и востребованным. И я понял, что священник – это очень необходимое, очень важное служение! И я ушёл из ВГИКа. Сказал об этом дону Бернардо, и он, конечно, очень обрадовался.
— А когда вы окончательно созрели для поступления в семинарию?
— Желание посвятить себя служению Богу возникло в 1993 году. В начале года я ещё учился во ВГИКе, был педагогом в киностудии при Дворце пионеров на Ленинских горах (потом эта студия выросла в Московскую международную киношколу), а по выходным ездил с отцом Виктором и доном Бернардо в Тверь. Часто ходил в храм святого Людовика, где мне особенно нравились проповеди отца Марьяна Каминьского.
И в одно из майских воскресений он читал проповедь о призваниях. В какой-то момент проповеди он вопросил: «А почему Господь призывает не тебя??» А я подумал: «Нет, меня не призывает точно. Не может призывать – у меня совсем другая жизнь!» А внутренний голос говорит: «Но почему не тебя? Именно тебя!» Я говорил: «Нет! Да нет же, не я, не я, не я!» Смысл проповеди был: «А почему не ты?» И в какой-то момент после внутренней борьбы я всё же подумал, что этот путь может быть и моим.
Практически весь подготовительный период до открытия семинарии я провел вместе с отцом Бернардо: мы закупали кровати, матрацы, стиральную машину, микроволновку, видеокамеру, канцтовары, парты, стулья, синтезатор, фотоаппарат – всё, что нужно было, по его мнению, для открытия семинарии. А после открытия получилось так, что на первое время я стал главным её завхозом: покупал продукты, был водителем, фотографом, видеооператором, оплачивал коммуналку – в общем, заботился о том, что было необходимо. Постепенно, чтобы не отвлекать меня от занятий, дон Бернардо снимал с меня эти заботы. К примеру, его водителями тогда стали Валера Сниховский и его сын Станислав.
— В то время ведь ещё поступала и гуманитарная помощь из Европы для семинарии?
— Да. К нашему счастью, это так и было. Приходили фуры, полные продуктов и одежды. С «растаможкой» гуманитарных грузов, в обмен на половину всего, что направлялось в Россию от католических структур, нам помогали представители РПЦ. Это было на регулярной основе на протяжении двух лет (1993 и 1994).
Большая часть «гуманитарки» приходила из Европы, и мы в принципе особо ни в чём не нуждались. У меня до сих пор сохранились любимые вещи оттуда.
У нас были три хозяйки на кухне – пани Валя, пани Анна и пани Леонтина (не так давно почившая). Они каждый день готовили нам еду. И это было замечательно – по-доброму и по-домашнему. Дон Бернардо очень любил, чтобы на столах всегда были цветы. В хронике, которую я снимал, это хорошо видно.
В семинарии дон Бернардо со всеми держал равноудалённую дистанцию, чтобы не показать, что кто-то у него «любимчик», а кто-то не очень – он всех семинаристов считал своими детьми. Но при этом между нами была своя энергетика. И он очень часто говорил: «Себастьян, помогай! Помогай, пожалуйста!»
Он мне доверял, и мне это было лестно, и поэтому мне очень нравилось делать то, что он просил. Банальные вещи: покупка продуктов, вещей, обмен валюты, ещё что-то… В первый год семинарии – пока она была на Малой Грузинской – почти всеми закупками занимался я, и об этом, кстати, мало кто знал. Большинство ребят занималось подготовкой уроков, а я имел возможность сесть за руль его машины и ездил в хлебопекарню за свежайшим хлебом, на рынок – за маслом и сыром. А уроки делал, вставав в 4 утра по примеру дона Бернардо. Он мне доверял, и это доверие мне было очень приятно.
Дон Бернардо был универсальным человеком: он мог лихо водить автомобиль, и он же прекрасно мог сесть за фисгармонию и сыграть на ней что-то, подыграть григорианику. Он же с 12 лет был в семинарии, с «младых ногтей» готовился стать священником, как принято в Италии. Кроме того, он прекрасно дирижировал – на видео, которое я недавно выложил на YouTube, видно, как он это делал, как любил это делать.
— Вы же тоже, наверное, проходили этот «курс молодого певца»?
— Да, были такие занятия! Была григорианика, которую вёл преподаватель из консерватории. Все эти ноты, четыре линейки, невмы. Учились играть на фортепиано (в аудитории стояли синтезаторы с наушниками). Не то, чтобы это было обязательно-обязательно, но как сильный факультатив – да, было. И мы все пели.
— То есть, первые годы семинарии прошли вдохновенно?
— Да. Очень! Ещё я вспоминаю, как мы пели Акафист Пресвятой Богородице. В этом заслуга ныне покойного замечательного отца-францисканца Григория Цёроха. Это была его идея, связана с праздником Благовещения – спеть этот восточный акафист Богородице.
Он принёс ноты, разложенные на голоса, а нас, семинаристов, уже было больше 18-ти… Мы много репетировали. Отец Григорий почему-то назначил меня регентом, поэтому я видел всех и был очень удивлён тем, какие у ребят были вдохновенные голоса и лица!
Нас слушал полный храм людей! Это были бабушки-католички, люди в возрасте, для которых традиции православных песнопений не были свойственны, и они подпевали! Да и православные присутствовали на этом празднике по приглашению отца Григория. И это было воспринято прекрасно – весь храм подпевал! Это было вдохновенно и красиво!
Больше мы так и не собрались никогда, второго раза уже не было: уехали в Питер, отец Григорий остался в Москве, всё изменилось, и не в лучшую сторону.
Хочется вспомнить добрым словом отца Григория. Он очень много тепла и внимания подарил нам, семинаристам. Спасибо ему и низкий поклон!
Все знают, как он погиб. К слову, ему никогда не везло в автотранспорте. Только вместе со мной он дважды попадал в аварии и бился головой о лобовое стекло. Один раз было, когда я вёз его исповедовать заключённого в Зеленоград. Тогда не было модно пристёгиваться, и он ударился о лобовое стекло, когда я резко затормозил… Но мы продолжили наш путь и приехали в тюрьму. Внутрь меня не пустили и я толком-то ничего не знаю о его тюремном служении, но в тюрьмах тоже сидят католики, и им тоже нужно окормление – отец Григорий охотно им служил как капеллан. Не везло ему с этими авариями… И в конечном итоге в одной из них он погиб – возвращался из Польши в Москву, после переезда границы заснул за рулём и сгорел заживо. Царство ему небесное!
— В год переезда семинарии о. Григорий остался в Москве. А что именно изменилось в Петербурге?
— Сменился коллектив преподавателей, мы стали жить по каким-то «польско-словацким» правилам. Стали подчеркивать, что должна быть субординация ректор-семинарист, соблюдаться соответствующая дистанция, и дон Бернардо стал её выдерживать, потому что казалось, что его начали контролировать. Пропала его идея «русской семинарии», которую он и мы так любили раньше.
В Москве мы были как отец и сын, а в Питере отношения сильно изменились. Очень много ребят старших курсов сразу ушли из семинарии. У нас даже была забастовка! Да! Мы отказывались учиться, потому что новый стиль общения оказался для нас неприемлемым. В первые два года был «русский дух» и стиль семинарии — это было прекрасно! Иностранцы – отец Григорий Цёрох (поляк), отец Вильям Менденхолл (канадец), отец Яцек Сорока (поляк) – старались, чтобы семинария была русской! И мы в самых стеснённых условиях все жили душа в душу эти два года, это была красивая и возвышенная жизнь! И дон Бернардо об этом всегда говорил: «Русский дух семинарии! особый дух!»
А на третий год всё изменилось – жёстко и некрасиво. Первый месяц ещё казалось, что всё «устаканится», а потом стало понятно, что, увы, нет, это надолго, если не навсегда. И ребята стали уходить. Дон Бернардо признавал: «Я понимаю, что это всё не то!» Видимо, на него сильно надавили, и он сам не смог противостоять тому, что ему навязали.
Можно сказать, что я держался дольше остальных. Ушли Августин Угрюмов, Паша Билецкий +, Мишка Тумасов и другие. Я ушёл в марте 1996 года, незадолго до Пасхи, не закончив третий курс. По одной из дисциплин у нас был «дивный» преподаватель из Центральной Европы. Читал текст по бумажке, требуя записывать его дословно, а когда я задавал ему вопрос об услышанном, получал просто «двойку». Смысл противостояния был такой: «ты записывай и не высовывайся». Из первых семинаристов к «новому стилю», пожалуй, никто так и не привык. Из тех, кто начинал в 1993 году, «выжили» только пятеро, и вы их знаете.
Дон Бернардо от этого очень-очень сильно страдал! Я это видел и чувствовал. Когда я ушёл, мы ехали вместе с ним в одном купе. И он, как и мой отец, умолял одуматься и не делать этого шага… Я виноват перед ним и его доверием ко мне. Но до последних дней мы были с ним очень близки! И я надеюсь, что он так же любил меня, как и я его.
— Когда вы решили уйти, советовались с ним?
— Когда я принял решение уходить, я даже сам себе не поверил, что смогу это сделать, потому что был уверен в своём призвании к священству, и не было никаких сомнений. И у дона Бернардо не было никаких сомнений по поводу меня.
Когда я ему сказал, что ухожу, у него были «квадратные» глаза: «Это невозможно! Себастьян, ты думай!» Он меня до последнего отговаривал: «Не уходи!»
Впоследствии я – наверное, один из немногих – видел его слёзы. Это было в 1999 году, сразу (в тот же день) после первого рукоположения наших «выживших» однокурсников: Сергея Тимашова, Володи Тимашенко и Геннадия Рабиханукаева (Виктор Мессмер был рукоположен позже в Казахстане, а Николай Дубинин – в ордене Францисканцев). Незадолго до Мессы рукоположения дону Бернардо сообщили, что он освобождается от поста ректора семинарии. Он выдержал всю службу, обряд рукоположения, не проронив ни слезы, ни звука. Ни один мускул не дрогнул на его лице! А потом мы с ним вдвоём пошли в ректорат, не было больше никого, и он плакал… Плакал, как ребёнок. И уже я утешал его, как отец сына. А он, пытаясь успокоиться, говорил: «Ма… Cмирение, смирение! Но почему, почему меня лишают этого? Я столько вложил в семинарию, и меня лишают права быть ректором?» — с этими словами он плакал и опять повторял: «Смирение, смирение», и опять плакал.
Был ещё один случай – наверное, в 1998 году. Он обзвонил всех нас — Августина, Мартина и других бывших семинаристов (такого раньше никогда не было), и сообщил нам, что один из бывших семинаристов был найден дома мертвым. Мы все приехали в Милютинской переулок, и вместе молились за усопшего с доном Бернардо – его глаза не были сухими.
Дон Бернардо первыми семинаристами воспринимался неоднозначно. Некоторым ребятам он не нравился, потому что у него был стиль общения «простачка». И далеко не все за этой «ширмой» видели в нём глубокого человека. Это была, конечно же, ширма! Да, он мог казаться простачком, но (парадокс) ему от этого больше доверяли. Почему море всегда полное? Потому что оно ниже всех находится, и все реки несут свои воды к морю. Вот и дон Бернардо в общении всегда хотел быть проще, ниже. И многие не понимали, что он далеко не простачок, у них просто не получалось дойти до этой глубины. Он знал, когда его обманывают, но не подавал вида. Я чувствовал в нём настоящую глубину. Мне до сих пор некоторые рассказывают в покаянном контексте, как они его нехотя обманывали – а он ведь никому не отказывал! Если кому-то нужны были, грубо говоря, кроссовки, они приходили, «давили ему на слезу», и он давал им деньги. И люди, которые теперь это осознают, говорят: «Как у нас вообще хватило совести так с ним поступать?» И, тем не менее, это было. Он никому никогда не отказывал – был человек с чистым сердцем, открытым каждому.
— Вы ушли в 1996 году, и больше вы не виделись?
— Нет, почему же – виделись регулярно. Уход из семинарии не значил ухода из Церкви. Мы встречались на богослужениях. Кроме того, когда он ко мне обращался за помощью, я ему всегда помогал. Это происходило без всяких колебаний. Одного его слова для меня было достаточно, чтобы сделать всё, что он просил. Абсолютно! Одно дело – семинарские отношения, другое – наши личные, которые так и остались «отец – сын», никакая кошка не пробежала между нами.
— Уже 18 лет, как дон Бернардо умер. Как вы узнали о его смерти?
— Это была жуткая боль. Во-первых, он не производил впечатления человека, который может скоро уйти. Это был гром среди ясного неба. Я видел, как в последний год его жизни он сильно страдал от того, что его удалили из Москвы. А его именно удалили. Те слёзы, которые я увидел в семинарии в Петербурге, это были первые слёзы, они, видимо, потом были частыми. Это было для него очень тяжело.
Да, он порой называл себя миссионером Китая, он хотел проповедовать там, а Казахстан – ближе к Китаю. И все же дону Бернардо было обидно от этой несправедливости – ведь он так много сделал для России! Я думаю, что эта боль, с которой он жил последнее время, сказалась на его преждевременном уходе. Он мог бы ещё пожить, мог много чего ещё сделать. Мне очень жаль, что его тело не смогли завезти для прощания в Москву.
Мне с доном Бернардо было тепло и комфортно. Мы думали в одном направлении, мне очень нравился ход его мыслей, его смелость, его глобальные стремления, нравилось то, что он верил в Провидение Божие, что Оно обязательно поможет. В те времена в России таких оптимистов найти было очень сложно.
Кстати, у меня отец в те сложные времена был таким же оптимистом! Вот почему дона Бернардо я называю вторым отцом – потому что он по духу такой же: для него не было ничего невозможного! Для него самое главное было Провидение Божие! Он всегда говорил: «Я верю и молюсь Провидению Божию!» Когда у него чего-то не получалось, он взывал к Провидению, и все начинало получаться! Отец у меня был некрещёный, неверующий, а по духу очень похож на дона Бернардо. Поэтому моя любовь к дону Бернардо была абсолютно естественной. Я чувствовал, что и он мне доверяет. Это особое отношение возникло ещё задолго до семинарии. Конечно, при семинаристах дон Бернардо как ректор был корректен, нейтрален и т.д.
Ещё он любил говорить: «Я бывший итальянец!» Он был вполне плотным, упитанным до приезда в Москву. Но потом стал очень мало есть – такое правило себе задал. Возможно, это тоже была своего рода жертва ради служения в России.
Дон Бернардо очень почитал Богородицу и часто ходил в процессиях с её статуей в руках. Не могу сказать, что на меня это производило какое-то сильное впечатление (не склонен к особому почитанию икон, статуй и изображений). Но, если это было важно для дона Бернардо, то значит это было важно и для меня. Мне очень нравилась его сосредоточенность, погружённость и искренняя вера! А ту знаменитую статую, с которой он шёл на ОМОНовцев во время освобождения храма в 1995 году, ему за два года до этого привезли знакомые итальянцы. Для них это было паломничество, они приехали с итальянским священником, был нунций, тоже итальянец.
Статую установили в семинарскую аудиторию, где мы учились. Для дона Бернардо это было очень важно. Он был впечатлён фатимским пророчеством, что Россия возродится, восстанет! Видимо, он себя чувствовал тем человеком, через которого действует Богородица. Думаю, что он был глубоко в этом уверен, именно это им и двигало. И это было здорово!
Вот был интересный случай, который ярко характеризует дона Бернардо. Мы однажды ехали из квартиры, где ужинали на Малой Грузинской, на Новую Басманную, где тогда жили. Дон Бернардо сел за руль (надо сказать, что он был очень хороший и лихой водитель). Зима. Сильный мороз. Мы садимся в машину, пять человек, сразу окна все запотели, ничего не видно, а дон Бернардо помолился, какую-то щёлочку себе процарапал на лобовом стекле. Мы его спрашиваем: «Как можно так ехать? Вы же ничего не видите?» А он с задором и смехом отвечает: «Спокойно, мои дорогие! У меня глаза веры!» С такими глазами веры и с таким мировоззрением он и жил.
Конечно, его оптимизму можно было позавидовать. Раньше я завидовал оптимизму своего отца, так же, как и оптимизму дона Бернардо! Это такое качество, которое очень редко встречается в людях – настоящий оптимизм верующего человека! У него на всё хватало времени. Он успевал и с колледжем, и с семинарией, и верующих вывозить в паломничество, и исповедовать, и «передовицу» написать в «Свет Евангелия!». Всё успевал! Но ему – как «бывшему» настоящему итальянцу – обязательно нужно было днём поспать. Если он этого не делал, то засыпал вечером на службе (над ним многие тогда посмеивались за это, но что поделаешь?). Он просыпался всегда в четыре утра на молитву, а в семь уже просыпались мы, семинаристы.
У него был всегда такой пунктик: он, когда уходил из помещения, то всегда должен был оставить его в идеальном порядке. Он говорил так: «Не известно, когда Господь нас призовёт, и, если Он нас призовёт, всё должно быть в идеальном порядке. Так и произошло… В Караганде, когда он рано утром скончался, его нашли сидящим в кресле, а вокруг всё было в идеальном порядке. Есть запись его комнаты, после его смерти. Есть запись прощания с доном Бернардо в Караганде.
Самое главное, что ровно накануне смерти он успел исповедаться. У него было огромное желание – уйти именно в Пасхальную неделю. И Бог даровал ему такую милость – он ушёл в Страстной Четверг. Таким образом, мечта его сбылась.
И именно он, чувствуя мое профессиональное призвание, старался его поддерживать. Когда он узнал,на кого и где я учился, сразу предложил мне быть фотографом и видеооператором семинарии – быть летописцем! Честно говоря, так получилось, что в итоге я им и стал…
— И дальше в жизни – тоже?
— Да, и в жизни всё так срослось теперь. И во ВГИКе, когда было разделение операторов на документалистов и постановщиков, я выбрал стезю хроникёра; после ухода, стал летописцем семинарии (даже был главным редактором семинарского журнала «Призвание»). После вёл летопись жизни страны, работая в новостях. А сейчас веду летопись конкретного человека. Так получилось, что и в Церкви, и вне её я занят этим – хронограф, летописец.
А зачем это нужно? Ну, просто есть дыхание времени, которое должно быть зафиксировано, потому что с годами никак не передашь ту неповторимую атмосферу, которая была в то или иное время. Я считаю, что теперь наибольшей документальностью обладает немонтированное видео со звуком. От начала и до конца. Без всяких комментариев. Просто кусок изображения c текстом и фоновым звуком, который там присутствует – это самая большая документальность, которая может и могла бы быть вообще когда-либо в природе!
В фотографии меньше документальности, потому что там нет звука, нет движения и последовательности – не понятно, что было до этого момента, а что после. Фотография – это мгновение жизни, выдернутое из контекста. Допустим, человек на фотографии улыбается, а на самом деле это лишь одно мгновение из беспрестанного негатива, в котором он был. Он курит, и случайно улыбнулся, а ты его сфотографировала в этот момент. И в итоге снимок не характеризует человека целиком. Ты поймал момент не благодаря, а вопреки.
А видео передаёт «от и до», от начала и до конца, передаёт атмосферу, смысл какой-то, логическую последовательность! Именно поэтому интересны длинные кадры, которые длятся не пять секунд, а пятьдесят, чтобы ты прочувствовал то время, в которое была произведена съёмка. И более достоверного материала быть сейчас не может, чем не монтированное видео.
Это стало возможным только в последние годы, когда появилась видеозапись, потому что кино изначально родилось без звука. Любительская киносъёмка тоже была без звука, и всё же передаёт атмосферу события. Я считаю, что этим и занимаюсь сейчас — это фиксация достоверной истории.
Помню кинохронику празднования 300-летия дома Романовых в Кремле. Идёт процессия императора с семьёй. Я был поражён, какая атмосфера в ней, вообще, во всей этой съёмке! Сейчас себе представить именно такой нельзя! Её повторить невозможно! Но мы видим воочию, что было тогда! И, благодаря таким сохранившимся кадрам, мы можем судить о том времени, каким оно было.
Представляете, мы увидели бы видеозапись Петра Первого на верфях, или Нагорной проповеди Христа, или участие Льва Толстого в битве за Севастополь. Представляете себе, какая это была бы историческая ценность?
Точно так же: по тем сохранившимся записям, которые мы делаем сейчас, будут судить о том времени, в котором мы живём сейчас. Нам только кажется, что, происходящее с нами – обыденность. То, что я сейчас выкладываю, имеет тоже такую историческую ценность. Понятно, что если бы качество изображения было лучше, то смотреть её было бы интереснее. Но что поделаешь? Что было, то было. Спасибо и за то, что сохранилось до нашего времени… Мы до сих пор думали, что эти видеозаписи вообще утрачены!
— А что вам удалось найти из того, что казалось утраченным?
— Я в начале года приехал в гости в семинарию к своему другу, нынешнему ректору отцу Константину Передерию. Говорю ему: «Говорят, всё утрачено?» — «Как утрачено? Всё есть!» Пошли вместе в архив и нашли всё это.
Теперь я оцифровал фотографии и видео нашей семинарской жизни. К сожалению, очень много записей отсутствует. Не знаю, почему. Может, ещё где-то лежат и ждут своего часа.
В фильме «Призвание», который я выложил в интернете, есть много кадров, «исходников» которых уже нет! Уже нет «исходников» паломничества в Рим и Лурд 1995 года. Есть, правда, смонтированный фильм об этом, а «исходников» нет. То, что я оцифровал из сохранившего, выложу в YouTube. Остальное, видимо, пропало, к сожалению.
— У нас сейчас не видно летописцев…
— Большая ошибка в том, что сейчас это не делается. Для дона Бернардо было естественным, что должен быть хронограф, потому что он стремился к распространению веры, евангелизации через средства массовой информации. Это было его харизмой, его общества Сыновей св. Павла (Паолинов). Я помню, что «Свет Евангелия» по тем временам была крутой газетой с острыми статьями. И дон Бернардо находил время каждую неделю писать туда колонку редактора! Просто фантастика!
У дона Бернардо была сильная позиция. И его друзья, и близкие люди из Италии, очень сильно поддерживали его инициативы, потому что по-настоящему его любили. Это, кстати, чувствуется до сих пор. Очень жаль, что погиб его брат Просперо – лётчик гражданской авиации; нелепо погиб в авиакатастрофе на частном самолёте.
Когда дон Бернардо начинал свою деятельность в России, зарубежная поддержка для России была очень высока. Все вдруг тогда влюбились в Россию. Сейчас намного сложнее. Я напрямую столкнулся с этим во Владимире, где помогаю местному приходу: те люди из-за рубежа, которые раньше охотно жертвовали русским католикам, сейчас это делать перестали. Это очень грустно. И сейчас для Католической Церкви в России наступили тяжёлые времена, потому что надо настраиваться на поддержку прежде всего изнутри самой католической общины. А может, это и хорошо!
— А как вы поддерживаете приход во Владимире?
— Настоятель прихода отец Сергей Зуев, с которым мы вместе учились в семинарии, хочет сделать паломнический центр на территории прихода. Ну, чуть-чуть помогаем, по мере возможности. Газифицировали. Слава Богу, мир не без добрых людей! Ещё получилось снять фильм о приходе. Честно говоря, необычный фильм для современной России (Обитель Царицы Розария (Queen of the Rosary’s home).
— Мы с вами познакомились в паломничестве…
— Да. Я до сих пор с большой любовью вспоминаю эти паломничества: Орша, Могилёв, Будслав… Они были искренние, настоящие! То, что сейчас такие паломничества не проводятся – большое упущение, по-моему. В этих паломничествах огромное количество людей перезнакомилось друг с другом, узнали друг друга, кто-то нашёл свою вторую половинку. Мало того, что это духовный опыт, с одной стороны, c другой – походное приключение, которое навсегда запоминается, как у Высоцкого в песне: «Если друг оказался вдруг, и не друг, и не враг, а так… Парня в горы тяни, рискни». Паломничество – это всегда преодоление препятствий, и внешних, и внутренних. Если ты хочешь узнать, каков человек – не видимый, а настоящий – то да, паломничество помогает это сделать.
Как выяснилось позже, в том 1991 году в паломничество в Ченстохову шло много моих будущих друзей, которых я тогда не знал, с которыми познакомился позже в семинарии – отец Сергей Зуев, отец Константин Передерий… И даже люди, которые не имеют отношения к Католической Церкви, режиссёры, актёры – тоже были в этом паломничестве. И каким-то таинственным образом мы все там пересеклись впоследствии, и только потом перезнакомились. Отец Сергей мне рассказывал, что изначально не очень серьёзно отнёсся к этому паломничеству, но его последствия перевернули его сознание, как и моё, и многих других. Это было каким-то движением, «ключом на старт»! И даже те, кто и не искал тогда веру, неожиданно для себя её там нашли. Атмосфера, которая там царила, не могла быть незамеченной, она была всеобщей, красивой, радостной. Если в России ты приходил в храм, и в нём видел только бабушек, дедушек, грустных, скорбных, то здесь всё было иначе: кругом молодые, жизнерадостные, естественные, с горящими глазами молодые люди! Мы увидели сильный контраст.
Кстати, со временем я понял, что лучше всего вторую половинку искать в храме, это самый лучший вариант, который может быть в жизни. Если Церковь думает о семье, о структурах семьи, то эти паломничества должны быть как обязательный этап в формировании человека. Обязательно нужно ходить в такие паломничества, и то, что сейчас этого не происходит, мне кажется странным и грустным.
— Вы лично встречались с несколькими Папами…
— Святой Папа Иоанн Павел II — персонально — сыграл ключевую роль в том, что я принял католичество. Мне нравилось его служение, его лицо, его проповеди и тексты. В мае 2005, через месяц после его смерти, я был в Риме. Тогда уже избрали Бенедикта ХVI, а совсем недавно я встречался с Папой Франциском уже по служебной линии, во время встречи с ним президента нашей страны. Я сказал Папе Франциску, что я католик и он обрадовался. Но встреча была молниеносной, а с Иоанном Павлом II была встреча дольше – и всё благодаря дону Бернардо, который просто стоял рядом. Мы вручили Папе фильм о первом годе жизни в семинарии, который я сделал, и журнал «Призвание», в котором я был редактором.
— Илья, а чем вы занимаетесь сейчас?
— Прежде всего, я занимаюсь своей семьей. Это один из важнейших даров в моей жизни – супруга, давшая мне дочь и двух сыновей. Жена моя Вика – православная, и я получил её согласие и разрешение католических структур на наше венчание в лоне Католической Церкви. А венчал нас во Владимире мой друг – отец Сергей Зуев.
— А дети – католики?
— Дети крещены в Православии и есть некоторые сложности из-за этого. Главные – разность календарей. Очень трудно детям понять, что есть две Пасхи и два Рождества…
Еще я хронограф первого человека в государстве, его личный видеооператор. Так получилось. Похоже, быть летописцем, может быть, мне предначертано свыше, и я иногда думаю, что после смерти, может Бог даст, я буду Его хронографом (смеётся). Это, видимо, слишком громко звучит. Я думаю, что если бы остался служить Церкви, то рано или поздно мог бы стать видеооператором Папы Римского, к примеру. У меня такое ощущение.
Мне всегда интересно находиться в эпицентре событий, быть вместе с интересными людьми, от которых зависят судьбы миллионов. Если бы мне предложили работу в обычных новостях, быть «личником» не самого интересного человека – мне было бы не интересно там работать, я не согласился бы никогда!
Мне интересно работать с людьми харизматичными, которые круче меня, у которых есть высокие цели и задачи, которые могут повести других за собой. Поэтому мой выбор сейчас такой, какой он есть. Мне интересен этот человек. Но при этом я никогда не забуду того, что со мной было – и это я и есть!
Вообще говоря, я персоналист. Для меня важнее не роль какой-то структуры, и не роль какого-то объединения, а роль личности, конкретной личности – от Папы Римского, президента до простого семинариста, ризничего. Я благодарен дону Бернардо Антонини, отцу Виктору Вороновичу, отцу Григорию Цёроху, отцу Вильяму Менденхоллу, отцу Марьяну Каминьскому, отцу Яну Заневскому, архиепископу Тадеушу Кондрусевичу, моим любимым друзьям семинаристам –священникам и ещё многим-многим людям, которых встретил на своём жизненном пути! А за то, что я их встретил, я благодарен Богу! В этом смысле мне очень повезло в жизни!
Беседовала Ольга Хруль
Видео из архива семинарии, оцифрованные Ильёй Филатовым:
Хроника начала жизни католической семинарии, сентябрь-октябрь 1993 года. Часть 1
Акафист Пресвятой Богородице в исполнении семинаристов, 1995 год
А также: