Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
Жослен Фернесский
Перслат. Walthenus abb., in Scotia (S.), Vita auctore Jordano vel Joscelino, monacho Furnesiensi // Acta Sanctorum Aug. I, – pp. 248-269. Опущены главы VII-IX, повествующие о посмертных явлениях и чудесах, а также об обретении нетленных мощей святого. Примечания в скобках курсивом, если не оговорено специально, принадлежат переводчику. «Перевод П. Юнгерова» сокращённо указывается как «пер. П.Ю.», а «Перевод Евг. Розенблюма» – «пер. Е. Р.»
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ПРЕДИСЛОВИЕ
[1] Светлейшему мужу Вильгельму, королю Шотландии, и Александру, сыну его, и графу Давиду –брат Иордан (он же Жослен), ничтожный монах Фернесский, с пожеланием и спасение в Господе обрести, и счастье при жизни найти. Часто возвращаясь размышлениями к тому, от корня какой лозы вы дали побеги, я с изумлением взираю на ту, что по превосходству рода своего по праву принадлежит к верхушке европейской знати, от которой и вы ведёте своё происхождение по плоти: ибо ведь мать Маргариты (св., 1045 – 1093 гг., пам. 16 ноября), именуемая Агатой (до 1030 г. – после 1070 г.), была дочерью германского Генриха (II Святого, 973 – 1024 гг., пам. 13 июля), преславного Римского императора, чьи наследники возвеличили Римскую империю. Сестра же сей Агаты была королевой венгров, плод чрева коей, порождая в последующем королей, возглавил не только лишь сие самое государство, но завладел также скипетром и многих иных королевств. Притом же родитель самой бл. Маргариты, именовавшийся Эдуардом (Изгнанником, 1016—1057 гг.), внук и законный наследник святейшего исповедника Эдуарда по наследственным законам королевства Английского, доведя прямые и непосредственные линии последующего поколения до вас, передал бы скипетр и вам, если бы в предустановленное время по попущению Божию вражеское вторжение норманнов не помешало ему свершить это.
[2] В этом славном роду королей Английских были не только те, кто блистал богатством и славой, но также такие, что, угождая Богу святостью и справедливостью великой, при жизни и после смерти просияли множественными чудесами. Ибо ведь от святого короля Этельвульфа (795/810 – 858 гг., короля Уэссекса), который обложил десятиной всю Англию и посвятил десятину сию Богу и Церкви, насчитывается девять святых королей, из которых каждый последующий, как признано, был равен или превосходил предыдущего сиянием христианского благочестия, а в десятом – св. Эдуарде – святость всех предшественников, словно бы слившись в единый поток, вышла из берегов, и вот, из него, точно ручей из яснейшего источника набожной жизни, святость сия перетекает во св. Маргариту, правнучку его, из которой – в сына её Давида (I Святого, ок. 1082 — 1153 гг., пам. 24 мая), деда вашего, а из него – в короля Малькольма (IV по прозванию Дева, 1141 — 1165 гг.), брата вашего.
[3] Кроме того, бабка ваша Матильда, королева Шотландии (1080 — 1118 гг.), была правнучкой Вильгельма (I Завоевателя, 1027/1028 — 1087 гг.), преотважного герцога, завоевавшего Англию, и дочерью графа Вальтеофа (1045 — 1076 гг.), святого мученика (казнённого после подавления Мятежа трёх графов), а также матерью святейшего Вальтеофа, аввы Мелроузского, дяди вашего. Сей же есть краса и слава (decus & decor) рода вашего, государства покровитель (tutor), защита (tutela) родины, образец (titulus) целомудрия, брильянт жития иноческого, зерцало монашеской жизни. Именно он, проживая в мире, был утешением для клира, казной для нищих, опорой для бедных, лекарством для больных, преславным жилищем для добродетелей. Его святейшие останки, доселе совершенно избегнувшие тления, наияснейшим образом предзнаменуют грядущее воскресение, а вере и надежде нашей доставляют достоверное и осязаемое подтверждение. И вот, по просьбе и предписанию господина Патрикия, аввы Мелроузского (ныне, увы, похищенного преждевременной смертью), взялся я, наконец, продиктовать (писцу) процветшее добродетелями, славное чудесами и возвышенное ясностью созерцаний (theoriis) житие сего любимого Богом и людьми мужа, которого память благословенна (Сир. 45:1), ибо Господь сравнял его в славе со святыми (ср. Сир. 45:2), и счёл я более подобающим представить оное Вашему превосходительству, нежели кому-либо иному.
[4] Итак, когда вы ознакомитесь с книжкой сей, многократно её прочитав и усвоив (lectum & intellectum), тогда обретёте в ней образ для подражания, восхищения и ликования. Великое восхищение воссиявает от явленных чудес; ликование вам по праву внушает общность предков и родных поколений обилие; в подражание вам и прочим предлагается стремление к добродетели и совершение дел милосердия. Ибо если бы вы от природной лозы и от столь славного да превосходного родословия отклонились, то стали бы отверженными ею дичками и лишились причастности ко святому наследию. Посему взгляните (по увещанию Исайиному) на скалу, из которой вы иссечены, в глубину рва, из которого вы извлечены (Ис. 57:1), и старайтесь утверждаться в них нравами и деяниями святыми; среди первых внимательнее стремитесь блюсти законы Божии; стойко держитесь стези святых поколений, от коих происходит естество вашей плоти; почаще вверяйтесь заступничеству и молитвам святейшего дяди вашего аввы Вальтеофа: любите, навещайте, почитайте место упокоения его; чин монашеский – а прежде всего Орден цистерцианский, и в нём наиболее обитель Мелроузскую, коей он был руководителем и благодетелем (praefuit & profuit), – возвышайте и защищайте, и руку помощи им протягивайте супротив вражеских нападений.
[5] Увещеваю и умоляю не только вас, но также всех, кто будет читать или слушать сей скромный труд, верить сказанному, зная, что нет в нём ничего противного истине, ибо я всё точно записал со слов достойных веры старцев Мелроузской обители, свидетелей совершенно безупречных. Диктуя, я умерял свою речь, чтобы ни по земле ползти, ни взмывать в вышину, ради простых читателей избрав слог ясный, прозрачный, продуманный, избегая цицероновской торжественности, пышности и запутанности.
С пожеланием Вашему превосходительству вечного в Господе здравия, а по окончании сей жизни царствия с Господом бесконечного.
ГЛАВА I. ДЕД СВЯТОГО, РОДИТЕЛИ ЕГО, ИМЯ, БЛАГОЧЕСТИВОЕ ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ
[6] Жизнь мужа почтенного Вальтеофа, Мелроузской обители аввы второго (очевидная аллюзия на первую строчку «Одиссеи» в латинском переложении Ливия Андроника) предавая записи на память потомкам, я почёл сообразным в начале рассказа засвидетельствовать его благородство и, прежде всего о том, что во множестве предков обоих полов он имеет сожитие с Богом (ср. Прем. 8:3). Что это именно так, с очевидностью выяснится, стоит лишь с подобающей тщательностью рассмотреть от какого корня происходит сия отрасль, примечательная своей святостью. Ведь в ту пору, когда Вильгельм, герцог Нормандский, покорив местных жителей, стяжал скипетр Англии, славный граф Вальтеоф, сын преотважного графа Сиварда (1041-1055 гг.), владел графством Нортумбрийским и правил Йоркширом. Во цвете лет он внушал изумление своим мужеством, среди товарищей и родных отличался кротостью агнца, а к мятежникам и врагам проявлял ярость львиную и, противостоя норманнам, в длительной борьбе многократно наносил им урон, часто возвращался от них с блистательной победой.
[7] И вот, король, принимая во внимание мужество и отвагу сего мужа, после различных превратностей судьбы при посредническом содействии послов обменялся с графом рукопожатиями в знак дружбы и мира, заключив союз; а по принятии от него вассальной присяги выдал за него замуж свою племянницу по имени Юдита, что значит «завоёванная». От неё у него родилась единственная дочь, названная Матильдой. И проявил он под властью короля верность во всём постоянную, как говорится, при входе и при выходе (ср. Втор. 28:6). При этом к нищим он был милостив; к церковной службе прилежен; к клирикам – а более всего, к инокам – благосклонен; щедр и радушен со всеми, но врагам страшен.
А король, почувствовав, что государство уже вполне в его руках и пред лицом его смолкли многие, а вернее, почти все, отпрысков английской знати или уничтожил, или бросил в темницы, или объявил вне закона, или обратил в жалкое рабство. Полагая угодить норманнам, Вильгельм решил захватить графа Вальтеофа, но, чтобы не запятнать себя явным предательством, избегая бесчестья в случае беспричинной казни невиновного мужа безо всякого ущерба с его стороны, он раздумывал и размышлял, как бы исполнить это, оставшись в людских глазах как можно более безупречным.
[8] Таким, значит, образом, он искал и нашёл повод не только отвергнуть и расторгнуть (recidendi & rescindendi) узы любви и мира с другом и верным вассалом своим, но даже лишить его жизни.
Ибо ведь в те дни по Англии разнеслись слухи, что даны и норвеги сговорились изгнать и уничтожить норманнов и, собрав воедино огромный флот, ждут лишь попутного ветра. А завистливые и неприязненные советчики нашёптывали королю, что и сам Вальтеоф, словно бы некий нарушитель договора, клятвопреступник, предатель, заговорщик, послал гонцов к данам, присягнул им, дал заложников и зазывает их флот, обещая, что в случае их прибытия окажет им по мере сил помощь советом и войском (consilium & auxilium) в истреблении норманнов или их изгнании с острова. А король, жадно внимая таковым обвинениям англичан, только и рад был открыть душу для подозрений и сердцем устремиться к лютейшему отмщению, нарвавшись на будто бы справедливый повод совершить с Вальтеофом то, что давно вынашивал в сердце. Итак, по королевскому приказу упомянутый граф, в простоте душевной ничего дурного для себя от государя не ожидая, прибыл ко двору с чистой и безукоризненной совестью. Таково уж свойство невинности: никому не стремясь повредить, уповать, что и тебе никто не повредит. Представ королю, граф столкнулся с множеством обвинений, но, имей место там правосудие, он, опровергнув их приведёнными доводами, оправдался бы и был лишён всех подозрений. Однако, невзирая на представленные оправдания и опровержения, граф был схвачен, закован в кандалы, заключён в темницу и подвергнут многочисленным оскорблениям.
[9] Благородный же муж, смирившись в душе с Божиим решением или попущением, нужду обратил в добродетель и, полностью предавшись Богу, стал трудиться над своим спасением частым грехов исповеданием, непрерывным пролитием слёз, усердными молитвами и коленопреклонениями. И что же? Долго протомившись в темнице и испытав многообразные лишения, он получил приговор, и, согласно королевской воле, ему в городе Винчестере отрубили голову, и тело его, доставленное в Кройланд, было погребено в церкви св. Гутлака. И хотя на Вальтеофа обрушился «гнев царя, как лев льва» (Прит. 19:12), по выражению Соломона, а на месте суда его господствовало беззаконие (ср. Еккл. 3:16), однако от лица Господня изошёл правый суд (ср. Пс. 16:2), ибо кого король лютейший взял от мира, того Царь вечный и милостивый приял в небо. Сколь угодна Богу была его невинность, сколь приятно терпение, сколь смерть его пред Господом была драгоценна, то явствует из дивных знамений, свершившихся на могиле его. Поэтому по прошествии времени мощи его, прославившиеся на месте его погребения, были из глубины земли перенесены и с почтение сокрыты в раке за неким алтарём. В той самой киновии есть книжица, содержащая записи о его чудесах, подтверждающих, что мучеником его считают, именуют и чествуют заслуженно.
Матильда же, дочь его вышеназванная, достигнув зрелых лет, в благоприятную пору вышла замуж за преславного графа Нортгемптонского, а именно первого Симона де Санлиса (ум. в 1109/1111 г.), от коего произвела долгожданное потомство: двоих сыновей и дочерей. Первородный унаследовал отцово имя и имение, а второй, названный в честь предка Вальтеофом, воскресил его имя и перенял святость.
[10] Таковое имя было дано ему не наобум, но по определённой причине, подобно многим отцам, о коих в обоих Заветах написано, что они были именованы в соответствии с сутью своей. Имя же это в английском языке двусоставное, и вторая часть его, если произносить гласный кратко, означает «Избранное благоухание», а если протяжно, – «Избранный вор» (стар. англ. wæl + þéof). Причём очевидно, что оба истолкования прямо подходят ему, явившему себя сотоварищам своим в словах и поступках избранным сосудом (ср. Деяе. 9:15), источающим благоухание духовной услады. А как отмечал некто из святых отцов, иные Царство берут силой (ср. Мф. 11:12), иные – крадут, то он его как бы похищал благочестивой кражей, всегда стараясь скрывать свои добродетели, и откровения, являемые ему свыше, и свершаемые им знамения. Подобно Иеремии, он не желал человеческого дня (Иер. 17:16. – пер. П. Ю.), но, всегда избегая тщеславия и стараясь, чтобы левая рука не знала, что делает правая (ср. Мф. 6:3), всячески стремился угождать Создателю.
[11] Граф Симон, вышеназванный отец мальчиков крепче любил первенца своего, точно Исаак – Исава; а мать, добрая женщина, с большей нежностью относилась к Вальтеофу, как Ревекка – к Иакову своему (ср. Быт. 25:28). Когда оные братья, находясь в отроческом возрасте, по-детски смыслили, поступали, играли (ср. 1 Кор. 13:11), старший по рождению Симон обычно, набрав сучков да веточек, строил по мере силёнок своих замок, и начиналась войнушка: оседлав палку, он, словно бы на скакуне своём, вооружившись прутиком и потрясая им, точно копьём, вместе со сверстниками бдительно нёс стражу вокруг понарошного и воображаемого замка своего и защищал его. Маленький же Вальтеоф в церквах и пресвитериях из прутиков да камушков простирал руки, изображая пресвитера, как бы служащего мессу; а поскольку не знал слов, то издавал звуки, подобные пению.
[12] Когда же малыши в очередной раз предавались таковой забаве, вызывая смех у многих, наблюдавших это, свидетелем сего зрелища среди прочих оказался один мудрый инок, который молвил глядевшим: «Как вы думаете, что означает эта детская игра?» Ему ответили, что означает она попросту лишь то, что дети не знают, как отличить правую руку от левой (ср. Ион. 4:11). А он возразил: «Нет, не то, а вот что: эта игра (ludus) как бы некий зачин (praeludium), предзнаменование жизни каждого из двух и исхода. Ибо первый посвятит свою жизнь военной службе, а второй, живя по-иночески, окончит дни свои в благополучии (ср. Иов. 36:11. – пер. П. Ю.)». Ни одно из слов сих не кануло туне, но то, что он об обоих по догадке либо пророчеству предсказывал, сбылось. Ибо Симон много позже отцовой кончины с огромным трудом всё же завладел его графством и, став отважным рыцарем, во времена короля Стефана (1092/6 — 1154 гг.) строил новые замки, а иной раз и захватывал построенные иными, присоединял к своему графству графства и города и окончил жизнь свою в мирских подвигах (militia), хотя и по-христиански. А Вальтеоф, проведя жизнь, прославленную добродетелями и чудесами, почил, наконец, в Господе, о чём наш рассказ в дальнейшем поведает полнее.
[13] Когда же Вальтеоф вступил в возраст, пригодный для начала образования, тогда родители позаботились отдать его обучаться наукам, однако скоро он был отвлечён от этих занятий различными событиями и обстоятельствами той поры. Однако за тот промежуток времени, что Вальтеоф посещал школу, он добился приличных успехов в грамматике, а многих более образованных превосходил остротой ума и остротой соображения. Итак, отрок сей чистейший, дома ли находясь, в школе ли занимаясь, был смирен, стыдлив, покоен и молчалив, в церкви благоговеен и прилежен, не по летам зрел, по мере возможностей своих щедр и радушен, а потому всем любезен. По таковым-то занятиям узнавали отрока Вальтеоф, и вполне ясно было, что, согласно изречению Соломона, чисты и правы пути его (ср. Прит. 20:11).
[14] Когда Вальтеоф, по Цицеронову выражению, ещё не вырос из мальчишечьей тоги, из-за некоего столкновения с королём Генрихом I (1068 — 1135 гг.) стал жертвой его неуёмного гнева и, лишённый им прав состояния, приняв знак Креста, пустился в путь на Иерусалим и принял в заморских краях роковую смерть, а мать Вальтеофа, двоюродная сестра короля, была выдана этим государем замуж за Давида, короля Шотландского, а графство Нортгемптонское пошло ей в приданое. Король же упомянутый Генрих взял замуж Матильду, дочь короля Малькольма и св. королевы Маргариты, правнучку святого Эдуарда, короля Английского, сестру Давида, вышеназванного короля, прекрасную родом и обликом – за святость жизни и нрава англичане и поныне прозывают её «Доброй королевой».
Давид же король с Матильдой своей королевой прижил сына, Генриха именем, человека (насколько нам известно) спокойного, благочестивого и хорошо воспитанного, отца двух королей – то есть Малькольма (IV, Девы), мужа величайшей святости, и Вильгельма (I Льва, ок. 1143 — 1214 гг.), доныне здравствующего и во многом достойного похвалы – и Давида, графа (Хантингдонского, ок. 1144 — 1219 гг.) досточтимого. Вальтеоф, одарённый юноша, ещё крепче любимый матерью, из графини сделавшейся королевой, последовал за нею и воспитывался, обучался, рос и укреплялся при королевском дворе, подавая очевидные признаки присутствия благодати Божией. Ибо во дворце он жил, словно в монастыре, и в толпе был словно бы иноком, а среди придворных – отшельником.
[15] Среди прочих знаменательных добродетелей наделён он был и тем несравненным украшением, коим является белоснежное одеяние девства, и пронёс его от чрева матери до небес.
Король же, держась с ним не отчимом, но отцом, любил и лелеял его, точно собственное чадо, и, отправляясь на охоту, часто звал и брал его с собой, и не раз доверял ему носить свой лук. Вальтеоф же обычно при подходящей возможности, скрывшись от королевского взгляда и вверив лук короля кому-нибудь другому, углублялся в тенистую чащу, искал среди густого терновника какую-нибудь лужайку, а найдя, садился, доставал из сумки тайком захваченную с собой на такой случай книгу и читал либо предавался молитве. Поскольку занимался он этим всё чаще, однажды король случайно застиг его за таковым привычным делом, а когда вернулся домой, рассказал об увиденном королеве, глубокомысленно подытожив: «Твой сын – не нашего пошиба; с миром у него ничего общего. Или на роду ему написано вскоре уйти из жизни, или, отрекшись от всего мирского, он вступит в какой-нибудь орден». Сей вывод, произнесённый устами христианнейшего короля по догадке либо по внушению Святого Духа, вскоре после этого подтвердила действительность. Королева, мудрая и добрейшая женщина, сохраняла все слова сии, слагая в сердце своём (Лк. 2:19), воздавая благодарность и вверяя сына своего всепромыслительному Создателю своему.
[16] Вальтеофа, уже вступившего на порог юности, некоторые ненавидели, поскольку жизнь его была несходна с делами их (ср. Прем. 2:15); некоторые совращали, пытаясь многими соблазнительными речами и дерзкими примерами испортить добрый нрав его и уподобить нравам своим. Также и древний враг, подстерегая его на скользком пути юности, и видя хранимое в хрупком скудельном сосуде драгоценное сокровище целомудрия, подал предмет и повод, разбив сосуд, погубить его: он зажёг в очах и душе некоей благородной девицы пламень любви к нему. Как-то раз после обоюдной беседы она переслала ему золотой перстень с драгоценным камнем в знак, залог и приношение пробуждённой им любви, приняв который, он надел на палец. Увидев это, один из придворных с радостью возвестил приятелям: «Вот, стал Вальтеоф как один из нас, ухажёр и волокита, и носит новый перстень, подаренный зазнобой в ознаменование любви» (Придворный кощунственно обыгрывает Быт. 3:22, прозрачно намекая на своего рода вкушение плода познания).
[17] Услыхав такое, юноша одумался и возрыдал о себе самом, и стал он как глухой, что слышит, и как немой, который не открывает уст своих (ср. 1 Цар. 25:37; Пс. 27:14). Он втихомолку уединился и, найдя вовсю пылающий очаг, стянул перстень с пальца и кинул его в огонь — и так удостоился звания дважды увенчанного лавром победителя. Ибо тем вернее он избежал и избавился от везде и всюду сущих сетей да силков хищного, мощного, хваткого зверя, да притом почти напрочь искоренил из сердца дух алчности, падкий на блеск золота. Заслуженно счастлив он, который не гонялся за золотом (ср. Сир. 31:8), а напротив – точно путы диавольские его от себя отбросил. И по праву мы прославим его; ибо он сделал чудо в народе своем (ср. Сир. 31:9). Ведь большее диво погасить проклятую жажду наживы, чем одолеть Венеру. Поистине много найдётся победивших гнев, гордыню и тщеславие поправших, презревших чревоугодие, целомудрие возлюбивших, но явно немногочисленны и редки те, кто золото и драгоценности отвергает.
А с того дня он отсёк от себя приятельство с женщинами, подарочки, уединённые разговоры, зная, что небезопасно то и дело почивать подле змей, и без вреда для платья, по словам Соломона, огня себе за пазуху не взять (ср. Прит. 6:27).
ГЛАВА II. ПРИНЯТИЕ ОБЕТОВ В ОБЩИНЕ КАНОНИКОВ-АВГУСТИНЦЕВ И ЧУДЕСНЫЕ ДАРЫ, УДЕЛЁННЫЕ ЕМУ СВЫШЕ
[18] Когда с ходом времени Вальтеоф вступил на порог возмужания, многие надеялись, что он в епископате сделает имя своё великим, как имя великих на земле (ср. 2 Цар. 7:9), а именно – будет избран на архиерейскую должность в Шотландии или Англии. А он в глубине сердца своего размышлял о тленности мира и о бегстве от него (fugam seculi & fugam a seculo), всячески заботясь о том, чтобы не случилось бегство его вопреки запрету Спасителя зимою или в субботу (ср. Мф. 24:20); но предельно тщательно выбирал орден и место, ибо опасался, что, если он будет принят в какую-нибудь иноческую обитель в пределах государства короля Шотландского или в землях брата своего, графа, то вряд ли ему позволят там долго прожить, но заберут оттуда насильно и даже против воли возведут на какую-нибудь высокую церковную должность.
[19] Приложив к сему ум (ср. Вульг. Наум. 1:11), он по внушению Святого Духа пришёл к здравому решению и, выйдя из земли своей и от родства своего (ср. Быт. 12:1), он направился в обитель, именуемую Ностелл, расположенную вне владений короля и графа, и в церкви св. короля-мученика Освальда принял облачение каноника (августинца). Сделавшись уставным каноником, он взялся за подвиг так строго и ревностно, что усвоенный им из книг Устав клириков, унаследованный от блаженного Августина, стал и прочим яснее из жизни Вальтеофа и нрава его. Ведь он, ещё послушник и юноша, подавал пример благого жития даже каноникам, что были старше летами и опытом. И постановил он духом, сокрытым в нём, следуя Иову, в гнёздышке своём умереть и дни свои умножить, как пальму (ср. Вульг. Иов. 29:18); и укрыться под покровом лица Божия от мятежей людских (ср. Пс. 30:21); и как сосуд разбитый и как мертвый, позабыться в сердцах (ср. Пс. 30:13) родных и знакомых. Но хотя он всё решил для себя так, Создатель всего распорядился о нём совсем иначе, ибо желал многих рассеянных чад Божиих его трудами собрать воедино (ср. Ин. 11:52).
[20] Не могла свеча, предназначенная для света истинного, больше скрываться под сосудом (ср. Мф. 5:15), а драгоценная жемчужина (Мф. 13:46) не должна была далее храниться, завёрнутая в платок (ср. Лк. 19:46). Поэтому вышло так, что уставные каноники из Керкема, лишившись приора и повсюду ища хороших жемчужин (ср. Лк. 19:45), нашли его, жемчужину драгоценнейшую, и приобрели себе. Ибо они, точно свечу ясную поместили на подсвечник, когда, несмотря на нежелание и сопротивление Вальтеофа, по единодушному согласию поставили его, принудив в итоге силой послушания, приором своим и духовным отцом. Той порой в обители св. Освальда он нёс обязанности ризничего и притом по праву заведовал священными сосудами, поскольку умел соблюдать свой сосуд в святости и чести (1 Фес. 4:4), а поскольку он с предельным усердием пекся о восхвалении Бога, то и других своим рвением побуждал к тому же.
Итак, свеча, поднятая на подсвечник, давала спасительный свет всем сущим в возглавляемом им доме (ср. Мф. 5:15) Господнем и являла собой всем выразительный пример святости. Ибо человек Божий, будучи выше (prior) прочих положением и должностью, настолько же являлся среди прочих первым и первенствующим в добродетелях; и насколько в глазах прочих он выглядел возвышеннее, настолько в своих собственных – ничтожнее. Ведь смирение укоренилось в его душе с колыбели, никогда не входил он в великое и для него недосягаемое (ср. Пс. 130:1); но всегда старался помышлять о себе невысоко; желал не высокого положения управителя, как многим по нраву, но места словно бы одного из подчинённых, не повелевать клиром, но быть образцом для стада.
[21] Узнавая о каких-либо благих обычаях и священных установлениях, исполняемых в иных общинах каноников, он собирал из них словно бы некий букет (fasciculum) и прилежно устанавливал соблюдение их в возглавляемой им обители. И благословил Господь дом оный (ср. 1 Пар. 13:14) ради слуги Своего, и достояние его выросло на земле (ср. Вульг. Иов. 1:10), поскольку граф Генрих (Хантингдон), единоутробный брат Вальтеофа, и другие вельможи передавали керкемской общине церкви и земли в полное и вечное владение. Тем не менее, внутри её процветало святое благочестие, проявляясь в строгом следовании уставу, щедрой раздаче милостыни, странноприимстве и великом прилежании к делам милосердия. А какую милость обрёл муж сей в очах Господних ради этих и иных святых деяний, Господь сам изволил показать откровением, более того – достодивным явлением Своим.
[22] Однажды в Святейшее Рождество Господне он служил мессу с великим сердечным благоговением и свойственным ему обильным пролитием слёз. Когда во время чтения евхаристического канона он возносил гостию, произнося тайносовершительные слова, при коих хлеб пресуществляется в Тело, а вино – в Кровь Господа, обнаружил в руках Младенчика, прекраснее сынов человеческих (Пс. 44:3), имевшего на голове как бы золотой венец, сверкавший звездоподобными бриллиантами. Мальчик казался белее всякого снега, взор Его был кроток, а чело ясно. Нежными ладонями Он коснулся головы и лица Вальтеофа, ласково ощупывая и поглаживая, и наконец, прижавшись головой к голове, а устами, что драгоценнее целого мира, прильнув к устам, запечатлел на них несколько поцелуев. Упоённый потоком сладости дома Божия (ср. Вульг. Пс. 35:9), словно бы введённый в дом пира (ср. Песн. 2:4), Вальтеоф бесчисленное множество раз облобызал ножки и ручки и всё тельце сего Иисусика нашего, наяву блаженно ощутив, сколь сладко вкусить Возлюбленного своего, к Коему обращено всё желание его (ср. Песн. 7:10-11). Наконец, Младенчик тот, воздев руки, крестообразно благословил его и исчез из глаз, и в руках своих Вальтеоф не увидел более ничего, кроме обычной гостии. Сколько бы раз человек Божий ни вспоминал в подробностях это божественное видение, сердце его исполнялось неизмеримого ликования, и проливал он поток безмятежных слёз.
[23] Сие человек Божий долго таил, а позднее, излагая сокровенные помыслы души, всё открыл своему духовнику и в силу послушания повелительно запретил ему сообщать это кому-либо, пока сам Вальтеоф жив. Тот же, повинуясь повелению, при жизни человека Божия скрывал сие признание, но после его преставления поведал осмотрительным мужам. Я узнал об этом из рассказа Эверарда, первого настоятеля Холмкалтрема, а тот принял из уст исповедника человека Божия. Сие же я слышал от Свана, монаха добросовестного и правдивого, подкеларя в Мелроузе, а также из многочисленных сообщений других добросовестных и пользующихся добрым именем мужей. Вот и желание святого старца Симеона в жизни Вальтеофа возобновилось, вот и явление младенца Иисуса ещё чудеснее повторилось. Ведь Симеон долгожданного Христа увидел, узнал и, обняв, прорёк, что Ему во плоти на кресте умереть предстоит; а Вальтеоф Его в том же облике, но возвышеннее, в руки взял, и облобызал вдоволь Того, кто уже на небеса вознесённый, в славе и чести царит.
[24] Говорят также, что сей человек Божий, поднимая того Младенца, ощутил тяжесть не большую, чем прежде от священной гостии. Что ж, не удивительно, не зря Тот, Кто, всё выдержав и всё перенеся, имеет малый вес в Своём уже прославленном Теле, да и есть мнение, что члены Его Тела (христиане) после всеобщего воскресения обретут по Его милости во плоти некое подобие Его тонкости и подвижности. От размышления же над сим чудесным видением, не только постигается святость оного мужа, но и укрепляется католическая вера в животворящее Таинство алтаря, подтверждается чаяние правоверных Отцов и опровергается гнусное заблуждение еретиков, отрицающих таинства Тела и Крови Господних.
[25] Однажды некий каноник из Керкема свершал мессу в присутствии приора своего Вальтеофа, и какой-то паук во время пения «Агнец Божий» упал в святую чашу, приведя служившего в великий страх и ужас ввиду того, что может произойти дальше (все пауки считались ядовитыми). Итак, встав, священник, не зная что делать, покашливанием и знаками, как мог, подозвал приора и показал, что случилось. Приор на минутку задумался, а затем, вознеся молитву и дав благословение, пылая пламенем веры, повелел священнику во имя Господне потребить священное питие. И священник, послушавшись повеления настоятеля, спокойно и доверчиво потребил содержимое чаши и ни малейшего вреда для здоровья не понёс, ни позыва к тошноте не почувствовал. Ибо не смог мёд небесный истребиться от желчи, а божественный нектар – смешаться с ядом; не подобало плоду несравненному иметь причастность и общение со паучьей мерзостью.
[26] Затем, когда каноники после трапезы находились вместе с ним в клуатре, тот каноник, сев, стал почёсывать палец. Немного погодя на пальце набух нарыв, и вдруг из него, прорвав кожу, живьём появился паук, которого перед взорами всех сидевших вокруг и дивившихся по приказу приора предали огню. Вслед за тем между тем каноником и приором возник вполне дружелюбный спор о том, чем вызвано таковое знамение: приор сие вменял послушанию и вере каноника, а каноник внушению, молитвам и благословению настоятеля. Ну а по моему мнению, приписать его следует вере и благоговению обоих, но более всего всевеличайшей силе Таинства Божия. Ибо не подобало и не приличествовало, чтобы в ангельской манне задержалось смертоносное существо, а из источника жизни произошла пагубная опасность.
[27] Как-то раз св. Малахия, ирландец по роду и месту архиерейского служения, держа путь в Рим, проезжал через Англию и, получая во многих местах приют, гостеприимцев своих осчастливливал собственным присутствием, святыми наставлениями и чудесами. Когда ж он завернул в Йорк, многие встречные приветствовали его и выказывали почтение – прежде всего потому, что о его приезде предвозвестил Фигар, пресвитер из Ньюбата. Этот священник, наделённый великой святостью, пользовавшийся доброй славой и исполненный пророческого духа, как я уже сказал, предрёк приезд св. Малахии, наглядно описав его лицо, телосложение, число спутников. А досточтимый Вальтеоф, вышеназванный приор Керкемский, привлечённый благоуханием добродетелей (т.е. молвой) святого архиерея, пришёл к нему и, после приветствий и душеспасительного собеседования обретя его расположение и дружбу, смиренно и благоговейно вверил себя его молитвам. У архиерея же оного было много спутников, среди коих пятеро пресвитеров, но не более трёх лошадей, и при этом он стыдился просить у кого-нибудь ездовых животных, ибо, как верно гласит расхожая пословица: «Бедному просить, что задорого купить». Проведав об этом, приор, исполнившись сострадания, подвёл к нему лошадь, на которой сам приехал, черноватую и, несмотря на крепость и здоровье, обладавшую жёсткой побежкой, сказав при этом: «Молю, прими её, возлюбленнейший отче, и да не гневается ваше преосвященство, что по скудости нашей нет у нас под рукой чего получше». Епископ же с благодарностью принял лошадь и молвил: «Она вполне хороша, и сколько я ещё проживу, мне будет довольно её. Очень дорог мне дар от милостивого сердца».
[28] Он поручил её по-своему оседлать, сел верхом и, поторапливаясь своим путём, покинул Йорк. Дивное дело! Постепенно в течение нескольких дней лошадь та целиком побелела, стала как галльский пони с мягчайшим ходом и в течение девяти лет, сколько святой тот прожил, постоянно возила его, когда выпадал случай или необходимость ехать верхом. (см. описание этого эпизода в «Житии Малахии» св. Бернарда Клервоского, п. 36) Сие чудо ирландцы относят на счёт святости архиерея, ехавшего верхом, а киркемские каноники с не меньшим основанием приписывают его заслугам своего приора, подарившего лошадь, ибо кажется им, что блаженнее давать, нежели принимать (Деян. 20:35); ибо добродетель братской любви, пребывая в душе, является словно бы бьющим источником, а исполнение какого-нибудь дела любви – ручьём, из него истекающим, а потому подобает приписывать свершившееся знамение скорее источнику, нежели ручью. Я же без предубеждения считаю более разумным приписать его достоинствам того и другого. Поскольку жизнь сих двоих блистает чистотой и Бога они прославляли и носили в теле своём (ср. 1 Кор. 6:20; 1 Кор. 15:49), то по праву можно считать, что, когда лошадь вдруг приобрела и сохранила белизну и мягкость хода, в том обнаружилась святость обоих.
[29] А слава святой жизни досточтимого приора Вальтеофа всё росла и ширилась, источая нежное благоухание спасения. Привлечённые ароматом этим, клирики Йоркской епархии и вельможи края того, когда освободилась епископская кафедра, охотно избрали бы его архипастырем, если бы государь дал на то согласие. Однако король Стефан, хотя любил его и почитал, зная, что муж он справедливый и святой, всё же опасался, как бы, сделавшись архиепископом, не стал он на сторону короля Давида, и как бы не посчастливилось с ним сторонникам Генриха, противника его, с которым он соперничал за право унаследовать скипетр Англии. По этой причине он не только не дал согласия на его избрание, но всячески воспретил, хотя некоторые из знати, входившие в ближний круг короля, часто обращались к нему с этим и, при неведении самого приора, пытались склонить душу короля к этому.
[30] Затем как-то раз граф Д’Омарль, кровный сродник Вальтеофа, пожаловав к нему, посреди беседы сказал: «Доколе ты собираешься, хоронясь в закрытой берлоге своей, чинить бесчестье своей родне своим униженным положением? Почаще выходи в свет, дарами и посулами постарайся снискать расположение и любовь короля, дружбу советников его и помощь – и на славу и возвышение рода своего получишь архиепископство, какое только ни пожелаешь! Я окажу тебе поддержку и добьюсь для тебя от короля епископской кафедры Йорка, если уделишь мне деревню Шерберн в держание от тебя – лишь до конца моей жизни. Человек Божий в ревности духа прежде всего уличил его во лжи, среди прочих попрёков сказав: «Ты не возвышения моего рода ищешь, а, скорее, своей суетной выгоды, не чести для меня, а наживы для себя. Так что знай твёрдо: никогда тебе ни меня на архиерейской кафедре не видать, ни самому названной деревней не обладать». Граф тем пророческим словом, словно стрелой, раненый, со стыдом удалился, а слово, произнесённое устами святого, вечной Истиной подтвердилось.
ГЛАВА III. ПЕРЕХОД К МОНАШЕСКОЙ ЖИЗНИ И РАЗЛИЧНЫЕ ДОБРОДЕТЕЛИ, ПРОЯВЛЕННЫЕ ИМ В НЕЙ
[31] Итак, день ото дня в сердце святого мужа умножалось презрение к мирской тщете и устремление к небесному отечеству; и, тщательно взвесив всё с благоразумной осмотрительностью, утвердился он душой в долговременном устремлении пуститься в путь более строгого подвижничества. К тому же присоединялось желание восходить от меньшего к большему и, вместе с блаженным Иовом, на каждом шагу своём возвещать Бога (ср. Вульг. Иов. 31:37). Он желал перейти из каноников в монахи, и более всего – в Цистерцианский орден, который ему представлялся более строгим образом жизни (habitu) и более суровыми трудами (actu), чем прочие; однако робел, в чём раз признавался, что из-за шаткого здоровья своего окажется слишком негодным для столь великого и трудного предприятия. Об этом он часто с благоговением советовался с Ангелом великого совета (Вульг. Ис. 9:6), прося просветить дух его духом совета и поддержать его духом мужества, дабы выбрал он мудро и держался крепко того, что спасительно для души его. Он опасался, как бы ангел сатаны, который часто принимает вид Ангела света (2 Кор. 11:14), не преподнёс ему в золотой чаше яд и после попытки восхождения не низверг его в пропасть, что случалось, как он проведал и повидал, со многими. Однако поскольку сердце его оставалось неколебимо в таковом намерении, уразумел муж духовный, что сей сердечный помысел от Господа исходит и к Нему ведёт.
[32] Посоветовался он также с мужем, почтенным жизнью, нравами и учением, – аввой Элредом (св., 1110 – 1167 гг., пам. 12 января), соучеником и ближайшим другом своим. Оный муж происходил из славного рода древних англов и, поспешно оставив школу, с юности своей воспитывался и обучался при дворе короля Давида вместе с Генрихом, королевским сыном, и тем же Вальтеофом. Пробыв некоторое время монахом в Риво, он потом сделался там же настоятелем. Не приобретя в школе значительного знания свободных искусств, он, благодаря собственным трудам, очистив и отделав упражнениями свой острый от природы ум, добился более высокой образованности, чем многие люди, обучавшиеся мирским наукам, достиг глубокого понимания Священного писания и оставил после себя на вечную память потомкам изумительные книги и трактаты, блестяще написанные и полные наставления, вдохновлённые духом мудрости и разума, переполнявшим его. Кроме того, был он человеком превосходно воспитанным, сведущим в мирской науке, дружелюбным, красноречивым, общительным и любезным, радушным и рассудительным. Тем не менее оставался он со сверстниками своими, церковными иерархами, кроток и терпелив, а к другим, немощным телом и духом, весьма сострадателен.
[33] Итак, положившись на совет столь сведущего и праведного мужа и ободрённый им, Вальтеоф переехал в Варден, просил принятия в монашескую общину, получил согласие и, переменив хабит, поступил в послушники. Услыхав об этом, Симон, брат его, весь побелел от гнева и, возвестив, что он потерян для него и друзей своих, с ужасными ругательствами пригрозил всей киновии Варденской, если в ней продолжат его удерживать, предать её разрушительному пожару. А монахи Киркема, питавшие к нему сыновние чувства, с великим трудом, прибегая к церковным властям, пытались призвать его обратно в свои ряды. Настоятель же и община Вардена, зная, что вышеупомянутый граф склонен к злобе и гневу, страшились, что он, как лев рычащий, нанесёт обители их смертельный урон. Поэтому, собрав совет самых разумных, они с согласия Вальтеофа, дабы унять бурю, направили его, пока не пройдет беззаконие (Пс. 56:2. – пер. П. Ю.), в Риво, то есть к его матери, ибо в её имении или по соседству вышеупомянутый граф не имел никакой возможности вредить ему или чинить препятствия. Тут и каноники возбудили жалобу против него, указывая и утверждая, что по закону он не мог и не должен был покидать вверенное ему Господом стадо. Он же не отвращал духа своего от избранного подвига, но, отклонив многочисленные доводы с обеих сторон, попрощался с канониками и поступил в тот цистерцианский монастырь послушником.
[34] Спустя какое-то время, проведённое досточтимым Вальтеофом в послушничестве, он, язвимый шипением древнего змия, почувствовал отвращение к принятому на себя уставному подвигу; пища и питьё стали казаться ему безвкусными, одежда – грубой и убогой, ручной труд – тяжёлым, бдения и псалмопение – томительными и всецело жизнь в ордене – слишком суровой. Припоминая прежние годы, когда он был приором у каноников, начал он склоняться к убеждению, что их правила, пускай и более лёгкие, всё же ближе к требованиям рассудительности, а потому и пригоднее для спасения душ. Едва почувствовав, как в сердце ему проникает сей яд, он принял противоядие – непрестанную и усердную молитву. Но искушение это не ослабевало, а, скорее, усиливалось, причём настолько, что он уже думал было покинуть Цистерцианский орден, но по усмотрению Господню, засмущавшись, устыдился в душе и беззаконие своё поставил пред лицом своим (ср. Вульг. Иез. 14:3). И вот однажды, когда прозвенел колокол, созывая монахов к пению канонических часов, и остальные послушники по обыкновению вышли, он один остался в келье и в порыве духа, простёршись поперёк дверного порога так, что голова, плечи, руки, живот располагались внутри, а седалище, бёдра, голени и ступни – снаружи, слёзно взмолился: «Боже Всемогущий, Создатель всего, знающий и направляющий всё, что угодно воле Твоей: остаться мне монахом или вернуться в каноники? Дай знак; удали от меня искушение, доселе уязвляющее душу мою!»
[35] Пока он, произнося сие и сему подобное, молился Богу, вдруг, ничего не увидев и не почувствовав никакого прикосновения, он – влекомый исключительно благодатью и силою Божией, – перенёсся на кресло, в которое обычно садился для размышлений или чтения. С того часа он на всю жизнь избавился от таких искушений, и всё, что казалось ему прежде в Ордене суровым и тягостным, стало лёгким и благим, ибо ощутил он, как сладостно иго Господне и легко бремя (ср. Мф. 11:30. – пер. Е. Р.). Так Елисей наш (здесь – Бог), почувствовав в котле сердца избранного Своего нечто горькое, всыпал в него муки благодати Своей и обратил его в сладость (ср. 4 Цар. 4:40-41). По дивному промышлению Своему удивительный Бог попустил потомиться от искушения тому, кого намеревался возвысить к начальствованию над душами, дабы от дополнительных страданий (coronae) на собственном опыте он научился, как должно сострадать и миловать. Досточтимый Вальтеоф, очистившись от сора искушений, наподобие превосходного участка (jugeris), принёс в дальнейшем превосходный урожай на ниве Господней и, влекомый Женихом, по благовонию мира Его поспешил за Ним стремительно и радостно (ср. Песн. 1:3. – пер. П. Ю.). Ибо ровно через год, завершив послушнический искус, облёкся в одеяния и деяния монаха Устава св. Бенедикта и, как вскоре будет описано, явил собой пример всецелой святости.
[36] Примерно в то же время Рихард, первый настоятель Мелроуза, хоть и обладавший множеством похвальных черт, но по причине своего неукротимого гнева оказавшийся невыносимым для братии, был законно отстранён от настоятельства (exabbas effectus), оставил должность и обитель; а досточтимый Вальтеоф, избранный всеобщим единодушным согласием, стал преемником его пастырских обязанностей, которые был вынужден принять по приказу отца-настоятеля в силу обета послушания. И заслугами сего же великого священника, который во дни свои угодил Господу и оказался праведен (ср. Сир. 44:15-16), был утишен поднявшийся в своё время гнев короля Давида, которым тот воспылал на обитель Мелроузскую из-за низложения вышеупомянутого Рихарда. Ведь вышеупомянутый настоятель был духовником (symmystem) короля, и потому он паче прочих его любил, защищал и ничего плохого не желал о нём думать. Кроме того, этот скверный и испорченный руководитель умело запугивал подчинённых и оправдывался в своих преступлениях перед высокопоставленными особами как церковными, так и светскими. Я вкратце коснулся этого, чтобы кое-кто не смел осуждать святую братию Мелроуза за низложение этого настоятеля или других, заслуживающих того же; но удержал свой острый язык от злословия против оных и иных иноков.
[37] Возлюбленный и избранный Господом Вальтеоф после избрания аввой поистине стал им по имени, сути и служению, ибо он показывал не тень великого имени, но самоё истину его; проявлял к подчинённым нежнейшую отеческую любовь помощью и сочувствием (effectum & affectum) при их телесных и духовных нуждах; и по совету св. Бенедикта старался, чтобы увещания вызывали скорее любовь, нежели страх. И хотя по долгу своего служения он разжигался против провинившихся ревностью о правде, однако тем, кто скорбел и смиренно заглаживал свои проступки, был нежнейшим утешителем. Тех же, кто добровольно исповедался и признавался в открыто совершённых грехах, он наказывал прилюдным покаянием, после чего, наложив епитимию и убедившись, что она смиренно и добросовестно исполнена, никому больше не позволял безнаказанно попрекать их за содеянное. Он утверждал, что таковые обвинители подобны бесам или хуже их, поскольку то, что после исполнения покаянной епитимии Бог – источник милосердия – смыл и стёр прощением, то диавол предаёт забвению, а они не страшатся злобно напоминать об этом и упрекать, а ведь, возможно, впадали в такие же или худшие грехи, либо могли бы впасть, либо впадут. В связи с этим он многократно приводил примеры с бесноватыми, которые в лицо тем, что разговаривали в их присутствии, выкрикивали их грехи, не высказанные на исповеди, а после того, как те исповедовались, вопили, что потеряли запись об оных прегрешениях.
[38] В его обычае было часто повторять известные слова бл. Гуго, аввы Клюнийского: «Если доводится выбирать из двух возможностей, то я предпочитаю наказывать исходя из милосердного великодушия, а не из несгибаемо строгой справедливости». А тем, кто исповедал ему проступки тайные, он оказывался таким кротким и медоточивым лекарем, что сладостным потоком увещаний и росою святых утешений, проникавшими в какую угодно скалу, смягчал исповедавшихся, подводя их к подлинному и плодотворному покаянию, и из твёрдого камня сердца жезлом Креста Господня изводил поток слёз (ср. Чис. 20:8-11). А когда плакали они, то от сострадания и из его глаз текли потоки вод (ср. Пс. 118:136). Притом в этих случаях он так рассудительно применял к ранам душевным лечебный пластырь и противоядие, чтобы ни раны или язвы никоим образом не растревожить, ни хоть малость отягчить их горечью снадобья, но достигнуть действительного излечения. Да услышат сие руководители, что за тайные провинности налагают явные епитимии и посторонним наблюдателям открывают путь к подозрениям! А что уж говорить о таковых, которые открывших им тайны совести подстерегают потом и, воспользовавшись каким-нибудь ничтожным поводом, изгоняют из собственной обители, не боясь низвергнуть их в бездну погибели? Поистине, таковых «врачевателей душ», которые так пользуются своей властью над болящими, стоит звать отравителями, ведь они явно потчуют подопечных ядом вместо противоядия. Не так Вальтеоф, не так (ср. Пс. 1:4), ибо он знал, что не здоровым нужно лекарство, но недужным (ср. Мф. 9:12), а потому ко всем, и особливо таковым, проявлял сердечную жалость.
[39] Человек Божий, будучи милостив и благосклонен к прочим кающимся, ну а в своих провинностях, даже легчайших и почти ничтожных, был самому себе обвинителем беспощадным (ср. Вульг. Прит. 18:17), свидетелем грозным и суровым судьёй. И сколько раз, как вошло у него в обычай, когда в сердце ему вкрадывался пустой или мирской суетой омрачённый помысел, либо срывалось с уст его какое-нибудь словцо бесполезное или досужее, он не допускал, скажем так, и мгновенного промедления, но прибегал к целительному средству исповеди и подставлял спину под удары. Если же исповедник из почтения смягчал удары, наносимые его невиннейшему телу, он обычно, указуя на обет послушания, предписывал бить суровее, дабы ни око, ни рука не сжалились над ним, доколе не покажется кровь. Проделывая это вновь и вновь по десяти раз на день, а то и чаще, он причиняя своим исповедникам, по их признанию, немалую досаду таковым повторением. Многократно случалось так, что, если ему на лицо садилась какая-нибудь муха или комар и сосал кровь, а человек Божий, не стерпев боли от укуса, давил его, то немедля мчался на исповедь, дабы в отмщение за совершённое пролить под ударами собственную кровь, и, понуждая бичевать себя за сущий пустяк, искупал его слезами раскаяния.
[40] Рассказывал ещё Эверард, первый настоятель Холмкалтрема, что, когда он однажды путешествовал вместе с вышеупомянутым человеком Божиим, тому то на шею, то на руку садился овод, которого он долго пытался взмахами рукавов рясы прогнать или хотя бы отвратить от нападения, но не справлялся, и, случайно ударив сильнее, умертвил его. После краткого промедления, спустившись с лошади, он тайком подозвал к себе вышеупомянутого авву и вдруг, простёршись пред стопами его, повинился в том, что убил тварь Божию, которую сам ни создать, ни оживить не может. Авва же, улыбаясь, назначил было ему лёгонькую епитимию за таковое преступление, но тот больше скорбел об умерщвлении овода, чем многие зачастую каются в пролитии человеческой крови. А я, вот, рассказывая это, весьма скорблю о себе и мне подобных, ведь мы так тяжко и столь многих ежедневно уязвляем, а под исправительные удары отнюдь не спешим; зачастую едва терпим епитимию, налагаемую за тайные грехи свои, тяжкие и многократно совершаемые, а подставляя спину под бич, ропщем, если получаем удары пожёстче.
[41] Также некоторых из старейших обители, а прежде всех Вильгельма Бердсолского, монаха зрелого нравом и летами, он в силу послушания строго обязал, чтобы, если увидит за ним какой предосудительный поступок, то сразу не преминул бы выговорить ему, и когда монах творил сие, человек Божий, словно отрок, трепещущий под розгой учителя, принимал выговор и обещал исправиться. О, сколькие руководители ведут себя иначе! Ибо они, совершая множества дурных дел, от подчинённых не только упрёки не принимают, но даже если кто им молвит неприятное словечко, загораются непримиримой враждебностью к таковым и стараются исключить их из своего сообщества. Помню, я услышал, как некий настоятель своему подчинённому, сказавшему нечто не по нраву ему, твердил ради собственного удовольствия: «Так-то ты разговариваешь со мною?! Не знаешь ли, что я имею власть распять тебя и проч.?» (ср. Ин. 19:10. – пер. Е. Р.) Но ныне смолкнем об этом, а вернёмся к св. Вальтеофу.
[42] Досточтимый Вальтеоф научился от сладчайшего и кротчайшего Иисуса Христа, как быть кротким и смиренным сердцем (ср. Мф. 11:29), поэтому к власти не стремился, а получив её, не возгордился; привык о себе невысоко помышлять и с теми, кто невысокого о нём мнения, соглашаться. Посему истинное смирение, сиречь собственных преимуществ презрение, проявлялось в отвержении им достояний и почестей (о чём мы уже частично рассказали и ещё расскажем), в выражениях и в поступи, и во всяком телодвижении, во внешнем облике и посадке верхом. Речь его была смиренна, скромна, правдива, лишена тщеславия, ропота, прекословия, бахвальства. Он настолько же избегал превознесения и бахвальства высокой знатностью своей крови, насколько заносчивые руководители родом из пресмыкающихся по земле крестьян или даже попрошаек избегают упоминания своего простого происхождения.
[43] Удивительна, а скорее уж отвратительна порочная наглость некоторых руководителей, которые, происходя от безвестных родителей, посредством даров приобретают себе славу родства с рыцарством и знатью, а потому и смеются постоянно над богачами за их благодеяния и дары, и потешаются над тщеславным дарителем те, кто присчитывают и уступают мелочному подкупщику (dantulo) третью или четвёртую степень родства, не имея с ними общей крови и в сотом колене. Есть ещё такие в иноческом чине руководители и подчинённые, происходящие из рыцарских родов, которых беспокоит почти всякое обсуждение и рассуждение об их роде, которых волнует и радость об их процветании, и печаль об их превратностях. Не так Вальтеоф, о коем мы ныне ведём речь, который, ведя происхождение от королевского и княжеского рода, старался подчиняться и угождать едино Царю царей и Отцу всех, и от высоты плотского происхождения никогда не возносился, а напротив, родных своих, наделённых великой властью и вельможных, ещё жёстче попрекал за допущенные проступки, а сам подчинялся крестьянам и земледельцам.
[44] Поступь его и всякое телодвижение были сдержанны (religiosus) и в вышей степени пристойны, а посему подавали поучительный пример взиравшим; и мне стыдно говорить о некоторых, что ходят, загребая плечами да руками, либо наподобие голубей, павлинов либо журавлей напыщенно выписывают шаг. Иные же при разговоре растопыривают пальцы, трясут головой, поднимают брови с таким выражением глаз, будто хотят вмести с Елиуем прокричать: «Вот, утроба моя, как вино неоткрытое: она готова прорваться, подобно новым мехам» (Иов. 32:19).
Когда человек Божий обедал или ужинал, он ради сотрапезников распоряжался подавать на стол блюда и всякую снедь, дозволяемую правилами Ордена, а сам вкушал от предложенного такую малость, что наблюдатели дивились, как он, немощный телом, почти ничем не питаясь, ещё в силах исполнять свои обязанности.
В одежде его не было решительно ничего примечательного: она была ни дорога, ни чрезмерно худа или убога, но заурядна, ведь он, по совету бл. Августина (точнее, Гуго Сен-Викторского в «Изложении Устава св. Августина»), больше старался угодить [Богу] нравом, нежели одеждой.
[45] В поездках верхом он обычно брал с собой в спутники монаха, конверза и не более трёх отроков (pergulis), однако только побуждаемый и заставляемый необходимостью; но при этом сам, подобно оруженосцам, возил позади седла в поклаже узлы, сапоги или башмаки слуг своих, а несколько раз даже поверх попоны, что по-народному называется чепраком. В связи с этим как-то раз, когда он, нагруженный таким образом, прибыл к королю Стефану по какой-то срочной необходимости, там же оказался граф Симон, прежде упоминавшийся брат его. Оный граф молвил королю: «Ты видишь, государь мой король, какую честь нам оказывает брат мой, сродник ваш!» Король же, безотрывно глядя на авву, сказал: «Клянусь Рождеством Божиим (такой клятвой он обыкновенно скреплял слова свои), насколько мы силою благодати Господней можем знать и в силах постичь, честь он нам оказывает великую и, как брильянт украшает золотую оправу, так он – род наш». Затем, облобызав его руки, он испросил и получил благословение; и всё, чего ни попросил тот, за милую душу исполнил; после чего святой, попрощавшись с ним, отбыл. Король же из самого сердца издал глубокий вздох: «Муж сей благородный ради Бога всё мирское покорил под ноги свои (ср. Еф. 1:22), а мы, вотще получив души свои, последовали преходящему миру, тленные – наследуем тлен; ибо пока мы ищем лести да лукавой чести, и богатства бесстыжего, что нас обманет да оболванит, души наши вместе с телами на пагубу предаём» (В оригинале последняя фраза содержит череду созвучий: «fastus & fasces fallaces & falsas divitias nos deridentes, delirantes»).
[46] Да увидят же, и обдумают, и поймут настоятели, которые заботятся о том, чтобы пожаловать к королевскому двору с толпой охраны, и бесчисленной конницей, и со множеством вьючных животных, полагая, будто за это принцы да вельможи их будут охотнее величать: поистине, чем они надеются возвыситься, тем, скорее, принижаются в очах и душах [особ сих], а насколько ради Бога себя отвергают и смиряют, настолько же [власть имущие] чтут их, ценят их выше и судят о них лучше. Молчу уже о настоятелях Чёрного ордена (бенедиктинцев): когда они путешествуют со множеством упряжек и навьюченных лошадей, встречные думают, что подъезжают не монастырские аввы, а епископы или олдермены (provinciarum principes). Скорблю и о некоторых настоятелях Цистерцианского ордена, которые теряются, которого бы да какого выбрать пони для поездки, и не даже заглянут на хуторок переночевать, прежде чем им выстелют хижину ковриками и покрывалами из мягчайшей шерсти, овчинами или мехами. Так потускнело золото, изменилось лучшее серебро (Плач. 4:1. – пер. П. Ю.), но от начала Ордена, во времена святых отцов, было не так. О, если бы слухом ушей своих слушали и слышали Вальтеофа нашего и по его примеру отстранялись от такового порока чрезмерности! Ну а я, убогий, чтобы не показалось, будто я поднимаю к небесам уста свои (ср. Пс. 72:9), впредь подниму и положу палец на уста мои (ср. Вульг. Иов. 39:34), но хотя говорить мне воспрещается, молчать всё ж не могу.
[47] Облик человека Божия служил верным зерцалом его внутреннего человека, а явственные признаки убедительно говорили о том, что в сердце его обитает Святой Дух. Ибо лицо его было худым, но ясным, а на девственных ланитах его играл румянец, а в убелённой сединами старости достойные и благоговейные черты его, отображая благодать, коей одарил его Господь, выражали духовную весёлость и ликование, вызывая своей сладостной любезностью во всех, кто видел его и общался с ним, любовь и почтение. Наконец, благодать излилась из уст его (ср. Пс. 44:3), увещевающих, или направляющих, или укоряющих, или наставляющих, или учащих, источая сладость божественного благоухания; и слову, единожды изошедшему из уст его, он не позволял вернуться к нему тщетным, но добивался, чтобы оно благополучно достигло цели и совершило то, что ему угодно (ср. Ис. 55:11). И не повторял он в проповедях по образу некоторых мысли и изречения сердцами и устами прочих многократно затверженные, и не стремился добиться похвалы чужими трудами. Проповедуя, он высказывал воспламенённые и сияющие слова из своего пылающего и светозарного сердца, и более многих, много более образованных, он просвещал слушателей, распаляя их к свершению добродетелей. Был он, тем не менее, щедро наделён даром слова, и прежде всего опытен, красноречив и сведущ в английском и французском языках; поэтому, случалось, доставлял слушателем великое удовольствие, когда изящно излагал (на одном из живых языков) латинский Устав бл. Бенедикта. Ибо речь человека Божия была не просто учёной и убедительной, но приятной и любезной, однако не звонкой по причине его телесной немощи и постоянного псалмопения, коим он сверх сил занимался.
ГЛАВА IV. СТРОИТЕЛЬСТВО МОНАСТЫРЯ ПО ПОЧИНУ СВЯТОГО. ЕГО МИЛОСТЬ К НИЩИМ, УКРАШЕННАЯ РАЗЛИЧНЫМИ ЧУДЕСАМИ
[48] Когда граф Симон, не раз упомянутый выше брат святого аввы, порицаемый им за свои безмерные проступки, проникся спасительным стыдом и занялся исправлением жизни своей, то, раскаявшись в свершённых прежде предосудительных деяниях и воздерживаясь от них в дальнейшем, ради искупления оных основал для монахов Цистерцианского ордена монастырь св. Андрея в Нортгемптоне и женский монастырь Св. Марии за стенами города, обеспечив их доходами и осыпав множеством даров. Также он основал цистерцианскую киновию, сиречь скит (Saltarejum) и поселил там авву и братию из Вардена, коих направил туда авва Симон, муж святой. Наконец, он, по-христиански, составив завещание, укреплённый спасительными таинствами, скончал свои дни и вернулся в чрево всеобщей матери (земли), погребённый в церкви св. Андрея при нортгемптонской обители. А поскольку он был рыцарь отважный в брани, мудрый по понятиям века сего (ср. Лк. 16:8) да красивый, то некто написал ему изящную эпитафию в стихах:
Общий рока для всех закон – всех подряд повергает он;
Им сражён не один Симон, но и Марс, и Парис, и Катон.
[49] А другой брат святого аввы – граф Генрих, сын короля Давида, послушавшись его уговоров, заложил великолепное аббатство под названием Холмкалтрем, наделил его обширными владениями и, набрав братию из числа мелроузских иноков, направил их по распоряжению аввы Вальтеофа туда, назначив в настоятели избранного ими мужа досточтимой жизни, Эверарда именем. Эверард сей в детстве был отдан на служение Богу в обитель каноников и, паче прочих каноников любя во Христе человека Божия, последовал за ним в монашество и стал в обители Мелроуз его капелланом, поверенным тайн святого. Прожив много лет, он изнутри поднял возглавляемую обитель до высот духовного подвига, а извне довёл её до вершины благополучия благодаря пожертвованным землям и владениям; и так, исполненный днями и добродетелями, в благой старости почил там же в Господе. Также и король Давид, благоверный покровитель всех орденов и иноческих общин в своей стране и славный основатель множества монастырей, по просьбе своего пасынка построил для того же святого аввы киновию Кинлос в Мори и привёл туда братию и настоятеля из Мелроуза, но он не успел до конца своей жизни довести, как предполагал, эту обитель до величия, ибо забрала короля скорая смерть.
[50] Король Малькольм (IV Дева), племянник святого аввы, в детстве и юности, до восшествия на престол и взойдя на него, слушаясь его наставлений и повелений, по его советам жизнь свою и нравы направлял, домом и государством управлял. Был он беспристрастен в правосудии, суд человеку с человеком производил правильный (ср. Иез. 18:8) и, с несгибаемой строгостью верша закон против разбойников, грабителей и изменников, делом доказал, что не напрасно, по слову апостольскому (ср. Рим. 13:4), носил меч. Наконец, что было благочестиво, что свято, что благонравно, что добродетельно, тому он следовал (аллюзия на Флп. 4:8), несмотря на мирской чин, ибо, сохранив красу девства до самой могилы, преподнёс он его Богу. По велению аввы он обещал основать аббатство Цистерцианского ордена и подобрал для него место под названием Капар, но счёл нужным ненадолго отложить работы из-за возникшего вдруг некоего срочного дела. Поэтому святой, довершая уже последние шаги жизненного пути, не стал отправлять туда настоятеля и братию, но поручил довершить это дело своему преемнику Вильгельму. Но и в этой части святой не лишается награды своей, ибо по его настоянию и побуждению превосходный король деятельно принялся за столь славное предприятие. Таковые четыре киновии, словно четыре реки из рая (ср. Быт. 2:10) Цистерцианского ордена ради омовения грехов и утоления душ, произвёл Источник жизни трудами слуги Своего.
[51] Хотя в сем его здании, воздвигнутом во славу Божию, собрание вышеназванных и иных добродетелей устроило себе надёжное жилище (ср. Еф. 2:21-22), всё же милосердие к нищим и немощным настолько требовательно посягало на всё его существо, будто он родился исключительно для этого служения, подвига и применения. Ведь поистине подходило к нему то изречение, что произнёс о себе блаженный Иов: «Вместе со мною взросло сострадание, из утробы вышло со мною» (ср. Вульг. Иов. 31:18), поэтому святой муж не только будучи здоров, но и многократно страдая множественными болезнями, иногда – опираясь на трость, иногда – при поддержке сынов, ежедневно наведывал больницы не только монахов и конверзов, но также нищих и бродяг; всякого расспрашивал, чего бы ему хотелось, что требуется, и распоряжался прилежно обеспечить каждого человека всем необходимым. В любую пору, а особенно когда в стране царил голод и бесчисленные множества нищих в надежде спасти свои жизни стекались к Мелроузу, чтобы получить пропитание, человек Божий, не щадя быков, и овец, и свиней, изо всех сил помогал всем в нужде. Поэтому часто, когда у аввы иссякали съестные припасы для нуждающихся, сам Источник милосердия чудесным образом вдоволь наполнял поток из полноводного обилия даров Своих, как далее поведает наш рассказ.
[52] Как-то раз, когда разразилось пагубное бедствие голода, к Мелроузу собралась обильная толпа бедняков – числом, как думали, тысячи в четыре; и построили они себе шалаши и палатки в полях и лесах на расстоянии двух миль вокруг киновии. Авва, как обычно, с кем-то из братии и келарем по имени Фома, по натуре (re) и прозвищу Добряком, вышел, чтобы осмотреть это великое множество. А увидев, молвил: «Поистине это ополчение Божие! (Быт. 32:2) – и добавил. – Жаль мне народа (Мк. 8:2) сего, а нет у меня под рукою что предложить им (ср. 1 Цар. 21:4). Ещё придётся изрядно постараться, чтобы пропитания хватило им до осени, а не то ослабеют от голода (ср. Мк. 8:3)». И объял Дух (ср. 1 Пар. 12:18) вышеназванного келаря, ибо был он мужем милосердным и за это весьма любимым аввой, и такой он дал ответ святому: «Возлюбленнейший отче, у нас много скота: волы с пастбища, овцы, валухи, свиньи откормленные, сыра и масла немалое количество (ср. 3 Цар. 4:22-23). Давайте заколем скот и предложим им (ср. 1 Цар. 28:24-25), и остальное достойно и доброхотно отмерим на пропитание их всех. Только вот нехватка хлеба тревожит и гложет мне сердце, поскольку наши собственные запасы почти полностью израсходованы, а что-то осталось только в амбарах на двух фермах, а именно в Хелдене малость пшеницы для нужд общины да в Галтерсайде чуток жита на прокорм работников».
[53] Любящий же отец, порадовавшись словами келаря, со склонённой головой горячо поблагодарил его и благословил во имя Господне. Затем авва в сопровождении келаря отправился на ферму Хелден и, войдя в амбар, воткнул свою трость в кучу зерна, преклонил колени и молился слёзно. Немного погодя встал с молитвы, вытащил трость, осенил крестным знамением ту горку и вышел. Далее он отправился в Галтерсайд и повторив те же действия, что и в предыдущем случае, сказал келарю: «Теперь разноси и спокойно выдавай и нашим, и нищим, поскольку Бог подаст обилие, и прибавит, и умножит хлеб в пищу нам и на нужды нищих (ср. 2 Кор. 9:10)». Дивное дело, редкостное! Запасы, хранившиеся в углах обоих амбаров, которых, как ни считай, не хватало и на пару недель прокорма, удалось растянуть на трёхмесячный срок, словно бы они были неистощимы; кучи оказывались всё такими же, являя подобие горсти муки вдовы Сарептской (3 Цар. 17:12-16), каждый раз перед тем, когда из них вновь черпали зерно в пищу. А как новый урожай насыпали до крыши, вышеописанный весь, оказалось, и вышел. Так, некогда манны, что сорок лет питала в пустыне сынов Израилевых, не стало после вступления их в Землю обетованную и вкушения новой пищи (Нав. 5:10-12).
[54] В другую пору призвал Господь голод на землю (ср. 4 Цар. 8:1), и неисчислимое множество почти издыхающих от голода людей сбежалось к мелроузской киновии – как бы к общей их и привычной кладовой да под защиту Вальтеофа, нежнейшего отца, родного их кормильца. И не обманулись они в своём уповании, и не разочаровались в надежде на благодеяние. Ведь авва приказал, келарь послушался, братия согласилась (conventu conveniente), скот зарезали, мясо раздали, нищие подкрепились. И не приспел ещё осенний урожай, а продовольствие уже было израсходовано, и всё явственнее близилась опасность голодной смерти. Когда это стало известно авве, он, как обычно вышел повидать бедняков да проведать, не удастся ли оказать какую подмогу и поддержку голодающим. И унывал в нём дух его (ср. Пс. 142:4), и око его не пребывало спокойно (ср. Иов. 17:2), ибо не находила рука его окрест никакого продовольствия в продаже (ср. Лев. 25:28) ни за какую цену.
[55] Наконец, в поисках здравого совета он обратился к братии, смиренно умоляя мирно уступить в оный день половину своего хлеба нищим. Все от души согласились на желание аввы, каждый свой хлеб разрезал пополам, наполнили корзину с приделанными, вроде как у тележки, колёсиками, чтобы, катя, её было легче двигать, и, дотянув таким образом и дотолкав свой груз до рассевшихся едоков, каждому выдавали равную долю хлеба с кусочком сыра; однако после многократной раздачи обнаружили, что корзина наполнена хлебом в прежнем количестве. Эта чудесная раздача хлеба повторялась ежедневно, и нищие, досыта наедаясь, кормились им, пока он не иссяк после нового урожая. Вот как щедрый и милостивый (Пс. 102:8) Бог через слугу Своего Вальтеофа с корзиной хлеба повторил чудо, совершённое некогда через Илию с кадкой муки и кувшином масла. Когда же братия воссели за стол обедать, то обнаружили перед каждым целый хлеб, белый и горячий, будто только что вынутый из печи. Оказалось, что перед каждой трапезой точно так же чудом оставались полны жита амбары, и погреба, и лари, и ящики.
[56] За чудесами следуют чудеса и дивного Бога, во святых Своих творящего чудеса (ср. Вульг. Пс. 67:36; ср. Пс. 85:10), достодивно возвеличивают. Несколько раз в Мелроуз приходили бродяги, чтобы, как обычно, позавтракать в приюте. И принесли из печи на угощение бродягам корзинку с горкой хлебов. Эта ёмкость не могла вместить более дюжины монашеских хлебцов, что по-простому называются «мич» (от лат. mica – «крошка», возм., через франц. miche – «булочка»). Поставили корзинку на стол и стали доставать из неё хлебцы, подавая сидящим. И вот, они ели и насыщались (Неем. 9:25; ср. Мф. 15:37), а другие занимали их места и приступали к тому же; и получилось так, что от второго часа (после восхода) и до трапезы после вечерни, бродягам, приходившим и уходившим или остававшимся на ночлег, но при этом по очереди евшим, вполне хватало хлеба из корзинки, которая всё время оказывалась полна и без убыли.
[57] Увидев это знаменательное чудо, один брат, Вальтер именем, конверз-гостинник, муж добрый и набожный, изумился и возликовал в Господе, а перед повечерием позаботился известить авву Вальтеофа о том, что случилось. Когда услыхал это человек Божий, лицо его осветилось радостью, и он, улыбаясь, возблагодарил Бога, а брату сказал: «Я это узнал прежде, чем ты увидел». И добавил: «Поверь мне, если ты это чудо покроешь молчанием, то оно продолжится и завтра. Если то же будет происходить и дальше, воздай славу Богу и положи палец на уста свои; ибо то чудо или знамение быстрее пропадает, что став притчей во языцех у простого народа, под хулы подпадает». После того хлебы те [по-прежнему] подавали и ели. Случаи, подобные этому чуду, согласно поистине наивернейшим словам бр. Вальтера, во дни святого случались часто, но из-за запрета, налагаемого святым, о них не сообщалось, как сей брат часто с плачем повторял после кончины святого.
[58] Появились в Мелроузе трое странников-чужан, попросились переночевать и были радушно со вниманием приняты, как заведено в Ордене, а особенно – в оной обители. После обустройства их, согласно Уставу св. Бенедикта, привели в ораторий помолиться. По завершении молитвы наставили проповедью слова Божия и, наконец, отведя в приют, вверили вышеназванному брату Вальтеру. Вскоре, омыв им по обычаю ноги, их усадили за трапезу. Однако там их оказалось только двое, а третий, как оказалось, отсутствовал. Гостинник, подойдя, спросил, куда ушёл их третий товарищ или где остался, но они стали уверять, что пришли и были приняты только вдвоём. И хотя брат утверждал, что привёл и усадил за стол троих, они возражали ему, божась при этом, что никакого третьего и в глаза не видывали. Спросил гостинник об этом и брата-привратника, и монаха, заведовавшего приёмом странников; и получил ответ, что видели и принимали троих. Он стал прилежно разузнавать, не видел ли кто, как они уходили, но ничего не выяснил.
[59] Следующей ночью он увидел во сне величественного человека, который с ясным ликом ласково обратился к нему: «Брат Вальтер, не узнаёшь меня?» Тот отвечал: «Нет, господин мой». Человек продолжил: «Я – тот вчерашний третий бродяга, что скрылся от глаз ваших (ср. Суд. 6:21), поставленный от Господа хранителем монастыря сего. Знай твёрдо, что милостыни ваши и молитвы воспомянуты пред Богом (ср. Отк. 16:19), а прежде всего мольбы Вальтеофа, аввы вашего, что, проницая небеса, восходят, как дым каждения, пред лице Господне (ср. Пс. 140:2)». Сказав сие, он исчез, а брат проснулся и, выбрав подходящее время, рассказал авве. Услыхав о том, человек Божий возликовал в Господе и воздал благодарение Богу спасения своего (ср. Вульг. Втор. 32:15) и, конечно же, нашего.
ГЛАВА V. ДАР СЛЁЗ, РАЗЛИЧНЫЕ ВИДЕНИЯ И ИССТУПЛЕНИЯ
[60] Одарённый и оделённый от Отца светов многими дарованиями добродетелей (ср. Иак. 1:17), Человек Божий получил и обрёл также дар слёзный ради своих и чужих грехов омовения. Дан ему был свыше плач (irriguum) низший и плач высший. «Низший» же потому, что он был весьма щепетилен при рассмотрении совести и, каясь, оплакивал даже малые и лёгкие свои проступки и скорбел о великих и тяжких прегрешениях душ, вверенных ему. А «плач высший» проявлялся в том, что он слёзно скорбел о своей удалённости от Царства Небесного, желая разрешиться и быть со Христом (ср. Флп. 1:23), дабы, приобщившись к обитателям дворца небесного, видеть Царя славы в красоте Его (ср. Ис. 33:17). Итак, шёл он и плакал, сея семена свои, дабы, наконец, пожать и прийти, неся снопы свои в небесные житницы (ср. Пс. 125:6).
[61] Почти не бывало, чтобы он без слёз предавался молитве, крайне редко без слёз служил мессу; многократно при совершении святых бдений, он, услышав псалмы, обливался слезами; либо же увлажнялось лицо его при звуках музыкального инструмента. Он утверждал, что, когда раздаётся мелодия скрипок или благозвучие человеческих голосов, с небес доносится невыразимое пение. Часто в часы молитвы, или при служении мессы, или при бдениях над псалмами его укрепляли свыше духовные видения и поддерживали величественные откровения, из множества коих мы постараемся поведать о нескольких, достоверность коих обеспечена тем, что мы записали их со слов правдивых мужей.
[62] Однажды в канун Богоявления на всенощной человек Божий, стоя в хоре, когда братия пела псалмы, впал в исступление ума (3 Езд. 10:37, ср. Деян. 22:17) и увидел в духе всю последовательность событий явления Господня согласно евангельской истории. Он созерцал сверкающую звезду, предводительствующую пути царей с великим обозом, грядущих с Востока, а также пристанище Девы в Вифлееме, познавшем Рождество Господа. Он видел и Младенца на лоне девственной Матери, Коему они поклонились и почтили таинственными дарами, а затем, наученные пророческим сновидением, другим путём, не тем, коим прибыли, возвратились в страну свою. Затем, придя в себя и обдумав наедине с собой виденное, исполнился до глубины души радостью великой; и каждый год в канун Богоявления, когда распевается праздничная коллекта, то есть «Сердца наши сияние будущего торжества просвещает» и проч., он обливался обильными, но сладостными слезами от воспоминания о том видении.
[63] За этим достодивным видением последовало другое, не менее удивительное. Воссияла святейшая ночь, которая светла, как день (Пс. 138:12), ради памяти о воскресении Солнца правды (Мал. 4:2), Которое после заката Своего, восстало, зазолотившись, из сердца земли (ср. Мф. 12:40) и небо, землю, ад привело в ликование. Именно эта ночь принесла Вальтеофу нашему просветление утехами духовными, как нам стало известно из рассказа его исповедника. Итак, когда однажды пасхальной ночью он служил всенощную Господню, а братия хором пела псалмы и гимны, святой муж был восхищен духом и увидел перед очами своими череду страстей Господних. Казалось ему, что он видит, как Господу после бичеваний и насмешек надевают на голову терновый венец, как Его распинают на поперечине креста; видел ладони и ступни, подставленные гвоздям, и то, как Он, в руки Отца предав дух Свой, скончался, а из бока Его пролилась кровь и вода – омовение и питие, цена и плата за людское спасение. Он созерцал, как лишённая тела душа разорила преисподнюю, выведя из неё бесчисленные толпы; как вновь приняла Своё тело и воскресением своим возвеселила ангелов (Superos); как воины, смерти служившие, сущую жизнь сдержать вообразившие, сами же, словно мёртвые, полегли. Он узрел, наконец, как Он, величественный в Своей одежде, выступающий во множестве сил Своих (ср. Ис. 63:1 и Пс. 65:3), ввёл в рай изгнанников (в ориг. vasa captivitatis – по пер. . П. Ю. «вещи пленнеческие»; ср. Иер. 12:7).
[64] И вот, человек Господень по окончании богоданного видения, придя в себя чувствами и разумением (ad se et in se), вспоминал в услаждении духа своего явленное ему блаженное видение и от величайшего изумления и ликования сердца у него, как у царицы Савской, захватывало дух (ср. 3 Цар. 10:5. – пер. РБО). Ибо ещё много дней спустя обычные человеческие органы чувств у него словно бы неким образом ослабели и уснули, и, отчуждённые от обычного употребления, а также поглощённые духовным светом, с презрением отвергали земную пищу и питие (ср. Дан. 1:8-10). Потому и в дальнейшем он, доколе дышал, когда сам произносил при служении ночной пасхальной мессы или слышал в коллекте слова: «Боже, Ты, просветивший сию святейшую ночь славою воскресения Господня» и прочее по порядку, насыщенный от тука дома Божия и из потока сладостей духовных напоённый (ср. Пс. 35:9), всякий раз разражался слезами и не мог удержаться при воспоминании о вышеописанном видении, и с великим трудом довершал слова оной коллекты.
[65] Обычно, когда по окончании комплетория монахи выходили один за одним из храма в опочивальню, святой авва, окропив их благословлённой водой, оставался в церкви и, чем сокровеннее, тем священнее, предавшись молитвам, приносил в глубине сердца жертву всесожжения, приятное благоухание Господу (ср. Втор. 15:3). Виновник же всяческого греха, сие видел, и ненавидел, и досадовал, и скрежетал зубами своими, и истаивал (ср. 111:10), а настойчивой молитве аввы всеми силами старался воспрепятствовать. И как-то раз, когда святой стоял на молитве перед большим алтарём, очами и дланями устремившись к небу, ангел злобы на виду у него преображался, меняя различные образы: сперва носился по полу, прикинувшись мышью и устраивая многоразличные пакости; дальше – котищем, огромным, чернющим; затем – хрюкающей свиньёй; потом – брехливой чёрной собакой; затем – завывающим волком; потом принял облик бодливого мычащего быка.
[66] Однако святой каждый обманчивый образ, осеняя крестным знамением, заставлял истаять. В конце концов оный тысячекозненный, что тысячей выкрутасов старается нарушить мир сердечный, явился в облике облачённого в латы рыцаря, звонконогого исполина, ужасного видом. Он восседал на спине морского чудища и, испуская из ноздрей и рта дымное пламя, замахивался на молящегося мужа копьём. Святой же в порыве духа (Вульг. Дан. 14:36) быстро, как только мог, подбежал к алтарю, благоговейно вознёс дароносицу из слоновой кости, содержавшую святейшее Тело Господне, осенил себя ею и, бросившись на адского Голиафу, как новый Давид, по внушению Духа, придумав ему новое имя, молвил: «Ах ты, поганая мышь, вояка, запятнанный кровью, служка сатаны! Вот Судия твой, что пошлёт тебя в бездну (ср. Лк. 8:31); жди, коли смеешь, Его и готовься к нашему поединку!» При слове сем (Вульг. Тов. 3:10) поражённый и постыженный преисподний и адский всадник, не в силах перенести присутствия или удара Камня, что оторвался от горы без содействия рук (ср. Дан. 2:34), бежал; и повергся в сумрачную темницу тот, кто не сохранил своего жилища в небесах (ср. Иуд. 1:6), и стал невидим (ср. 2 Мак. 3:34). Когда человек Божий говаривал о силе таинства Тела Господня, он рассказывал об этом, словно бы сие случилось с кем-то другим, но в тайной исповеди открыл духовнику своему подлинную суть события.
[67] Гостевал как-то летней порой святой авва в Риво, что является матерью монастыря Мелроуз, и, войдя в клуатр, направился вместе с братией опочить в полдень. Совершив по обычаю молитву перед запертыми вратами оратория, он, не желая никого ни поднимать, ни будить, ни тревожить, уединился и, когда его монах ушёл в другое место, сел в клуатре, прислонившись к стене, и постарался уснуть, но не смог. Когда он так сидел, читая псалмы, увидел, что приближается некий величественный муж ангельского обличия, облачённый в златотканые одежды, увенчанный как бы золотой диадемой, украшенный бессчётным множеством сверкающих бриллиантов, а за ним следует огромная толпа в белых одеждах. Встав, авва приветствовал пришедшего: «Благословите» и смиренно спросил, кто он. Тот же с ласковым выражением лица, слегка улыбнувшись, молвил: «Неужто не узнаёшь меня, закадычного друга своего Вильгельма, первого авву обители сей? А воинство сзади – это монахи и конверзы, что под опекой моей в ордене нашем упокоились во Христе. И сколько ты видишь на моём венце и одежде сверкающих бриллиантов, столько я приобрёл душ для Бога, благодаря слову, примеру и заботе моих подопечных. Поскольку же в этой обители мы, подвизавшись в постоянной святости, удостоились вечного покоя, то трижды в год и навещаем её». Сказав сие, он смолк и исчез. Авва долго скрывал увиденное, но в итоге поведал то, что держал в тайне, исповеднику своему и одному из добросовестных мужей.
[68] В другой раз, навещая Риво по делам Цистерцианского ордена и своим присутствием многих радуя в Боге, после комплетория, когда прочие по обыкновению отправились спать, он в одиночестве остался в оратории и, подняв руки свои к святыням (ср. Пс. 133:2. – пер. П. Ю.), изливал, как воду, сердце своё пред лицем Господа Бога своего (ср. Плач. 2:19). После того, как он направил молитва свою, как фимиам, пред лице Господа (ср. Пс. 140:2), тогда, благоуханно окурив «ковчег и крышку» (ср. Исх. 31:7) из кадильницы чистого сердца, исполненного курения духовного, вышел из церкви в капитул, дабы перед гробницей возлюбленнейшего своего Вильгельма, вышепоименованного аввы вознести молитвы о его душе. Когда же молился он со всяческим вниманием и усердием, слуха его достигла столь прекрасная и возвышенная песня, каковой он не слыхал никогда прежде. И вот, привстав, он выпрямил шею и изумлённо навострил слух, с великим тщанием внимая тому, что ему почудилось. Спустя краткий миг всё тот же напев донёсся из церкви.
[69] Итак, намереваясь пойти и, поглядев, выяснить поточнее, что происходит, он вышел из капитула, и вот: навстречу ему, степенно и чинно грядет воинство в белых одеждах, на ходу небесными голосами распевая стройную песню (в оригинале череда созвучий: «ecce coetus candidatus caeleste celeuma concinens atque procedens»). В первом ряду блаженного шествия занимал место в соответствие со своей должностью и служением авва Вильгельм, за кого он молился, а за ним следовала величественная толпа монахов и конверзов, что уже почили в Господе, и коих преподобный Вальтеоф хорошо знал при жизни. И вошёл он с ними в капитул, живой вместе с умершими, нет, вместе с живущими Христом и в Христе; и, когда они помолились перед упомянутой гробницей, то с позволения аввы Вильгельма сели на свои места, а Вальтеоф словно по принуждению произнёс своё прежнее «Благословите». Ну а что он после того сказал или сделал, того не открыл никому, поскольку, как можно догадаться, услышал там некие тайны, которые нельзя говорить человеку. Лицо каждого из них было лучезарно, хабиты белее снега и лилий; а распевало оное собрание слова антифона, которые Святая Церковь обычно поёт в торжество Всех святых, а именно:
Хвалите Бога нашего, все святые Его,
и вы, боящиеся Его, малые и великие!
ибо воцарится Господь Бог Вседержитель;
возрадуемся и возвеселимся и воздадим Ему славу!
(ср. Отк. 19:5-7)
[70] Среди этих светозарных мужей один показался ему светлее прочих, ибо пока он «воздух живительный пил» (Вергилий, Энеида, Кн. 1.388), ни единого мгновения не считали его достойным хоть какой-нибудь руководящей должности, а поскольку был он сама простота, то собратья обзывали его тупицей, и многие другие обзывали его и осуждали. Но факел, презренный по мыслям (ср. Иов. 12:5) не судивших справедливо (ср. Прем. 6:4), пред взором истинного и вышнего Судии, воссиял ярче сиявших в сем веке и обличил тьму слепоты нашей, ложное наше и помрачённое суждение. Ибо, как говорил человек Божий, поскольку оный брат в настоящей жизни получил мало, а то и почти никакого утешения, то в жизни вечной обрёл бо́льшую славу и честь, нежели прочие, утешавшиеся. Та горе же вам, богатые и возвеличенные грешники, получившие своё утешение в веке сем (ср. Лк. 6:24), ибо, если отныне достойно не покаетесь, то лишитесь его в будущем (ср. Мф. 3:8; ср. Лк. 13:3).
[71] Один конверз похвальной жизни, Ламберт по имени, искал святого авву, чтобы сообщить ему о некоем деле, и ему сказали, что того можно найти в капелле Пресвятой Троицы. Святой служил там мессу по обыкновению своему часто, долго и благоговейно произнося молитвы. Вышеупомянутый брат, подойдя туда, обнаружил, что двери закрыты и заперты изнутри; и, подсмотрев в щель какого-то окошка, увидел, что всё помещение наполнено сиянием, словно бы от сверкания молнии, а авва стоит перед алтарём, одетый светом, как ризою (ср. Пс. 103:2). Увидев это, он смутился, и страх напал на него (ср. Лк. 1:12), ибо безмерный блеск поразил зрение его. Потому, отвратив взор, отошёл, не смея будить возлюбленную душу, подругу небесного Жениха и вырывать её из Его объятий, доколе ей угодно (ср. Песн. 2:7). Поэтому, несмотря на задержку, он терпеливо дожидался его выхода; а когда тот, спустя какое-то время вышел, брат заметил, что лицо аввы светлее, чем обычно, словно у нового Моисея (Исх. 34:29-35), но когда он отправился в людное место, оно приняло прежний присущий ему вид.
[72] Из этого можно представить, сколь безмерным пламенем славы Божией горел он внутри, коли он так сиял извне, объятый неизреченной славой. Пламя сие освещало, но не сжигало (ср. Исх. 3:2); сияло, но не поглощало; ибо Кто в сердце его нашёл Себе вместилище чистое (ср. Лк. 11:25) и озарил его, Тот же всячески просветил и его беспорочное тело (ср. 1 Фес. 5:23). Подойдя, однако, втайне к конверзу, он спросил, не видел ли тот чего. Когда он в ответ признался, как было дело, святой обязал его в силу послушания не сообщать никому того, что видел, доколе он дышит на этой земле. Брат тот, согласно приказу, при жизни аввы хранил тайну под замком молчания, а по преставлении святого, обретя ключи разрешения, отпер для благочестивых ушей сокровенные его чудеса.
[73] Сидел сей святой среди светских братьев и, беседуя о Царстве Божием (ср. Лк. 9:11), потчевал их яствами духовными, которые не они приготовили себе (ср. 1 Пар. 12:39). А заведя речь о блаженстве святых, он рассказал о себе, но под видом третьего лица, словно бы о другом человеке, начав так. «Некий монах нашего ордена стремился к небесному отечеству помыслами и чувствами, ибо возжаждала душа его к Богу крепкому, живому, дабы поскорее прийти и явиться пред лице Его. Ежедневными молитвами и непрерывными потоками слёз он просил о том, чтобы разрешиться и быть со Христом (Флп. 1:23), дабы увидеть Царя царей в красоте Его (ср. Ис. 33:17). Как-то раз, когда он, пребывая в затяжной слёзной молитве, крепче и глубже задумался, размышляя, о блаженстве Царства Небесного, увидел я, – молвил он, – небеса отверстые (ср. Деян. 7:56), и славу Божию, и обители святых в Царстве Небесном». Дойдя до этого места, человек Божий в рассказе от третьего лица поневоле и невзначай обнаружил, что вышнее откровение было дано ему самому; поэтому, сказав сие, он смолк, ушёл в себя и, закончив беседу, отбыл. Поскольку же он выдал тайну свою, хоть и невольно, то с пролитием многих слёз корил себя, зато братья единожды вылетевшее у него из уст невозвратимое слово верно и крепко запомнили, да и рассказали, как слышали, отсутствовавшим и потомкам.
ГЛАВА VI. РАЗЛИЧНЫЕ ЧУДЕСА, СОВЕРШЁННЫЕ СВЯТЫМ ПРИ ЖИЗНИ. ЧУДЕСНОЕ ПРЕДСКАЗАНИЕ ИМ СВОЕЙ СКОРОЙ СМЕРТИ И БЛАЖЕННАЯ КОНЧИНА
[74] Некая пряха (intidigruma) много дней мучилась родами и была не в силах родить; смерть стояла перед глазами её, и, казалось, находится она на пороге могилы, ибо ничего иного она не могла желать плоду чрева своего, кроме как гибели, ведь если бы он один выжил в утробе, то она стала бы гробом собственному чаду. и обоих бы заключило в себе лоно земли. Авва же как раз проезжал теми краями, завернул к ним и остановился на ночлег в доме у близкого друга, некоего клирика по имени Гильберт. Узнав об этом, муж и родня вышеупомянутой женщины сообщили брату-конверзу, Рихарду именем, сопровождавшему в то время авву в пути, о несчастье и мучении бедняжки. Уверенные в святости аввы, они просили что-нибудь из еды его или одежды – хотя бы разок дотронуться, ибо крепко и неколебимо веровали, что несчастная обретёт от этого исцеление или облегчение. И не обманулись они в своём уповании.
[75] И вот, поскольку авва после утомительного пути, подкрепившись, почивал сном, брат Рихард втихомолку вынес его кожаный пояс, лежавший в головах, и распорядился доставить его женщине и указал, чтобы она обвязалась им. Дивное дело и чудо великое! Едва пояс при обматывании коснулся её живота, как она избавилась от родовой скорби, томившей её, разрешилась и выразила ликование о своём и чада своего спасении, не помня уже скорби от радости, потому что родился человек в мир (Ин. 16:21). Когда дело было сделано, брат вернул тайно унесённый пояс на место, откуда взял его, и всем приказал сие знамение сохранить в тайне. Когда же на обратном пути они подъезжали к аббатству Мелроуз, вышеназванный брат поведал авве о случившемся, а тот, возблагодарив Бога, как обычно, строго повелел никому не сообщать о том знамении, пока он на земле. Брат, послушный отцу, при его жизни о знамении молчал, а после его кончины – возвещал.
[76] У святого был конь, на котором он обычно ездил, которого он вместе с прочими величал порой в добрую шутку братом Саврасием. Им одним он до конца жизни и довольствовался, хотя, казалось бы, в его распоряжении было множество лошадей (в отличие от иных современных настоятелей, у которых столько верховых, что они ещё и привередничают, выбирая, какую удостоить честью везти их). Итак, сей Саврасий, когда седоком его бывал святой, вёл себя смирно, аки агнец кроткий; и если авва вдруг впадал в дремоту, как обычно бывает с путешествующими верхом, он мягко и осторожно направлял свой ход, дабы не преткнуться о камень ногою своею (ср. Пс. 90:12); грязных и скользких путей избегая, выбирал ровные и чистые. Когда человек Божий стряхивал сон, конь пускался вскачь стремительной, но мягкой побежкой и даже многих обычно опережал. А после того, как авва ссаживался с него, а на его место вскакивал отрок, чтобы отвести коня в стойло или куда ещё, тот так фыркал и выворачивался всем телом, что наблюдавшим это было очевидно: после святого ездока он никого спокойно не повезёт. Наконец, после ухода святого из жизни конь тот облез и захирел и чахнул до самой смерти своей, непригодный ни для какой работы. Но хотя то, что я рассказал о сем коне, уже само по себе достойно удивления, есть ещё большее чудо, свершившееся с ним, о котором, я считаю, стоит упомянуть.
[77] Один раз святой Господень возвращался из Роксборо, закончив дела, ради которых туда ездил. Монахи и конверзы, которых он взял с собой, заболтавшись, не просто отделились, но почти на милю оторвались от святого мужа; а он, натянув капюшон, погрузившись в себя и внимая одному Богу, неспешным шагом, как получалось, следовал за ними. Внезапно по неотложной нужде ему потребовалось спуститься с коня, однако из-за чрезвычайной слабости и многой немощи он не мог сам без посторонней помощи ни взбираться на коня, ни ссаживаться. Он огляделся, и не было помогающего (Пс. 106:12), кроме молоденького одного отрока, привратника из Мелроуза, который, прибыв гонцом из вышеупомянутого города, неизменно следовал за аввой и был словно бы правой рукой ему. Подозвав его, авва спросил, не сможет ли тот, пока он будет слезать, подержать подпорку, называемую по-народному «стремя» (strima; стремена появились только в IV в., и поэтому в классической латыни не было соответствующего слова), и мальчик ответил, что не прочь попробовать. Пока авва спускался, отрок старательно держал стремя и коня за поводья, усердно пособлял и помогал.
[78] Сделав то, ради чего спускался, авва хотел взобраться в седло, и отрок стал искать какой-нибудь холмик, чтобы это было легче исполнить, но на всей равнине было не найти ни малейшего возвышения. Дивное дело! Саврасий, увидев направляющегося к нему и приближающегося авву, согнул колени, припал брюхом к земле и повернулся боком к идущему. Отрок, подумав, что коня поразила какая-то тяжкая болезнь, попытался ударом, вскриком, тычком принудить его встать, но отец запретил ему это делать. Затем он с великой лёгкостью взобрался на коня, удобно расположился в седле, оправил обычным образом платье. А неразумное животное, словно бы воспользовавшись разумом, тут же спокойно поднялось, быстро тронулось в путь ровным шагом, повергло отрока в немалое изумление, а седока своего, удостоверив в явном чуде, побудило прославлять и носить Бога в теле (ср. 1 Кор. 6:20. – пер. Е. Р.) и сердце чистом. Затем отец, заговорив с отроком, запретил ему рассказывать кому-либо о виденном, пока он на земле; и в благодарность за то пообещал ему новый скапулярий, и дал, и, давши, прибавил ещё и рясу. Отрок же, пока жил святой на сем свете, событие то скрывал, но по кончине его ради Божией славы и к чести святого отомкнул врата истины о свершившемся знамении.
[79] В Шотландии освободилась епископская кафедра в городе Св. Андрея (совр. Сент-Эндрюс) и по просьбе народа, по выбору клира, с одобрения олдермена, единодушным голосованием и общим согласием они избрали святого авву пастырем душ своих и епископом. Итак, пришли клирики, городские главы с вельможами края, полные решимости, в Мелроуз, надеясь снискать милость и увести с собой избранного своего (ср. Ис. 42:1). Ривоский авва Элред, который тогда гостил там, стал уговаривать человека Божия подчиниться их выбору, взвалить на себя бремя, принять должность, а тот ссылался на слабое здоровье, на невозможность выдержать такой груз дел; и втайне намекнул настоятелю Риво, что долго на земле не проживёт.
[80] Но поскольку они настаивали на том, чтобы, согласно избранию, авва принял должность и полномочия епископа, святой отвечал им духом провидческим и устами пророческими: «Я скинул хитон мой; как же я опять надену его? Я вымыл ноги мои, да не будет того, чтобы вновь я замарал их прахом мирских забот (ср. Песн. 5:3)!» И добавил: «Поверьте, другого вы выберете и получите архиерея!» И, пальцем указывая на место своего погребения, молвил: «Вот покой Мой, здесь поселюсь (ср. Пс. 131:14. – пер. РБО), доколе Господу будет угодно, на утешение чад моих». Потом дело за долгими обоюдными переговорами, как это обычно бывает, задержалось; задержавшись, было отложено, а отложенное не было доведено до исполнения. Поскольку он всё никак не соглашался с избранием, выбрали другого; а он, в установленный Богом срок почив в Господе, был погребён в предуказанном месте.
[81] Небесный Художник, создавший всё, всесильный, всевидящий (Вульг. Прем. 7:23), не только снимает ржавчину с железа и изгарь с серебра (ср. Иез. 22:18), но и золото, чтобы ярче сияло, очищает огнём мучений (ср. Сир. 2:5). Ибо же, кого Он любит, того поражает и наказывает, и всякого сына, которого принимает, бьёт (ср. Евр. 12:6); а всякую ветвь, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода (ср. Ин. 15:2). Поэтому-то Он и сокрушал Своего возлюбленного Вальтеофа частыми ударами множества недугов, обессиливал члены того, кого создал почтенным сосудом славы Своей (ср. Рим. 9:21) и уготовал войти в сокровищницу Свою (ср. Нав. 6:18). Однако, когда он был немощен, тогда делался сильнее и крепче (ср. 1 Кор. 12:10), по обычаю своему навещал недужных, стараясь каждому помочь в нужде его.
[82] В больнице для мирян среди прочих, вернее, хуже прочих, были трое, ибо они находились уже почти на краю смерти; один страдал сорокадневной лихорадкой, а двое других – водянкой. Сих троих ночью в некоем сонном видении посетило светозарное существо и посоветовало попросить больного авву Вальтеофа коснуться их и благословить, и когда это будет сделано, они будут исторгнуты из пасти смерти, а также вновь обретут здоровье и силы. Предложение, услышанное во сне, они передали назавтра конверзу, заведовавшему больницей; конверз – монаху, исповедовавшему больных; монах – словами, скрывающими истинную суть дела, – авве. Монах сказал святому, что трое прикованных недугом к постели и находящихся на пороге в обитель смерти с горячей настойчивостью умоляют его повидать их, желая открыть ему тайны душ своих.
[83] Услышав это, человек Божий, опираясь на трость и поддерживаемый руками, или, скорее уже, несомый на руках своих прислужников, вдоволь побыл с вышеупомянутыми больными. Прежде, чем они, предупреждённые и предостережённые монахом, заговорили о своём, он беседовал с ними о спасении душ, а затем, перед уходом, уступив их слёзным просьбам, осенил их крестным знамением и, коснувшись, благословил. Когда он ушёл, их здоровье чудесным образом (хотя у каждого по-своему) восстановилось. Из тела одного водяночного пошла через мужской отросток липкая зловонная жидкость, два раза наполнив большой таз, что подставляли для стока; а опорожнившись от жидкости, человек тот вмиг стал совершенно строен и невредим. Другой же водяночный избавился от недуга совершенно внезапно и встал, радуясь обретению долгожданного исцеления. Третьего тут же покинула горячка, и через несколько дней он ушёл совершенно здоровый, крепкий и довольный.
[84] В той же больнице лежал и четвёртый страдалец, который, казалось, не просто был на грани смерти, но уже звал её, поэтому во дворе обители для него уже была выложена власяница и выкопана могила для предстоящего погребения. Тут вдруг снова явился авва проведать по своей привычке лежачих больных, увидел, что тот кончается, вознёс за него молитву, благословил животворящим знамением и ушёл. Больной тут же вернулся к жизни, открыл глаза, поднял голову, воздал многократное благодарение Богу и авве и поведал, как некое величественное существо говорило ему, что Господь продлил ему срок жизни по молитвам святого аввы. Спустя несколько дней этот человек целиком поправился и, обретя былое здоровье, прожил после этого много лет.
Когда впоследствии об этих случаях известили человека Божия, он – поскольку знать ничего о них не знал – приписал всё отнюдь не себе, но только имени Господа за эти и прочие блага воздал славу (ср. Пс. 113:9).
[85] Был в Мелроузе один конверз – по хабиту и обетам, по делам же и мыслям – негодник. Звали его Синвином, телесными силами он был крепок и многих превосходил в ручном труде, а потому часто ворчал и, не пытаясь сдерживать язык, прочих, кто был ему неравен силами или не справлялся с той же, что и он, работой, обзывал бабами и заявлял, что они недостойны пропитания. Почти всё он делал, чтобы показаться и похвалиться перед людьми (ср. Мф. 6:5), а не чтобы угодить взору Отца, видящего тайное (ср. Мф. 6:18).Как-то раз в пасхальное время он, почивая в полдень, увидел кого-то огромного ростом, ужасного обликом и лицом, приближающегося к нему с ножом в правой руке и корзинкой – в левой. Подойдя вплотную, гигант выбранил его за нрав и, кляня и ругая тщеславие, изрубил кусками сначала руки и ноги его, а затем и прочие члены, сложил ломти в корзинку и отправился прочь. Однако, уходя, оный муж встретил мужа досточтимого и величественного, который предписал ему приставить члены к членам и восстановить тело человека в прежней целости – ибо в этот час Вальтеоф возносил ко Господу усердные молитвы за всех, кто был вверен ему.
[86] Тут же удивительный палач вернул, как приказал ему вышеупомянутый муж, члены брата в изначальное состояние, восстановил целость и ушёл. Потом оный святой, судя по всему, ангел Господень, увещал брата того переменить образ мыслей, унять нрав, исправить прочие недостатки жизни и целиком обратиться к Богу; брат же обещал его святых увещаний послушаться и с содействием благодати Божией жизнь в дальнейшем исправить. Ангел также дал ему некий свиток, прибавив, чтобы доставил он сие послание от Бога и Святой Марии авве, а тот чтобы, приняв доставленное, крепко его держался, ибо ничего из написанного в нём не отклоняется от истины. Сказав это, он исчез, а брат, проснувшись, нашёл у себя на груди исписанный листок. Улучив подходящее время, он рассказал авве о видении и вручил находку. Авва, благоговейно развернув небесное послание, прочёл его и, преклонив колени, со слезами вознёс Богу множественные благодарения.
[87] Итак, созвав сначала старейших обители, он дал им прочитать свиток, после чего распорядился огласить его перед всей братией. И слова сего письма, что много позже благодаря святому усердию старейшин были начертаны заглавными буквами на восковой таблице, жаждущим прочитать их гласят: «Иисус Христос и Мария, Матерь Его, приветствуют возлюбленного Своего авву Вальтеофа. Да будет тебе известно, что твоя молитва услышана, и меж двумя праздниками святого Иоанна Крестителя ты отправишься к Нам, чтобы вечно жить. Приготовься. Будь здрав». Вот слова краткие, простые и подходящие простым, с коими, по свидетельству Писания, Бог ведёт разговор (ср. Вульг. Прит. 3:32); но при этом, как показал исход событий, полностью соответствующие истине. И хотя святой муж до самого Рождества Иоанна Крестителя некоторое время вёл себя как обычный человек с людьми, выслушивая и решая необходимые монастырские дела, насколько ему позволяла болезнь, однако уже с того часа он, словно бы мёртвый для мира, целиком предавшись Богу, ожидал исхода души в небесное отечество.
[88] Пришла самая жаркая пора, и злая затяжная болезнь бессильную его плоть поразила ещё глубже и горше; и почти каждый день три недели кряду он вот-вот мог вступить во врата смерти. Он даже не ощущал вкуса никакой естественной для человека пищи, но испытывал к ней отвращение. Лишившись телесных сил, не в состоянии сопротивляться, он, уже почти почивший, едва удерживал дух. Когда порой ему ненадолго удавалось перевести дыхание, он, созвав сотоварищей, советовал, как соблюсти обычаи ордена, взаимный мир и любовь сохранить, сострадательной заботы не забывать к нищим и немощным. За девять суток до ухода он непрерывно изнемогал днём и ночью, как бы в миг кончины, повергая прислужников и прочих свидетелей свирепых страданий в ужас и удивление великое. Да, поистине заслуживало удивления то, какие дикие и долгие муки способен снести столь хрупкий и немощный сосуд! Однако сей святой своих сотоварищей многократно уверял, что здоров, а Господа упрашивал позволить ему перед концом потомиться в пламени горячки погорше и подольше.
[89] Сколь крат подступала предсмертная мука, столько же раз приходило и облегчение; тогда он, на миг улыбнувшись, устремлял очи и руки к небесам и с ясным ликом, склонив голову, благодарил Бога за наложенное Им наказание, словно бы за великое оказанное ему благодеяние. А однажды он заговорил в присутствии многих, сказав: «О, если бы я обладал даром речи в достатке, сколь многие и великие рассказал бы я вам чудеса, что увидел!» Из этих слов можно понять, что он был восхищен духом и созерцал премногие наказания осуждённых и славу спасённых.
Наступили календы августа и праздник Святого Петра в узах, справляемый в память освобождения его, когда ангел по Божией милости исхитил его из темницы (Деян. 12:7-11); более того, приближался час, когда благодетельный авва, выведенный под защитой ангельских воинств из темницы смерти, избежал руки царя Ирода, под образом (typici) которого скрываются все сыны надмения, избежал всякого опасения перед адскими силами, подстерегавшими его пяту (ср. Вульг. Быт. 3:15) в попытке воспрепятствовать ему на пути и уже неспособными лишить его вечной свободы. И вот обычная болезнь, но паче обычной проникновенная, словно свирепейший истязатель, охватила всего человека и острейшим жалом изгоняла душу. Святой, чувствуя это и зная, попросил священного намащения умягчающим елеем и принял оное; а также укрепился причастием Тела Господня и Крови. Затем, воздев руки, благословил сотоварищей и, сколь было сил, попрощался. После того два дня кости его словно жарились на сковородке, а плоть его будто пеклась в печи, дабы никакой ржавчины греха не осталось на душе его, ни пятна и ни складки, и не остался он в стыде, когда будет говорить с врагами своими в воротах (ср. Пс. 126:5).
[90] И вот, просиял третий день до августовских нон, когда празднуется обретение мощей Стефана Первомученика. Около третьего часа дня прислужникам показалось, что он испустил последний вздох; по обычаю его возложили на власяницу, частыми ударами в доску созвали братию, в голос запели псалмы и литании, но тут человек Божий, вдруг вновь прияв дух, ожил, и лицо его прояснилось. Склонив голову набок, словно бы благодаря остающихся в живых, он поверг их в немалое удивление. То же самое повторялось дважды, а после шестого часа, когда братия отправлялась на трапезу, удары в доску поторопили их в третий раз; и вот, в окружении (corona) чад, поющих псалмы, оная святая душа, блаженными пламенными муками в горниле горячки и иных многочисленных недугов очищенная по образу драгоценнейшего испытанного золота (ср. 1 Пет. 1:7), изошла из чистейшего жилища тела. Ибо же, пройдя огонь и воду мирских бедствий, введён он был в место утешения вечного покоя. Итак, отец святой перешёл от мира к Отцу, от веры – к лицезрению (ср. 1 Кор. 13:12), от надежды – к видению, от тени – к истине (ср. Евр. 10:1), от тьмы – к ясности, от трудового поприща – к венцу воздаяния, от несчастий земной жизни – к вечной славе неувядаемой жизни.
[91] Итак, когда тело святого мужа по обычаю омыли и облачили по-монашески, некоторые предложили было облачить его по-священнически, ибо читали, что так хоронили блаженного Бернарда, но некоторые возражали; и, закутав его в саван поверх в рясы и мантии с капюшоном, благочинно исполнили прочие приготовления и перенесли его в церковь.
Услыхав о преставлении святого аввы, спешно прибыл местный епископ по имени Герберт (который прежде был настоятелем монастыря тиронского ордена в Элхо, а потом стал архиереем епархии Глазго), дабы со всяческим благоговением совершить погребальную службу. Также съехались четверо настоятелей и множество членов различных орденов и обсуждали, а вернее даже препирались, где похоронить святого. Вышеупомянутый епископ и многие другие считали, что по справедливости сие вместилище святых останков (virtutum domicilium) подобает предать земле в церкви, но Анфрид, настоятель Ньюбэттла, и кто-то ещё вместе с ним победили в споре. После множества месс, отслуженных в память о нём, Вальтеоф вступил в чрево всеобщей матери в стенах капитула той обители, которую сам прежде указал; и камень драгоценный (ср. Иез. 28:13) был скрыт под камнем (ср. Сир. 29:13). Отошёл он в год от Воплощения Господня тысяча сто шестидесятый, в правление Генриха II в Англии; Малькольма – в Шотландии; в понтификат папы Адриана Англичанина; в единодержавное властвование Иисуса Христа на небе и на земле во вечные веки. Аминь.
Перевод: Константин Чарухин
Корректор: Ольга Самойлова
ПОДДЕРЖАТЬ ПЕРЕВОДЧИКА:
PayPal.Me/ConstantinCharukhin
или
Счёт в евро: PL44102043910000660202252468
Счёт в долл. США: PL49102043910000640202252476
Получатель: CONSTANTIN CHARUKHIN
Банк: BPKOPLPW