Автор: Сестра Тереса Шевц приехала в Москву 25 сентября 1996 года и уже 25 лет служит в Кафедральном соборе, помогая в ризнице, ведёт катехизацию и знает по имени уже не одно поколение прихожан. О пути, который привёл её в салезианскую миссию в России, и о родителях, заложивших в ней крепкую и радостную веру, она рассказала Ольге Хруль в рамках цикла «Церковь с человеческим лицом».
— Сестра Тереса, вы стали монахиней 40 лет назад, их них 25 служите в Москве. А где вы родились и выросли?
— Я родилась 11 июня 1958 года в Польше в большой семье, где было восемь детей (я была шестой). К сожалению, один мальчик умер в младенчестве, а совсем недавно упокоился мой брат, и из детей нас осталось в живых шестеро.
Мои родители – очень верующие люди. Папа – поляк, а мама – словенка. Вообще папа хотел стать священником, а мама – монахиней. Но вышло так, что пришли сложные времена, они поженились и родили детей.
Однажды, когда я была уже в монастыре, папа мне написал, что они с мамой хотели иметь побольше детей и для Бога, и для общества. В то время уже начиналась мода на меньшее количество детей, а раз Бог даёт их много, то пусть будет столько, сколько даст Бог.
Папа с мамой познакомились в Германии, куда в 40-х годах были принудительно вывезены на работы каждый из своей страны. Они встретились в Баварии, где жили в разных деревнях. Мама работала в протестанской семье, и вместе с ней там были пять человек, вывезенных из разных стран (по рассказам мамы, один из них был из России, ещё один – из Франции). Эта баварская семья была очень верующая, и по воскресеньям хозяева приглашали всех работников на праздничный обед. Мама помогала печь хлеб на неделю и очень многому научилась от немецкой хозяйки. Маме также разрешали ходить в католическую церковь в соседнюю деревню.
Папа же работал у других хозяев в лесу и тоже ходил по воскресеньям в церковь, где и встретил маму. Они познакомились и в 1945 году повенчались в том же храме. Позже всем разрешили вернуться к себе по домам, и мама уехала вместе с папой в Польшу, в Словению она уже не вернулась.
— Где же поселились родители?
— На севере Польши. Папа работал на дорогах, занимался их строительством и ремонтом.
— Как они воспитывали детей?
— Хорошо, заботливо, с любовью, и главное — в католической вере. Все мы были крещены в раннем детстве, в семье была очень хорошая молитвенная практика: каждый вечер мы вместе, всей семьёй, читали все необходимые молитвы и Розарий. И это не было принуждением, нет. Нам не было это в тягость. В семье до сих пор сохранилась в родительском доме статуя Лурдской Божией Матери, перед которой мы каждый вечер молились на коленях ещё в детстве. Мама нас научила молиться о призваниях: «Прошу тебя Господи, чтобы Тереса была монахиней, а мальчики чтобы были священниками». Когда позже я осознала, о чём я молюсь, то немного испугалась.
Каждое воскресенье мы ходили на Мессу, и для нас этот день всегда был праздником. Храм находился в пяти километрах от нашей деревни, и мы туда ходили в основном пешком, транспорта никакого не было. Однако я не помню, чтобы я пропустила когда-нибудь службу, разве что по болезни. Не помню, чтобы мы грустили или пребывали в унынии – всегда была радость и спокойствие и на лицах, и в душе. В воскресенье, чтобы мы чувствовали особую атмосферу, нас не обременяли ничем, работы в этот день не было никакой. В 9 утра – Месса для детей, а в 12 – для взрослых. Было ощущение праздника, воспитанное родителями, ощущение молитвы, и вместе с тем мы были нормальные и живые дети со своими развлечениями и играми на улице и за столом… И в работе по хозяйству мы не отставали; нас приучили кормить скот, ухаживать за домом, работать в огороде. Мы ели по возможности вместе, а в воскресенье – уж точно всегда вместе. Было так: мама начинала готовить с утра, мы приходили из храма, она нам говорила, что ещё сделать, и мы «доготавливали», и после их прихода с Мессы в 12 часов был торжественный семейный обед.
Это было наше семейное правило. И оно действительно рождало ощущение праздника. Поэтому я благодарю Бога за мою семью и родителей. Они дали самое ценное, что могли дать – жизнь, передать веру, причём кроме молитвы (я всегда видела и папу, и маму за молитвой), они дали нам основу жизни, и на этой основе потом я строила свою жизнь уже сама.
В 18 лет я ушла из дома в монастырь, но когда приезжала навестить родителей на каникулах, то всегда видела маму на коленях, молящуюся после общей молитвы, и это были молитвы за каждого ребёнка. Папа рассказывал, что иногда он просыпался, а мама ещё молилась. Мама была домохозяйкой, нас, детей, было много, нужно было о нас заботиться, но молитва была с ней постоянно. Постоянно. И она нам делала замечания, подсказки, как вести себя достойно, по-христиански.
— А кроме молитвы что помнится из детства?
— Папа был очень общителен, внимателен. Он не стеснялся говорить с нами на разные темы, спрашивал, как прошёл день, кто что пережил, оценивал разные ситуации и представлял различные способы решения каких-то проблем.
Даже были такие моменты созерцания Бога, когда на крыльце дома, в котором мы жили, мы часто наблюдали за звёздами, а особенно, когда выходил месяц, красивый и большой, он говорил; смотри, как Бог нас любит! Как красиво этот мир создан! Это была наша общая медитация.
В духовном плане папа был для нас наставником. Как он умел радоваться жизни после работы, как, уставший, он благодарил Бога за прожитый день! После своей работы он был всегда дома, приезжал в полчетвёртого, помогал по хозяйству.
Можно сказать, что мы выросли в общине. Нам надо было делиться всем, что имели. Мы жили не бедно, и было что кушать, мама что-то шила, что-то переделывала и перешивала, и мы донашивали одежду друг друга. Нас приучили, что не обязательно носить что-то новенькое, что ничего нет страшного или постыдного в том, чтобы донашивать одежду старших.
В доме были две комнаты: одна родительская, а вторая – детская. Я спала с моей сестрой в одной кровати (так было принято в то время, когда в доме много детей). Когда мальчики выросли, то на чердаке сделали ещё одну такую комнатку – «холодную». В то время были же только печки, так братья жили там, а мы внизу, потом, когда старшие дети взрослели и уходили из дома, мы менялись, три девушки уже жили наверху. Дома был такой режим, что мы не сидели поздно; после молитвы кто должен учиться сидели на кухне и читали, а кто-то уже спал.
— То есть у вас не было своей комнаты в детстве?
— То обстоятельство, что у меня не было своей комнаты, никогда не переживалось как проблема. Мы вместе радовались тому, что живём в дружной семье, очень много пели, причём мама нас учила петь на словенском языке. Когда мы в подвале перебирали старую поросшую картошку, когда занимались совместным продолжительным делом, то всегда или молились (в основном, читали Розарий), или пели.
Зимой мы вышивали, вязали, готовили перья для подушек, слушали множество разных рассказов – было очень интересно. Тогда не было телевидения и интернета, темп жизни был другой. Мы много слушали радио, музыку, танцевали и пели. Братья играли на аккардеоне и гитаре, а три сестрички пели, и иногда мы даже выезжали на выступления.
— А какие подарки вы получили на Первое Причастие?
— По случаю Первого Причастия шести детей из нашей деревни один из пап запряг лошадь в телегу, положил свежей соломы, чтобы мы не испачкали свои наряды, помог залезть на телегу, и мы пять километров ехали на ней. И когда все приехали в храм, были очень красивые, нарядные… После Первого Причастия всю неделю мы ходили в храм в белой одежде. Платья на Первое Причастие уже были готовые и они выглядели, как у нас сейчас в приходе, те, что мы даём на Первое Причастие. Я часто показываю детям на катехизации в Москве свою фотографию с моего Первого Причастия: тогда волосы у меня были завиты, и был веночек, и сумочка, а в ней – молитвенник и розарий.
Моя крёстная подарила мне тёплый зимний вязаный красный свитер. Каких-то иных подарков в деревне и не купить, да и надобности не было. Что было, что сами сделали, то и дарили. Дарили очень практичные вещи, на святого Николая ещё была традиция дарить подарки.
— Какие моменты общения с родителями вам запомнились больше всего?
— Мама и папа, как я теперь понимаю, были хорошими психологами и тонко чувствовали состояние наших душ, они знали, когда мы нуждались в их помощи и поддержке.
Однажды во время выпускного экзамена в лицее я списала какие-то части ответов, и мне было и стыдно, и плохо, я думала, что будет провал. На остановке, в ожидании автобуса, стояла грустная, а папа это заметил. Когда мы пришли домой, я пошла в комнату переодеться и, выходя, вижу, что папа сидит на диване и говорит: «Возьми стульчик и сядь передо мной, и скажи, что у тебя не так?» Как я начала рыдать – конец света! Как сташно! Когда я закончила мои жалобы и рыдания, он воскликнул: «И это конец света? Ты только начинаешь жить (мне было 18, я пошла на год раньше в школу, потому что очень хотела учиться)! Экзамен пересдашь – какая проблема? Для меня самое главное, что ты хорошая дочь и девушка… Всё пройдёт!»
Я до сих пор помню эту ситуацию и этот папин подход к проблеме человека, который находится в горе и нестабильности. Он видел по моему поведению, что я переживаю. И он не прошёл мимо… Потом уже не было разговоров на эту тему, но именно тогда и в то время мне нужны были эти его слова!
И вот второй момент его помощи, котрый я запомнила… Я была уже в монастыре, мне было, наверное, 25-26 лет, когда он меня навещал. Однажды, во время вечерней прогулки, папа сказал: «Ты из дома вышла в восемнадцать. Cейчас ты стала уже взрослой женщиной, не просто девушкой. И тебе может понравиться мужчина, или мама с колясочкой и маленьким ребёночком, и у тебя возникнет желание иметь своего ребёночка. Не бойся этих желаний! Это знак того, что ты нормальная женщина. Молись, отдай всё Матери Божией и продолжай идти путём своего призвавния, к чему тебя призвал Бог».
И я вспомнила, что папа и мама когда-то хотели быть священником и монахиней. Поэтому им понятны были мои чувства и метания, и всё, что могло бы меня сбить с пути… Больше отец никогда к этой теме не возвращался. Он просто мне этот «рецепт» проговорил один раз, о том, что момент сексуальности есть в каждом из нас, и этот разговор помогал мне потом много раз. Для того времени — я теперь понимаю — это было необычно, но он считал очень важным мне это сказать и сказал. Наверное, он хотел сказать, сексуальность я буду переживать в любом случае, потому что это природа, никуда не деться, но переживать это буду по-другому, чем женщина в семье. Отец хотел, чтобы я была к этому готова.
Вот эти два момента в жизни, которые я запомнила, и были наиболее важными для меня. И ещё письмо, которое я храню — со словами папы о том, что они с мамой хотели иметь много детей для Бога и для общества. Для Бога получилось так, что я стала салезианкой, а моя сестра – клариской. «И это радость для нас, что Бог тебя призвал!» — писал мне папа.
— Когда вы впервые задумались о монашестве?
— Я уже в 16 лет поняла: многое из того, что делают мои подружки (украшения, макияж) – не для меня. Я им не завидовала, внутри всегда была уверенность в том, что мой путь другой.
Может быть, это мне передалось от мамы? Мама была очень скромной, она не красила ногти, не делала макияж, но была очень элегантная и не броская — и в поведении, и в словах. Она внимательно смотрела, как мы одеты, особенно дочери, потому что девушки должы быть скромными.
Поэтому и для меня было ясно, что не самое главное в жизни наряды и макияж, встречи с мальчиками. Я хотела по-другому, хотя и не знала как. Но я знала сестёр-кларисок, это созерцательный орден. Сёстры, которые выходили в мир, приезжали к нам, мы вместе ходили в лес за ягодами и грибами.
Монастырь был близко от моего лицея, и я часто заходила к ним в гости. Пресвятые Дары, тишина — как красиво! Тикающие часы, такие большие – они до сих пор стоят там и тикают… Я подумала: эта жизнь проходит, мне было жалко времени на какие-то простые вещи. Я не была какой-то особенной, святой и святошей, была обычной девушкой. И до сих пор для меня самое главное – быть человеком и делать добро.
Как-то, в конце учёбы в лицее, мы шли с подружкой по дороге из храма и советовались, куда пойти после лицея. Я очень хотела стать учительницей, но тогда поняла, что хочу стать монахиней и говорить людям о Боге, передавать любовь к Богу, чтобы люди жили этой любовью, чтобы любили Бога. Эта мысль до сих пор во мне постоянно – чтобы другим помогать любить Бога. И жить нормально по Божиим заповедям.
Я помню, где я остановилась, когда эта мысль пришла мне в голову, но не говорила пока никому, экзамены, волнения… На вопросы о том, что я собираюсь делать дальше, отшучивалась: «Не знаю». А мысль о монашестве уже была в моём сердце. Мне что-то советовали по поводу будущей профессии, но я уже знала: моя дорога – в монастырь.
Из прихода Cвятейшего Сердца Иисуса, который находился в пяти колометрах от нашей деревни, каждое воскресенье приезжал на мотоцикле священник-салезианец и в нашем доме вёл катехизацию. Убиралась комната, дети садились на стульчики или на полу, если не хватало где сесть, и так проходила катехизация детей всей нашей деревни. Это было не в воскресенье, скорее всего – в субботу, и дети всей деревни приходили на занятия, по возрасту: группы к Первому Причастию, миропомазанию и другие, поэтому процесс обучения у меня всегда был на слуху, дома постоянно была катехизация.
Позже, как мы стали постарше, уже ходили на катехизацию в приход, а дети продолжали обучение в деревне. Когда священник приезжал, мы не только занимались, но и играли в мяч… И священник был на мотоцикле – очень классно! С ним был прекрасный контакт! Порой в этот день к нам в дом в разное время приходило до 60-ти детей. Cвященники знакомились с семьями, с нашими проблемами – это было нормально.
И вот однажды – я хорошо запомнила этот момент – когда мама месила тесто, я почему-то и сказала ей, что хочу пойти в монастырь. И добавила, что сестра Кристина из конгрегации кларисок уже подсказала мне, какие документы для этого нужны… Мама, зная меня очень хорошо, просто сказала, что этот монастырь не для меня, мне нужен более активный орден. Так сказала, продолжая месить тесто… И потом, после катехизации, мы со старшей сестрой остались со священником, который пригласил меня, чтобы рассказать о других конгрегациях и о разных харизмах сестёр.
— Как вы выбрали салезианский монастырь?
— Однажды в мае, в день памяти св. Доминика Савио, священник отправил меня к сёстрам-салезианкам в Руми (там, кстати, родилась и выросла сестра Габриэла Роде, FMA). Настоятель добавил, что сёстры там уже знают, что я приеду. «Если что-то не понравится, возвращайся первым же автобусом домой», — сказал он на прощание. И я поехала.
А ведь это же был праздник святого Доминика Савио! Столько молодёжи вместе, столько детей! И всё это – на улице, весело, радостно! И я подумала сразу: это МОЁ! После Мессы подошла к сестре, и всё завертелось, закрутилось, я стала часто приезжать к ним, через какое-то время уже сёстры приехали к нам познакомиться с семьёй, а 8 августа я приняла решение идти в монастырь к салезианкам. Сестра Кристина из ордена кларисок мне сказала: «Если Бог тебя туда зовёт, будь счастлива и там служи!» Мы до сих пор с ней дружим.
А к сёстрам-кларискам пошла моя старшая сестра Мария. Её решение стать монахиней было не таким быстрым, как у меня. Она, хоть и была старше, приняла его спустя три года после меня. Каждая из нас нашла себя в молитве к Господу в разных орденах – и мы обе нисколько об этом не жалеем. Я вижу, что это моё место, которое мне показал Бог.
— Как к вашему выбору отнеслись в семье?
— Наш выбор семья, братья и сёстры восприняли нормально, никто не осуждал. Очень хорошо помню момент благословения родителей: я стояла на коленях, как перед свадьбой, мама с папой с молитвой благословили.
И вот я думаю: как важно, чтобы родители благословляли детей на новый путь! Папа тогда сказал: «Если что-то не получится, если увидишь, что эта дорога не твоя, то двери нашего дома всегда открыты! Ты всегда можешь вернуться!»
Настоятельница в монастыре салезианок обязала нас, послушниц, раз в месяц писать письмо домой. Тогда же ничего не было, и письма – единственное, что связывало нас с домом. И мама все эти письма сберегла! Когда она после инсульта уже не могла говорить, болела, мы c младшей сестрой занимались уборкой и обнаружили в одной из коробок все мои письма! И это тоже история, история о том, как я начала свой путь, какие были проблемы на моём пути, такие «записки сестры-салезианки» и письма до моего приезда в Москву.
Потом уже появился интернет, и надобность в письмах потихоньку ушла. И тогда мама брала письма и перечитывала их вновь и вновь… Любое фото у неё было подписано: кто, где, когда. Она была как архивист, имела такое правило – всё красиво записывать в дневник. С тех лет, когда она была вывезена из Словении на работы в Германию, и всё, что переживала за время своей ссылки, и жизнь в Польше – вся история записана в этом дневнике. Теперь его хранит моя сестра.
— Как вас готовили к монашеской жизни?
— Подготовку, которую у нас называют «формацией», я проходила два года во Вроцлаве и два года – на юге Польши, в местечке Погжебенье. Там был большой новициат, а потом – опять во Вроцлаве. Первые обеты я принесла 5 августа 1980 года, а вечные – 3 августа 1986 года. В 1987 году провинциальная настоятельница отправила меня в Рим на два года, где я изучала итальянский язык и салезианскую духовность. После возвращения из Рима я три года была ассистенткой кандидаток в сёстры.
— Как вы попали в Москву?
— Когда в 1990-е годы открылись границы на Восток, то уже 29 ноября 1991 года в Москву приехали три сестры: Данута Каминьска (ныне покойная), Молгожата Соткевич и Анна-Мария Греткеревич.
В 1992 году отцы-салезианцы из Украины попросили сестёр приехать помогать в апостолате. Я не писала никаких заявлений, но всегда говорила, что, если нужно, готова поехать. И мы поехали: одна cестра из Аргентины, другая – из Словакии и я.
Когда мы оставляем свою страну и уезжаем туда, куда пошлют, знаком этой миссии является принятие креста: «Иди и проповедуй Христа». Мы получили миссионерский крест от генеральной настоятельныцы сестры Маринелли Кастаньо (ныне покойная).
Итак, 25 августа 1992 года мы приехали во Львов, в греко-католическую общину прихода Покрова Матери Божией, поскольку орден салезианцев там служил в восточном обряде. В Риме мы изучали особенности греко-католического обряда и украинский язык.
После четырёх лет работы я заболела артритом, и мне пришлось уехать на лечение в Польшу. А с 25 сентября 1996 года и до сих пор вот уже 25 лет я здесь, в Москве. Тогда и возникла наша «троица»: Данута Каминьска, Молгожата Огродник и я… Мы занимались катехизацией и ризницей.
— Кто для вас был примером в служении?
— Примером и наставником была сестра Данута Каминьска (1931-2006). Я знала её ещё по Польше, она была провинциальной сестрой, принимала у нас вечные обеты. Ближе мы познакомились в Москве, где она была настоятельницей с 1996 года. После неё настоятельницей стала я. Основной нашей миссией было служение в кафедральном соборе в Москве. Сестра Данута была для нас примером человека, который знает, чего хочет, зачем мы здесь и для кого мы это делаем. Она была для меня примером и поддержкой. В основном она вела катехизацию взрослых: кто-то хотел креститься, кто-то хотел узнать больше о католичестве — таких было немного, но они были. А мы уже с сестрой Маргаритой занимались катехизацией с детьми и обслуживали ризницу. Для сестёр самый трудный и вместе с тем радостный день служения – это воскресенье. Подготовка к Мессе (c песнями нам помогали семья Светланы и Владимира Недовых, Светлана Кан и группа молодёжи, которая запечатлена в документальном фильме о храме под названием «Возвращение».
То время было очень продуктивным, дружным. До сих пор люди вспоминают сестру Дануту добрым словом, её материнскую заботу, её любовь к ним. Мы не жили здесь близко, мы ездили в метро 3 остановки, и по дороге она всегда была в молитве за людей. Такое служение – быть рядом и делиться верой – очень нужно взрослым людям. Для нас, молодых тогда сестёр, она была поддержкой и примером монахини, она шла «своей дорогой» и была всегда верна своему апостолату, своей миссии.
Пока наша католическая семинария, первым ректором которой был отец Бернардо Антонини, находилась в Москве, сестра Данута в течение года преподавала там психологию, передавая свои знания и навыки будущим священникам (монсеньор Сергей Тимашов и епископ Николай Дубинин были её учениками).
— Что вам нравится в нашей российской поместной Церкви?
— Я в России встретила много разных людей – от самых маленьких, до пожилых. Их вера и поиск ценностей христианской жизни были и остаются примером для меня, и я много чему училась и учусь от них. С большим уважением отношусь к тем родителям, которые, несмотря на расстояние, погоду и другие препятствия привозили и приводят своих детей на катехизацию. Это знак их ответсвенности перед Богом за их религиозное воспитание. Кроме того, у нас всегда было прекрасное сотрудничество между разными монашескими конгрегациями и епархиальными священниками – эти доброжелательные отношения сохранились до сих пор. Мы с радостью вспоминаем отца Бернардо Антонини, который многое сделал для поместной Церкви и своей жизнью, полной молитвы и дружбы со всеми людьми, останется навсегда примером святого священника и доброго пастыря. Это всё давало ощущение Церкви, разнообразия харизм, языков и стран.
Вначале, когда восстанавливался храм, это был «ренессанс» католической общины в Москве, мы были как одна семья. Как сказал однажды отец Иосиф Заневский, настоятель кафедрального собора в Москве (1991-2017), это было время не только восстановления помещений и самого здания храма, но и восстановление духовной части прихода. Катехизация, духовные беседы, Мессы – всё систематизировалось, приобретало законченный вид, приводилось в надлежащий порядок, оформлялись документы. Всё шло постепенно, все были вместе.
И поскольку все эти 25 лет я была с приходом, я чувстую, что это и мой дом тоже. Я знаю все уголки этого дома. Я отношусь с большим уважением ко всем тем, кто помогал здесь: убирал, дежурил, служил как волонтёр.
Это и мой храм, это и мой приход! Историю нельзя забыть и к этим людям надо иметь уважение.
Этот приход стал для меня семьёй и родным домом, я всегда рассказывала о нём в своих письмах. Когда я вижу знакомые лица ещё из «того времени», то всегда подойду и спрошу о здоровье. Годы идут и мы, к сожалению, стареем, и уже заметно, как у нашего поколения уходят силы, но приходят новые поколения с новыми силами.
Поэтому благодарение Богу за эти годы, за то, что мы могли пережить и переживаем, что видим, как прихожане, которые были нашими воспитанниками, уже приводят в храм своих детей и даже внуков… Мы принимаем их с радостью, и пока можем, и пока позволяет здоровье, будем служить Богу и людям!
Беседовала Ольга Хруль