Автор: Михаил Костылев продолжает цикл переводов, посвященных произведениям английского писателя, эссеиста, журналиста и христианского апологета Г.К. Честертона.
Сегодня предлагаем вашему вниманию перевод статьи Джеймса «Джерри» Брюена-младшего, автора и давнего сотрудника журнала Gilbert, выпускаемого Американским Честертоновским обществом. Автор обращается к, наверное, самому известному «большому» роману Г.К. Честертона «Человек, который был Четвергом» и предлагает поразмыслить над эпизодическим персонажем Розамунды, который, c его точки зрения, можно понимать как образ Девы Марии. Можно подумать и о том, какую роль и место в произведениях Честертона занимают характерные для его творчества женские образы, о том, что они являются земным сколком, отражением Небесной Матери. И, в любом случае, это повод, чтобы побудить читателя еще раз открыть и прочитать книгу про «Человека-Четверга» и, возможно, взглянуть на ее содержание в новом свете.
* * *
Нарочито кошмарный детективный роман Г. К. Честертона «Человек, который был Четвергом» изобилует библейскими темами и символами. Некоторые из них являются очевидными, другие – более сложные, например, некоторые отрывки из Библии поддаются множественным и неоднозначным толкованиям.
Спросите тех, кто знаком с романом, каков его финал, и большинство из читателей, вероятно, вспомнят заключительную встречу в саду или ответ Воскресенья на вызов Сайма.
– А ты, – страшным голосом крикнул Сайм, – страдал ли ты когда-нибудь?
Здесь и далее — цитаты из книги в переводе Н.Л. Трауберг. Цит. по: Избранные произведения. В 3-х тт. Т. 1. — М., 1990, с. 145-258
Пока он глядел, большое лицо разрослось до немыслимых размеров…, заполняя собою небосвод; потом все поглотила тьма. И прежде чем тьма эта оглушила и ослепила Сайма, из недр ее донесся голос, говоривший простые слова, которые он где-то слышал: «Можете ли пить чашу, которую Я пью?»
Но меня поразила сама концовка романа, его последний абзац:
«Занималась заря, окрашивая мир светлыми и робкими красками, словно природа впервые пыталась создать розовый цвет и желтый. Ветерок был так свеж и чист, словно дул сквозь дырку в небе. Сайм удивился, что по сторонам тропинки алеют причудливые дома Шафранного парка, – он и не думал, что гуляет совсем близко от Лондона. Повинуясь чутью, он направился к белой дороге, на которой прыгали и пели ранние птицы, и очутился у окруженного решеткою сада. Здесь он увидел девушку с золотисто-рыжими волосами, нарезавшую к завтраку сирень с бессознательным величием юности».
Кто эта таинственная девушка с рыжевато-золотистыми волосами, в которых переплелись цвета короны царицы (gold) и огня Святого Духа (red), которая является на заре нового мира, и кто в книге выступает сестрой поэта-анархиста Грегори? Я предполагаю, она является Марией, Царицей Неба и Земли, на которую Святой Дух сошел во времена Благовещения и далее в Пятидесятницу, двух основополагающих событий на заре христианской эры.
Мы впервые встречаем рыжую сестру рыжего Грегори в начале романа, когда на дворе стоит весенний вечер, сумерки с «необычайным закатом». На первый взгляд, она второстепенный персонаж, ее имя – Розамунда – упоминается в романе лишь дважды; и через несколько страниц она уходит из рассказа, исчезает из поля зрения главного героя, Габриэля Сайма, потому что «рыжая девушка не играла никакой роли в его чудовищных приключениях». Розамунда была «тоже рыжая, но гораздо более мирная», по сравнению с братом. А в конце рассказа ее волосы описываются как золотисто-рыжие (В переводе Н.Л. Трауберг эта особенность опущена: «Здесь он увидел рыжую девушку…». В оригинале — the girl with the gold-red hair, – Прим. пер.). Первая же их встреча мимолетна, и перед исчезновением рыжей девушки со страниц романа, Сайм «с удивлением и удовольствием» обнаруживает, что Розамунда «отошла вместе с ним» после того, как он ушел от ее брата.
Сайм дошел с ней до скамьи в углу парка, излагая свои взгляды. Дело в том, что он был искренним и, несмотря на элегантность и легкомысленный вид, по сути своей смиренным. Именно смиренные люди говорят много, гордые слишком следят за собой. Он рьяно и самозабвенно отстаивал приличия, он страстно защищал любовь к тишине и порядку и все время чувствовал, что кругом пахнет сиренью. Однажды ему послышалось, что где-то еле слышно заиграла шарманка, и он подумал, что его отважным речам вторит тоненький напев, звучащий из-под земли или из-за края Вселенной.
Он говорил, глядя на рыжие кудри и внимательное лицо, и ему казалось, что прошло несколько минут, не больше. Потом он подумал, что в таких местах не принято беседовать вдвоем, встал и, к удивлению своему, увидел, что вокруг никого нет. Все давно ушли, и сам он, поспешно извинившись, вышел из парка. Позже он никак не мог понять, почему в этот час чувствовал себя так, словно выпил шампанского. Рыжая девушка не играла никакой роли в его чудовищных приключениях, он и не видел ее, пока все не кончилось. Однако мысль о ней возвращалась, словно музыкальная тема, и блеск ее волос вплетался красной нитью в грубую ткань тьмы. Ибо позже случились такие немыслимые вещи, что все они могли быть и сном.
Итак, еще раз, кто такая Розамунда? И rosa munda (чистая роза), и rosa mundi (роза мира) являются уместными указаниями на Марию. Ибо она — Мистическая Роза, это – имя Марии, упоминающееся в Литании и восходящее к Песне Песней Соломона 2:1: «Я — Роза Шарона» (KJV- rose of Sharon, СП — «нарцисс Саронский»). Мария «является Царицей духовных цветов; и поэтому ее называют Розой, ибо роза заслужено считается самым красивым цветком. Но, кроме того, она является мистической или скрытой Розой, ведь «мистическое означает скрытое», — пишет св. Джон Генри кардинал Ньюман. Также Мария, по словам Беатриче в «Божественной комедии» Данте, есть Роза, в которой воплотилось божественное Слово.
Обратимся опять к заключительному абзацу романа. Идя по белой — или чистой — дороге, Сайм «очутился у окруженного решеткой сада». Этот образ также является символом Марии: плодородной, плодоносящей, но закрытой от людей. Она – hortus conclusus, закрытый или запертый сад, ссылка на Песнь Песней 4:12, что указывает на ее вечную девственность и ее плодотворное материнство. Она – монастырь, закрытый для мира и открытый лишь для Бога. Настоящее имя Сайма – Габриэль – очевидное указание на архангела Гавриила, который весною объявил Марии, что она должна стать Богородицей. Получается, если даже Розамунда и не Дева Мария, то она, несомненно, одна из дев, которые символически подражают ей.
Хотя фамилия главного героя «Сайм» означает «Симон» и, таким образом, напоминает об апостоле Петре, Сайм, «искренний» и «смиренный человек», идущий по белой дороге, чьим «отважным речам вторит тоненький напев… из-за края Вселенной», может также выступать символом супруга Богородицы, Иосифа, «праведного мужа» из Матфея 1:19-24, который от ангела во сне узнал, что она зачала от Святого Духа.
Но почему книга «Человек, который был Четвергом» заканчивается именно тем, что Розамунда срезает сирень перед завтраком? Запах сирени окружает Сайма в начале романа, в тот вечер, когда он разговаривает с Розамундой, но почему сирень вновь появляется в конце? Сирень – это цветок весны, которая являет собой новое начало жизни. Как один из первых весенних цветов, сирень часто ассоциируется с Пасхой — новым началом, когда Сын Человеческий восстал из могилы, с Пасхой, которая происходит во время пика цветения сирени. И в самом деле, греческое название сирени – «пасхальный цветок», Πασχαλιά (Пасхалия). Заметка о том, что Розамунда срезала сирень «к завтраку», перекликается с первыми словами последнего абзаца о том, что «занималась заря», и предполагает время, когда Симон Петр обнаруживает, что Гроб пуст.
Сцена нарезания Розамундой сирени в последней строке романа, таким образом, указывает нам на Христа, «срезанного» в полном расцвете Его человеческих сил, и на Его Воскресение. Сама Розамунда символизирует Марию, чей Сын есть Альфа и Омега; ее появление в последней сцене знаменует умиротворение, благополучное завершение кошмара романа Честертона. Наступает новая эра, новая человеческая история, а прежняя история благополучно подводит свой итог.
* * *
Примечание переводчика
Я бы добавил следующее. Девушка или женщина с рыжими (или цвета меди) волосами появляется на честертоновских страницах неоднократно; можно сказать, она – постоянная героиня его книг. Честертон никогда не рассказывал, откуда этот образ возник, но появляется он в творчестве писателя очень рано, восходит еще к 90-м годам 19 века и связан, по-видимому, с его юношеским увлечением. Н. Эппле упоминает о сестрах Вивиан, и конкретно – о младшей Вайолет, которая «поистине восхитительное существо, чей нрав был столь же необузданным и эксцентричным, как буря ее рыжих волос» (Н. Эппле. Романтический герой возвращается домой. / Гилберт Кит Честертон. Бэзил Хоу. Наши перспективы, 2015).
Даже когда Честертон женился, образ рыжеволосой девушки продолжал жить, продолжались его литературные воплощения, он переходил из книги в книгу. Литературный образ во многом сохранял свое постоянство – точно также как сам Честертон хранил верность с одной стороны Деве Марии, почитание которой у него никогда не прерывалось, даже в самые суровые годы скептицизма; с другой стороны – своей жене Фрэнсис (которая рыжеволосой не была).
Образы двух женщин – небесной и земной, где земной образ является своеобразным коррелятом небесного – по сути были всегда близки ему, они шествовали через всю жизнь писателя как бы параллельными путями. Честертон умел видеть отблеск Небесной Царицы и в своей жене, и во многих других женщинах: отблеск этот находил свое выражение в героинях его романов и рассказов, Честертон наблюдал его даже в случайном женском лике в окошке над полутемным переулком в рассветный час («Возвращение Евы»). Иногда эта отсылка, эта параллель акцентируется открыто и приобретает яркую выразительность. В этой связи можно вспомнить стихотворение «Две девы» (The two maidens), где явившаяся Богородица утешает деву Мариан, подругу и спутницу Робин Гуда, которой ветер принес скорбную весть о гибели Робина. При этом Дева Мария говорит о себе:
Простая Дева и я тоже,
Да и пути наши, и платья, так похожи:
Твое зеленое и синее мое,
И имя у меня такое, как твое.
В этом стихотворении Мариан выступает своеобразным земным двойником, отражением Девы Марии. Почитание Девы Марии Робином и его почтительно-рыцарское отношение к Мариан при жизни, побуждают Богородицу заступиться за бывшего вора и тем самым определяют его судьбу. «Жена спасет мужа» (Иер 31:22): Робин Гуд несмотря на свои прошлые прегрешения, несмотря на то, что он шел «тропою висельника», обретает новую жизнь в воскресении:
«Он вовсе не лежит убитый в яме,
На виселицу он также не попал,
Король великий пригласил его с собою —
Теперь он рыцарем в его дружине стал.
И сделал его мастером стрельбы из лука,
Соделал это в память дней тех славных,
В которые, сидящий одесную сюзерена,
Тогда умерший, ныне рыцарство обретший,
Был вором на дороге достославным».
Можно притом обратить внимание на честертоновских героев: если дева Мариан – земной двойник Девы Марии, то Робин Гуд здесь – своеобразный двойник Христа, подражатель Христу. На это намекают и его скитания, земной путь, когда нет дома, негде преклонить голову (Мф 8:20); его гибель в результате коварного поступка; наконец, по воскресении он – «сидящий одесную сюзерена». Наконец, дева Мариан, узнав о беде, случившейся с Робином, восклицает:
«Из леса доброго, зеленого, его забрали,
И я не знаю, где теперь он».
(Ср.: Ин 20:13 — унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его)
Впрочем, подробный разбор стихотворения «Две девы» — тема отдельного исследования. Здесь же я хочу указать на характерное для Честертона отношение к женщине, которая, несмотря на свое вроде бы подчиненное положение, играет великую, даже решающую роль в спасении человека. Прежде всего это относится к Богородице на небе, «жене, облаченной в солнце» (Откр 12:1), к которой мы взываем о заступничестве, но точно также невидимо, незримо участниками этого провиденциального плана могут выступать обыкновенные женщины, которые живут среди нас. «Жена спасет мужа», но для этого мужу необходимо почитать Богородицу и не обижать, не оскорблять окружающих его женщин, хранить их чистоту.
И еще один момент. Вернемся ко книге «Человек, который был Четвергом». Здесь рыжая Розамунда – сестра рыжего Грегори. Сам Грегори – поэт-анархист, бунтовщик, «олицетворение кощунства, помесь ангела с обезьяной», его явно сравнивают с мятежником против Бога – сатаной, Люцифером. Но что общего у Богородицы и Люцифера? В творчестве Честертона мы встречаем в том числе и сравнение Девы Марии с Люцифером, мы обнаруживаем определенную взаимосвязь между ними, хотя при этом и подчеркивается противоположность этих двух фигур библейской истории.
Мария – это «Утренняя звезда», Люцифер – «сын зари». Уже эти именования намекают на их определенное соседство – хотя бы на обыкновенном утреннем небосклоне. В стихотворении «Возвращение Евы» (The return of Eve), Господь, творя новую Еву – Деву Марию, свободную от первородного греха, обыгрывает этот момент, говоря:
Без пятен и изъянов ты восстань живою,
И пусть все сущее любуется тобою.
Звезда утра, ты вновь взойди, но за собою зри, —
Не падай больше с Люцифером,
С тем самым, кто был сын зари» (Ис 14:12).
Ветхая Ева соблазняется, падает и увлекает в пучину грехопадения Адама – согласно той гибельной тенденции, основу которой заложил «сын зари». Новая Ева, Мария, восстает из небытия и участвует в исправлении последствий этого падения. Слишком смело было бы допускать небесные пути и пределы восстановления на небесах, у самого чертога Божьего, но на земле, в книге «Человек, который был Четвергом», остается реальная надежда, что рыжая сестра вполне служит проводником спасения своего рыжего брата-бунтовщика. Точно таким же проводником спасения, каким Мария выступает по отношению к человечеству в Адаме, а честертоновская дева Мариан – по отношению к Робин Гуду.
Перевод по сборнику: G.K. Chesterton and Our Lady. Readings and Essays on Chesterton’s Spiritual Life, 2022. Compiled and Edited by Nancy Carpentier Brown.
Перевод, предисловие и примечание: Михаил Костылев