Автор: Уже далеко от нас то время, когда зарождалась в Москве духовная семинария «Мария — Царица Апостолов». На одной из старых фотографий некий семинарист копает траншею у храма, который напоминает руину… Спустя 30 лет Кафедральный собор выглядит прекрасно, а тот трудолюбивый семинарист с лопатой стал ректором своей Alma Mater. Сегодня в рамках цикла «Церковь с человеческим лицом» публикуем беседу Ольги Хруль с монсеньором Сергеем Тимашовым о жизненном пути, о роли семьи и школы в пробуждении призвания, об учителях и воспитанниках, о преемственности и традиции, о латинском и восточном обрядах, о любви и милосердии.
— Отец Сергей, вы родились и выросли в религиозной семье?
— Наша семья была, скажем так, агностическая. Родители признавали ценности религиозной культуры как части культуры общечеловеческой и прилагали усилия к тому, чтобы ознакомить меня с этой культурой. Никакой борьбы с верой в семье не было.
Мы часто ездили по Подмосковью и если, прогуливаясь, видели развалины каких-то храмов, то старались туда зайти посмотреть, есть ли остатки каких-то росписей или фресок. Религиозное искусство в семье ценилось высоко.
И второй частью моего культурного воспитания стала музыка. Меня с детства водили на концерты. А концерты в позднесоветское время, со второй половины 70-х годов 20-го века – это во многом западная религиозная музыка. Русская религиозная музыка легко распознавалась как таковая, что это о Боге, а с западной было иначе: она была на латыни или немецком в случае Баха, её религиозный характер был неочевиден, поэтому её разрешали: пусть играют и поют… И я на этом взрастал.
— А что было в школе?
— Физико-математическая школа, которую я закончил, давала и добротное гуманитарное образование. Кто то из родителей одноклассников работал в Пушкинском музее. Мы за пять лет школы прошли дополнительную программу по истории мирового искусства. Каждый месяц у нас была Третьяковка или Пушкинский музей, соответственно, мы погружались в историю российской и зарубежной живописи. И это была замечательная программа, потому что большая часть этой истории приходится на христианское искусство. И вот что примечательно: за все эти годы ни один экскурсовод никогда не сказал: «Вот христиане думают (считают, утверждают), что Христос Воскрес». Всегда было так: «Эта икона рассказывает о том моменте, когда Христос с учениками вошёл в Иерусалим (взошёл на гору, возлежал за трапезой)». То есть объективное существование истины Евангелия не отрицалось и становилось базой повествования экскурсовода. Евангелие пересказывалось как реальная история.
Потом, задним числом, я для себя отметил, что эту часть катехизации я благополучно прошёл в советской школе. Ведь не родители сами водили в музеи, они просто отдали нас в школу и поддержали школу в её стремлении нам всем это передать.
— А каким был ваш первый религиозный опыт?
— Помню, что мы часто заходили в действующие православные храмы. Третьяковка закрывалась в шесть вечера, мы шли к метро, а там по дороге – Церковь Всех Скорбящих Радости. «Давайте зайдём? Ещё посмотрим на иконы? Тут как раз Вечерня начинается – послушаем пение?» И мы небольшой группой школьников туда ходили регулярно. И до сих пор мы поддерживаем контакты друг с другом, из этой группы вышли два православных и один католический священник. Вот такой в нашей нормальной советской физико-математической школе был «атеизм»! Из одного класса – три священника.
И я верю, что Бог меня вёл. Ещё ничего во мне не было: ни знаний про Бога, про Церковь, а евангельская база, закваска уже была.
Пасха – это реальность Москвы моего детства: в какой-то странный один день в году, в одно воскресенье, почему-то все люди приветствуют друг друга на улице словами «Христос Воскрес». Не «здравствуйте», не «добрый день», а именно так. Почему? Не знаю, но это единственное возможное приветствие в тот день, который просто слышно. И, конечно, дома всегда были куличи и яйца, обязательно. Потом, уже в юности, на Пасху я ходил в ближайший православный храм. Но Рождество – это католики и Святой Людовик.
Ещё один момент вспоминаю с благодарностью: в шестом классе на одном из уроков литературы мы писали сочинение (кажется, это было по теме «Мцыри»), и молодая учительница сказала: «А давайте вы напишете сочинение дома, а я вам расскажу о том, почему каждый культурный человек должен прочитать Библию». Кто-то из наших, видимо, пожаловался, или кто-то просто дома ляпнул, и пожаловались уже родители, но это был последний урок нашей учительницы. А, может быть, наоборот, она уже знала, что это её последний урок, и она дала свои последние наставления шестиклассникам о том, что надо читать Библию…
В доме у нас Библии, конечно, не было. А учительница подробно нам рассказала, где можно было попытаться её найти – в комиссионках, антикварных букинистах. И она очень нам советовала ее найти и прочитать.
В нашей семейной жизни с детства любые поездки с родителями в отпуск всегда включали в себя какую-то культурную часть. Однажды мы поехали в Ригу. Понятно, что там была и Юрмала, море… Мы остановились в Риге, гуляли по городу, ходили на экскурсии… И однажды родители завели меня в католический храм – кафедральный собор святого Иакова. Я всегда спокойно говорю о том, что вот там меня Господь и «поймал»: когда я вошёл в храм в первый раз, то почувствовал чьё-то присутствие. Я ещё не понимал, Кто это. Чувствовал, что кто-то здесь есть, и по ощущению присутствия это не совпадало ни с кем из сидящих в храме людей. Это ощущение осталось в моём сердце навсегда: присутствие, которое себя подтверждает, но никак себя не называет.
Мне понравилось в Риге, и мы стали каждый год приезжать туда на отдых. И каждый год, становясь старше, я вечером после возвращения из Юрмалы на электричке говорил родителям: «Вы идите домой, начинайте готовить свой ужин, а я пока с вокзала зайду в храм». Фактически в Риге я каждый день был в храме.
Какой-то набор религиозного опыта – весьма основательный – я умудрился получить в семье, никак не практикующей никакую веру, и школе, номинально атеистической. Мои неверующие родители считали важным заходить в храмы. После Третьяковской галереи заходили в храм – и никто никогда в жизни меня за это не ругал ни дома, ни в школе. Мы понимали, что не стоит кричать об этом на каждом углу и провоцировать учителя как-то реагировать, но мы и не скрывали своих походов в храмы. И нас не исключали из пионеров, комсомола.
— Когда вы впервые прочли Евангелие?
— Уже в Московском инженерно-физическом институте, где я учился. Помню, что выпросил у моего коллеги ненадолго Евангелие его бабушки. Начал читать и вновь обнаружил то же самое присутствие, только в Евангелии Он себя называет, что Он – Иисус Христос. Просто по ощущениям – буквальное совпадение. Это опыт – скорее чисто духовный, наверное, на грани мистического.
Как всегда учат, в вере надо помнить моменты, когда есть уверенность. Вот для меня – этот момент. И я часто вспоминаю Наталью Леонидовну Трауберг. Я много читал, глотал книги, и однажды мне попала в руки в обычной детской районной библиотеке книга Льюиса «Лев, Колдунья и платяной шкаф». Это была абсолютно другая книга, чем всё, что я, маленький мальчик, читал до этого: вроде сказка, но какая-то непонятная. И вот опять это совпадение: в этой книге зарыто и спрятано то самое Присутствие, которое я вдруг обнаружил для себя в храме и в Евангелии. Всё «срослось».
— Как вы нашли католическую общину?
— После рижского опыта хотелось его как-то повторять, поэтому я предпринял усилие, чтобы найти католический храм в Москве. Я уже знал, что он есть, мне рассказали об этом в Риге: «Он где-то там, возле вашей Лубянки, там, где КГБ». Но там так много зданий! Я пытался последовательно обойти все из них кругами, но храм никак не находил. И только в 1985 году, будучи студентом, я его нашёл, гуляя по Москве.
Первая внятная встреча с Богом для меня случилась именно в католическом храме. С этого момента истинность католической веры и учения Католической Церкви стали вне всяких сомнений. Должен признать, что в православном храме подобных ощущений у меня не было. Не тепло.
Когда я начал разбираться в себе, то понял, что это ощущение безусловно Евхаристическое и то, что Святые Дары – истинное Тело и Кровь Иисуса Христа.
— Как внутри вас сочетались вера и изучение физики?
— Кажется, большинство физиков, мировых «звёзд» первой величины, как раз люди верующие. Для меня, например, поддержкой в вере или ещё одним «сигналом» от Господа, чтобы к вере приближаться, стала красота физических формул. Нильс Бор любил говорить: «Эта формула недостаточно красивая, чтобы быть верной». Внутренняя красота математического описания реальности требует ответа на вопрос: почему она красива? Откуда может быть красота в мире, если мы просто изучаем чистый хаос? Почему даже хаос, который описывает какие-то случайные явления, имеет внутреннюю красоту в своём математическом описании?
Для физика эти вопросы совершенно естественны. И потом уже, с высоты своего богословского образования, становится понятно, что по сути физика занимается попытками выявления закономерностей в мире. А эти попытки можно предпринимать только предполагая, что закономерность есть. И можно оставлять за скобками причину выявления закономерностей или можно с позиции верующего человека сказать: если мир сотворён, то это естественно, что в него вложена закономерность. А если не сотворён, то совершенно не понятно, почему вдруг? Среди физиков есть «деисты», которые верят, что был Творец как великий часовщик, который сделал и запустил часы, совершенный мир, который мы изучаем. А вот полных атеистов, которые отрицают какое бы то ни было разумное вмешательство в сам факт возникновения мира, крайне мало среди физиков.
— Когда и где вы приняли Таинство Крещения?
— Сразу после чтения Евангелия возникло понимание, что ответом на все эти мистические ощущения, вероятно, должно стать Крещение. И вот вопрос – где?
У меня не было и нет сомнений, что Православная Церковь – это христианская Церковь, что там есть Бог, что Евангелие то же самое. Однако понятно также, что православный «мейнстрим» с огромным подозрением смотрит на католиков… В нескольких беседах, глядя мне в глаза, с ужасом в глазах рассказывали, что католики – это еретики, что католичество – и не христианство вовсе.
Подождите! Но у меня же есть мой личный опыт общения со Христом в Католической Церкви, и я не могу этот опыт предать! И я выяснил, что если стану католиком, то мне абсолютно не надо будет плевать в сторону «нечестивого православия», там есть глубокие и устойчивые традиции экуменизма, уважения и стремления к единству. И я решил: лучше я буду любить православие, которое соответствует моей исходной культуре, и я буду любить его, находясь в той Церкви, где я точно встретил Христа, чем пойду в другое место и при этом буду всё время во внутренней эмиграции по отношению к православию, потому что отторжение католичества как часть обычной православной жизни я не могу принять абсолютно.
И последним шагом к Крещению стал предмет «научный атеизм» в родном институте на факультете общественных наук. Там мы читали Библию и в рамках практических занятий посещали разные религиозные общины. И там последними каплями для укрепления моей веры и окончательного решения принять Крещение стали визиты к московским евангелистам в их молитвенный дом в «Малом Вузовском» тогда ещё переулке.
Там было две вещи: великое заманивающее гостеприимство (пришли новые люди, поэтому, пожалуйста, проходите вперёд-вперёд-вперёд; вот вам, пожалуйста, свободные места; вот вам в руки наши песенники, чтобы вы могли петь вместе с нами). И огромная надпись на стене вместо креста: «Бог есть любовь». И при этом – совершенно дикая и абсолютно нелогичная проповедь, которая там была…
Не было никаких сомнений, что не к ним надо идти. Да, они веруют в того же самого Бога, через них Бог ясно сказал мне, что Он есть Любовь, и у них я эту любовь увидел, но не хватает того Присутствия. Стало ясно, что надо входить в Церковь, потому что Христос об этом в Евангелии рассказывает, в Церковь надо входить только в ту, где есть Таинства и при этом из тех, где есть Таинства, надо присоединиться к той Церкви, где они «сработали» в моём личном опыте. То есть – в Католическую Церковь.
Потом уже внутри стал выяснять, что по моему физическому складу ума, физическому образованию, уважению к разуму, слову, любви к музыке, особенно органу, конечно, значительно ближе оказывается Латинский обряд. И мой опыт не был случайным, ибо я безусловно латинский католик по складу ума и мировосприятию, культуре и образованию.
Я по-прежнему очень люблю восточный обряд, не испытываю пренебрежения к иконам. Более того, есть любимые иконы, перед которыми охотно молюсь, когда есть возможность. Мне нравится сослужить Литургию в Византийском обряде, я с удовольствием это делаю, но именно с формулировкой: «иногда, когда есть возможность». Не по принципу: «хотелось бы каждый день», нет. Каждый день мой обряд латинский: по привычкам, по способу молитвы, по восприятию молитв…
Меня немного удивляло, что мои родственники почему-то не очень удивляются моему выбору, что я стал католиком и пошёл в католические священники. Я знал, что у меня в роду есть прабабушка-католичка, которая стала православной, потому что вышла замуж здесь, в России, за православного. Сами её корни были чешские, где с верой было всё хорошо, а с другой стороны – польские, но, кажется, они были атеистические. Русский чиновник, за которого вышла моя прабабушка-католичка, был сыном православного священника, и вся родня сказала себе, что это гены смешались. Поэтому я немного был удивлён, что никто ни разу не выразил никакого изумления. Я ничего об этом не знал, но возможно, что в семье знание об этом священнике, например, привело к тому, что никаких атеистов-то я нигде вокруг себя не видел. В семейной традиции – как раз глубокое уважение к религиозной культуре, то есть – к выражению религии через культуру.
И к моменту своего рукоположения я понимал, что родная семья и советская школа — среди тех, кого стоит благодарить за моё именно католическое и священническое призвание.
— Как нашёлся храм Святого Людовика всё-таки?
— После блужданий я с улицы Кирова свернул на улицу Мархлевского и вдруг понял, что искомый храм находится на этой улице. Я никогда за все годы поиска по этой улице не проходил, но ощущение очевидности, что здесь, сейчас я найду то, что искал, было импульсным, как и всё остальное, связанное с Божьим присутствием. Сначала нашёлся храм, а потом уже были экскурсии по религиозным местам города в рамках курса «научный атеизм».
Когда храм нашёлся, выработалась привычка раз в месяц приходить на Cвятую Мессу. Всегда был в храме в Сочельник на Рождество, 24 декабря. И точно старался приезжать из отпуска к 25 августа, чтобы попасть на престольный праздник Святого Людовика.
Это 1985 год, повторюсь, времена, когда настоятелем храма св. Людовика был о. Станислав Мажейка (1905-1995). Тогда началось моё постепенное воцерковление. Я, ещё не крещеный, хожу в храм, потому что мне нравится здесь быть, я чувствую потребность здесь находиться. Я до сих пор вижу перед глазами, как о. Станислав со Святыми Дарами спускается с алтаря, нащупывая ногами ступеньки, потому что их не видит. Но я также вижу, что он больше всего боится уронить Святые Дары. Он не боится упасть, он боится уронить. То, как он бережно держит дарохранительницу, глубоко запало в мою память.
И, наверное, первый мой импульс был: а может быть действительно нужен священник? Я не хочу, скорее я должен. Он уже не может, ему нужна помощь! Возможность каждый день бывать на Мессе в Прибалтике постепенно сформировала во мне потребность быть как можно ближе к Евхаристии. Ну, куда уж ближе, если сам будешь совершать её? А с другой стороны – есть уже слабый о. Станислав Мажейка как очень явное свидетельство того, что есть потребность в священнике.
В 1991 году в Москву был назначен Архиепископ Тадеуш Кондрусевич, но я никак не мог решиться принять Крещение, хотя регулярно ходил в храм. Уже после его приезда в 1991 году я двинулся на катехизацию, но в первый раз как-то всё отложилось, и я пошёл по второму разу (тогда катехизация длилась два-три месяца). Вторая попытка катехизации была успешной, и я принял Таинство Крещения. И после этого возникла странная и совершенно ужасная для меня вещь – я понял, что мне нужно каждый день быть на Святой Мессе.
Я уже закончил институт, уже работал на кафедре. А это значит, что мне нужно убегать раньше времени с работы, чтобы успеть на Мессу, которая начиналась в 18 часов. Отношение к работе у меня стало прохладным, потому что меня горячо интересовала Месса, меня интересовала молитва, молодёжные встречи, община «Двух Сердец», я же оттуда…
В том, что меня уже не интересует работа, я исповедуюсь как в грехе, и в ответ мне о. Мариан Каминьский говорит: «А может быть, тебе подумать о семинарии?» А я говорю: «Что значит подумать? Я-то конечно хочу! А что, уже можно начинать думать?» Я полагал, что это совсем нескоро возможно.
Я был нетерпелив, я же уже крестился, теперь давайте, учите меня на священника! И конечно о. Антоний Гей поначалу принял это всё скептически, но, посмотрев внимательно мне в глаза, сказал: «Ну да, конечно, рано! Но давай попробуем всё-таки!» То есть именно он принял решение рекомендовать меня в семинарию, когда не прошло ещё и года со дня Крещения.
— Отец Сергей, как складывалось ваше служение после рукоположения?
— После рукоположения я служил в Великом Новгороде, а с осени 2000 г. я стал викарием в Кафедральном соборе и работал в курии. Осенью 2001 года Архиепископ Тадеуш Кондрусевич направил меня на учёбу в Швейцарию, в Лугано, где я изучал каноническое право. Там я провёл замечательные три года: первые восемь месяцев изучал итальянский язык, потом, помимо учёбы, помогал священникам в ближайших приходах, служил у монахинь, у которых я жил последние два года учёбы. На каникулах ездил в Италию, где тоже старался помогать собратьям по священническому служению.
После возвращения в Москву в 2004 году полгода работал в приходе святого Адальберта в Калининграде, затем был переведён в семинарию в Санкт-Петербурге. А в 2008 году Архиепископ Павел Пецци назначил меня генеральным викарием. Я принимал исповедь в Кафедральном соборе, вёл занятия по катехизации, а позже Архиепископ отпустил меня из курии, поручив приход в Туле.
Там же я стал миссионером милосердия по рекомендации Архиепископа. У меня в иконках на рукоположении, которые я раздавал там, был девиз из псалма: «Милосердие Божие буду славить вечно!» Архиепископ сказал: «Мне как раз нужен миссионер милосердия». То есть я получил от Папы особые полномочия – право освобождать от отлучения за особо тяжкие грехи, с которыми обычно надо обращаться в Апостольскую пенетенциарию. Архиепископ решил, что я могу совмещать служение настоятеля с должностью канцлера курии и служением миссионера милосердия.
А потом безо всяких просьб с моей стороны поступило предложение, от которого невозможно было отказаться: Конференция католических епископов России пригласила меня на должность ректора семинарии в Санкт-Петербурге.
— Как вы это восприняли?
— C одной стороны, я понимал, что семинария – это наследие Дона Бернардо. Достаточно хорошо понимая это наследие (лучше, чем кто-либо, или по крайней мере – не хуже других учеников Дона Бернардо), я помню, как её задумывал Дон Бернардо, как он нас самих пытался в неё ввести и воспитывать.
C другой стороны, преподавательская сторона служения, богословская, мне тоже знакома, поскольку я вёл катехизацию в приходском служении и в семинарии преподавал с 2005 года, приходилось готовить и читать разные курсы, то есть преподавание никогда не прерывалось. Я понимал, что у меня нет никаких оснований отказываться от предложения Конференции епископов.
Однако жалко было уходить из прихода, и в то же время было понятно, что эти два служения не совместимы никак. Семинария меньше прихода, даже самого маленького прихода, по любым параметрам. Да, ректор семинарии обладает всеми полномочиями настоятеля прихода по отношению ко всем, кто проживает в здании семинарии. Но семинаристы воспитываются совсем не так, как прихожане. Cеминаристы для воспитателей – это скорее младшие братья. В какой-то момент в обозримой перспективе они будут рукоположены и станут точно братьями во священстве.
Когда я пришел в Тулу настоятелем, там было уже совсем мало бабушек. Татьяна Михайловна Кикиджан (02.07.1937-27.04.2023), историю веры которой мы с вами собирали, Ольга, объективно у нас была старейшим членом общины, которая возникла в 1994 году. Мы тогда учились в семинарии на первом курсе, и ещё наш воспитатель о. Григорий Цёрох, OFMConv (13.02.1962-14.07.2004) как раз начинал францисканскую миссию в Туле. Мы знали, что иногда он в воскресенье не с нами, потому что поехал в Тулу.
— А когда вы познакомились с тульскими прихожанами?
— Где-то в 2009-2010 годах. Сначала я туда приехал как генеральный викарий на какую-то встречу, потом регулярно стал замещать настоятеля. Это тоже был один из вариантов приходского служения, потому что у меня не было тогда никаких конкретных приходских обязанностей. Если меня московский приход не спросил заранее, буду ли я в какое-то воскресенье свободен, чтобы помочь, я был свободен для других. И ездил по приглашениям в Рязань, Тулу и Тверь. Кроме того, с некоторыми прихожанами из Тулы мы ездили в паломничество на Святую Землю, там я и познакомился с Татьяной Михайловной.
Она оказалась соседкой в самолёте, потом, кажется, в автобусе, и эта дружба длилась до конца её жизни. Она была хранителем памяти о том, как здесь все начиналось в 1994 году, как католики стали собираться; где проводили Cвятые Мессы, кто приезжал, как боролись за возращение храма.
Если сама христианская община является семьей Божией, как написано у апостола Павла, то отношения священника с прихожанами разных возрастов должны соответствовать разнице этих возрастов. У нас в России общины реально не состоят из семей, которые внутри себя имеют много поколений, поэтому мы всё-таки должны замечать, что сама община как семья эти поколения должна видеть и ценить. Нужно создавать отношения между бабушками и их не родными внуками. Тула для меня – как раз пример такого отношения к диалогу между поколениями.
— Да, это можно было бы назвать традицией или преемственностью…
— Преемственность – очень важное свойство христианской общины. В семинарии в традиционно католических странах большинство воспитанников приходит из католических семей, и вокруг семинарии естественным образом создаётся круг родителей семинаристов. У нас в России этот круг пуст. Дон Бернардо считал, что этот круг должен быть заполнен прихожанами, для которых семинария не будет безразлична, не потому, что здесь учатся наши собственные дети, а потому что здесь учатся наши католические дети, от которых зависит будущее нашей Церкви. Поэтому по традиции, установленной Доном Бернардо, праздники семинарии всегда открыты для прихожан, все преподаватели – священники или миряне, католики или нет, если хотят, всегда могут остаться на обед вместе с семинаристами. Кроме того, в семинарии всегда есть преподаватели не католики и, общаясь с ними, семинаристы учатся открытости. Кроме того, семинаристы, преподаватели и воспитатели раньше часто бывали в православных приходах на Пасху по юлианскому календарю.
— Как вы связаны с Восточным обрядом?
— Моё личное христианское обращение происходило безусловно в Латинской церкви, то есть я латинский католик по собственному выбору и по Крещению, по молитве, по духовности и по богословию. Но я вырос в России, в российской культуре, которая безусловно впитала в себя именно Византийский обряд. До Крещения я регулярно ходил в православную церковь, участвовал в богослужениях, поэтому, в принципе, я понимаю церковнославянский язык.
После того, как я уехал из Лугано со своим лиценциатом по каноническому праву, я заинтересовался сравнительным правом: сравнением латинского Кодекса Канонического права и Кодекса Канонов Восточных Церквей.
Я стараюсь встречать Пасху с греко-католиками – более близкими братьями по вере. Однако греко-католичество вошло в мою жизнь постфактум.
Когда я преподавал в семинарии на курсах постоянной формации священников, епископ Иосиф Верт прислал большое количество своих молодых священников, как раз греко-католиков, и я с ними познакомился как свежий, молодой преподаватель канонического права. Мне довелось им рассказывать о восточном праве, и тогда мы нашли общий язык и даже подружились.
Позже епископ Верт ещё не раз приглашал меня в качестве специалиста по каноническому праву (в том числе – по восточному праву) на встречи своего восточного духовенства. И тогда я попросил у него благословения использовать восточные облачения при сослужении с греко-католиками. Каждый священник имеет право сослужить в любом католическом обряде, это не требует никаких дополнительных разрешений, но предпочтительнее – в облачениях своего обряда, то есть греко-католический священник предпочтительнее будет Латинскую Мессу сослужить в восточных облачениях, а латинский – наоборот. Но у меня теперь есть постоянное разрешение.
Кроме того, сейчас в семинарии есть семинаристы именно Восточного обряда.
— Отец Сергей, на ваш взгляд, были ли ошибки у Дона Бернардо во время его руководства семинарией?
— Нет, я не вижу никаких ошибок. В ходе лиценциата меня научили более широкому подходу к оценке деятельности других людей. Он заключается в том, что вообще нельзя никогда выносить свои суждения о прошлых решениях с высоты сегодняшнего времени. Сегодня мы лучше знаем о последствиях прошлых решений, но тогда их было трудно или даже невозможно предвидеть.
В решениях, которые принимали Архиепископ Кондрусевич и Дон Бернардо в девяностых годах прошлого века, я вижу великое мужество именно действовать в ситуациях максимальной неопределённости…
Да, какие-то вещи в семинарии надо было бы сделать по-другому. Мне кажется до сих пор, что попытка переноса и адаптации именно веронского опыта и по постановке воспитания и по постановке учёбы в семинарии, а не, скажем, польского опыта – это очень правильная и удачная попытка. Однако она стоила Дону Бернардо огромных нервов из-за огромного непонимания местного духовенства.
Семинария – это дом или казарма для семинаристов? Они уходят в увольнительную по разрешению или они идут гулять по собственному желанию? Ответственность, которую они готовы нести, чтобы ясно сформулировать, по каким причинам и почему они решили уйти в неурочное время и вернуться, это вопрос воспитания ответственности. На самом деле, это вопрос о том, как они потом будут действовать: «делаю что хочу, лишь бы никто не увидел» или «делаю что хочу, свободно советуюсь с другими». Это решение о процессе воспитания очень важно, но оно зависит от модели Церкви. Мы видим, что клерикальная модель не просто рушится – уже разрушилась.
Я же являюсь наследником на посту ректора не только Дона Бернардо, но и Архиепископа Павла Пецци и о. Пьетро Cкалини, с которыми я работал в качестве префекта по образованию. Я прекрасно понимаю, что пришел не на пустое место, что какие-то вещи которые были, но забылись, и их надо восстановить, стряхнув пыль…
— Сколько сейчас семинаристов учатся в Санкт-Петербурге?
— Восемь. И тут вопрос такой: это мало или много по отношению к потребностям нашей Церкви? С одной стороны, это безусловно мало, потому как наша Церковь развивается, и есть много приходов, которые ждут священников. С другой стороны, это соответствует тому, как выглядит ситуация в других частях мира, а именно – соотношению числа священников числу прихожан и числу семинаристов.
— Как вы ищете новых кандидатов?
— Во-первых, я должен чётко заявить, что это не моя задача – искать кандидатов. Я же не военный комиссар по рекрутированию добровольцев в армию Христа?!
По большому счёту, это задачи епископов и настоятелей приходов. Моя задача как ректора – воспитывать тех, кого ко мне присылают епископы. Если они не ищут призвания у себя в приходе или епархии, то они не появятся у меня, в нашей семинарии.
— Как можно призвать молодых людей идти в семинарию, если у них нет ярких примеров?
— Значит, приход не помогает своему священнику быть ярким примером священства. Мы по-прежнему живём в ситуации, что христианская семья у нас – это прежде всего сама приходская община, а не конкретная семья конкретных родителей и детей. Большинство молодых людей в наших приходах (и не только в Москве) – это люди, пришедшие в приходы сами. Значит, именно прихожане выполняют функцию католических мам и бабушек, которые молятся за этого конкретного молодого человека, чтобы, если Господь хочет, он ответил на призвание ко священству.
Мы помним в свидетельстве того же Архиепископа Кондрусевича про специальную закладочку в молитвеннике его матери с молитвой о призвании сына к священству. Как может быть много призваний, если никто в приходе не молится об этом? Ещё раз вернусь к этому образу: мы представляем себе семинарию как военный комиссариат по рекрутированию добровольцев в священники. То есть военный комиссариат в лице ректора должен c солдатами приезжать в приход и совершать рекрутский набор? А мы по доброй русской традиции всячески будем прятать наших детей от этого набора, а потом будем говорить: «У нас мало призваний!» Кто посоветовал юноше: «Съезди в семинарию, сходи, посмотри»? Кто посоветовал: «Поговори со священником, может, у тебя призвание»? Или, например, кто сказал: «Да, у нас нет этого блеска священнического служения, а вот у соседей вроде бы есть – давай ты к ним съездишь?»
Сейчас нужно восстанавливать какие-то забытые вещи, которые помогают оживить интерес к священническому служению: обмен министрантами, например. Опять могу привести пример Тулы и вообще южного деканата: когда я приехал туда на день молодёжи, то увидел там молодёжь из Тулы, Брянска, Орла. Они дружили. Связи, налаженные в прошлые годы, живы и умножаются.
В субботу вечером или еще раньше молодые люди предлагают друг другу: «Давай мы завтра поедем в Брянск, автобус в 5 утра уходит. Будем на Мессе, потом погуляем по городу, пообщаемся с местной молодёжью»… Тула с Калугой, которые территориально ближе всего друг к другу, восстановили такой обмен – поездки в гости на воскресную Мессу. Это особенно важно для министрантов. Тех, кто у алтаря, к алтарю тянет, поэтому вероятность возникновения призвания к священству велика. Надо иметь смелость говорить с министрантами об этом.
А кто должен заговорить? Да кто угодно! Мы же в приходе должны знать друг друга по имени хотя бы. По-хорошему, мы должны представлять, кто есть кто, помогать друг другу, если кто-то в чем-то нуждается. Куда-то поехать, кого-то из больных прихожан навестить, посетить, даже если там есть семья, но он же наш прихожанин.
Точно так же в этом подходе мы должны знать и наших молодых. Может быть, молодые прихожане нуждаются в подсказке, как лучше молиться и как реагировать на свой первый молитвенной кризис…
— Но с кризисом, наверное, лучше обращаться к священнику?
— Всё это, конечно, можно оставить на исповедь, но и общение с прихожанами, с ровесниками тоже помогает.
Юноши, у которых есть призвание, могут почувствовать себя «белой вороной» в приходской общине, если заговорят об этом. Вот люди, с которыми я вместе на лавке молюсь, если им сказать, что я тут собираюсь идти в семинарию: «Ты что! дурак, что ли?» Честно говоря, сможем ли мы ожидать такой реакции в нашем приходе? Запросто. Для меня это один из ответов на вопрос: а почему у нас нет призваний? Всё-таки наше католическое окружение не очень дружественно к своим же призваниям. И вот в чем дело.
И еще юноши боятся, что если в семинарии не сложится, им придётся вернуться в свой приход, а в общине они встретят прохладное к себе отношение или даже осуждение.
Кроме того, есть приходы, где заметно настойчивое сопротивление появлению новых лиц. «Нам и так хорошо друг с другом! А что тут делают ещё и эти? Каждый год здесь зачем-то появляются и вместе с нами здесь молятся, как будто они наши? А кто они?»
— Какое ваше любимое торжество в Литургическому году?
— Торжество Петра и Павла. Просто потому что это торжество моего прихода. И моего первого прихода в Москве, и моего первого прихода уже священником в Великом Новгороде, моего тульского прихода, потому что там храм Петра и Павла. Я всегда мысленно вместе с этими приходами, с этими людьми в этот день; и еще есть сентиментальные воспоминания молодости – Месcа на ступенях храма Петра и Павла в Москве в престольный праздник.
— Ректорство для вас – это радостное служение?
— Это уже к вопросу о христианской радости. Если ты понимаешь, что ты находишься на своём месте в соответствии с призванием Божиим, которое дано тебе через Церковь, это радость. Это служение, как и любое другое, не всегда будет тебе удаваться. Однако всё неприятное может быть способом участия в жертве Христа, и тогда это всё служение – радостное! Ведь радость мученичества – это тоже радость! Церковь никогда не проповедовала, что мученики – это такие мазохисты, которые получали наслаждение от cамого факта страдания и боли!
В моём служении некоторые вещи доставляют конкретно неприятные ощущения: проблемы есть у всех семинаристов, всех хотелось бы довести до конца, до рукоположения! Иногда понимаешь, что «тащить за шкирку» не получается, это неприятно и обидно, в какой-то момент приходится сказать: «извини» и отчислить семинариста (слава Богу, пока в моей практике такого не было). Был случай, когда cеминарист ушёл сам. Он мог бы продолжать учиться, но осознание того, что я что-то недоделал есть осознание сокрушения и бессилия.
У меня есть понимание того, что это моё служение и я должен с ним справляться. Поставили меня – хорошо, благодарение Богу! Поэтому служение именно радостное. Я человек абсолютно счастливый в том смысле, что Бог меня ведёт туда, куда хочет вести!
— И у вас не бывало кризисов веры?
— Вера как отношение с Богом требует мужества в любом случае. Ситуация, когда мужества не хватает, когда в общем почти ясно или совсем очевидно, что Бог какое-то особое направление тебе даёт, а тебе не хватает мужества за этим последовать, это, пожалуй, самое тяжелое переживание! И тут могу повторить только за Доном Бернардо притчу о богатом юноше, который услышал от Христа ответ на вопрос: «Что делать мне, чтобы наследовать жизнь вечную?» – «Cледуй за Мною!» Но у него было большое имение и он с грустью отошел…
Tо, что Дон Бернардо постоянно напоминал, а я могу только повторить: надо иметь мужество в этот момент последовать за Ним.
— Изменился ли девиз вашего служения с момента рукоположения?
— Нет. Всё-таки по-прежнему мой девиз: «Милосердие Божие буду воспевать», к тому же милосердие Божие – девиз Папы Франциска! Он взят из евангельской истории о том, как Христос милосердно взглянул на Матфея и избрал его апостолом, призвав: «Следуй за Мной!»
Призвание – это всегда милосердие от Христа, потому что не хватает никаких человеческих заслуг, это всегда вопреки массе ограничений, слабостей и грехов человека… Милосердие первично, призвание – следствие.
— Какими были у вас отношения с другими священниками?
— Отношения с о. Антонием Геем у нас устанавливались постепенно, потому что я почти не общался с ним вначале, когда я пришел в храм св. Людовика. Я ходил в основном на вечернюю Мессу и, соответственно, не к нему.
Он для меня был настоятелем прихода и всё. У нас с ним было всего два разговора. Когда я попросил о подготовке к Крещению, он отправил меня на катехизацию. Потом я в силу разных причин не смог принять Крещение и готовился во второй раз с сестрой Богданой.
Следующий разговор был о семинарии. Отец Антоний сказал, что он сомневается в успехе этой затеи, поскольку у меня был очень маленький опыт в Церкви (меньше года). Но потом настоятель сказал, что он готов рискнуть. Потом мы встречались как-то на каникулах, потом он болел, и год его почти не было в храме. Вместо него служил администратором прихода о. Анджей Моравский, c которым у нас сложились отношения очень конкретные. Он был очень требователен, но заботился о своих семинаристах. Нужно было отчитываться, когда ты можешь быть в храме и когда не можешь, а если не можешь быть в воскресенье, то почему. Но ты семинарист из нашего прихода, поэтому приходской дом для тебя всегда открыт, если хочешь прийти на обед и ужин – только заранее сообщи, чтобы на тебя приготовили. Это был хороший способ взращивания семинариста и укрепления его связей с приходом.
Потом у нас было с о. Антонием Геем сильное столкновение, когда он преподавал в семинарии. Это столкновение было кризисным в том смысле, что в кризисной ситуации развивается вера. В этом кризисе он увидел какие-то элементы взрослости во мне, которых он раньше не замечал. Когда у больного кризис, температура растёт уже до 40°, он уже лежит без сознания – это кризис. Дальше это переходит либо в агонию, либо в выздоровление. Вот кризис в вере. Точно также и в отношениях: когда отношения напрягаются очень сильно, если в этот момент связи не разрываются, а наоборот, у них возникают дополнительные связи. Мы вместе прошли через этот кризис отношений, мы оба узнали, что для нас обоих важно, и всё-таки это было во благо. Поэтому мы выбрались из этого кризиса с очень хорошими оценками друг о друге. Мы разобрались друг в друге, а дальше это были только постоянная поддержка и понимание. Я всегда ценил его поддержку.
Помню мою первую Mессу в родном приходе в сослужении с о. Антонием. Мы, конечно, пошли на обед в приходской дом, и тут моя мама сказала: «А я туда не пойду!» Отец Антоний около получаса во дворе храма св. Людовика уговаривал её: «Мы не можем без вас сесть за стол, он не только наш священник, он прежде всего ваш сын… Для нас важно, чтобы вы были с нами!» Моя мама – человек достаточно жёсткий, командный, и за словом в карман не полезет, и о. Антоний демонстрировал в эти полчаса уговоров просто чудеса смирения!
— Ваша мама не одобрила ваш выбор священнического служения?
— Мама долго к этому привыкала. Когда я служил свои первые Мессы, каждый раз мама говорила: «Нет, я не пойду!» Но она каждый раз появлялась и за два месяца она посетила целых четыре моих первых Мессы в разных храмах. Позже она сказала: «Я смирилась, когда увидела, что люди вокруг тебя хорошие, приятные, с ними интересно общаться, что это безопасное окружение».
— Может быть мама думала, что её усилия, вложенные в вас, окажутся напрасными?
— Да, может быть, но потом она увидела, что у меня достойный круг общения.
Она часто приходила на концерты в наш Кафедральный собор, и я знакомил её со священниками, которые здесь служат. Она каждый раз убеждалась, что все они очень милые, приличные и умные люди, хорошие собеседники.
Она видела какие-то репортажи по телевидению, где я время от времени участвовал (на Рождество или на Пасху). И она поняла, что я не «белая ворона» среди успешных одноклассников.
Она сама не ожидала такого уважения к своему сыну, что такое уважение может быть, и она обнаружила, что на все происходящее со мной люди смотрят очень положительно.
Она не стала прямо верующий, но по крайней мере она перестала бояться знакомиться со священниками и монашествующими. Она понимала, что мама священника – автоматически своя в этих кругах.
У нас с ней был такой случай, когда мы пришли в музей (я с колораткой, а мы с мамой очень похожи), и я хотел взять для неё билет, как положено, но кассир вдруг спросил: «Это мама?» Я отвечаю: «Да!» — «Тогда проходите бесплатно!» И мама так изумилась этому, что спросила: «А ты что, знаешь кассира?» Так было и в Италии, и в Венгрии.
Сейчас мама относится к моему священническому служению с большим уважением. Вообще говоря, в семье, среди родных, мой уход в религию не был воспринят плохо.
— Вы рассказывали, что у вас в классе выросло три священника: один католический и два православных…
— Откуда это выросло? Из стремления родителей дать своим чадам, которые учились в физико-математической школе, хорошее гуманитарное образование. Поэтому надо детей таскать в Третьяковскую галерею. А потом сложилась группа одноклассников, которая после Третьяковки заходила в храм Всех Скорбящих Радости просто посмотреть ещё раз на иконы. Третьяковка закрылась, вечер уже, а в храме начинается вечерня и мы идём послушать пение на церковнославянском. В виде религиозного искусства призвание, конечно, было привито в семье и поддержано в школе, а дальше у каждого своими путями всё шло, и в результате оказалось, что из нашего класса трое стали священнослужителями.
— Мы с вами встречаемся накануне Рождества Христова. Какие Рождественские пожелания нашим читателям вы полагаете наиболее важными?
— В качестве поздравления и пожелания на Рождество Христово, я думаю, что для всей нашей Церкви в России важно осознать связь рождения Богомладенца с Евхаристией, в которой Господь ежедневно приходит к нам.
А потому необходимы святые священники. Поэтому я желаю себе как ректору и всем нам, чтобы и прихожане и священники поддерживали семинарию, воспринимая ее как «нашу» семинарию, в которой готовятся принять дар священства «наши» семинаристы. Наши – для всех приходов.
Беседовала Ольга Хруль
Фото обложки: Ольга Хруль
Смотрите также:
1. Видео: Торжества в честь 30-летия семинарии. Сюжет Михаила Фатеева
2. Торжества в честь 30-летия семинарии. Фотоотчет Юлии Ницевич
5. 18-19 марта 2023 года в Кафедральном соборе прошли Великопостные духовные упражнения, которые провел ректор Католической высшей духовной семинарии «Мария — Царица Апостолов», монс. Сергей Тимашов: Конференция № 1 «Милосердие Божие» (видео). Конференция № 2 «Милосердие Божие» (видео).