Автор: Как известно, художник не оставил подробных записей, поэтому приходится лишь догадываться, кого же запечатлел великий мастер. Среди замечаний критиков, писавших об этой картине, можно найти утверждение, что представленные персонажи – это те, кто пришел в дом отца несколько ранее. Блудные дети, для которых тоже нашлась частичка любви и добра. Сейчас с высоты своего опыта и пройденного пути они взирают на вновь прибывшего грешника.
Группа с отцом и сыном смещена и, кажется, что сын словно отвернулся от того, что находится в левой части и скрыто от наших глаз. Здесь стоит вспомнить слова пророка Захарии: «И показал он мне на Иисуса, великого иерея, стоявшего перед Ангелом Господним, и сатану, стоящего по правую руку его, чтобы противодействовать ему. И сказал Господь сатане: Господь да запретит тебе! Не головня ли он, исторгнутая из огня?» (Зах 3,1-15). Таким образом, младший сын как бы отрекается от сатаны и всех дел его. Мало того, мы привыкли, что лукавого всегда изображают слева от персонажа. Здесь же получается, что он стоит по правую руку отца. Объяснение этому как раз и дают слова из пророка Захарии. Коротко стриженная, кажущаяся даже слегка обожженной голова младшего сына как бы еще раз отсылает нас к словам о головне, исторгнутой из огня, из губительного пламени преисподней.
Теперь обратим свой пристальный взгляд к правой части картины. Согласно распространенной во времена Рембрандта традиции, подобным образом изображали фарисея и мытаря. Фарисей гордо стоит. Его богатые одежды столь похожи на одежды отца, но в его лице нет ни тепла, ни любви, ни сострадания. Он горд занимаемым положением и ни на миг не усомнится в своей правоте. Рядом с ним сидит человек в широкополой шляпе, которого многие исследователи считают похожим на еврейских мясников, бывших соседями художника в квартале Йордан. Принято считать, что это – тот самый мытарь из притчи, рассказанной Христом (Лк 18,9-14).
Однако прежде чем обратиться к этой притче, давайте повнимательнее вглядимся в лицо этого человека. С одной стороны, в нем можно найти черты самого художника. Подобно многим своим современникам, он сделал себя участником происходящих событий. Как истинный мастер, он не дает никаких оценок. Он только созерцает. Он не претендует на какую-то особую роль. Художник отводит себе место слуги, готового в любую минуту встать и отправиться выполнять поручение хозяина дома. Конечно, для слуги он слишком хорошо одет, но не стоит забывать, что речь идет о службе в богатом доме. С другой стороны, как уже говорилось, этот персонаж весьма смахивает на мясников еврейского квартала. Здесь несомненная отсылка к евангельскому тексту, где говорится о пире и зарезанном для него тельце. Но можно проследить и еще одну мысль, которая, наверняка, не была чужда Рембрандту, жившему в окружении иудеев и водившему с ними дружбу.
Важнейшей стороной соблюдения кашрута является соблюдение предписаний, связанных с пищей. Само слово «кашрут» переводится как «пригодный». Чтобы телец, поставленный на стол на праздничном пиру, был пригоден к употреблению, т.е. не только вкусно приготовлен, но и убит определенным образом, требуется специалист, знающий все тонкости этого процесса. Таких людей принято называть шохет. Он умеет обеспечить максимально быстрое обескровливание туши. Основанием для того подхода является Втор 12,20-25, где говорится о том, что кровь любого животного нельзя употреблять в пищу, потому что «кровь есть душа». Во времена Христа об этом знал каждый еврейский ребенок. Скорее всего, об этом знал и Рембрандт, плотно общавшийся с раввинами. Вероятно, и выражение «стол подобен алтарю» ему тоже приходилось слышать. То, как готовят еду и как ее едят, по мнению иудейских учителей, так же показывает приверженность человека к пути святости.
Тут есть о чем задуматься: телец, бескровная жертва и алтарь. Не является ли это еще одним намеком художника на Агнца Божьего и бескровную Жертву? Конечно, нельзя ждать от кальвиниста Рембрандта понимания Евхаристии, присущего католическому миросозерцанию. И все-таки, здесь прослеживается явная аллюзия к Евангелию: грешник, мытарь ради которого умирает Христос, невинная Жертва, открывающая путь к спасению.
Но это, пожалуй, еще не все, что можно сказать об этом человеке. Если внимательно вглядеться в его черты, то можно увидеть и несомненное сходство с близким другом Рембрандта Менаше бен Исраэлем. Этот человек был одним из лидеров иудейской общины Амстердама. Его судьба интересна и плотно переплетена с историей европейского еврейства. Менаше родился в Португалии в семье маранов. Его родители тщательно скрывали свои еврейские корни, да и было с чего.
Большинство евреев попало в Португалию, скрываясь от преследования испанских властей. «…Обвиняли врачей, хирургов и аптекарей из евреев в злоупотреблении профессией для причинения смерти множеству христиан; между прочим, смерть короля Энрике III приписывали его врачу Меиру… 31 марта 1492 года Фердинанд и Изабелла издали декрет, которым все евреи мужского и женского пола обязывались покинуть Испанию до 31 июля того же года под угрозой смерти и потери имущества… Евреи отдавали дом за осла и виноградник за кусок ткани. Этому нечего удивляться, если принять в соображение данный им короткий срок для оставления королевства. Эта мера, внушенная жестокостью, а не усердием к религии, заставила покинуть Испанию до 800 тысяч евреев…» (цит. по книге Дины Рубиной «Воскресная месса в Толедо»). Уехать смогли не все. Тех, кто остался, либо убили, либо насильно привели в лоно Церкви. Потрясение, которое пережила еврейская община, было столь велико, что раввины на пятьсот лет запретили посещать иудеям земли Испании. До сих пор об этих событиях вспоминают с содроганием.
Интересно, что дата изгнания, назначенная католическими монархами, совпала с днем траура и сурового поста для иудеев. Это был день 9 ава, день памяти о разрушении Иерусалимского Храма. И евреям казалось, что сам Всевышний назначил им время исхода. Таким образом, перед нами еще один персонаж картины, который считал себя отвергнутым Богом. И он находит место в доме Отца. Он находит в себе силы, чтобы вернуться и возродиться к новой жизни.
Нелегко сложилась и судьба тех, кто принял крещение, маранов. Слово «маран» означает свинья. Давая такое название, преследователи хотели сказать, что евреи, как свиньи, всю жизнь кормятся чужим трудом и лишь умерев, могут принести хоть какую-нибудь пользу. Сами евреи, перешедшие в христианство, предпочитали называть себя «анусим», что значит «изнасилованные». Их жизнь была нелегка. Испанская инквизиция все время искала тех, кто в тайне продолжает исповедовать иудаизм. В первое время таких находилось немало, но постепенно их становилось все меньше, и в некоторых семьях сохранилась лишь отдаленная память о том, что кто-то из предков был из евреев. Излюбленный в этом смысле пример, конечно же, святая Тереза Авильская.
Трудно сказать, предки друга Рембрандта реба Менаше перебрались в Португалию из Испании, или жили там изначально, но и их постигла незавидная судьба «анусим». Когда король Португалии Мануэль решает жениться на дочери испанских королей, преследования евреев начинаются и в Португалии. Десять месяцев на раздумье: уехать или принять крещение. Король надеялся, что люди, пережившие одно жестокое изгнанье, побоятся пройти через следующие. Он ошибся. Предоставленные государством корабли в буквальном смысле штурмовали. Желающих уехать оказалось значительно больше, чем возможностей португальского флота. Те, кто вынужден был остаться в Португалии, оказались запертыми в лиссабонском квартале Альфама.
Не прошло и дня, как сюда ворвались солдаты. Детей отнимали у родителей и насильно крестили, устраивались публичные казни и избиения. Вероятно, именно в это время семья Менаше бен Исраэля и становится добрыми католиками. Но в отличие от множества своих собратьев они еще в течение нескольких поколений сохраняют веру предков, только номинально являясь христианами.
Преследуемая инквизицией, семья реба Менаше переезжает в Голландию и тут же меняет свои христианские имена на иудейские. Просвещенный еврейский друг Рембрандта, одинаково хорошо читающий и пишущий на иврите, латыни, испанском и португальском языках, активно занимается книгопечатанием и участвует в общественной жизни. Так он отправляется в Англию к Кромвелю с просьбой отменить запрет на въезд евреев в страну.
Это была очень яркая личность, которая, несомненно, оказала на Рембрандта некоторое влияние. По крайней мере, художник услышал множество историй о жизни евреев в Португалии и Испании. И вот этот человек появляется на полотне мастера. Вряд ли это случайность.
В лице мудрого раввина нет ни тени осуждения. С одной стороны, он всего лишь сторонний наблюдатель. С другой, его образ по-новому раскрывает содержание картины. Он, представитель измученного и отверженного народа, продолжает верить в то, что рано или поздно все народы земли придут к Богу. Он верит, что когда-нибудь его преследователи раскаются в содеянном. И мы знаем, что это произойдет. Пусть только в XX веке, для Бога нет времени. Во всей его фигуре стремление к действию. Он готов поделиться нажитой веками мудростью, своим пониманием веры и Бога. Может быть, он даже готов простить.
Мудрость Ветхого Завета уже прибывает в доме Отца. Множество людей явило верность ей, приняв мученическую смерть. А что в ответ скажут их современники, носители мудрости новозаветной? Рембрандт не обращается к христианам первого века, пришедшим из иудеев и из язычников. Он обращается к жителям Амстердама, к прохожим, идущим под окном его мастерской, и, наконец, к нам, зрителям XXI века. Чем мы сможем засвидетельствовать свою веру? В отличие от испанских и португальских евреев нам, слава Богу, не предлагается пройти путь испытания огнем и кровью. А вот сможем ли мы пройти путем, на первый взгляд кажущимся легким и понятным, путем покаяния, путем жизни в истине, путем любви?
Теперь поговорим о стоящем мужчине в красном плаще. Он так похож на отца и так хочется сказать, что это старший сын. Но из притчи мы знаем, что в момент возвращения старший брат работал в поле. Может это какой-нибудь гость отца, равный ему по знатности и положению в обществе? Здесь стоит вспомнить об аллюзии к притче о мытаре и фарисее. Скромный мытарь готов довольствоваться в этой картине вторыми ролями. Фарисей же встает в первый ряд, чтобы быть на виду и все своим видом демонстрировать свою праведность.
Чем же так плохи фарисеи и почему Иисус обличает их? Само слово «фарисей» переводится как «обособленный». В принципе это был своеобразный «орден», открытый для каждого иудея, со своим уставом, дисциплиной, испытательным сроком, руководимый знатоком Писания. Своей задачей фарисеи видели строгое следование Закону, которое должно было освящать всю их жизнь. Иисус никогда не высказывался против учения фарисеев. Он осуждал их поведение за то, что они говорят и не делают, за то, что они призывают к святости жизни, а сами ищут лазейки в Законе. Да, конечно, особенность еврейского миропонимания и даже образования состоит в том, чтобы сомневаться и задавать вопросы, искать неординарные решения и новые взгляды. Однако это совсем не отменяет чистоту сердца и устремленность к Богу. Да, для иудейских мудрецов кропотливое изучение Торы приравнивается к молитве, но не отменяет ее. Лицемерие, подкрепляемое цитатами из Священного Писания, не должно становиться нормой жизни. Против этого выступал Иисус. Прекрасно зная Писания, Он говорил о той полноте жизни, которое оно несет. Жизни, а не только знания!
Впрочем, не все фарисеи были заядлыми крючкотворами. Евангелия от Иоанна повествует о Никодиме, фарисее, искренне стремящемся познать Бога. Его живая вера и открытое сердце сумели распознать в провинциальном Учителе Мессию.
Старший сын из притчи и старший сын на картине Рембрандта – это идеальный фарисей. Всю жизнь он повинуется Закону. Как бы ни была тяжела ноша, он не ропщет.
Старший сын соблюдает все до последней запятой, но зачем? Ради награды? Ради самоутверждения? Все это он уже имеет в избытке: на нем богатые одежды, он сидит у восточной стены в синагоге. Он подобен ослу, который тащит поклажу, чтобы получить морковку.
Иисус говорит собравшемуся вокруг Него народу, фарисеям и нам, что смысл Закона в чем-то другом. Не только четкое следование, не только дотошное исполнение, но и свобода, и любовь.
Старшему сыну приходится намного тяжелее, чем младшему. Он все делал правильно. Он чувствует, что его совесть чиста. Он старался: старался угодить, терпел старческие особенности характера отца. Всегда и во всем он был правильным. Старший ребенок в семье – пример для подражания малышам. Хорошо учится, покладист и послушен. С детства заботится о младших. С младых ногтей он привыкает к чувству ответственности и собственной значимости. Как часто эти дети не умеют плакать, не умеют попросить, чтобы их пожалели. Как часто, вырастая, они становятся деспотами в собственных семьях. Так было и во времена Христа, и во времена Рембрандта. Мог ли старший брат художника отказаться от работы на мельнице? Чтобы сказал их отец, если бы юноша решил поступать в университет? Вероятно, он не получил бы той свободы, которую дали шестому ребенку. Можно только догадываться, какое потрясение, потерю смысла жизни, пережил старший брат Рембрандта, став калекой (он потерял на мельнице руку). Учиться уже поздно: ему не стать ни нотариусом, ни торговцем. Остается только висеть на шее у семьи. Грустный мужчина в красном плаще, с тоскою смотрящий на ободранного младшего брата, не старший ли это брат самого художника? «Сколько у тебя было возможностей! Весь мир лежал у твоих ног, когда ты покинул родительскую мельницу, — думает он. – Окажись я на твоем месте, я бы сумел распорядиться вложенными в меня средствами. А так я всю жизнь прожил в доме отца, и как мало на мою долю выпало праздников и беззаботных дней». Горечь прошедшей жизни, однообразных дней, читается на лице этого персонажа картины. Он чувствует себя бесконечно одиноким и нелюбимым. Ему тоже хочется, чтобы его прижали к себе и пожалели, но он, старший сын, не умеет просить о таких вещах.
Как скрыть свою боль? Проще всего осудить другого. Это и делает старший сын в притче. Ему нет дела до того, что у него уже есть в жизни. Он жаждет любви, прямо сейчас и такой, какой он ее понимает на данный момент. Что это, недостаток смирения?
В нашем сознании смирение – это, прежде всего, унижение. Если бы старший сын был смиренным, он не стал бы закатывать сцен. Он загнал бы боль глубоко внутрь себя, сел бы за стол, как ни в чем не бывало, улыбался бы и шутил. Его сердце стянула бы еще одна каменная скоба. Помните, персонаж одной сказки, встретив свою истинную любовь, едет с ней в карете и все время, пока они едут, слышится странный стук. «Что это?» — спрашивает девушка. «Это с моего сердца падают каменные скобы, которыми я заковал его, чтобы оно не разорвалось от боли».
Старший брат многие годы сковывал свое сердце. Он жалел отца, переживавшего за судьбу младшего отпрыска; работал за двоих; не устраивал пирушек с друзьями, ведь в доме траур и его поведение может быть не правильно понято отцом. Он душил свою молодость, чтобы подстроиться под горюющего старика. Еще немножко и его сердце превратилось бы в камень, не способный чувствовать ни боли, ни радости. Правильный образ жизни, верность традициям – в этом спасение!
И вот возвращается младший брат. В доме дым коромыслом, а за старшим сыном, весь день гнувшим спину на жаре, никто даже не удосужился послать слугу. В подобной ситуации любой человек понял бы, что его не любят и не ценят, что, сколько бы он ни старался, а родительскому сердцу не прикажешь. Боль отверженного ребенка пронзила старшего сына. Он стал возмущаться, противоречить и, может быть, именно с этого начнется его путь исцеления. Каменная скоба с грохотом упала с его сердца, и он вложил свои страдания в слова упрека, обращенные к отцу. Теперь ему предстоит проделать долгий и мучительный путь к себе, путь домой. Как следует ободрать одежду и оставить позади массу вещей, которые казались когда-то важными и нужными, и познать, в чем смысл истинного смирения и настоящей Любви.
Смирение, на самом деле, это – признание своей зависимости от Бога, честное принятие тех достоинств и недостатков, которые вложены в нас. Это – желание разглядеть в себе лучик Божьей любви, который может проявиться в умении петь или хорошо готовить. Но в первую очередь он проявляется в честности, в том, что обычно называют желанием «жить в истине». Именно поэтому можно предположить, что старший сын встал на правильный путь. Впервые за многие годы он постарался честно взглянуть на себя и на свое место в доме. Теперь стоит взглянуть и на положительные стороны. Об этом говорит отец в притче: «ты всегда со мною и все мое – твое». Эту мысль мы находим и у святого Фомы Аквинского: «Презирать дары, данные Богом, — не смирение, но неблагодарность» (цит. по книге Алескандр Дианин-Хавард «Нравственное лидерство»).
Умение видеть Божьи дары в себе помогает разглядеть их и в других. Честное принятие себя поможет старшему сыну принять своего младшего брата и спокойно отнестись к словам «надо радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал, и нашелся». Вероятно, пройдет какое-то время прежде, чем он сможет спокойно сесть с семьей за один стол, прежде чем он сможет простить и принять все произошедшее, и, самое главное, простить и принять себя.
Возможен и еще один взгляд на старшего сына. Его предлагает о. Генри Нувен, SJ в книге «Возвращение блудного сына». Он говорит об Иисусе, Возлюбленном Сыне, живущем в полном единении с Отцом. «между Ними нет отчуждения, страха или подозрения. Слова «сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое» (Лк 15,31) выражают подлинные взаимоотношения Бога Отца с Его Сыном Иисусом Христом. Иисус всеми Своими словами и делами подтверждает, что слава Отца принадлежит Сыну. Деяния Отца есть деяния Сына. Сын и Отец неразделимы. «Я и Отец – одно», — говорит Иисус Христос (Ин 10,30). «Отец любит Сына и все дал в руки Его» (Ин 3,35). Между Ними нет соперничества. Так, Иисус говорит иудеям: «Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего» (Ин 10,32). Ему чужда зависть: «Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего» (Ин 5,19). Между Отцом и Сыном абсолютное единство, на которое Иисус указывает такими словами: «Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне» (Ин 14,11). Верить во Христа, значит, верить в то, что Он Посланец Господа, в Коем и через Коего нам явлена вся полнота любви Отца нашего.
Итак, Иисус есть и старший Сын Отца Своего. Он послан Отцом, чтобы явить всем обиженным чадам Господним неослабевающую любовь Господа, равно как и путь к возвращению домой. Через Иисуса невозможное становится возможным, свет побеждает тьму. Досада и сострадание к себе меркнут перед Тем, Кто Сам являет высочайшую степень сыновства. Глядя на полотно Рембрандта, я вижу, что холодный свет, освещающий лицо старшего сына, может приобрести более теплый оттенок и, преобразив все его существо, снова сделать его «Сыном возлюбленным» своего Отца, «в Котором (Его) благоволение» (Мк 1,11).
Анна Гольдина