Автор: Человеческое существо по самой своей сути есть существо, «внемлющее слову». Иными словами, его бытие всегда не замкнуто, а открыто. Если жизнь животных – чисто биологический процесс, то жизнь человека – это история. История отношений человека с Богом – его источником, целью и путем – это не только высшая форма диалога, но и первичная его форма. Однако Бог в этом диалоге стремится сообщить и передать нам вовсе не идеи или учения, а Самого Себя. Ради этого Он добровольно раскрывается сердцу человека. Человек призван принять Его, включившись в диалог, – диалог не только на словах, но и диалог всей жизни. Этот диалог дышит свободой. Ничто не вынуждает Бога открыться человеку, Он делает это из бесконечной и неизреченной любви. Человек не обязан принимать Бога, но лишь свободно открыв сердце диалогу с любящим Творцом, он обретает способность постичь высший и глубочайший смысл своего существования.
В реальности история диалога между Богом и человечеством начинается с отказа. Существо, созданное, чтобы слушать и слышать, поражается глухотой. Но Бог обещает, что, даже несмотря на грех, Он не оставит человека одного. В сердце каждого из нас живет ностальгия по истинному отечеству – Богу, — и жажда обрести Его. На протяжении многих веков «друзья Бога» и пророки хранят этот диалог и живое упование. Прекрасно говорит об этом четвертая евхаристическая молитва: «Когда же, ослушавшись, человек утратил Твою близость, Ты не оставил его во власти смерти, но милостиво подавал всем помощь, дабы ищущие могли обрести Тебя. Ты многократно предлагал людям союз и через пророков учил ждать спасения».
В Иисусе Христе Бог как предвечное Слово обрел человеческую биографию, стал частью нашей истории. В Иисусе из Назарета Бог и Человек достигли полноты диалога. С Иисусом вечность вторгается во время, Слово становится доступным для всех. Человеку уже не нужно взбираться на горные вершины или совершать сложные обряды, чтобы встретиться с Богом. Он Сам нашел и приобрел Себе человечество во Христе. Именно поэтому, как считают многие богословы, Христос – это завершение всякой религии и всякого богопочитания, которые суть не что иное, как попытки человека сблизить два несовместимых и далеких мира.
Интересно, что в Новом Завете, когда речь идет о Церкви, ни разу не употреблены такие слова, как «религия» или «культ». Может быть, наиболее глубоко эти темы затронуты Посланием к Евреям. Смертью и Воскресением Христос единожды вошел во святилище, чтобы принести в жертву не кого-то другого, а Самого Себя. Так, благодаря полному, вплоть до смерти, послушанию Отцу Он исполнил то, что хотел исправить, но не мог прежний культ. Он разрушил стену, отделявшую людей от Бога и друг от друга. Он создал не «новую религию» или «новый культ», а даровал нам новую жизнь, которая вся целиком есть встреча и диалог с Богом. Вот почему христианская литургия – не культ, ограниченный определенным временем, пространством, предметами и людьми, его совершающими. Литургия приобщает нас к событию спасения, происшедшему однажды, раз и навсегда, и неповторимому. События смерти и Воскресения Христа касаются не только человека Иисуса. И суть их не в реанимации мертвого тела, а в явлении окончательного состояния бытия, того, что ожидает мир, историю и все мироздание в конце времен.
Каждому из нас очень трудно говорить об этом. С нами происходит то же, что с первыми учениками Иисуса, когда Он говорил им, что воскреснет. Мы, как некогда они, спрашиваем что это значит: воскреснуть из мертвых (см. Мк 9,10). То, что происходит во время литургии, настолько отлично от всего нашего обыденного опыта, что мы постоянно «выходим сухими» из этого потока даруемой нам новой жизни. Всякий раз на Евхаристии мы восклицаем: «Смерть Твою возвещаем, Господи, и воскресение Твое исповедуем», но что это действительно значит для каждого из нас, для человеческого сообщества, для всего мироздания? Как-то в Пасхальную ночь, папа Бенедикт XVI привел очень выразительный образ, который помогает лучше понять эту тайну. Папа, являющийся прекрасным богословом, назвал Воскресение центральным событием истории, ибо в нем мы имеем дело с величайшей «мутацией» (если использовать язык теории эволюции), с самым решающим качественном скачком, который когда-либо случался за всю историю жизни. Это скачок абсолютно нового порядка, и он затрагивает каждого из нас и всю историю. То, что раз и навсегда случилось тогда, актуализируется в действии, которое мы зовем литургией. Литургия же, как свидетельствует само слово (заимствованное, как ни странно, из светского греческого языка) есть дело всего рода искупленных.
Первый «литургический» контакт с этой новой формой жизни, с новым порядком вещей, начинающимся во Христе, – наше Крещение. С самого начала верующие, и первый из них Павел, поняли, что происшедшее с Христом и во Христе – не просто страница прошлого. Новая жизнь, ведущая к новому миру, постоянно вторгается в наше существование, преображает и возносит его. Крещение соединяет человека с этим животворящим потоком. Это действительно смерть и воскресение, новое рождение, реальное преображение. На крещальной литургии все начинается с диалога между Богом, дарующим во Христе новую жизнь, и облагодатствованным человеком: «Чего ты просишь у Церкви?», – спрашивают катехумена, и он отвечает: «Крещения». Это прошение – не выражение «религиозного» желания, а ответ на призыв, который человек благодарно и восхищенно слышит и принимает. Дальше, во время самого обряда крещения, Церковь устами своего служителя снова спрашивает: «Хочешь ли ты принять крещение?», и оно совершается только после ясного ответа. Диалог между личной свободой и спасением во Христе абсолютно необходим для того, чтобы новая жизнь могла проложить себе путь в личном существовании каждого человека. В основе литургии каждого из таинств лежит диалог между теми, кто участвует в спасительной встрече между Пресвятой Троицей и конкретными людьми, нуждающимися в прощении (покаяние), здоровье (елеопомазание больных), в благодати, чтобы быть свидетелями любви и источником жизни (брак), в даре служения братьям (священство).
Мы не можем здесь поговорить о богатейшем содержании литургии каждого таинства в отдельности, но во всех них очевидны две вещи. Прежде всего, это абсолютное первенство благодати – в разных ее формах. С другой стороны, абсолютная необходимость того, чтобы каждый человек со страхом и трепетом, но и ответственно принял дар новой жизни. Вся литургия таинств проникнута духом диалога. Причина этому очень проста. Мы совершаем то, что переживаем и во что веруем. А основа веры – внутренний динамизм диалога, ответ на предложенный Богом дар, открытость и доверие Тому, Кто прежде и бескорыстно поверил нам. Литургия имеет диалогическую природу потому, что вера и церковный опыт новой жизни тоже глубоко диалогичны. Именно это отразилось в известном принципе lex orandi est lex credendi (закон молитвы есть закон веры).
Может быть, жизненная важность диалога сильнее всего подчеркивается в Евхаристии. Это диалог между историей спасения, совершившейся раз и навсегда, и общиной – свидетельницей будущих даров в мире сегодняшнем. В этом смысле присутствие в Церкви разных литургических обрядов – лучшее выражение и воплощение диалога между новой жизнью, явленной в христианской общине, и ее культурным и географическим окружением. В каждом месте и во всякое время спасение, воплощаясь в формах, присущих каждому народу и выражающих его особенности, преображало его. Разные обряды стали знаком самосознания каждой конкретной Церкви, ее жизненным центром, богословской школой, формой переживания и выражения веры и способом сохранения исторической памяти.
В латинской литургии, несмотря на сильнейший процесс клерикализации, который охватил западную Церковь после VI века, никогда не утрачивалась форма диалога, который продолжал свидетельствовать о том, что литургия остается делом всего народа Божия в целом. Некоторые средневековые предписания называли канон (Евхаристическую молитву) святилищем, в которое вхож только священник, и даже он может входить туда лишь в молчании, поэтому молитвы читались тихо. Сегодня мы вернулись к древней форме молитвы вслух. Диалог между священником и общиной, которым начинается Префация, – одно из сокровищ древнейшей христианской традиции. Отцы Церкви писали прекрасные комментарии к Sursum corda («Ввысь сердца»), понимая эту часть как литургическое выражение слов Послания к Колоссянам 3,1. Мы, воскресшие со Христом, должны искать горнего. Это призыв священника пережить то, к чему, по сути, зовет нас вся литургия: новую жизнь, увлекающую нас к высшей точке истории. Собрание верующих выражает свое согласие («Возносим ко Господу»): лучшее в нас, наше сердце, уже воскресло вместе со Христом. Конечно, наши мысли не могут всегда быть с Богом, но, по крайней мере, нам следует сознательно к этому стремиться – особенно тогда, когда мы участвуем в воспоминании Его смерти и Воскресения.
Когда священник приглашает народ возблагодарить Господа Бога нашего, тот, в свою очередь, дает служителю полномочие стать как бы его устами, воспевающими Бога, все сотворившего во благо («Достойно это и праведно»). В этом восклицании специалисты по литургии видят отзвук согласия христианского народа, выражаемого во время рукоположения. Когда народу представляется кандидат в священство или епископство, он должен дать свое одобрение, без которого кандидат не может быть рукоположен. Во всех христианских конфессиях, сохранивших обряд рукоположения, есть и этот обычай одобрения народа, иногда явного (криком «axios, axios» в византийско-славянской литургии), иногда менее явного (латинская литургия). Таким образом, в самый торжественный момент богослужения, когда подчеркивается иерархический характер литургии (община не может сама себе сообщить благодать новой жизни; она нисходит свыше), диалог между предстоятелем и общиной, которой он будет служить и которую призван представлять, оказывается необходимым шагом. Вновь мы видим воплощение принципа lex orandi est lex credendi. Церковь – это народ Божий, и вместе с тем она иерархична. Верующие не могут подменить собой священника. Они вступают с ним в диалог и вместе с ним отвечают Богу, во Христе совершившему для них чудеса.
Диалогичность литургии не ограничивается только присутствием явных элементов диалога. Литургический язык состоит из слов, жестов, пения, символов и молчания. Часто, особенно на Западе, участие христианского народа и диалог путают с «демократизмом» во время литургии, даже изобретают функции, формулы и обряды, чтобы члены собрания постоянно проявляли свое «участие», или же вкладывают в уста собрания то, что должен говорить только служитель. На самом деле, простое «Аминь», столько раз повторяемое в ответ на молитвы предстоятеля – отнюдь не пустая формула. Это символ веры в миниатюре. В нем – вера всей Церкви, которая отвечает и воспринимает молитву священника как свою собственную. Древние авторы постоянно писали о значении этого слова, особенно в конце Евхаристической молитвы. Для святого Иеронима это восклицание было громом, заставлявшим пошатнуться языческие храмы, которые в древности часто соседствовали с христианскими. «Аминь» – это исповедание веры, победившей мир (1 Ин 5,4). В литургии важно и молчание, потому что не существует диалога без молчания, когда мы слушаем и воспринимаем то, с чем обращается к нам другой.
Существует одно драгоценное свидетельство мучеников начала IV века, в простоте и неколебимой убежденности ответивших римскому судье, что совершали воскресную литургию, потому что «без дня Господня не могли жить». Очень часто сегодня наши верующие говорят, что вполне могут жить без Евхаристии. Не означает ли это, что наша литургия часто становится, скорее, монологом? Но ведь без внутреннего диалога, состоящего из слов, песнопений, жестов, молчания, наши литургические собрания окажутся просто нагромождением пустых слов, а не явлением того окончательного, в чем мы нуждаемся, чтобы жить и свидетельствовать о новой жизни окружающему миру.
о. Мариано Хосе Седано Сиерра CMF
Источник: Католический катехетический журнал «Радуга», №3 2006
(чтобы оформить подписку, кликните баннер)