Автор: Арменуи Аристековна (Чавушьян) Цыганкова – прихожанка храма св. Людовика Французского и одновременно – член армянской католической общины Москвы. О родителях, бежавших от геноцида армян, о детстве в Ульяновске и Уфе, о работе молодым врачом в Туле и о пути воцерковления в Москве она рассказала Ольге Хруль в рамках цикла «Церковь с человеческим лицом».
Для меня бабушки 90+ это догорающие свечи, от которых должны загораться новые свечи и наши сердца. Это передача традиции, это живая память прошлых лет, веры, опыта. Это корни.
Отец Петрос Есаян
— Арменуи Аристековна, где вы родились и выросли?
— Я родилась 15 декабря 1928 года в Ульяновске (Cимбирске), а потом жила в Москве. То есть я, как говорят, российская армянка. Правда, армянский язык я знаю очень плохо, практически не говорю.
А мои родители плохо знали русский, они были чистокровные армяне, которые жили в Турции в городе Артвин и бежали оттуда в 1914 году. Мама рассказывала, что у них был хороший большой дом, расположенный рядом с какой-то большой горой, мамины родители выдали маму за моего папу, он был тамошний, местный. До папы у мамы был молодой человек, которого она очень любила, но он поехал как-то в Батуми, простудился и умер… Потом уже мой папа сделал ей предложение, но тут начались нападения турков на армян.
В Артвине было много армянских церквей, где потом на них повесили полумесяцы, но и мусульманских служб в них не было, размещали то склады, то загоны для скота. Родители говорили, что их притесняли, и потом началась резня, и они бежали, захватив с собой только ценности и самое необходимое.
Им помог уехать католический священник, который их благословил и проводил. Они остановились в Батуми, где их приняли по рекомендации священника. Когда они выезжали из Батуми, много вещей конфисковали уже пограничники на таможне. И они приехали в Россию только в одежде, которая была на них. Но они всё равно были рады тому, что Россия их приняла. Мама всегда вспоминала Россию добрым словом и учила домочадцев русскому языку, понимая, что в Армении им уже не жить.
Мама долго не давала согласия на брак, сохраняя верность своему умершему парню, но папа всё же добился её согласия уже будучи в Москве. Родные мамы тоже не хотели её отдавать: она жила у них как бесплатная нянька для детей и как домработница. У мамы была старшая сестра, которая не выпускала её даже из дома, она растила ей детей, готовила им еду.
Вообще у родителей мамы было шесть дочерей и один сын, который умер маленьким. Брат папы поехал с дорогими подарками в этот дом, делать предложение от имени папы, так эти подарки не приняли и сказали, что никого замуж не выдают!
Через год папа опять предпринял эту же попытку: опять позвал брата, дал дорогие подарки, но маму опять не отдали. На что папа уже разозлился и сказал: «Раз твоя старшая сестра не справляется, пусть наймёт прислугу, а не использует тебя как домработницу!»
Мой дядя был очень интересный, очень эффектный, учился в Академии танковых войск, красавец-мужчина! Папа был тоже очень интересный. В общем, дядя уговорил, подарки приняли, и мама приехала в Москву уже невестой. Говорят, это была очень красивая свадьба!
— Как сложилась дальнейшая судьба родителей?
— Папа снял квартиру. Но в Москве было жить трудно, потому что много родственников жило в одном доме. Папе предложили работу в «Башнефти» (Башкирской нефти), он собрался и уехал с мамой в Ульяновск, где я и родилась.
Папа был без образования, но очень деловой и толковый. Потом папе предложили поехать в Уфу. На что мама ему сказала, что поедет с ним куда угодно, лишь бы уехать от такого количества родни.
В общем, мы долго скитались таким образом, и когда уже нам давали отдельное жильё и мне было 15 лет, папа умер.
Я часто ходила на большое и громадное Уфимское кладбище, где внутри кладбища располагался армянский участок и была армянская церковь. Это было во время войны, но мама меня туда пускала, никто меня не трогал, я заказывала там поминания за умерших и убитых.
Я поступила в институт и со своей очень маленькой стипендии собрала денег, чтобы поставить на могилку ограду. И молилась в той маленькой армянской церквушке. Как молилась? Да «Отче наш» только и знала, или своими словами.
Потом мы стали ходить с мамой. Это кладбище дважды переносили, и мама дважды перезахоронила и папу, и дядю, и двоюродного брата.
— У вас сейчас русская фамилия…
— Девичья фамилия у меня была Чавушьян, а когда-то — мама рассказывала — их звали Чавушьянц, потом буква «ц» потерялась, и они стали Чавушьян. И в школе, и в Башкирском медицинском институте (сейчас это Медицинская Академия) я была Чавушьян.
Потом я стала ездить в Москву, и когда я уже стала врачом, мои родные захотели выдать меня замуж за армянина. Через год я вышла замуж за доктора наук, на11 лет старше меня. У нас была шикарная свадьба, и все мне завидовали: вышла замуж за москвича, но вскорости я поняла, что брак был неудачным. Детей у нас не было. Возвращаться назад в Уфу или Ереван для меня было катастрофой – я же очень гордая и уверенная в себе, это было бы поражением.
Потом я вышла замуж за русского, который за мной долго ухаживал, помог мне развестись с первым мужем, и так я стала Цыганкова.
— А как вы пришли к вере?
— Католики были все: папа, мама и мой брат родной католик. Старший брат у нас умер, он тоже был католик.
Я точно знаю, что меня мама крестила. И в Уфе был деревянный католический храм, построенный ссыльными поляками. В конце 19 века — начале 20 века на пересечении нынешних улиц Гафури и Пушкина. Вот в него-то я и ходила. В этом храме было торжественное венчание моей тётки с армянином, во время процессии я шла с цветами и разбрасывала их перед ними. В 1970-е годы храм снесли и построили многоэтажку.
— Как вы попали в Москву?
— У меня был золотой двоюродный брат, Иван Акопович Туманян, майор медицинской службы, никогда меня не бросал, всегда помогал, родной племянник моей мамы. Его направили в Тулу начальником Горздравотдела, поэтому после окончания мединститута он туда меня взял в Тулу и сказал: «Будешь жить только со мной! Никуда тебя не пущу». Меня хотели распределить в Красноярск, но дядя сказал, что меня туда не пустит.
Вот так я оказалась под Тулой, на 101 километре от Москвы. Работала участковым врачом-терапевтом. Там мне приходилось спускаться под землю, в шахты, было очень страшно. Однажды в первый день моей работы мне пришлось подменить заместителя главврача, которая плохо себя чувствовала. Меня назначили дежурной, а я попала в эту катастрофу. Там у меня с руки сняли кольцо, потому что было мне немного великовато, когда нужно было спуститься вниз. «Врача, врача!»- кричали голоса, Но никого не было видно, кругом всё горит, кругом раненые. Мы начали поднимать их наверх. Мне было, конечно, страшно внутри, я перекрестилась не только за себя, но и за всех их 18 бездыханных тел, которых я распорядилась поднять наверх. Я себя вела так, как должно. Ни у кого не было сомнений в моих действиях.
Меня там заметили. Когда приехал начальник треста и спросил, а где же врач, ему показали на меня. «Как? Эта девочка? Это же ребёнок!» Мне тогда было 22-23 года. Размер обуви у меня был 34, а мне дали сапоги 43 размера.
Он был так зол, что меня пустили в шахту, эту девочку, которая ничего не знает и не имеет представления о шахтёрском деле. «Никто не виноват, я сама дала согласие», – ответила я смело, потому что не могла подвести свою начальницу, только приехав на место службы. Я решила, что справлюсь, ибо амбиции были больше меня. Сопливая, но хотелось сказать себе, что всё могу, потому что я очень много дежурила в Уфе, помогая даже хирургам, на практике после 4 курса. Я всё рвалась в хирургию и хотела хирургом быть, как и мой брат.
Я очень упорная во всех вопросах и характер такой – если я что делаю, то делаю до конца!
В Туле я жила три года. Потом мне дали комнату в общей квартире в Москве и стала москвичкой.
— А как вы нашли храм в Москве?
— Мама привела меня в храм на Лубянке и сказала: «Вот твоя церковь, ты в неё ходи, чтоб ты знала!»
В храме св. Людовика я ходила на курсы катехизации, сдавала экзамены. Я уже была врачом, работы было много, не было возможности посещать занятия регулярно, поэтому я попросила разрешения заниматься заочно. Мне разрешили, дали «книженцию», сказали всё прочесть и выучить, а потом сдать: «Сдашь экзамен – молодец! Не сдашь – будешь повторять всё заново».
Я занималась, пришла сдавать экзамен, дрожала, как осиновый лист – стыдно же, взрослая, уже замужем. Думала: как же я не сдам? Начала комиссия задавать вопросы, я им отвечала. В комиссии был священник, пожилой мужчина и сестра (имя её у меня записано). После моих ответов священник меня благословил и всё.
После этого я родила сына в 1960 году, и после его крещения в храме святого Людовика считаю этот храм моим! Лубянка – это моя родная церковь, я выучилась в ней всему. Муж у меня русский, упрямый, он не захотел переходить в католичество: «Как был православный, так и останусь». А мне сказали, что очень важно, когда есть ребёнок, чтобы обвенчаться. И когда моему мальчику исполнилось семь, муж согласился, и нас венчали в этой церкви. Это был где-то 1977-78 год. Со всеми священниками, которые служили в храме, я была в очень хороших отношениях. Знала отца Дмитрия, которого потом послали служить в Пермь, а теперь он настоятель в Кафедральном соборе. Я старалась всегда помогать каждому священнику и материально и врачебно.
Когда мой сын повзрослел, он стал ходить в Православную церковь. Сын чистокровный армянин и католик, перешёл в православие, детей тоже крестил в православном храме. Поэтому я и хожу в две церкви. Но это всё равно же, Бог у нас один!
— Кто из священников вас навещает?
— Настоятель нашего прихода о. Фернандо, он меня знает, приходит ко мне домой. Я и в Кафедральный собор рвалась, только некому было меня везти. Уже операции были, одна, вторая, третья…
Однажды меня встретил о. Петрос Есаян, настоятель армянской католической общины, который сразу меня признал как армянку (и как он сумел вычислить?). Спросил: «Вы католичка?» — «Да!» — «Я сразу понял, что вы католичка! По глазам!» Он спросил, почему я редко бываю в храме. Я ответила, что заболела и вышла из строя, но раза два-три попадала на его службы, приводила туда своих подруг.
Мне сейчас 93 года, я уже не в состоянии жить активной жизнью. Одна нога сломана, оперирована. Другая отекает так, что обувь не надевается. Хожу я уже с палкой. Оперировали желудок. Я уже такой инвалид, который должен сидеть дома. Но всё-таки в храм я выбираюсь. И радуюсь счастью тех, кто в силах сам прийти в храм.
Беседовала Ольга Хруль
Фото обложки: Ольга Хруль