Артём Оганов: «Будущее есть только у тех, кто в него верит»

Артём Оганов – учёный-кристаллограф, профессор университета штата Нью-Йорк и адъюнкт-профессор МГУ. У него три лаборатории – в США, в Китае и в России, при Физтехе. В последние годы его имя называют среди кандидатов на Нобелевскую премию. Артём с удовольствием выступает с научно-популярными лекциями, когда бывает в России; они – образец увлекательности и одновременно – простоты и ясности. Один из наиболее цитируемых минералогов-теоретиков мира, Артем вовсе не является «специалистом, подобным флюсу»; помимо кристаллографии, он увлечён мировой историей, в частности истории Китая и Византии.  С 1993 года Артём – прихожанин храма святого Людовика в Москве.

– Состоявшиеся люди, в первую очередь из числа предпринимателей, зачастую упираются в вопрос: что дальше, чем ещё можно заполнить жизнь, если решены основные вопросы бизнеса. Вероятно, одна из причин кроется в том, что кроме своего дела, иных интересов у людей не существовало, вся жизнь была подчинена работе; культура, политика, вообще жизнь общества  – всё это проходило мимо, если не затрагивало бизнес.

— Рано или поздно, человек задаст себе вопрос: а ради чего он работал и ради чего жил? Лучше, если он будет задан раньше. Очень многие проблемы у людей от того, что самые важные вопросы они боятся сформулировать вовремя. Знаменитый кризис среднего возраста – типичный пример того, как отложенные вопросы и неправильная система ценностей мстят человеку.

— А ты сам когда определил для себя ответ на этот вопрос? Приход в церковь был результатом ответа или, наоборот, именно он и помог ответить на этот вопрос?

— Скорее второе. В какой-то момент, мне тогда было 18 лет, я понял, что сам не знаю, ради чего живу – ради чего трачу все свои силы без остатка, учусь, занимаюсь исследованиями, мечтаю о счастье в науке и в своей личной жизни. Ради чего все это? Этим вопросом я не задавался, когда все получалось. Но когда произошли первые серьезные неудачи и поколебалась моя вера в свои силы, вопрос «а зачем я с такими сложностями иду этим, а не каким-то другим путем» стал особо остро.  На поиски ответа ушел самый мучительный год в моей жизни, но зато с тех пор я точно знаю, для чего живу, и это дает силы.

— Немногие знают, что основатель той науки, которой ты занимаешься, Нильс Стенсен, — святой католической церкви…

— Да, это так. Именно Стенсен сформулировал первый закон кристаллографии. Более того, он стал основателем еще нескольких наук. Но при жизни его научные труды не были оценены, их открыли лишь столетием спустя. А еще столетием позже он был причислен к лику святых. Дело в том, что после короткой научной карьеры Стенсен стал католическим епископом и всего себя отдал этой деятельности, и умер в раннем возрасте от истощения – всю свою собственность он раздавал бедным. Кстати, другой величайший кристаллограф, Рене Жюст Гаюи, тоже был католическим священником, и за это чуть не был казнен во время Французской Революции. Спасла его наука – революционеры понимали, что он великий ученый.

— Лучше, конечно, задать себе вопрос «зачем я живу?» раньше. Но, с другой стороны, — никогда не поздно, или – лучше поздно, чем никогда. Наверное, то, что человек осознаёт исчерпанность целей и задаётся вопросом, что же дальше, само по себе говорит о том, что он созревает для выхода на какой-то новый для себя уровень. Герой «Игры в бисер» называл это своё состояние «пробуждением». Здесь важно, во-первых, само осознание того, что происходит, что скука и потерянность цели – это знак возможности чего-то нового и большего. Можно ли научиться видеть эти знаки в своей жизни?

– Да, если не «плыть по течению», а все время идти вперед и выстраивать свое счастье. Так человек лучше понимает свои слабости и дает себе возможность их исправить.

– Подходим к самому интересному: что заставляет людей ставить перед собой новые цели; уже добившись успеха, принимать новый вызов. Что движет лично тобой, заставляя идти от одной отрасли науки к другой?       

– Любопытство. С годами оно приобретает и практический смысл: хочется, чтобы мои открытия не только удовлетворяли познавательный интерес, но и приносили пользу. Другой фактор – спортивное соревнование с самим собой. Мало что доставляет такое удовольствие, как осознание того, что ты многое узнал, стал более сильным ученым.

– Мы сейчас говорили о тебе – учёном, то есть, по определению – человеке поиска, погони за знанием. А другие, не люди науки? Какой выход выбирают они – в тех странах, где ты работал?

– Англичане, например, с упоением занимаются садоводством и самообразованием. На лекциях по теоретической физике, которые я посещал в Лондоне, я сидел за одной партой с 82-летней бабушкой, в прошлом – учительницей французского. Она отказалась стареть и тупеть, и вызывала искреннее восхищение всего класса. Моими лучшими студентами за 5 лет жизни в Англии были 72-летние супруги, ушедшие на пенсию – им все было интересно. Они как бы заново начали жить. Такой подход к жизни не может не вызывать уважения, и я его старательно осваиваю.

– Кстати, крупнейшие американские бизнесмены прошлого – Рокфеллер, Карнеги, Меллон и многие другие – увековечили свои имена в университетах, библиотеках, музеях, картинных галереях, построенных на их деньги. Наши же современные предприниматели более известны приобретением спортивных клубов…

– Я думаю, это дешевле. Люди отвыкли думать об истории и следе, который они в ней оставят, предпочитая думать с перспективой на несколько лет.

– Какую роль здесь играет менталитет: национальный, религиозный? Или дело просто в разном возрасте капитализма в разных странах и, соответственно, разной степени зрелости, как у человека?

– Думаю, все эти факторы присутствуют. Разница в культуре тоже важна: в США лучшие университеты частные, основанные на пожертвования филантропов, а в Европе такого почти что нет.

– Артём, ты весьма разносторонний человек, увлечённый не только кристаллографией, но и историей. Скажи, а как этот вопрос решали в твоей любимой Византии?

— Там этот вопрос не стоял. В Константинополе был университет задолго до того, как университеты появились в Западной Европе, но существовал он за счет государства. Частные пожертвования там практиковались на нужды войн. Но чаще крупная финансовая аристократия обходилась государству боком. Одна из причин падения Византии – в повороте к поощрению крупных землевладельцев во второй половине 11-го века. Это привело к разорению крестьянства, коррупции, падению авторитета правительства, экономическому спаду и отпадению от империи целых областей империи и в конечном итоге ее краху. Это важный исторический урок.

– К сожалению, мы даже собственные недавние уроки успели позабыть… Но этот пример касается общественной жизни, а как решалась проблема исчерпанности целей в частной жизни?  

– У всех по-разному, примеров смены деятельности исторических персонажей в Византии много. Многие великие полководцы делали военные перевороты, и нередко становились замечательными государственными деятелями. Даже Патриарх Михаил Керуларий (тот самый, который ответствен за раскол католиков и православных) пытался стать императором. Видимо, в духовной сфере он к тому времени все, что мог, сделал. Интересен и печален пример Ираклия, одного из величайших императоров Византии. В 610 г. он сверг страшного узурпатора-садиста Фоку, но после этого почему-то десяток лет смотрел, как персы разоряли и завоевывали страну, не делая практически ничего.  И вот, когда почти все было потеряно, он, человек невоенный, провел блестящую военную реформу, набрал небольшую армию и пока персы стояли у Константинополя, далеко от столицы обучал свою армию, штудировал трактаты по военному искусству и разрабатывал стратегию. Его план был совершенно сумасшедшим. Дав персам осаждать Константинополь, он пошел на восток через союзную Армению. Заманив туда отряды персов, он легко разгромил их, тем подняв дух армии, и вторгся в беззащитную Персию. Персидский шах капитулировал – это был конец великой Персии, которая до сих пор переживает последствия того разгрома. Но после этой великой победы Ираклий уже не мог делать ничего: видимо, закончились душевные силы. Спустя несколько лет он пассивно смотрел, как арабы завоевали провинции его империи – Сирию, Палестину, Египет. Второй раз собраться с силами и рискнуть у него уже не получилось.

– Кстати, увлечение историей – это своего рода отдушина, «оффтопик»? Оно как-то связано с твоим приходом в Церковь?

–  С приходом в Церковь это никак не связано, я всегда любил историю. Для меня история – синоним мудрости. История формирует мое отношение к миру, к сегодняшнему дню, к тем трудностям, которые приходится преодолевать каждый день. Человеку для развития необходимы ролевые модели, и история (в том числе история науки) дает такие ролевые модели.  Глядя на них, видишь, что нерешаемых проблем просто не существует, и что изменив себя, можно достичь своей мечты и изменить мир.

Кроме того, история очень помогает мне в чтении лекций. Исторические анекдоты нередко связаны с моей наукой – например, предположения о том, что наполеоновская армия была погублена оловянной чумой (пуговицы на мундирах солдат рассыпались на холоде из-за фазового перехода первого рода, который олово претерпевает при охлаждении). Когда я читал лекцию на Сицилии, в древнейшем городе Эриче, где по преданию родился великий Ганнибал, то свою лекцию я посвятил Ганнибалу, не забыв с упомянуть о том, что по довольно достоверному преданию в конце жизни он помогал армянскому царю фортифицировать его новую столицу Арташат. А когда читал пленарную лекцию в Фессалониках (некогда втором по важности городе Византии), где главная улица – проспект Цимисхия, посвятил ее моим двум любимым византийским императорам – Иоанну Цимисхию и его дяде Никифору Фоке. В Фессалониках я даже нашел угол, где проспект Цимисхия пересекается с улицей Никифора Фоки, и эта фотография открывала мою лекцию. Печальная ирония в том, что Никифор Фока был убит Иоанном Цимисхием, но люди и историки все равно уважают их обоих. Кстати, Никифор Фока был причислен Церковью к лику святых за свой образ жизни, несмотря на то, что в свое время (справедливо) обложил Церковь податями на нужды государства.

– Мы говорили о том, что люди отвыкли думать о своём следе в истории и тем самым лишают себя места в будущем. Но что способно вернуть нам ощущение себя в истории, как деятельного и важного звена в длинной цепочке поколений, которое предполагает сегодняшнюю ответственность за свою страну – не декларируемую пропагандистскими лозунгами, а живую, осознанную, естественную, можно сказать, хозяйскую? Кстати, ты – живой пример такой цепочки, ведь ты как-то упоминал, что твой род восходит к царю Давиду? 

– Прежде всего, историю (своего народа, своей страны, своей семьи) надо знать. Не переписывать, как у нас, и не игнорировать, как на Западе, а знать и понимать. В Китае меня поразило то, что любой китаец с ходу способен рассказать десятки историй из жизни местных императоров, философов, художников. В этом один из секретов их экономического чуда. Зная историю своей страны, проникаешься к ней огромным уважением и верой в ее будущее. А будущее есть только у тех, кто в него верит. Про царя Давида – это полушутка. Я наполовину еврей, а у евреев, учитывая многочисленное потомство Давида и его сына Соломона и число поколений, прошедших с тех пор, огромные шансы иметь Давида среди предков. Кроме того, я всегда ощущал духовное родство с Давидом.

– Способны ли культурные или общественные интересы заполнить жизнь сами по себе, без следующего шага вглубь – осознания человеком проблем духовной жизни, цели и смысла существования?

– До какой-то степени – да, и очень многим людям этого хватает (или им так кажется). Но ведь если мы не знаем, ради чего живем, то зачем же жить? Жизнь должна быть осмысленной, подчиненной целям, которые нас движут вперед. Познать этот мир, познать самих себя, принести в мир добро. И если эти цели достигнуты, то вы – счастливый человек, и можете ставить себе следующие.