Автор: 9 ноября — Международный день против фашизма, расизма и антисемитизма. Эта дата связана с началом массовых еврейских погромов в Германии, получивших название «Хрустальная ночь». Именно 9 ноября считается началом Холокоста еврейского народа, унёсшего жизни около шести миллионов человек. За каждым из них — трагическая история конкретной личности. Одна из этих историй нашла отражение в дневниках еврейской девушки Этти Хиллесум, убитой в Освенциме, и сегодня мы предлагаем вам прочитать эти драматичные и всё-таки воодушевляющие строки.
«Открываю Библию наугад и вижу: “Господь, твоя крепость”. Отбытие, несмотря ни на что, было неожиданным. Мы уезжали из лагеря с песней. До свидания». Пара строк, написанных мелким почерком. Да еще адрес: Девентер. Кристине ван Нотен. И дата: 7 сентября 1943 года. Немногословную карточку нашел один крестьянин. Она лежала на железнодорожных путях, пересекавших деревню недалеко от Ньювешанса. Это был последний привет от Этти Хиллесум, голландской девушки, которую поезд по тем самым путям увозил в Освенцим, где она погибла два месяца спустя. Ей было всего 29 лет…
Можно ли идти в газовую камеру с песней? Можно ли переживать ужас Холокоста, видеть, как умирают родные и друзья, как рушатся мечты и планы, и тем не менее войти с радостным сердцем в поезд, который повезет тебя навстречу концу? Этти, конечно, прекрасно знала, куда направляется и что ее ждет. Но, видимо, она знала и нечто иное; видимо, ей удалось разглядеть в реальности что-то, превосходящее страх, преодолевающее смерть, убеждающее больше, чем насилие. До нас дошли ее дневник и письма, написанные в период с 1941 по 1943 год. Они многое объясняют.
Эстер «Этти» Хиллесум родилась в 1914 году в голландском городе Мидделбург в еврейской семье. В 1924-м семья переехала в Девентер, где отец девочки преподавал классическую литературу, а позже возглавлял лицей. Ее мать была родом из Одессы, она бежала за границу в 1907 году, спасаясь от погромов. Оба брата Этти отличались блестящим умом и талантом: Миша станет одним из самых многообещающих пианистов Европы, а перед Япом открывалась перспектива медицинской карьеры. Сама же Этти после окончания гимназии отправилась в Амстердам, где окончила юридический факультет, а затем взялась за изучение славянской филологии и психологии. Увы, сдать экзамены и завершить образование ей не удалось – начался Холокост. Впрочем, девушка никогда не бросала русский язык и литературу и даже одно время преподавала эти дисциплины.
В июле 1942 года она находит место машинистки в Еврейском совете, посреднике между нацистами и еврейской общиной. Этти работала не слишком охотно и негативно отзывалась о роли совета в ходе Холокоста. Однако полученный опыт помог ей впоследствии, когда она в июле 1942 год отправилась добровольцем в транзитный лагерь Вестерборк, откуда каждый вторник отправлялись поезда в Освенцим. Они увезли более ста тысяч человек в газовые камеры. Этти решает пойти туда, чтобы помогать детям и старикам. Поначалу ей как социальному работнику разрешалось покидать территорию Вестерборка. Но в июле 1943-го персонал лагеря поделили: часть людей отослали обратно в Амстердам, другие же должны были остаться. Этти выбрала второй вариант: к тому моменту ее отец, мать и брат Миша находились в Вестерборке, и девушка хотела быть с ними. 7 сентября их всех вывезли на поезде в Освенцим. Выжить не удалось никому.
В дневнике, который Этти начала вести в 1941 году, в том же городе и в тот же период что и Анна Франк, открывается удивительный человеческий путь – путь расширения разума, чувств и сердца, встреча за встречей, страдание за страданием. Пока Европа переживает настоящую трагедию, Хиллесум пишет своего рода «контрдраму». И делает это с поразительной душевной силой – именно с силой, а не с усилием. Она не обманывается и все яснее сознает реальное положение вещей. Так откуда же берутся ее силы?
Первый ответ на поставленный вопрос стоит искать в ее сердце, не знающем покоя. В сердце, любящем Рильке и Августина, Леонардо и Достоевского, которое постоянно тысячью способов заставляет Этти говорить: «Я чего-то хочу и не знаю чего». «Надо думать сердцем, – утверждает Этти, – потому что именно это позволяет сопротивляться и понимать, то есть обнимать, то, что нам казалось невозможным». Подобная чувствительность проясняет для девушки и стоящую перед ней задачу. «Позвольте мне быть думающим сердцем этого барака», – пишет она. За ее словами стоит не раздутое самомнение, а уверенность, что только думающее, видящее и любящее сердце может выдержать безумие войны и Холокоста ради себя самого и ради других.
Постепенно записи становятся молитвой, непрерывным диалогом с Богом («Возьми меня за руку, я буду почтительно идти за тобой. Я не буду слишком сопротивляться»). Этти все больше открывается реальности: «Если начинаешь принимать, тогда не должен ли ты принимать все?» Впрочем, она описывает в дневнике и очень конкретные вещи: обстановку в лагере, бараки, ожидание, борьбу за штампы, дающие еще одну неделю жизни, беспокойство за родителей и братьев. И еще –взгляд на мучителей: Этти ищет хоть крупицу человечности, пусть даже глубоко упрятанную. В последней же фразе дневника всего восемь слов: «Нужно было бы стать бальзамом для многих ран».
«Жизнь прекрасна, это правда!, – сказала она в транзитном лагере, – ведь благодарность всегда будет превосходить боль». А днем раньше уже пришел приказ об отправке. Этти, ее родители и брат покидали Вестерборк. Из двенадцатого вагона поезда, уходившего в Освенцим раздалось ее последнее радостное «Пока».
Пройдем часть пути вместе с Этти, перелистывая ее дневник и письма и открывая реальность вместе с ней.
1. Я хочу писать о реальности, скрывающейся за вещами
Я настолько подкована с интеллектуальной точки зрения, что могу четко оценить и вынести суждение о любой вещи. Когда речь идет о жизненных проблемах, я часто могу показаться надменной: и все же в самой глубине я чувствую себя узником запутанного клубка и не смотря на всю ясность мысли, иногда я просто бедная запуганная девушка.
У меня все еще не получается писать. Я хочу написать о реальности, скрывающейся за вещами, но это еще мне не доступно. Единственное, что действительно меня интересует, — это атмосфера, можно было бы сказать «душа», но сущность ее продолжает ускользать от меня… если напрямую ссылаться на так называемую душу, тогда любая вещь становится слишком смутной, слишком бесформенной.
Когда учишься, думать – это великолепное, прекрасное занятие, но ты не можешь «думать о себе вне» мучительного состояния души. Тогда ты должна поступать по-другому, сделать себя пассивной и слушать, возобновить связь с частицой вечности.
Новые антиеврейские меры – запрет покупать овощи и фрукты, реквизиция велосипедов, запрещение ездить на трамвае, комендантский час в восемь вечера. Я чувствую себя подавленной: сегодня утром, когда услышала эти приказы, я чувствовала нависшую свинцовая угрозу, которая пыталась удушить меня; но нет, дело не в этих приказах – это меня не угнетает. Просто у меня много печали, и эта печаль ищет подтверждения.
Снова аресты, ужас, концлагеря, похищения отцов, сестёр, братьев. Задав себе вопрос о жизни: имеет ли она еще смысл, мы должны разбираться с этим сами и наедине с Богом. Каждая жизнь имеет свой смысл, и может быть нам нужна целая жизнь, чтобы суметь его найти. В любом случае, я потеряла всякое отношение с жизнью и с вещами; мне кажется, что всё происходит случайно, и что мы должны внутренне оторваться от всех и всего. Всё кажется таким угрожающим и зловещим, от этого мы чувствуем себя такими бессильными. Или всё случайно, или ничего нет случайного? Если бы я верила первому утверждению, я не смогла бы жить, но я еще не убеждена во втором.
Людям не нравится хмурое утро. Для меня, напротив, это зачастую лучшее время дня: когда рассвет из моих бледных окон выглядит серым и тихим. И в этой серости и тишине видно яркое и жесткое пятно: маленькая замаскированная лампа, которая освещает большую темную поверхность моего стола. Сегодняшнее утро – глубокая безмятежность, похожая на успокоившуюся бурю. Я осознаю, что это душевное состояние повторяется каждый раз: после десяти дней жутко напряженной внутренней жизни, больших требований и ожиданий от меня, поиска ясности, которая становится первостепенно важной и т.д., и т.д., и т.д. Внезапно вся эта тревога сваливается с плеч, и я чувствую, что являюсь одним целым с жизнью. Кроме того, чувствую, что не я сама должна делать что-то, но сама жизнь велика и хороша, привлекательна и вечна, а если ты мечешься и суетишься, тогда из тебя как бы выскальзывает та великая, мощная и вечная сила, которая действительно и есть жизнь. Именно в такие моменты – и я настолько благодарна этому – всякое личное желание меня оставляет. Моё беспокойное стремление к знанию и познанию успокаивается, и небольшой кусочек вечности спускается на меня.
Иногда мне хотелось бы жить в келье монастыря: с мудростью веков на книжных полках и видом, который простирается над пшеничными полями. Там я хотела бы окунуться в века и в себя саму. Со временем я нашла бы там спокойствие и ясность – это было бы не так трудно. А здесь, сейчас, в этом месте и в этом мире я должна найти и ясность, и спокойствие, и равновесие. Должна окунаться и окунаться заново в реальность, принимать и питать мой внешний мир моим внутренним миром.
Что-то происходит со мной, и я не знаю, является это проходящим настроением или чем-то действительно важным. Мне кажется, что я снова держусь только опираясь на себя. Я стала немного более самостоятельной и независимой. Вчера вечером я каталась на велосипеде по холодной и темной Лариссестраат. Я хочу повторять всё то, что бормотала тогда: Боже мой, возьми меня за руку, я последую за тобой покорно и не буду слишком сопротивляться. Я не буду уклоняться от всего, что произойдёт со мной в этой жизни. Я постараюсь принимать всё самым лучшим образом. Но время от времени дай мне короткие моменты покоя. Я больше не буду наивно полагать, что подобные моменты должны длиться вечность, я смогу принимать беспокойство и борьбу, только бы ты меня держал за руку. Тогда я пойду, куда бы ни придётся, и я постараюсь не бояться. И где бы я ни находилась, я постараюсь излучать немного той любви, той истинной любви к людям, которую я обнаружила внутри себя. Иногда я полагаю, что я стремлюсь к уединению в монастыре, но я должна реализоваться среди людей в этом мире. И я сделаю это, несмотря на усталость и чувство восстания, которые время от времени захватывают меня.
В последнее время очень медленно во мне возрастает великая уверенность, действительно глубокая уверенность. Чувствую себя уверенной под защитой в твоей руке, мой Бог… Господи, я благодарю тебя за великую силу, что ты мне даешь: внутренний центр, вокруг которого обуславливается моя жизни, становится все сильнее и сильнее. Многие приходящие из вне, противоречивые впечатления удивительным образом сейчас согласовываются между собой. Внутреннее пространство способно вместить еще больше, и многие противоречия больше не препятствуют друг другу… Осмелюсь сказать с определенной уверенностью: в моем внутреннем царстве царит мир, потому что он поддерживается мощной центральной силой.
2. Частица вечности, что мы несем в себе
Мы лишились права гулять в Вандельвеге : группы из двух-трёх деревьев переименованы в лес и снабжены табличкой: «Евреям вход запрещён». Подобные надписи цветут повсюду. И всё же, осталось немало мест, где можно жить в радости, вместе создавать музыку и любить друг друга.
Сегодня утром я каталась на велосипеде вдоль стадиона, наслаждалась небесным простором на окраине города, дышала свежим воздухом, не распределенным «по норме». Повсюду были вывески с приказами, запрещающими нам передвигаться по деревне. Но над тем единственным участком дороги, который остался нам, есть небо, целое небо! Они ничего не могут нам сделать. Они действительно не могут ничего нам сделать. Они могут нам осложнять жизнь, могут лишить нас имущества или свободы передвижения, но мы сами лишаем себя внутренних сил своим ошибочным поведением, так как мы чувствуем себя преследуемыми, униженными и угнетенными; с нашим страхом, который маскируем под ненавистью. Конечно, иногда мы можем быть подавленными и удрученными из-за того, что происходит вокруг, и это понятно, это по-человечески. И всё же, главным образом мы сами себя угнетаем. Я считаю, что жизнь прекрасна и чувствую себя свободной. Небеса простираются внутри меня и надо мной. Я верю в Бога и в людей и осмеливаюсь это открыто признать. Жизнь сложна, но не тяжела. Настоящий мир будет только если каждый найдет мир в себе. Если каждый человек освободится от чувства ненависти к ближнему своему, любой расы и нации. Если он преобразует её в нечто другое, может быть даже в любовь – это единственное возможное решение. И размышлять таким образом я могла бы бесконечно — из страницы в страницу. Этот маленький кусочек вечности, что сидит глубоко внутри нас, мы можем выразить как в одном слове, так и в десяти толстых томах. Я — счастлива, и хвалю эту жизнь, да, ее хвалю в году Господнем 1942, в этом энном году войны.
В мои ежедневные чувства и действие закрадывается намёк на вечность . Я не единственная, кто устал, болен, печален и встревожен, в этом я едина с милионами живших до меня людей, и всё это жизнь, прекрасная и полная смысла в своей абсурдности.
3. Мне бы хотелось быть мыслящим сердцем всего концлагеря
Раньше, если мне нравился цветок, я хотела прижать его к сердцу или даже съесть его. Еще сложнее было, когда речь шла о целом пейзаже, но чувство было одним и тем же. Я была слишком чувственной, я бы даже сказала слишком «собственнической»: у меня было слишком физическое желание вещей, которые мне нравились, я хотела ими обладать. И поэтому я всегда чувствовала это болезненное ненасытное желание, эту тоску по чему-то, что мне казалось недостижимым, тоску, которую тогда я звала «творческим порывом». Я думаю, что именно эти сильные эмоции заставляли меня верить, что я родилась, чтобы стать художником.
Сейчас вдруг все это стало другим, хотя я не могу объяснить внутренний процесс. Я осознала это буквально сегодня утром, возвращаясь в мыслях к недавней вечерней прогулке. Смеркалось: нежные оттенки неба, таинственные силуэты домов, прозрачное переплетение веток деревьев – одним словом — очарование. Я прекрасно помню, как чувствовала себя «раньше»: все мне казалось таким красивым, что у меня начинало щемить сердце. В то время красота доставляла мне страдание, и я не знала, как избежать этой боли. Тогда я чувствовала необходимость писать или сочинять стихи, но я никак не могла подобрать слова. И я чувствовала себя ужасно несчастной. По существу я упивалась подобным пейзажем, и истощалась. Все это стоило мне огромного количества сил. Но в тот вечер только несколько дней назад я повела себя по-другому. Я с радостью приняла красоту этого Божьего мира, несмотря ни на что. Я так же сильно наслаждалась тем молчаливым, таинственным сумеречным пейзажем, но так скажем «объективным» способом. Я больше не хотела «обладать» им. Я вернулась домой к работе с новыми силами. И тот пейзаж навсегда остался со мной. Это другой способ «обладания», привлечение вещей к себе при помощи слов и образов. Сейчас вдруг то отношение, что я называла «собственническим», перестало им быть. Пали тысячи оков, я вновь могу дышать свободно, я чувствую в себе силы и оглядываюсь сияющими глазами. Сейчас я больше не хочу ничем обладать, и я свободна. Сейчас я обладаю всем миром, и мое внутреннее богатство не имеет границ.
Дать полную свободу любимому человеку, позволить ему абсолютно свободно жить собственной жизнью,- это самая сложная вещь на свете.
Из письма к Осиаз Корманн
Корманн, мой Корманн, у нас здесь так холодно и дождливо, кто знает, как вы там при скудости еды и без одеял. Сегодня мое сердце так грустит, так грустит, думая о вас. Но, может быть, вы тут вообще ни при чем, а просто я сама немного подавлена и раздражительна. Так как же ты живешь, дорогой мой? Ты уже переехал и нахватал себе кучу проблем из-за этого? Во время одной из наших прогулок вокруг желтого поля люпинов мы говорили о желаниях и их исполнении. Ты еще это помнишь?
Передай, пожалуйста, от меня привет доктору Петцалю, который мне очень симпатичен.
Я часто вижу его меланхоличное лицо под маской иронии. Я не думаю, что его ждет легкая жизнь в его переполненном домике. Увы, может нас всех ждет нелегкая жизнь…
Я бы очень хотела вернуться, как можно скорее, чтобы посмотреть, как вы там.
Я верю, что в жизни можно найти что-то позитивное в любой ситуации. Но только тот, кто сам не убегает от худших обстоятельств, имеет право это утверждать. Я часто думаю, что мы должны будем собрать рюкзак и войти в поезд депортированных. До свидания, дорогой мой.
Этти
Сегодня утром над лагерем была радуга, и солнце светило в лужах грязи. Когда я вошла в больничный барак, женщины сказали мне: «У вас хорошие новости? Вы прямо сияете!» Я выдумала историю про демократическое правительство и скорое окончание войны, не могла же я преподнести им мою радугу, но она ли была единственной причиной моей радости?
Вчера на какой-то миг я подумала, что не могу больше жить, что мне нужна была помощь. Жизнь и боль потеряли смысл. Я как будто ломалась под огромным грузом, но и в этот раз я сражалась в битве, что неожиданно и позволило мне пойти вперед с большей силой (…) Я чувствую себя маленьким полем боя, на котором воюют проблемы нашего времени. Единственное, что можно сделать, это смиренно предложить себя в качестве поля боя. Эти проблемы должны же найти какое-либо пристанище, найти место, сердце, в котором они могут сражаться и усмиряться. И мы, маленькие люди, должны открыть им наше внутреннее пространство и не убегать.
«Как же велика внутренняя нужда твоих земных созданий, Господи! Благодарю тебя за то, что посылаешь ко мне столько людей с их нуждой. Они спокойно разговаривают со мной, не остерегаясь, и вдруг их нужда проглядывает во всей своей обнажённости. И передо мной маленький обломок человечества, отчаявшийся и не знающий, как дальше жить. И тут начинаются мои трудности. Недостаточно проповедовать о тебе, Господи, чтобы выявить тебя в сердцах других. Нужно расчистить в другом дорогу, которая ведёт к тебе, Господи, а для этого нужно быть большим знатоком человеческой души. (…)И я благодарю тебя за дар читать в сердце других. Люди для меня иногда как настежь открытые дома. Я вхожу, брожу вдоль коридоров и комнат: каждый дом устроен немного иначе, и однако они все похожи и из каждого можно было бы сделать твой алтарь, Господи. И я обещаю тебе, я обещаю тебе, Господи, я буду искать для тебя жильё и крышу в как можно большем количестве домов. Это забавный образ: я пускаюсь в путь, чтобы найти тебе крышу. Столько нежилых домов, куда я введу тебя как почётного гостя. Прости мне этот не слишком утончённый образ.»
Во мне не живет поэт, во мне живет кусочек Бога, который мог бы стать поэзией. В лагере должен же быть и поэт, который проживал бы как поэт и эту жизнь и умел бы ее воспеть. Ночью, лежа на полке в окружении тихонько похрапывающих женщин и девушек, которые или грезили вслух, или беззвучно плакали, или ворочались – и эти женщины и девушки так часто за день повторяли: «мы не хотим думать» , «мы не хотим слышать, иначе сойдем с ума» — я чувствовала бесконечную нежность, я бодрствовала, и перед моими глазами проходили события, слишком сильные впечатления бесконечно долгого дня, и я думала: «Позвольте мне быть думающим сердцем этого барака». Сейчас я вновь хочу им стать. Я бы хотела быть думающим сердцем всего концлагеря.
4. Я осознаю, что не могу ненавидеть людей, несмотря на боль и несправедливость, царящие в мире
Мы все собрались в одной комнате состава СС: те, кого допрашивают, и те, кто допрашивает, – только отгородились друг от друга столами. Решительное отличие одно: внутреннее отношение к происходящему. Взгляд привлекает молодой мужчина из СС. Он с недовольным видом мерит комнату шагами. Ходит туда-сюда с нескрываемым раздражением, и всё-таки в его облике есть что-то от загнанного и замученного зверя. Цепляется ко всему, лишь бы прикрикнуть на несчастных евреев:
– Вынуть руки из карманов! – и всё в таком роде.
Мне он показался более жалким, чем жертвы его нападок. Да и тех, кто на себе испытывал его ярость, было жаль в зависимости от степени их страха. Когда подошла моя очередь подойти к его столу, он, покраснев, рявкнул:
– Чёрт побери, что тут смешного?
Ты, и больше ничего, едва не съязвила я. Но дипломатические соображения взяли верх. Я прикусила язык.
– Вам всё весело?
Он становится пунцовым. Я, с невинным видом:
– Да нет, просто у меня вид такой.
Он: – Идиотку из себя корчите! Проваливайте!
Дай только до тебя добраться, говорил его облик. На этом месте мне, вероятно, полагалось умереть со страху, но меня взял смех от его страшных гримас.
Вот – исторический день, но не потому, что я заставила покраснеть гестаповца. А потому, что я пожалела его. Я не возмущалась, мне лишь хотелось спросить: неужели у тебя было такое несчастное детство? Или твоя невеста ушла с другим?
Я осознаю, что я не могу ненавидеть людей, несмотря на существующие в мире боль и несправедливость; осознаю, что все эти ужасы не далекая и таинственная опасность вне нас, а то, что она находится тут рядом, в нас самих. И поэтому они намного нам ближе и не так пугают. Пугает то, что некоторые системы могут настолько вырасти, что превзойдут человека и будут держать в дьявольских тисках как авторов, так и жертв. Огромные здания и башни, построенные людскими руками, возвышаются и овладевают нами. Они могут рушиться и погрести нас.
Начинаю понимать: когда испытываешь отвращение к ближнему, корни этого чувства следует искать в нелюбви к самому себе. «Возлюби ближнего своего как самого себя». Я знаю, что надо на себя, а не на него возлагать ответственность за подобные чувства. У нас обоих совершенно разные ритмы жизни; нужно каждому оставить свободу жить сообразно своей природе. Если хочешь «лепить» ближнего по тому образу, который сам создал, то закончишь тем, что упрёшься в стену; и мы всегда обманемся не ближним, но собственной требовательностью.
5. Единственное достойное любого человека действие, оставшееся нам в нынешнее время, – преклонить колени перед Богом
Внешние угрозы нарастают беспрерывно, и ужас усиливается с каждым днем. Я воздвигаю вокруг себя молитву как защитную стену, как благотворную тень, я ухожу в молитву как в монастырскую келью, чтобы потом выйти из неё сосредоточеннее, сильнее, собраннее.
Мои красные и жёлтые розы раскрылись. Пока я была там, в аду, они продолжали тихо цвести. Вчера вечером, несмотря на долгий путь, дождь и мозоли на ногах, я не сразу отправилась домой, а прошлась по улицам в поисках тележки цветочника и вернулась домой с большим букетом роз. Теперь они там. Они не менее реальны, чем весь тот ужас, свидетелем которого я становлюсь в течение дня . В моей жизни есть место для многих вещей. Во мне так много места, о мой Бог. Сегодня, когда я проходила по этим настолько переполненным коридорам, я почувствовала внезапно большое желание упасть на колени на каменный пол посреди всех этих людей. Единственный достойный человека поступок, который нам остался, это встать на колени перед Богом.
Молитва воскресеным утром. Господи, какое ужасное время! Этой ночью я впервые не спала, мне жгло глаза, образы человеческого страдания беспрерывно проходили перед моим взором. Я пообещаю Тебе, Господи, кое-что, безделицу: я постараюсь не нагружать весь этот день тревогой, которую мне внушает будущее. Но к этому нужно себя приучить. Сейчас для каждого дня довольно его забот. Я помогу Тебе, Господи, не угаснуть во мне. Сейчас мне предельно ясно одно: это мы должны помогать Тебе, а не Ты нам, и таким образом мы поможем сами себе…
Единственное, что мы можем спасти в это время и что действительно имеет значение, — это маленький кусочек Тебя в нас самих, мой Бог. И, может быть, мы можем внести свой вклад, вновь извлекая Тебя на свет из опустошенных сердец других людей. И почти с каждым биением моего сердца во мне возрастает уверенность: Ты не можешь нам помочь. Сейчас наша очередь помогать Тебе, до конца защищать Твое жилище в нас. Существуют люди, которые до последнего заботятся о том, чтобы спасти пылесос, серебряные ложки с вилками, вместо того чтобы спасти Тебя, мой Бог. И есть другие люди, превратившиеся уже в средоточие бесчисленных страхов и горестей, которые, во что бы то ни стало, хотят сохранить собственное тело. Они говорят: «они меня не заберут». Они забывают, что если они в Твоих руках, то они неподвластны никому другому. Мой Бог, я начинаю немного успокаиваться после этого разговора с Тобой. С этого момента и впредь я часто буду с тобой беседовать, и таким образом не позволю Тебе меня оставить. Мой Бог, со мной Ты будешь и жить скудными временами из-за моей бедной веры. Но поверь мне, я буду продолжать работать для Тебя и быть Тебе верной, и я не прогоню Тебя из моего сердца.
Если ты начинаешь идти вместе с Богом, то просто продолжаешь идти, и жизнь становится одной долгой прогулкой.
6. И все же жизнь в ее невыразимой глубине удивительно хороша
Мои дорогие,
Внутри обнесенного колючей проволокой забора осталось совсем мало вереска, количество бараков увеличивается с каждым днем. Остался лишь маленький кусочек на самом краю поля, и я сейчас сижу там между редкими кустами, под ярким голубым небом, греясь на солнце. Прямо напротив, в нескольких метрах от меня я вижу голубую униформу. Жандарм восторженно собирает фиолетовые люпины, его ружье свисает со спины. Если я смотрю налево, то вижу поднимающиеся белые облака дыма и слышу пыхтение локомотива. Людей уже посадили в торговые вагоны, двери закрываются. Предписанное число людей еще не достигнуто. Некоторое время назад я столкнулась с директором детского дома, она держала на руках маленького ребенка. Он тоже должен ехать, один. Нескольких больных забрали даже из бараков госпиталя. С четырех часов утра у меня опять были младенцы и багаж, который надо было переносить. В такие часы можно было бы вобрать меланхолию на всю жизнь. Тем временем жандарм, любитель природы, собрал фиолетовый букет, с которым он, возможно, пойдет ухаживать за какой-нибудь местной крестьянкой. В тех вагонах лежит множество маленьких детей с воспалением легких. Иногда кажется, что все происходящее не может быть реальным. У меня здесь нет определенной роли, и мне кажется, что это лучше всего. Я хожу по лагерю и сама нахожу себе работу. Сегодня утром я пять минут разговаривала с одной женщиной, которая за три минуты поведала мне свои последние испытания. Сколько же можно рассказать всего за несколько минут. Мы дошли до двери, за которую мне запрещено заходить, тогда она меня обнимала, говоря: «Спасибо за помощь». На секунду я забралась на лежащий среди кустов ящик, чтобы посчитать количество товарных вагонов. Их было тридцать пять, перед ними стояло несколько вагонов второго класса для конвоя. Товарные вагоны были полностью закрыты, но то там, то здесь не хватало досок, и из дыр высовывались прощавшиеся руки, как руки тонущего человека.
Небо полно птицами, фиолетовые люпины растут, как принцы, так мирно. На том ящике сидят, разговаривая, две старушки. Солнце согревает мне лицо, а на наших глазах происходит убийство. Все так непонятно.
Я чувствую себя хорошо.
С ласковым приветом, Этти
Если вся эта боль не расширила наших горизонтов и не сделала нас более человечными, освобождая от мелочей и незначительных вещей этой жизни, тогда она была бесполезной. Все разы, когда я была готова принять это, испытания превращались в красоту.
Я уже умерла тысячу раз в тысячах концлагерях. Знаю все, и меня больше не волнуют новости о будущем: так или иначе, я уже все знаю. Тем не менее, я считаю, что эта жизнь прекрасна и полна смысла. Каждую минуту.
Здесь нищета поистине ужасна, и все же часто случается, что поздним вечером, когда день уже исчез за нами, я быстрым шагом гуляю вдоль колючей проволоки. И тогда из моего сердца всегда поднимается голос, — я ничего не могу с этим поделать, это так, это нечто от начальной силы — и этот голос говорит: жизнь – это великая и прекрасная вещь. Позже нам придется построить абсолютно новый мир. Каждому новому преступлению или ужасу мы должны будем противопоставить кусочек любви и добра, которые мы завоюем в нас самих. Мы можем страдать, но мы не должны поддаваться. И если мы все же выживем в это время, телом и душой, и особенно душой, без горечи, без ненависти, тогда у нас будет право сказать наше слово, когда война закончится.
Письмо к Марии от 2 сентября 1943
…Я опять пишу немного обо всем и как попало, хороших новостей мало. Часто здесь мы ужасно устаем, и именно так я чувствую себя сегодня утром. Это письмо должно вскоре отправиться, поэтому я все-таки что-то напишу. Какими мы были молодыми только год назад в этом вереске, Мария, сейчас мы уже немиого постарели. Сами мы не очень отдаем себе в этом отчет: мы навсегда заклеймены болью. И все же жизнь удивительно хороша в своей необъяснимой глубине. Мария, я всегда должна возвращаться к этому пункту. Мы просто должны сделать так, чтобы, несмотря ни на что, Бог был в безопасности в наших руках, Мария. Я здесь совсем не на высоте ситуации, у меня не получается «соответствовать» всем людям, которые хотят вовлечь меня в свои дела. Часто я слишком, слишком усталая. Пожалуйста, посмотри один раз на Катхе дружеским взглядом от меня и прислонись щекой к папе Хану и от меня тоже. Вам все еще хорошо вместе? И передай привет моему дорогому письменному столу, самому прекрасному месту на земле! Я лишь мгновенье смотрю на тебя, дорогая моя, и больше ничего не говорю.
Этти
7. Мы покинули лагерь с песней на устах
Кристен, открываю Библию наугад и вижу: “Господь, твоя крепость”.. До свидания». Я сижу на своем рюкзаке посреди переполненного товарного вагона. Папа, мама и Миша в нескольких вагонах впереди. Отбытие, несмотря ни на что, было неожиданным. Неожиданный приказ, посланный специально для нас из Гааги. Мы уезжали из лагеря с песней. Мама и папа очень сильные и спокойные, и Миша тоже. Мы будем ехать три дня. Спасибо за все ваши заботы. До свидания от нас четверых. Этти
Это последнее письмо от Этти. Карточку нашел один крестьянин на железнодорожных путях. Этти погибла два месяца спустя в Освенцим.
Подготовила Элена Фьерамонти
Фото: www.hollandscheschouwburg.nl