Автор: Пятая публикация из авторского цикла Игоря Лужецкого «История школы»
Предельно кратко осветив образование классического Средневековья, стоит плавно перейти к временам, более приближенным к сегодняшнему дню. А именно, ко времени Тридентского собора и католической реформы. И тут я рискую попасть в достаточно сложную ситуацию: с одной стороны, в это время произошло много важного, и я боюсь увязнуть деталях, с другой стороны, вовсе ничего не сказать об этой эпохе невозможно. В-третьих, я совсем не специалист по данному периоду и просто боюсь сказать глупость.
Так что постараюсь говорить исключительно о своей теме, касаясь всего остального ровно настолько, насколько это необходимо. И делаю я это не из отсутствия интереса к вопросу, а из крайнего уважения к одной из важнейших эпох, которая заслуживает много лучшего исследователя, чем я. Но, вместе с тем, отсылаю интересующихся к следующим трудам: Ги Бедуэлла «История Церкви», Макса Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», Вернера Зомбарта «Буржуа», Мишеля Фуко «Безопасность, территория, население» и «Мужество истины». Конечно, есть и масса других достойных внимания трудов, но я смею рекомендовать именно те, которые посчитал ключевыми.
Итак, сегодня я постараюсь начать описание иезуитской модели образования. Так как она стоит словно некая переходная форма от педагогики средневековой к педагогике нового времени. Хотя лично мне кажется, что дальше педагогическая мысль могла бы и не развиваться, у отцов иезуитов все вышло и так достаточно удачно. Но, опять же, мое восхищение – это восхищение человека, не видевшего эту систему вживую. И говорю я вам о нем в качестве некоего предостережения. Я не беспристрастен, я говорю о том, что мне очень нравится — делайте поправку на это.
Первые иезуитские коллегиумы возникают в 50-60 годы шестнадцатого века, в эпоху Тридентского Собора и сразу после него. То есть, с одной стороны, немногим позже создания самого Общества Иисуса, с другой стороны, в эпоху реформы католической Церкви и отделения от нее ряда протестантских церквей. Иначе говоря, эти школы создаются в момент пиковой европейской религиозности, в то время, когда вся Европа отвечала себе на вопрос о том, что из себя представляет ее собственное христианство, ее зарождающаяся наука, ее мысль и ее чаяния. Можно даже сказать, что это такой момент европейской рефлексии. Достаточно длительной и болезненной рефлексии. Это время очень интенсивно: читаются тексты Мора и Эразма, строятся флоты, маршируют ландскнехты (а потом и терции) неутомимых Габсбургов, появляются новые монашеские ордена и протестантские общины, проповедуют Лютер и Кальвин, неутомимо трудится святой Игнатий, Генрих Английский решает свой семейный вопрос, а его дочь – вопрос испанский, Рим выдыхает после окончания эпохи Борджиа и Делла Ровере, в далекой Польше в небо вглядывается Коперник, в близком Париже туда же смотрит Нострадамус, а само небо начинает заволакивать дымом костров. В общем, Европа не скучает.
Итак, к сути. Чем характерны, интересны и особенны иезуитские коллегиумы с позиции дисциплины? То, что я сейчас буду говорить, вызывает массу вопросов и у меня самого. По этой причине прошу относиться к сказанному как к размышлению, а не как к его результату.
Во-первых, что мы о них знаем достоверно? То, что они возникли в середине шестнадцатого века. То, что их внутренний распорядок определял ratio studiorum, уставной по сути своей документ, описывающий правила поведения и соподчинения должностных лиц коллегиума (первый документ подобного рода в Европе). Также знаем, что в них появилось понятие учебного года (длиной всего в 180 дней). Знаем, что устроены они были по принципу интернатов, но при этом не готовили преимущественно монахов. То есть это вероятно первое учебное заведение, которое подвергало молодого человека монастырскому распорядку на время. Знаем, что преподавателей для них впервые начали готовить системно, именно как преподавателей. Вообще, говоря о иезуитских колледжах очень много раз можно сказать «впервые». Также можно заметить внимание к физическому развитию ребенка — об этом можно судить хотя бы потому, что в школьном курсе появляется понятие фехтования. Кстати, и само представление о курсе (cursus) тоже растет оттуда. Это набор предметов и дисциплин, который воспитанник должен освоить в течение года. И еще многое можно сказать, описывая нововведения, привнесенные Обществом Иисуса в педагогику.
Но возникает вопрос – зачем? Я не допускаю мысли, что попытка протестантской реформы Церкви и такая педагогическая модель никак не взаимосвязаны. Слишком уж одновременно они возникают в одном и том же месте, слишком активно Орден святого Игнатия противостоит реформе Лютера, чтобы это было случайностью.
Обыденный ответ на мое вопрошание выглядит настолько просто, что даже несколько примитивно и никак не выдает тот дух, которым дышит Общество Иисуса. Звучит он примерно так: иезуиты за огромные деньги набирали дворянских детей (хотя образование было бесплатным или почти бесплатным), давали им необходимые навыки для выживания в мире (верховая езда, этикет, фехтование, полезные для карьеры науки, соревновательность), внушали им догмат о папской непогрешимости (которого, к слову, тогда еще не было) и верностью Матери Церкви и выпускали в мир. Молодые дворяне-католики, пройдя такой курс, становились фанатичными слугами Ватикана, практически легионами вооруженного сталью и золотом обскурантизма.
Но давайте не будем считать братьев святого Игнатия собратьями и товарищами Пауля Йозефа Геббельса, не будем экстраполировать опыт века двадцатого на век шестнадцатый. Хотя, признаюсь, я сам разделял эту точку зрения некоторое время назад.
Но перед тем, как я все-таки начну, смею попросить об одном: дочитать до конца, перед тем, как делать выводы.
Dictio
Поставлю вопрос следующим образом: что и зачем делали иезуиты? А в процессе отвечания постараюсь не забывать о том, что это, в первую очередь, священники и монахи.
Центром иезуитского образования является formatio – создание человека. Или, как иногда говорят сами иезуиты, формирование, а не информирование. Но какого именно человека? После достаточно продолжительных размышлений рискну сказать, что свободного. Свободного от людей. Как это делалось?
Во-первых, большое количество творческих заданий: сочинить в стиле Гомера, представить свою речь над телом Цезаря или о Сергии Катилине, создать с товарищами театральную постановку. Почему я считаю, что это аргумент в пользу свободы? Потому что человек никогда так не свободен, как наедине с собой в процессе творческого акта. И притом не просто творческого, но даже немного неканонического, проектного (пойди, напиши речь против или за Катилину).
Второе – соревновательность. Мы все знаем, что в коллегиумах велись рейтинги, и их было много, и они были разными (по поведению, по успеваемости в разных дисциплинах). Зачем? Мне видится, для того, чтобы воспитанники начали сравнивать себя с другими, видели свои и их сильные и слабые стороны, но, главное, чтобы они сепарировались от своей корпорации. А это вообще новое слово в средневековой мысли – помыслить себя отдельным от своего сословия, от города, цеха, герба и титула (в этих школах обучались весьма разные дети). Но при этом не помыслить через присоединение к другому сословию, а просто научиться видеть, что другие люди могут быть похожими на тебя, но это не ты.
Третье — внимание индивидуальным физическим упражнениям, главным образом — фехтованию. С одной стороны, поединок как опыт противоборства отлично дает почувствовать именно свою несхожесть с другим. С другой же, фехтование – то еще творчество (кто пробовал, тот подтвердит).
Зачем они это делали? Для ответа на этот вопрос нам придется вернуться в Античность, к Платону (которого все они очень неплохо, к слову, знали). У него есть строки в Апологии Сократа, которые могут пролить свет на этот вопрос: «Будьте уверены, о мужи афиняне, что если бы я попробовал заниматься государственными делами, то уже давно бы погиб… И вы на меня не сердитесь, если я скажу вам правду: нет такого человека, который мог бы уцелеть, если бы стал откровенно противиться вам или какому-нибудь другому большинству и хотел бы предотвратить все то множество несправедливостей и беззаконий, которые совершаются в государстве». О чем здесь? О том, что один свободно говорящий (паррессиаст) не может переубедить массу. И не может убедить ее идти верным путем. Так вот, по мысли Платона, масса всегда ищет себе льстящих ей вождей, которые не радеют об общем благе. Иначе говоря, общество, возглавляемое отдельным его членом, может пасть, но может и взлететь, а общество, возглавляемое собранием всех его граждан – падет неминуемо.
А где во времена иезуитов есть общества, возглавляемые коллегиально? Протестантские общины. Которые свели право с Небес на землю, начали сами выбирать себе пасторов и еще много чего.
И вот тут и нужна свобода, просто чтобы остаться христианином (по мнению иезуитов, как я его понял). Свобода от мнения людей, от давления общины, корпорации, сословия. Право на себя. Или, как говорил тот же Платон, право свободной речи. Парресстиастический дискурс. Чем он отличается от привычного риторического? Слова ритора связаны прежде всего с аудиторией ритора, а слова паррессиаста — прежде всего с ним самим. При этом парресстиастический дискурс есть непременное условие отправления пастырской власти. Давайте вспомним, что это.
Пастырство для средневекового сознания — это вариант христологической власти. Первый пастырь – Бог. И Христос – пастырь добрый, полагающий душу Свою за овец, и ветхозаветный Бог, присутствие которого было особенно видно именно в момент перемещения народа. Как пример можно вспомнить сорокалетнее скитание по пустыне, когда народ был веден столпом и смерчем огненным. Можно сказать, что пастырство — это власть, осуществляемая в движении. Второй аспект: этот тип власти направлен на благо пасомого. Пастырь заботится о стаде, охраняет его от волков, изгоняет тех заболевших, чья болезнь может быть опасна для всех, ищет для стада тучные пастбища. Также это власть, направленная на всех и на каждого, то есть, он пасет все стадо, но вместе с тем занимается проблемами самых слабых и больных, прилагая усилия к их излечению. Он готов жертвовать собой ради блага вверенных ему овец. И тут есть очень важный момент. Пастух чаще всего пасет не свое стадо. Он посредник между волей господина овец и самими овцами. При этом, по словам Фуко, это «самоотверженное посредничество», в котором благополучие стада ценнее благополучия и жизни пастуха (подробнее: М. Фуко «Безопасность, территория, население»).
Что здесь для нас важно? Пастырь не часть общины, он обладает рядом сакральных прав и запретов, отличающих его от всех. Он совершает таинства и пребывает в таинстве. Пастырь противопоставлен общине. Его власть протяженна во времени, то есть он пастырь, пока он куда-то ведет стадо, которое претерпевает положительные изменения в процессе этого ведения (formatio). Он свободен от мнения общины и говорит не от их желания, но от своего состояния и открывшейся ему истины (или от Истины, которая и есть Он). Сократ паррессиаст, Христос паррессиаст, как ни забавно, но сам Лютер – тоже паррессиаст.
Я полагаю, что интерес иезуитов к наукам (что тоже можно считать особенностью их педагогики), который они сумели привить многим своим ученикам, связан с попыткой доказательства того, что сам мир не неизменен, он управляем Богом, он, через свои законы, метафорически говорит нам о необходимости формации. Хоть иезуиты и были впереди планеты всей, но это были люди во многом средневекового сознания, так что они вполне могли видеть в мире физическом метафору мира духовного. Полагаю, что святой Игнатий и его братья были бы в восторге, узнав о теории сэра Чарльза Дарвина. Ведь она так прекрасно иллюстрирует изменяемость мира от форм примитивных к формам совершенным.
In summa
Педагогика иезуитов являет нам совершенно особенный тип дисциплины, а именно дисциплину себя и заботы о себе, о своем разуме, своем теле и своей бессмертной душе. Она предельно антипрагматична, то есть она не учит популярным ныне и только становившимися популярными тогда вещам: «умению жить», зарабатывать на хлеб, устраиваться в обществе. Но выпускники этих школ все это, как ни странно, прекрасно умели, хотя их учителя и не ставили это своей целью. Но об этом в следующий раз.
Игорь Лужецкий
Блог автора: Специально огороженный