Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
Дэвид Льюис
Пер. с англ. LIFE OF ST. JOHN OF THE CROSS OF THE ORDER OF OUR LADY OF MOUNT CARMEL BORN A.D. 1542. DIED 1591. COMPILED, TRANSLATED AND EDITED BY DAVID LEWIS, M.A., LONDON: THOMAS BAKER, SOHO SQUARE – 1897.
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ПРЕДИСЛОВИЕ
Настоящее «Житие св. Иоанна Креста» скомпилировано из одноименного произведения бр. Иосифа Иисуса и Марии, который вступил в орден Кармеля в 1595 г. – через три года после смерти святого. Бр. Иосиф был официальным историографом ордена и, несомненно, имел доступ ко всем документам, необходимым для работы. Но его «Житие» не получило одобрения со стороны братии, и публикация была произведена без санкции руководства, которое впоследствии лишило бр. Иосифа должности историографа. Также использована «Великая хроника» ордена бр. Франциска Святой Марии; «Житие», написанное бр. Иеронимом св. Иосифа, которым обычно предваряются труды св. Иоанна Креста; итальянское «Житие» о. Марка св. Франциска и французское – о. Досифея св. Алексия. Изрядную помощь оказало «Житие», недавно написанное о. Мануэлем Муньос Гарника, каноником кафедрального собора г. Хаэн и изданное в этом городе в 1873 г.
Праздник св. Иоанна Креста, 1888 г.
ГЛАВА I
Орден Матери Божией Кармельской возник на Востоке, где в течение многих поколений рос и процветал, неведомый жителям Запада. Со времён великих пророков Илии и Елисея, как сообщает благочестивое предание Кармеля, святую гору населяли отшельники, которые поколение за поколением, пребывая под властью Ветхого Завета, по мере сил прообразовывали ещё более великие благодати Завета Нового своей молитвенной и подвижнической жизнью.
Отшельники Кармеля – сыны пророческие – были среди тех, кто услышал Предтечу нашего Господа, проповедовавшего в «пустыне Иудейской» (Мф. 3:1) «крещение покаяния для прощения грехов» (Мк. 1:4), а потом в Иерусалиме в день Пятидесятницы среди тех, кто видел блаженного Апостола, стоявшего с одиннадцатью, когда «от Сиона вышел закон, и слово Господне – из Иерусалима» (ср. Ис. 2:3). Они обратились в веру Христову и по приходе обратно на святую гору воздвигли на Кармеле храм в честь Матери Божией, виденной ими в Иерусалиме на том самом месте, где стоял Илия, когда увидел облачко, идущее от моря и приносящее долгожданный дождь, который столь надолго был отнят Богом от земли. Отшельники были известны тысячу лет после Страстей нашего Господа как иноки Св. Марии с горы Кармель; они жили в пещерах и расселинах скал, радея о служении Богу и своём спасении.
В начале тринадцатого столетия об иноках Матери Божией с горы Кармель услышали в Европе. Бедствия во Святой земле, постоянное ослабление крестоносцев наряду с постоянным укреплением неверных принудили некоторых из отшельников покинуть приморский Кармель и искать убежища в более спокойных краях. Среди них был Ральф Свободнорождённый родом из Нортумбрии, который прибыл в Палестину как воин Креста на борьбу с сарацинами, но сложил на Кармеле оружие земного воинствования ради мирного хабита отшельнического. Он вернулся в Европу в сопровождении одного из своей братии и под защитой двух англичан: лорда Вески и лорда Грея Коднорского. Первый выделил ему под монастырь землю близ Алника, где в году 1240-м он основал приорат Халн. Лорд Грей выделил землю в Кенте с той же целью, и там в то же время был выстроен приорат Эйлсфорд. В последней обители пять лет спустя – в 1245 г. – состоялся первый европейский капитул кармелитов, памятный избранием св. Симона Стока (коему Матерь Божия даровала скапулярий) на должность генерального приора всего ордена. Они стали известны как «белые братья» из-за цвета своих хабитов, быстро выросли в числе, распространились в Ирландию и Шотландию, причём последнее королевство оказалось тринадцатой провинцией ордена, состоявшей из девяти монастырей.
Говорят, Амальрик Лиможский, декан, а впоследствии патриарх Антиохийский, в двенадцатом столетии собрал отшельников Кармеля вместе, поместил их под руководство единого приора и дал им общежительный устав. При Брокарде, втором приоре, этот устав был то ли заменён на новый, данный Альбертом Пармским, патриархом Иерусалимским, то ли изменён им во время понтификата Иннокентия III.
Устав, данный Альбертом Пармским братии, «жительствовавшей у колодезя Илиина», был утверждён Гонорием III в год Господень 1226-й, но, когда братья поселились в Европе, устав, данный отшельникам на горе Кармель, жизнь коих была посвящена созерцанию, стало тяжко и, пожалуй, даже невозможно исполнять в условиях стран, не похожих на землю, где орден получил своё начало. Посему к Святому престолу были направлены двое братьев – вероятно, генеральным капитулом, состоявшемся в Эйлсфорде в 1245 г., – с просьбой об указаниях. В 1248 г. Иннокентий IV вновь утвердил устав, но с некоторыми поправками и изменениями; и повелел братии соблюдать его. С течением времени соблюдение смягчённого устава становилось для братии всё более неудобоносимым бременем. Посему они снова представили устав Святому престолу для изменения, и Евгений IV в 1432 г. по их просьбе и принимая во внимание человеческую слабость смягчил суровость оного. С тех пор братии было разрешено есть мясо и находиться вне келий (но всё ещё в пределах монастырской ограды). Они были освобождены от поста с 14 сентября до Пасхи и были обязаны поститься лишь в Адвент, в Четыредесятницу и в прочие дни, наблюдаемые Церковью. Позже были сделаны и другие послабления, одобренные Пием II в 1459 г. и Сикстом IV в 1476 г. Устав теперь был, возможно, и не суров, но соблюдался он, без сомнения, строго, и братия пользовалась поддержкой Святого престола.
Именно по этому уставу жили кармелитки в Испании и повсеместно, когда св. Тереза принесла свои обеты в авильском монастыре Воплощения. Постепенно, по мере восхождения к более высоким молитвенным состояниям, она проникалась стремлением к более строгому образу жизни, дабы совершеннее принести в своём лице жертву Господу. Также слыхала она и о вспышке ереси и потопе ложных мнений, захлестнувшем землю, и в молчании её душа её воспламенилась (ср. Пс. 38:3-4).
В своём авильском монастыре ей трудно было достигнуть настоящего уединения, поскольку затвор соблюдался не жёстко; более того, руководство время от времени направляло её в гости к живущим в миру. Сие причиняло святой болезненные страдания, ибо она желала придерживаться устава с великой строгостью, твёрдо зная, что первым её долгом является следование своему призванию. Кроме того, строгость, к которой она стремилась, была невозможна в той обители, ибо в ней было более ста пятидесяти женщин, не всех из которых можно было побудить вести суровую жизнь, поскольку их обеты обязывали их следовать лишь смягчённому уставу.
Святая, конечно, знала, что устав – пускай и не соблюдаемый нигде в изначальной строгости, но соответствующий обычаю ордена, одобренному Папой, – является верным путём спасения. Тем не менее она стремилась делать больше, чем была обязана согласно уставу, по которому жила; и, размышляя в сердце своём над сим замыслом, подготавливала остальных к выступлению вместе с нею в многотрудное путешествие по прямому пути, предназначенному для немногих.
Однажды во время состоявшейся в её келье беседы о трудностях молитвенной жизни и уединения, с которыми она столкнулась в монастыре Воплощения, племянница её, Мария де Окампо – тогда ещё не инокиня – сказала, что если бы они, рассуждающие о столь высоких предметах, всерьёз пожелали бы подражать босоногим монахиням св. Франциска, то можно было бы сыскать средства на основание монастыря: она самолично дала бы тысячу дукатов на это дело. Мария де Окампо была ещё ребёнком и доселе не выказывала ни малейшего желания стать монахиней; напротив, она любила наряды и всякие развлечения, какие только могла найти. Но сие радушное предложение помочь другим лучше послужить Богу немедленно принесло ей стократную награду. Много лет спустя, уже став монахиней, она по приказанию своего духовника написала следующее: «В тот миг, когда я предложила тысячу дукатов на постройку монастыря, мне явился в видении наш Господь, привязанный к столпу – прежалостное и горестное зрелище. Он поблагодарил меня за сию милостыню и моё благое намерение содействовать постройке обители, поскольку я первая выказала его; и поведал мне, сколь много сие послужит к чести Его. Видение сие доставило мне несравненную радость, и я была столь потрясена им, что в тот же час не сходя с места решила сама облечься в хабит, и сотворила сие через шесть месяцев – после постройки обители св. Иосифа».
Сердце св. Терезы исполнилось ликования, когда она услышала предложение племянницы, и тогда она начала молиться о сем деле нашему Господу и советоваться со святыми людьми. Итогом чего было строительство в 1562 г. – примерно через два года – первого монастыря босоногих монахинь Кармеля – обители св. Иосифа в епархиальном городе Авиле, в области Кастилья-ла-Вьеха и юрисдикции епископа Альваро де Мендоса.
После постройки первой реформированной обители св. Тереза уразумела, что завершила лишь половину работы. Недостаточно было добиться соблюдения монахинями первоначального устава; следовало найти и монахов, которые бы соблюдали его, дабы лучше осуществлять руководство над сими инокинями. Эта нужда в монахах чувствовалась с самого начала, ибо, когда Пётр Алькантарский сказал своей духовной дочери Исабели де Ортега (впоследствии взявшей имя Елизавета св. Доминика), что она призвана вступить в новый Кармель к св. Терезе, та ответила, что не хотела бы принадлежать к этой новой общине, потому что в ней нет монахов, соблюдающих тот же устав, от коих она смогла бы получить такую помощь, которая ей могла бы потребоваться сообразно духу её призвания. Духовник успокоил её, заверив, что монахи найдутся и реформа, которая должна была вот-вот начата св. Терезой, не ограничится лишь монахинями. Примерно пять лет спустя сестра Исабель принесла обеты в обители св. Иосифа, но монахов реформированного устава ещё не появилось. В 1566 г. в Испанию прибыл отец-генерал ордена и на следующий год навестил св. Терезу в её новом монастыре, [ведь] обитель была отдана в подчинение местному епископу, а её основательница без её ведома и согласия выведена из-под юрисдикции генерала к великому их обоих огорчению. Генерал был человеком святого нрава и не желал терять св. Терезу. Поэтому он принял её обратно в орден к великой её радости, позволив при этом остаться в обители св. Иосифа и наделив полномочиями строить ещё женские монастыри, в коих первоначальный устав следовало исполнять во всей его суровости.
Но ей этого было не вполне достаточно; она желала видеть в ордене монахов, живущих по тому же уставу. Генерал думал, что помочь ей в этом не удастся из-за сопротивления, возникшего в провинции: монахи были привержены своим обычаям, и перемены были им не по душе. Друзья св. Терезы ходатайствовали за неё перед генералом, но не преуспели; и в итоге ей пришлось писать ему самой, умоляя дать согласие. Он был тронут её настояниями и дал ей полномочия построить два мужских монастыря, но только в пределах области Кастилия.
Есть мнение, что и прежде не раз совершались попытки восстановить соблюдение первоначального устава, но даже если это и было так, всё равно к сему времени точно уж не осталось ни одного принадлежащего ордену монастыря, который жил бы не по уставу, смягчённому с согласия Евгения IV. Декрет, выпущенный в 1524 г. от имени Климента VII, об учреждении в каждой провинции по одной обители, соблюдающей первоначальное правило, никогда не исполнялся. При этом не предполагалось, что вследствие этого орден пришёл в упадок или что его члены были людьми недостойными и неблагочестивыми; монахи исполняли свой устав, и вполне естественно, что строгое соблюдение устава, пускай и менее сурового, чем прежний, должно было казаться им достаточной причиной продолжать соблюдать те правила, что были в силе при принесении ими иноческих обетов в Кармеле.
Новые обители, построенные с разрешения генерала, стали известны как монастыри созерцательных кармелитов; они жили согласно старинным установлениям ордена под управлением генерала. Хотя монахам полагалось проводить время главным образом в служении мессы, пении богослужебных часов и мысленной молитве, они, тем не менее, были обязаны служить ближним в их нуждах, едва на то представлялась возможность. Им полагалось продвигаться по пути совершенствования в качестве кармелитов посредством соблюдения первоначального устава без послаблений, которые дозволил Верховный понтифик, принимая во внимание человеческую слабость.
Но св. Тереза, хоть осчастливленная благоволением генерала, даже и не приступила ещё, как ей казалось, к началу своих трудов. В целом мире, насколько ей было известно, не нашлось ни одного мужчины, кто принял бы первоначальный устав. В провинции было крайне мало монахов её ордена, да и не видела она среди них признаков устремления к лучшему. И всё же она не оставляла своего замысла и была уверена, что Господь наш придёт ей на помощь в должное время.
Её первый женский монастырь был построен в 1562 г., и вот, в 1567 г. – в то самое время, как она получила разрешение от генерала на основание двух обителей, – она находилась в городе Медина-дель-Кампо на строительстве второго монастыря своей реформированной общины. Она пробыла там с кануна Успения до конца октября, занятая непосредственно своим делом в своём монастыре, но не забывая и о другом деле, не менее важном для неё и казавшемся столь безнадёжным. «Пребывая там, – писала она в «Основаниях», – я всегда думала о мужских монастырях, но поскольку у меня не было ни единого монаха, вместе с которым можно было бы положить им начало, я не знала, что делать». Оказавшись в таковом затруднении, она решилась поговорить с бр. Антонием де Эредиа, приором мединских кармелитов, в обители св. Анны, основанной несколькими годами ранее – в 1560 г.
Бр. Антоний де Эредиа недавно поселился в Медине – приором его назначили на капитуле, состоявшемся в упомянутом году в Авиле, – но св. Тереза знала его, когда он был ещё приором авильских кармелитов. Она давала ему знать о своих мечтах и пожеланиях относительно мужских обителей первоначального устава даже прежде прибытия генерала ордена в Испанию. Теперь же, говоря с ним о том же предмете, она более подробно изложила свои замыслы и получила позволение исполнить на деле то, о чём прежде могла лишь мечтать. Бр. Антоний сразу же пообещал сам заняться этим. Св. Тереза думала, что он шутит, и высказала ему это, но приор говорил всерьёз и поведал ей, что Бог призывает его к более строгой жизни и что прежде он намеревался покинуть орден и стать картезианцем.
Бр. Антоний, происходивший из одного из знатнейших семейств Бискайи, родился в 1510 г. – за пять лет до св. Терезы – в Рекене, что находится в области Кастилья-ла-Нуэва; мать же его была в родстве со св. Викентием Феррером. В монахи он пошёл всего десяти лет от роду, а в двадцать три года был возведён в священный сан. Истинный монах, простой и послушливый, сложение он имел, однако, хрупкое и, во всяком случае, не приспособленное для сурового подвига; так что святая имела основания несколько усомниться в его силах. С другой стороны, он имел большой вес в ордене и пользовался уважением светских особ за свою родовитость, великое благоразумие и большой жизненный опыт.
Тем не менее, св. Тереза не сочла его пригодным для сего труда; ей требовался человек больших дарований, а не таких сомнительных, что наблюдались у бр. Антония. Его благоволение, однако, порадовало её. Она не смогла ему отказать и попросила подождать один год, в течение коего ему предстояло жить в своём монастыре и по мере возможности упражняться в тех подвигах, коих требовал первоначальный устав. Бр. Антоний принял эти условия и этот совет; он предался более суровому житию и претерпел много попрёков от своей братии, предпочитавшей обычаи смягченного вида и не имевшей ни малейшего желания их реформировать.
Вскоре после этого и перед отъездом св. Терезы из Медины-дель-Кампо бр. Педро Ороско, монах серьёзный и образованный, один из тех, на кого она всегда взирала с восторгом, навестил её и в ходе беседы поведал о молодом монахе, только что ставшем священником, но стремившемся к более углублённой жизни, чем бытовала в ордене. Рассказ о его самоуглублённости, смирении, благоговении и серьёзности так потряс св. Терезу, что она умолила его прислать сего монаха к ней. Она поняла, что это был тот самый человек, коего Бог поставил в основание её реформы и краеугольным камнем Кармеля. Бр. Педро пообещал прислать его, и св. Тереза предалась молитвам. Она провела ту ночь, искренне упрашивая Господа нашего направить к ней сего молодого монаха для исполнения дела, кое Он вверил ей. И была то молитва Рахилиина: «Дай мне детей, а если не так, я умираю!» (Быт. 30:1).
Бр. Педро оказалось трудновато убедить монаха навестить св. Терезу, но в итоге он преуспел, и на следующий день тот неохотно нанёс ей визит. Тогда-то св. Тереза и увидела впервые великого святого и учителя Кармеля, бедного монаха Иоанна Креста.
ГЛАВА II
Св. Иоанн Креста родился 24 июня года 1542-го в Онтиверосе, некогда процветавшем, но к тому времени пребывавшем в упадке городе области Кастилья-ла-Вьеха, относившемся к епархии Авилы, где родилась св. Тереза. Отец его, Гонсало де Йепес, принадлежавший к древнему и почтенному роду, и мать, Катерина Альварес, бедная сирота, оба происходили из Толедо. Катерина была взращена благочестивой вдовой, тоже из Толедо, приехавшей в Онтиверос и занимавшейся там благотворением. Она усердно и сердечно заботилась об одинокой сиротке, кою воспитывала в страхе Божием и деятельном благочестии. Девочка развивалась в соответствии с наставлениями сей вдовы, а к природной её красоте, каковая была весьма велика, Бог изволил прибавить ещё более привлекательную красоту скромности и добродетели.
Дон Гонсало был воспитан дядей, толедским купцом, который посылал его время от времени по семейным делам в Медина-дель-Кампо, куда торговцы съезжались со всех краёв Европы. По пути в Медину дон Гонсало обыкновенно останавливался в Онтиверосе, в доме той вдовы из Толедо (вероятно, давно знакомой ему), что по-матерински опекала одинокую сиротку Катерину Альварес.
Племянник зажиточного купца взял Катерину Альварес в жёны, не посовещавшись с семьёй и даже не перемолвившись ни с кем из родичей. Вследствие сего его близкие, все до единого сочтя этот брак недостойным, вознегодовали и отреклись от него, а дядя оставил его в бедности, которую он избрал для себя. С того дня Гонсало чужим стал для братьев своих и посторонним (ср. Пс. 68:9), ибо согласно мирским мнениям он навлёк бесчестие на почтенный род.
Итак, дон Гонсало стал беден, как его жена; оба они оказались в отчаянной нужде, хотя самые острые страдания нищеты ещё не дали себя почувствовать, пока вдова была жива. Со своей стороны дон Гонсало старался заработать на хлеб шелкопрядением, обучившись этому ремеслу у вдовы, но заработок его был скуден, и бедность пришла, как неудержимый разбойник (ср. Прит. 6:11), так что в дальнейшем он влачил дни, полные труда и нужды (ср. Прит. 14:23. – пер. РБО), совершенно беспросветной и лишённой надежд на мирское процветание. У него родилось трое детей: Франсиско, Луис и Хуан. Второй умер во младенчестве, но остальные выросли и принесли такую славу роду де Йепесов, каковой не доставил оному ни один из его членов.
Франсиско – старший – родился в 1530 г., а Хуан – младший – в 1542 г. Когда милосердная вдова умерла, вспомоществование, получаемое ими от неё по бедности, прекратилось, и дон Гонсало в конце концов занемог. Он промаялся два года и умер, прожив благую и набожную жизнь. Он переносил свои испытания со смирением и терпением, сообразуясь с волей Божией, и в качестве единственного наследства оставил своим детям незапятнанное имя. Вдова, имея на руках троих детей, бедствовала. В пору великих лишений она по совету соседей попросила помощи у семьи мужа; ей говорили, что доселе живые братья его, возможно, простят умершего и окажут радушие ей и её беспомощным детям. Она понадеялась на таковую возможность и совершила полное тягот и сложностей путешествие в Торрихос, где в то время пребывал брат дона Гонсало. Он служил архидиаконом, являлся членом Великого капитула Толедо и, вероятно, был не беден. Она рассказала ему о своей бедности и умоляла взять одного из племянников к себе в дом. Архидиакон не мог ничем помочь ей: дети были слишком юны; и на этом основании бедной вдове пришлось горестно отправиться восвояси.
Тяжко страдая духом и телом, она пошла тогда в Гальвес, расположенный примерно в двадцати милях от Толедо, где проживал другой брат. Он был врачом, человеком весьма милостивым, в любое время готовым помочь всем вокруг. Он принял вдову своего брата с величайшей любезностью и взял на воспитание Франсиско, старшего мальчика, пообещав дать ему образование и в итоге сделать своим наследником – у него самого детей не было. Однако он дал обещание, которое не мог исполнить, хотя бедная вдова не знала об этом и оставила мальчика в его доме. Врач по необходимости часто отлучался из дому, а его жена, как оказалось, была не из тех женщин, кому можно доверить чужих детей. Она держала мальчика дома вместо того, чтобы отправить его в школу, сделала его почти что рабом себе и обращалась с ним с величайшей суровостью. Его не просто не отправили в школу, но совершенно пренебрегли его обучением, и ему пришлось не только сносить дурное обращение, но скудно питаться и худо одеваться.
Горемычная мать Катерина Альварес возвратилась в Онтиверос, где стала трудиться, зарабатывая на хлеб себе и двоим детям, причём младший – Хуан – был ещё младенцем. В течение целого года она ничего не слыхала о своём старшем сыне Франсиско и, беспокоясь о нём, решила наконец ещё раз съездить в Гальвес, чтобы собственными глазами увидеть ребёнка. Бедная женщина ведать не ведала о том, что тяготы, которые ему пришлось перенести, были ничуть не легче, чем бедность в родительском доме, но при этом страдания его не смягчались теплом материнской любви. Мальчик со слезами на глазах рассказал ей о том, как с ним обращались, поскольку, возможно, оказался не в силах скрыть этого от неё. Она решила забрать его домой, хотя дядя, который до того дня ведать ни о чём не ведал, обещал в будущем присматривать за ним, если его мать позволит ему остаться. Катерина Альварес не могла позволить своему чаду страдать вдали от её взора, ибо бремя собственной бедности было перенести легче, чем дурное обращение бесчувственной тётки; и мать с ребёнком (прося, возможно, по пути милостыню) возвратились в Онтиверос. Затем же, как Анна, мать Товиина, Катерина Альварес «ежедневно ходила на работу прядильную и, сколько могла, добывала пропитание трудом рук своих» (Вульг. Тов. 2:19).
Несмотря на бедность она посылала детей в школу, но успехи Франсиско в человеческих науках были невелики, и поэтому она обучила его ремеслу ткача, каковым прежде был его отец, дав ему таким образом, по крайней мере, возможность зарабатывать себе на хлеб. Франсиско так никогда и не сменил рода занятий, ибо эта работа была как раз по нему: он всю жизнь добровольно провёл в низком состоянии, терпя бедность, а зачастую даже впадая в нужду.
Из Онтивероса Катерина переехала с детьми в Аревало, где Франсиско женился на Анне Искьерда, а вскоре, в 1551 г. бедная семья перебралась в Медина-дель-Кампо. К тому времени второй сын – Луис – был мёртв; Бог взял его к Себе во цвете его невинности и юных лет.
Франсиско едва исполнилось двадцать два года, когда он прибыл в Медину, но по доброте и благости он был человеком взрослым, преданным подвигу и молитве. Хотя он не преуспел ни в какой человеческой науке и, возможно, никогда так и не овладел ничем больше, кроме умения читать, Бог всё же наделил его ведением, какового не достичь никаким человеческим мастерством. В Аревало он повёл исполненную благочестия жизнь под руководством святого пастыря, который велел ему исповедоваться и причащаться еженедельно. В те дни это было необычно, ибо даже св. Тереза, живя в монастыре, получила совет причащаться только раз в полмесяца даже в ту пору, когда она усиленно стремилась к совершенству. Франсиско придерживался этого правила на протяжении многих лет, пока другой духовник не предложил ему принимать нашего Господа чаще. С тех пор он на всю жизнь завёл обычай выходить, подобно Исааку, летними ночами в поля, чтобы помолиться в некоем уединённом месте, где он устроил себе подобие могилы и лежал в ней лицом к небесам, а руки простерши в стороны, словно бы на кресте. Время, проводимое им в молитве, менялось в зависимости от внушений Божиих, а не согласно какому-нибудь принятому для себя правилу. Зимой он после заката уединялся в той или иной церкви, а при недомогании или невозможности выйти из дому уходил в какой-нибудь укромный уголок, никогда не давая себе поблажки, но всегда молясь непрестанно (ср. 1 Фес. 5:17). Таково было его обыкновение всю жизнь, и ради сего Бог одаривал его видениями, откровениями, восхищениями духа и языками ангельскими, но благами мира сего – никогда. Он был воспитан в унижении и бедности, а старость его была подобна зрелым годам и юности. У него было восемь детей; семеро умерли во младенчестве, а восьмая дочь стала монахиней-цистерцианкой в Свято-Духовой обители города Ольмедо. Франсиско де Йепес пережил своего младшего брата и умер в полночь пятницы в праздник св. Андрея 1607 г., что вызвало всеобщее волнение в городе Медина-дель-Кампо, ибо его считали святым, творившим чудеса и наделённым даром пророчества. Каноники коллегиальной церкви и представители четырёх монашеских орденов пришли в его убогую хижину, чтобы доставить его, бывшего одним из беднейших людей города, в церковь св. Анны. Его несли иноки Кармеля и каноники, причём последние для бедного ткача сделали то, чего не стали бы делать для величайших особ Испании.
Катерине Альварес, поселившейся в Медине у старшего сына, оставалось прокормить лишь одно дитя – своего младшенького, Хуана. Она воспитывала его, как его старшего брата: с нежной любовью в страхе Божием; и он, подобно брату, вознаградил её материнскую заботу таким же воздаянием. Ребёнок был умён не по годам, кроток и задумчив, слушался мать и обладал располагающими манерами. И уже в эту пору не было недостатка в предзнаменованиях святости, которой он впоследствии достигнет и явит людям (ср. Лк. 1:80).
Однажды мальчик играл с другими детьми близ пруда и свалился в него. Вода была глубока и мутна, и едва ли ребёнку его лет было бы по силам выбраться оттуда живым. Дети, видевшие, как он упал, не могли поделать ничего, кроме как звать на помощь, которую сами они оказать не могли. Хуан погрузился в воду и на миг исчез с глаз, но вскоре появился на поверхности и более не погружался. Он не выказал ни малейшего страха и не звал на помощь. Дама дивной красоты протянула ему руку, но он не схватился за неё, потому что его рука была грязна. Наконец явился человек и, протянув прут, вытащил с его помощью ребёнка на берег и ушёл восвояси, причём никто из детей не знал, кто он таков.
В другой раз, года через два, когда он со своей матерью и старшим братом приближался к Медина-дель-Кампо, откуда-то выскочил дикий зверь и бросился было на него, но Хуан, будучи едва семи лет, перекрестился, и был спасён. Никаких признаков страха он при этом не выказал – столь велико было его упование на Бога.
В Медина-дель-Кампо он ходил в школу для детей бедноты. Мальчик был восприимчив, и паче всего – к тамошним благочестивым практикам. В то же время он имел обычай рано по утрам ходить в монастырь св. Марии-Магдалины, принадлежавший августинкам, и при малейшей возможности прислуживать на мессе, каковое служение он исполнял так сосредоточенно и благоговейно, что это привлекало внимание присутствовавших и побуждало их к большей собранности при богослужении. Когда ему исполнилось тринадцать лет, мать отдала его в подмастерья, но мальчик, проявлявший столько живого ума и сообразительности в школе, оказался слишком туп в изучении ремесла; он старался так и эдак, но ни его не могли наставить, ни сам он был не в силах сие освоить. То была пустая трата времени: у Бога для него была другая задача.
В то время знаменитый приют имени Зачатия Пресвятой Богородицы в Медина-дель-Кампо находился под управлением одного господина из Толедо – дона Алонсо Альвареса, который, устав от мира, но не имея призвания к священству, посвятил себя служению бедным и больным, взяв на себя заботы о сем мединском приюте. Прослышав о Хуане де Йепесе и его безнадёжных потугах заработать на хлеб себе и своей матери, он пошёл к Катерине Альварес и предложил взять мальчика на службу в приют, пообещав заодно позволить ему ходить в школу. Как мать, так и сын радостно приняли это предложение, и Хуан де Йепес стал служить беднякам в общественном приюте своего родного города.
Весьма скоро после начала служения бедным он, находясь во дворе приюта, упал в колодец, который был оставлен незакрытым. Люди, видевшие, как он упал, закричали, подумав, что спасти его невозможно, ибо колодец был глубок и многоводен. Люди по соседству услышали шум и сбежались на него. Заглянув в колодец, они увидели на поверхности воды мальчика, спокойного и невредимого. Вытащив его с помощью верёвки, они спросили его, как это всё случилось, на что он с величайшей простотой поведал им, что некая дама великой красоты подхватила его на руки при падении и держала, пока не спустили верёвку, с помощью которой он и выбрался. Люди подивились и решили, что мальчик из тех, кого Бог хранит для великих свершений.
Будучи беден сам, рождённый и воспитанный в бедности, не зная ничего, кроме бедности – ведь бедность была тем высоким положением, к коему Бог призвал его, – Хуан смиренно прислуживал беднякам и больным, заботясь о них прилежно и не выражая ни малейшего нетерпения или отвращения, ибо в бедных, коим служил, он видел святой образ нашего Благословенного Господа.
В год 1551-й, тот год, когда Катерина Альварес прибыла в Медину, Общество Иисуса открыло там большую школу – первую из учреждённых ими в Испании, – и именно в эту школу благодаря доброте дона Алонсо, сдержавшего обещание, Хуан де Йепес ежедневно ходил из приюта Зачатия Пресвятой Богородицы.
Иезуитский коллегиум не был школой для бездельников; учителя горели своим делом и вдохновляли своим горением сердца тех, кто пришёл к ним за знаниями, каковые они могли сообщить. Хуан не был ни ленив, ни туп, и весьма успешно учился в школе, куда ходил в течение семи лет. Сохранилась запись, согласно которой он был очень прилежен в изучении тех вопросов, что касались души и душевных сил – а плоды его занятий можно заметить в его писаниях по мистическому богословию, в коих он с кажущейся непринуждённостью совершенно ясно истолковывает и чудеснейшим образом разрешает тяжелейшие вопросы.
Хуан де Йепес, хоть и будучи юн, знал цену науке, которую отцы-иезуиты передавали ему, с самого начала разумея, к чему её можно с пользой применить. Лекции преподавателей о душе и душевных силах представлялись ему стезёй к великой цели, которой он надеялся достичь. Ему показали, как молиться и как описывать разные молитвенные состояния. Его собственная жизнь к этому времени была, скорее, заполнена молитвой, чем учёбой, и он подчинил всё единой задаче: наилучшим образом творить то делание Богу, каковое должен был совершать.
В приюте он всё время был смиренным и работящим служителем бедных, не пренебрегая ни единой из обязанностей, ни единого задания не исполняя небрежно. Закончив работу в по дому, он затем (и не ранее) предавался молитве и чтению книг. Кроме того он вёл крайне подвижническую жизнь; причём мать обнаружила, что с телом своим он начал обращаться сурово, когда ему было всего лишь девять лет, но она была слишком мудрой женщиной, чтобы вмешиваться в духовную жизнь ребёнка. Он спал на полу своей убогой комнаты, подложив под голову вместо подушки вязанку хвороста. В приюте он усугубил подвиги и стал жестоким хозяином для своего хрупкого тела, кое Бог наделил столь героической душой: он лишал себя сна и необходимого отдыха.
Дважды будучи спасён от смертельной опасности Пресвятой Богородицей, Хуан чрезвычайно почитал Её. Он ежедневно прочитывал Ей розарий, стоя на коленях, заодно с Малым правилом (Древняя молитвенная служба Матери Божией, привязанная к литургическим часам наподобие часослова. – прим. пер.) и возвещал славу Её и величие при любой возможности, с ранних лет зная, что не получится у него следовать за нашим Господом без почитания Матери Его, Которую Он Сам чтил столь высоко.
Дон Алонсо Альварес надеялся, что Хуан де Йепес в должное время примет бенефиций, опека над которым была ему вверена, и вступит в священный сан. В таком случае вельможа ещё надеялся убедить Хуана стать капелланом приюта, возглавить оный и взять управление им в свои руки. Бедной матери были ведомы благие намерения дона Алонсо, и её легко извинить за то, что она охотно приняла участие в этой затее. Но случиться сему было не суждено: Хуан де Йепес в своём смирении избегал священства и с благодарностью, но непреклонно отклонил предложение дона Алонсо.
Школа и приют занимали всё его время, ибо он старательно избегал всяческих увеселений, кои позволяли себе юноши его лет. Если он оказывался не занят в школе или приюте, то проводил время на молитве в церкви или каком-нибудь уединённом месте.
Достигнув двадцатилетнего возраста, он стал задумываться о своём положении и о том, на какой стезе служить Богу до конца своих дней. У него не было собственных изволений и пожеланий; всё, чего он хотел, – служить нашему Господу, но сам не знал, как. Он удвоил молитвенные усилия и горячо просил просветления и наставления, безраздельно предаваясь в руки Бога, чью полную власть и неоспоримое право над собой никогда не помышлял подвергнуть сомнению. Однажды, когда Хуан на молитве попросил просветления и вверил свою будущую жизнь Господу нашему, то услышал голос и слова – они показались ему столь странными и загадочными, что он опасался сообщить о них кому-либо. Слова были следующие: «Тебе подобает послужить Мне в ордене, древнее совершенство коего ты поможешь восстановить».
Он понял, что Бог желает ему стать иноком, и был согласен, но не мог представить, что ему предстоит проделать столь огромный труд, как восстановление былого величия некоего ордена. Он избегал этого задания и изо всех сил отмахивался от самой мысли о нём, считая сие западнёй для души своей и прелестью. Позднее он признался в этом одной монахине святой жизни – досточтимой Анне Иисуса.
Доселе он не считал иночество единственно возможным для себя образом жизни, но с тех пор желание оставить мир, в который он по-настоящему никогда и не вступал, росло в нём и крепло. Чем больше он молился, тем сильнее желал стать иноком, но ни к одному ордену его не влекло сильнее, чем к другому; все ордены были равно безразличны ему и равно желанны. В состоянии таковой неопределённости он однажды зашёл в монастырь св. Анны. Братия оного прибыла в город в 1560 г., когда Хуану было восемнадцать лет, и вид кармелитского хабита произвёл на него небывалое впечатление. Теперь он знал, что его призвание было в том, чтобы служить Богу в Кармеле, и радовался, что был беден всю жизнь. Сия бедность, хоть он и не имел против неё ничего против, была доселе семейной, а не его личной, а теперь он был готов принять её как невесту и, отрекаясь от самой возможности владеть чем-либо, решился подражать Господу нашему в Его бедности и постановил стать нищенствующим монахом.
Он пришёл в обитель и просил о вступлении в орден. Монахи изрядно порадовались сему, ибо он был известен в Медине; и он облёкся в хабит в праздник св. Матфия – 24 февраля 1563 г., будучи тогда в возрасте двадцати одного года. В честь сего апостола он отказался от собственной фамилии де Йепес и с тех пор был известен в ордене как Хуан де Сан-Матиас – Иоанн святого Матфия, – покуда придерживался обетов смягчённого устава.
В пору послушничества его исправность и послушание, его собранность, ревность, подвиги и посты, позволяемые ему, служили источником наставления для всех в обители. Его благоразумие и смирение однажды подверглись суровому испытанию, и он решился на поступок, какового послушникам по возможности лучше избегать и каковой им крайне редко (если вообще когда-либо) удаётся совершить без некоторого несовершенства, а то и греха. Однажды он был вместе с одним из орденских священников, который в присутствии мирян повёл себя несколько небрежно. Иоанн св. Матфия был единственным из иноков, кто был свидетелем сего проступка, который, как говорят, отнюдь не был серьёзным, но лишь неподобающим для особы, носящей иноческий хабит. Послушник обратил внимание священника на сей промах, но сделал это с таким смирением и благоразумием, что священник не только не почувствовал себя оскорблённым, но напротив, назначил себе наказание и принял оное с радостью.
В следующем, 1564 году Иоанн дал обеты перед лицом бр. Ангела де Саласара, кастильского провинциала (главы областного подразделения ордена. – прим. пер.). На церемонии присутствовал и его радушный покровитель – Алонсо Альварес. Запись об этом хранится в обители как драгоценная реликвия, а в келейке, где жил Иоанн св. Матфия, после его смерти устроили часовню, хотя сам тот монастырь так никогда и не усвоил реформ св. Терезы. Однако пребывание Иоанна св. Матфия навсегда сказалось в обители, отразившись в строгом соблюдении устава и образцовой точности исполнения членами общины как внутренних, так и внешних послушаний.
Принеся обеты, Иоанн стал заново обдумывать обязательства своего чина. Непрестанно воздавая благодарение Богу за то, что Он привёл его в сие священное убежище – орден Матери Божией Кармельской, – он молил о свете, каковой бы направлял его стези при строжайшем соблюдении Устава. Питая душу молитвой, а пламя молитвы поддерживая постоянным чтением «Подражания Христу», он не находил ничего лёгкого в том, чего требовал от него мир, и ничего трудного в том, к чему его призывал Бог. Он прилежно читал Устав, дабы исполниться его духом и уподобиться святым, возросшим в ордене, в который он (несмотря на собственное, как он считал, недостоинство) был принят. Прочитав тот устав, что был дан кармелитам Альбертом Пармским и утверждён Иннокентием IV, но от строгого соблюдения коего Евгений IV их освободил, Иоанн возжелал получить возможность придерживаться его по мере своих сил. Однако, будучи чадом послушания, он не стал ничего предпринимать по собственной воле, а предоставил решение о том своим начальствующим и отнюдь не настаивал на нём. Тем не менее, ему представилась возможность изложить им свои пожелания и он воспользовался ею; его выслушали, пожалуй, не без некоторых опасений, но противиться не стали, дабы не угасить пламени, зажжённого нашим Господом. Иоанну дали позволение соблюдать изначальный устав при условии, что он нисколько не будет пренебрегать обязанностями перед общиной и во всём будет соблюдать действующие в обители правила.
Итак, он приступил к подвижнической жизни, которая вследствие его жизненных условий была куда суровее, чем требовал Устав. Он посещал все богослужения своей общины, присутствовал на хоре, в капитуле и трапезной, стараясь никак внешне не выделяться, и по видимости ничем не отличался от прочих иноков обители. И всё же он постился от праздника Святого Креста, что в сентябре, до Пасхи следующего года, совершенно притом воздерживаясь от вкушения мяса на протяжении года – в согласии с изначальным уставом. Но поскольку в обители для него не готовили особо, а в трапезную, где по дозволению Евгения IV подавали мясо, он должен был ежедневно ходить и исправно ходил, ему было трудно и скрывать своё постничество, и в то же время изыскивать пропитание, достаточное для поддержания жизни. В келье он ничего не держал, да и не стал бы есть в неположенное время. Также он согласно Уставу хранил безмолвие и с этой целью удалялся в свою келью сразу, как только освобождался от обязанностей, которые вынужден был оправлять на виду. Работал он также и руками, как древние отшельники: у себя в келье он изготовлял кресты и плети для самобичевания, а также иные орудия подвига; но главным его трудом была молитва, являющаяся истинным призванием инока-кармелита, ибо сказано в Уставе: «Да пребывают все в своих кельях или близ них, о Законе Господнем размышляя день и ночь (ср. Пс. 1:2)».
Начальство, мудро распознав великую ценность Иоанна св. Матфия, решило направить его в кармелитский коллегиум в Саламанке, дабы с помощью приобретённой там учёности он смог стать в винограднике Спасителя делателем неукоризненным, верно преподающим слово истины (2 Тим. 2:15). Саламанкский коллегиум сего ордена тогда был известен как коллегиум св. Андрея Первозванного, но в позднейшие времена его название сменилось и он стал коллегиумом св. Терезы. Богословский факультет этого университета славился по всей Европе, ибо доминиканцы подарили ему знаменитых наставников. Франсиско де Виториа, прибывший туда из Парижского университета, умер в 1546 г., оставив преемником своего ученика Мельчора Кано (О.П., 1509-1560 гг., основоположник фундаментального богословия Нового времени. – прим. пер.), который, оставив свою должность после назначения епископом на Канары, проложил путь прославленному Доминго де Сото (1496-1560 гг., крупный теолог, философ, механик и экономист; комментатор Аристотеля. – прим. пер.), участвовавшему в Тридентском соборе и незадолго до того отказавшемуся от предстоятельской кафедры Сеговии. Сото умер в 1560-м, оставив преемником Мантиуса Тела Христова (ум. 1576 г.), который возглавлял славную кафедру теологии в Саламанкском университете, когда из Медины-дель-Кампо туда был направлен отец Иоанн св. Матфия.
Бр. Иоанн св. Матфия прибыл в Саламанку в 1564 г. Занятия он посещал с величайшим прилежанием, но его учёба отнюдь не снижала суровости его подвижнических правил. То, что он с позволения своего начальства начал в Медина-дель-Кампо, получило своё продолжение в Саламанке несмотря на все неизбежные помехи, вызываемые учёбой в публичном заведении. Даже келья, выделенная ему в кармелитской обители, скорее годилась для тюремного заключения, нежели для жилья: она была тесной, тёмной и совершенно необустроенной; правда, там имелся неглубокий ларь, служивший Иоанну ложем, но более всего он походил на гроб. В этом-то ларе, накрываясь вместо одеяла лишь своим хабитом, а под голову полагая деревянный чурбак в качестве подушки, Иоанн и спал ночами, сколько получалось и сколько он себе позволял. Свет поступал к нему только через узкое отверстие в крыше, и то крайне слабо. С другой стороны, там имелось окно в церковь, из которого он мог видеть алтарную дарохранительницу, где пребывал наш Господь. Сие зрелище тешило его более, нежели всё, что внешний мир мог явить ему. Та келья в Саламанке, как и прежняя в Медине, позднее была преобразована в часовню, поскольку некогда в ней обитал бедный инок, которому, казалось, не принадлежало ничего на лице земли.
Он умерщвлял свою плоть с предельной суровостью. Изначальный устав достаточно строг даже для душ, жаждущих подвига, но Иоанн св. Матфия счёл сие бремя слишком лёгким для своих плеч. Он препоясывал чресла железной цепью, усеянной остроконечными выступами, а на теле носил сорочку, сплетённую из грубой соломы на манер рыболовной сети, толстые узелки которой были тверды, как камень. Её он прятал под орденским хабитом. Непрестанную муку, причиняемую сим нарядом, он «облегчал», прибегая к жесточайшим самобичеваниям, последствия коих не всегда удавалось скрыть от сотоварищей и начальства. И когда его тайные подвиги становились ведомы другим, сие оказывалось для него новой и острой мукой.
Хотя ему было позволено придерживаться изначального устава, он никогда не нарушал самомалейших правил, действовавших в обители, где он жил. Иоанн не освобождал себя и не рассчитывал на освобождение от ежедневного монастырского распорядка, равно как и не требовал ни малейших послаблений на том основании, что он придерживается куда более строгого устава, чем тот, по которому живут его собратья. Скромный, смиренный и тихий, он совершал положенный ему труд, словно бы не был и без того перегружен иными трудами, о коих, впрочем, его сотоварищи могли бы сказать, что они не обязательны для него. Всё им совершалось в должном порядке: он следовал общим правилам в обители, вовремя являлся на хор и занятия, и ни одна из обязанностей никогда не препятствовала исполнению другой. Притом любовь к учёбе не отвлекала его от ещё более важного, молитвенного делания; он сделал из лекций, слушаемых им, подспорье для молитвы, а в молитве обретал свет от Бога, позволявший ему извлекать пользу из знаний, сообщаемых преподавателями. Всегда бодрый и собранный, он пользовался уважением даже среди буйной молодёжи сего славного университета и был особо любим своим начальством. На публичных диспутациях он говорил скромно и по делу, а в случае поражения в споре признавал силу соперника, причём никогда не огорчался собственному разгрому, равно как и не превозносился при успешном для себя итоге диспутации.
Так и прошло время с 1564-го года, когда он прибыл в Саламанку, до середины года 1567-го. После того начальство велело ему готовиться ко вступлению в священный сан. Сей почётной обязанности он избегал ещё со времён своих трудов в мединском приюте, но теперь не в его власти было поступить так же, как тогда, ведь он находился под обетом послушания; так что, оплакивая своё крайнее недостоинство (сознаваемое лишь им одним), он удалился в уединение (для молитвенной подготовки к таинству. – прим. пер.) и в год 1567 был рукоположен в Саламанке во священника.
Посвящение свершилось, вероятно, в мае того года, но его биографы умалчивают об этом; и поскольку он стал священником, начальство отослало его обратно в Медину-дель-Кампо, где он отслужил свою первую мессу; отчасти по той причине, что отслужить её нужно было в обители св. Анны, где он некогда получил хабит, а отчасти для того, чтобы доставить радость его матери, которая, будучи бедна, воспитала его и предала на пожизненное служение нашему Господу в бедности.
Приехав в Медину-дель-Кампо, Иоанн заново стал готовиться к великому действу, которое ему там предстояло впервые свершить – к принесение новозаветной жертвы. Он усугубил посты и продлил бдения, целиком предавшись молитве. Всю его жизнь даже до настоящего времени была отрешённой и чистой, и теперь он, казалось, чувствовал, что за Бога ему нужно держаться крепче прежнего, дабы грех, вкравшись между ним и единственной Любовью души его, не разлучил их. Он поднялся к алтарю в назначенный день и свершил великое приношение; затем, держа в руках своих Бога, сотворившего его, он молил Его изо всей мочи о благодати устоять в чистоте жизни и никогда не запятнать своих крещальных одежд. Вопль веры достиг самого сердца Божия, и Иоанн св. Матфия услышал внутренний голос, сказавший: «Да будет тебе по желанию твоему».
Великая благодать Божия сопровождалась желанием сохранить её. Бр. Иоанн, размышляя об обещании, полученном им при первом служении мессы, обдумывал заодно, как должно действовать, чтобы по возможности подобающим образом пожать плоды его. Он узрел, сколь необходимо устраняться всё дальше и дальше людского общения, дабы, уведённый в пустыню (ср. Мк. 1:12), он пребывал там в беседовании с Богом. Он отдал в приношение всего себя и более ничего не мог предложить теперь, но всё-таки имел ещё обязанность, наподобие Авраама, стеречь жертву и отгонять налетающих птиц, чтобы они не осквернили её (см. Быт. 15:10-11). Он не видел никакого иного для себя выхода, кроме как оставить орден Кармеля и вступить в картезианцы, ибо то был единственный орден, который годился для него – для нищего.
Он вернулся в Саламанку, вероятно, для того, чтобы закончить университетский курс, а под конец года уехал вместе с бр. Педро де Ороско, который направлялся в Медину. Из Медины бр. Иоанн намеревался отправиться к картезианцам в Сеговию, дабы скрыться од людского общения и тем самым получить возможность служить Богу без отвлечения. До поры до времени он оставался в монастыре св. Анны, но его замысел, вероятно, не был тайной, ибо он поведал брату Педро о своём решении, и именно последний помог расстроить оное, рассказав св. Терезе то, что знал о пламенном духе, сокрытом в хрупком теле бр. Иоанна св. Матфия, а также о его искренней жажде жизни более совершенной, чем та, которую он тогда вёл среди кармелитов смягчённого устава.
ГЛАВА III
На двадцать пятом году жизни бр. Иоанн св. Матфия по настоянию бр. Педро де Ороско отправился навестить св. Терезу в её мединском монастыре. Св. Тереза была уже в возрасте пятидесяти трёх лет и имела за плечами тридцать три года иночества. Бр. Иоанн состоял в ордене около четырёх лет – и теперь ему по призыву святой предстояло реформировать оный.
В обители св. Иосифа, расположенной в Медина-дель-Кампо, произошла первая встреча двоих святых, при которой монахиня рассказала иноку о своих намерениях, он же поведал, как некогда желал перейти жить к картезианцам, веруя в своё призвание к жизни много более уединённой и молитвенной. Но по ходу беседы старшая из святых объяснила младшему, что он больше сотворит для славы Божией, оставшись в нынешнем положении и трудясь над восстановлением изначального устава своего ордена, нежели перейдя в другой, а бр. Иоанн, будучи смирен и несамонадеян, уступил уговорам св. Терезы и согласился с её предложением, понимая, что к делу следует приступить незамедлительно.
Он оказался сущим даром Божиим для св. Терезы, наконец-то добившейся своего: она нашла того единственного человека, на кого могла бы положиться, ибо, хотя и приняла на определённых условиях мединского приора бр. Антония де Эредиа, но, будучи не вполне довольна им, не могла сразу же начать реформу в монашестве. Какое-то время она подождала – отчасти вследствие нехватки уверенности в бр. Антонии, а отчасти потому, что не располагала ни обителью, которую можно было бы передать братии, ни средствами на покупку оной; она была бедна и безденежна. Не то чтобы бедность беспокоила её; отнюдь, она радовалась, то и дело сказывая, что начало уже положено, ведь она нашла полтора монаха: бр. Антоний был дородной особой сановитой наружности, а бр. Иоанн – мал ростом и уже изнурён постами. Обычному человеку в его внешнем виде ничто не внушало уважения, но св. Тереза знала ему цену и говаривала, что сей отец Иоанн Креста относится к числу самых чистых и святых душ в Церкви Божией.
Итак, выяснилось, что сии двое братий желают отказаться от смягчённого устава и принять изначальный, но не было ни обители для их размещения, ни единого гроша на её приобретение. Оба инока были, подобно св. Терезе, нищи и не имели владений, так что до поры им пришлось оставаться в мединской обители св. Анны, где они перенесли множество испытаний, но св. Тереза ничуть не страшилась (по крайней мере, за одного из них), ибо, «хотя он обитал, – как замечала она не без некоторой колкости, – среди отцов смягчённого устава, жизнь всегда вёл безупречную и благочестивую».
В конце октября 1567 года св. Тереза поехала из Медины в Мадрид, а оттуда – в монастырь досточтимой Марии Иисуса в Алькала-де-Энарес, где провела некоторое время. В апреле 1568 года она заложила обитель в Малагоне и готовила закладку ещё одной в Вальядолиде. В Малагоне она вновь встретилась с бр. Иоанном; и однажды, собеседуя, оба впали в исступление духа, причём их видела матушка Исабель Воплощения: бр. Иоанна – в гостевой монастыря, а св. Терезу – по ту сторону решётки (через которую кармелитки общаются с посетителями. – прим. пер.). В июне св. Тереза возвратилась в Авилу, чтобы сделать последние приготовления к грядущей закладке монастыря в Вальядолиде, и пока она занималась ими, некий дон Рафаэль Мехия-Веласкес, с которым она никогда прежде не общалась, нанёс ей визит и предложил в дар маленькую хижину, что была у него в сельской местности под Дуруэло (крошечный городок в провинции Сеговия. – прим. пер.), под монастырь, каковой, как он слыхал, святая желала заложить. Она приняла дар с величайшей признательностью и по предложению дона Рафаэля поехала осмотреть усадьбу. В путь она тронулась под конец месяца, рано утром, но о хижине дона Рафаэля было так мало известно, что никто не мог сказать, где искать её. Из-за этого Тереза сбилась с пути и, хотя усадьба находилась неподалёку от Авилы, прибыла туда затемно. Здание оказалось в таком состоянии, что святая и её спутницы не решились провести там ночь – настолько уж грязно было внутри. Как раз стояла уборочная пора, и способ, каким помещение использовали тогда, не делал его особенно привлекательным местом для пребывания. Там имелась крытая галерея, кухонька и комната с низкой мансардой наверху.
Сестра Антония Святого Духа, находившаяся при св. Терезе, сочла, что устроить монастырь там невозможно. «Ни один человек, – сказала она, – пускай сколь угодно высокодуховный, жить тут не сможет». Но святая упорствовала в своём намерении, усматривая в убожестве жилища Вифлеем реформы Кармеля. Откровенно жалкое состояние сего дома покорило её.
Ночь пришлось провести в ближайшей церкви. На следующий день св. Тереза отправилась в Медина-дель-Кампо и сообщила приору кармелитов, что нашла дом под обитель. Бр. Антоний не устрашился от описания того жилища, но отважно принял свой крест; он был готов жить где угодно, лишь бы ему была дана возможность соблюдать изначальный устав. Бр. Иоанн св. Матфия не высказал никакого возражения; его бедность обители манила, подобно чарам, и он был единодушен с приором. Но на том трудности не кончались. Генерал ордена дозволял закладку новых монастырей на условии, что действующий и бывший провинциалы дадут своё согласие, и были веские причины опасаться сопротивления со стороны последнего – бр. Ангела де Саласара. Он уже как-то имел некоторые неприятности со св. Терезой и, вероятно, не забыл о них.
Тереза поехала в Вальядолид, чтобы заложить там монастырь, и взяла с собой бр. Иоанна, чтобы он посмотрел, каким образом соблюдается Устав. Монахини там некоторое время были вынуждены жить вне монастырского затвора по причине того, что в обители находились строители, и это, пожалуй, было для него удачей, дававшей возможность больше понаблюдать за их поведением. Пока он, таким образом, оказался своего рода послушником во второй раз, св. Тереза выпрашивала необходимое согласие у провинциала бр. Алонсо Гонсалеса, как раз прибывшего в Вальядолид. Он был отнюдь не расположен принять новый монастырь под своё начало, но друзья св. Терезы – епископ Авилы и его сестра, донна Мария де Мендоса, – тоже приехавшие в Вальядолид, помогали ей из всех сил. Двое провинциалов наконец уступили, к чему их в немалой степени подвигли кое-какие собственные трудности, для разрешения коих им требовалась помощь епископовой сестры. Теперь все препятствия были преодолены, и основание первого монастыря Босых Кармелитов стало не только возможным, но законным в согласии с конституциями ордена, и исполнено это было с полного согласия генерала к великому ликованию тех, кто готовился начать реформу Кармеля.
Св. Тереза со своими монахинями собственноручно изготовили хабит для первого инока реформированного ордена – бр. Иоанна св. Матфия. Взяв с собою сей хабит (но не нося его) и литургическую утварь, он выехал из Вальядолида в Дуруэло.
С ним направили одного из мастеров, нанятых на починку женского монастыря, ибо его услуги были весьма нужны в разорённом жилище, коему предстояло стать колыбелью реформы Кармеля. По дороге в Дуруэло бр. Иоанн с сотоварищем должны были проезжать через Авилу, поэтому св. Тереза написала письмо своему старому и верному другу (даже в некотором смысле духовнику) дону Франсиско де Сальседо. Написала же она ему вот что:
«Прошу тебя, поговори с ним, – пишет она, – и помоги ему в его предприятии, ибо хотя он всего лишь маленький человек, я верю, что велик он будет пред Богом. Мы очень скучаем по нему, ибо он наделён рассудительностью и хорошо пригоден для нашего образа жизни, и я верю, что наш Господь призвал его на сей труд. Не найдётся ни единого инока, кто бы дурно отзывался о нём, ибо житие его – в высшей степени подвижническое, хоть он ещё и молод. Притом, похоже, Господь наш держит его за руку (ср. Ис. 41:13, Пс. 72:23), ибо, хотя у нас тут случались некоторые неприятности (да и я сама – первейший их источник, ибо доныне то и дело серчала на него), мы не заметили в нём никакого изъяна. Он наделён отвагой, но по причине своего одиночества, как никто, имеет нужду в сей отваге, даруемой ему Господом нашим ради добросовестного исполнения этого труда. Он расскажет тебе о наших тутошних успехах».
Под конец письма, в коем она поведала о множестве предметов, святая опять упоминает бр. Иоанна, добавляя следующий абзац:
«Ещё раз прошу тебя о любезности поговорить с этим отцом и по мере возможности посоветовать ему что-нибудь относительно его образа жизни. Тот дух и благость, коими Господь наш исполнил его, дают мне отвагу думать, что несмотря на множество осаждающих нас трудностей, что мы совершаем благое начинание. Он великий молитвенник и одарён здравым смыслом. Да будет Господь наш милостив с ним!»
По завершении в Вальядолиде всех возможных приготовлений бр. Иоанн попрощался со св. Терезой и её инокинями, попросив мать-начинательницу реформы благословить его, своего сына, ибо он отправлялся в чужой край и покидал своих собратьев по ордену, коим вскоре предстояло стать ему чуть ли не недругами. Св. Тереза с инокинями пролили счастливые слёзы при виде такового смирения сего отца и пообещали помнить его в молитвах; после чего, пав на колени, испросили у него (доселе бывшего их духовным отцом и исповедником) дать им всем благословение священника Господня. Бр. Иоанн простился со святой и отправился в Авилу, где повидался с доном Франсиско де Сальседо, а затем, объехав Медина-дель-Кампо, где жила его мать и братья, поехал в Дуруэло, дабы положить основание реформе братьев-кармелитов.
ГЛАВА IV
Бр. Иоанн св. Матфия, вероятно, никогда прежде не видал дуруэльской усадьбы, которую ему предстояло превратить в монастырь, прежде чем осенью 1568 года он прибыл туда, чтобы вступить во владение ею. Убогое состояние жилища совершенно очаровало его, и он вошёл в него с сердечным ликованием, обретя своё истинное пристанище на земле. Он немедленно принялся приводить помещение в порядок: галерее предстояло стать церковью, мансарде над внутренним помещением – монастырским хором, единственной комнате – дормиторием, а маленькую кухню пришлось ещё уменьшить, чтобы часть отвести под трапезную. Единственными украшениями церкви были кресты, сделанные из веток. Итак, когда работа была выполнена и настал вечер, бр. Иоанн отправил мастера, бывшего с ним, в деревню попросить еды, ибо в новом кармелитском монастыре не было ничего. Тамошние люди дали мастеру немного наломаного (broken) хлеба, и только так им удалось разговеться (broke the fast) в тот день.
Большую часть ночи, несмотря на труды предшествующего дня, бр. Иоанн провёл в молитве, а утром после того, как был подготовлен алтарь, приступил к совершению мессы. Хабит, полученный от св. Терезы, он постлал на алтарь, и благословил, и по окончании мессы надел его. У него не было ни туфель, ни чулок – ничего, что могло бы защитить его ноги от грубой земли: он был беден, как только может быть беден человек, и находился в беднейшем монастыре на свете. Отрешённый внешне и внутренне, он пал на колени и с горячим благодарением вверил себя и своё дело Господу через предстательство Его Преблаженной Матери, бывшей его особой заступницей с детства и до того дня.
Он остался там один, поскольку бр. Антоний не смог прибыть. Сему отцу, однако, удалось съездить из Медины в Вальядолид, чтобы повидаться со св. Терезой и дать ей отчёт приготовлениях, совершённых им для того, чтобы начать новую жизнь в Кармеле. Он обзавёлся пятью песочными часами (hourglass – т.е. рассчитанными на один час. – прим. пер.), чтобы обеспечить точность распорядка (чем чрезвычайно позабавил св. Терезу), и даже и не помышлял прилечь поспать. Так что не его вина была в том, что он всё никак не мог добраться до Дуруэло; ведь он был приором мединской обители и ожидал провинциала, у которого в свою очередь тоже не получалось приехать.
В конце концов он всё же прибыл, и бр. Антонио сложил полномочия приора и отказался в присутствии провинциала от попущений, позволяемых смягчённым уставом. Произошло это уже ближе к концу ноября. Бр. Антонио взял с собой одного из иноков – бр. Хосе, ещё не посвящённого в иереи, – и добрался до Дуруэло в субботу 27-го ноября в канун первого воскресенья Адвента 1568 г.
Общинка из трёх человек провела ночь в молитве, а наутро, после того, как бр. Антонио и бр. Иоанн отслужили мессу, все трое на коленях перед Пресвятым, проливая слёзы счастья, обновили торжественные иноческие обеты и отреклись от послаблений, которые позволил внести в Устав Евгений IV. Затем они пообещали Господу нашему и Его Преблаженной Матери Пресвятой Марии Кармельской, а также всепочтеннейшему отцу-генералу ордена жить отныне по изначальному уставу св. Альберта и придерживаться его во всей целостности до смерти согласно с поправками, внесёнными Его Святейшеством Иннокентием IV.
Затем они по примеру св. Терезы сменили имена. Рядовой инок – бр. Хосе – стал бр. Иосифом Христа; Антонио де Эредиа – Антонием Иисуса; а Иоанн св. Матфия – Иоанном Креста. Вскоре после того, провинциал, приехав в Дуруэло, назначил бр. Антония приором, бр. Иоанна Креста – субприором и наставником послушников, а бр. Иосифа Христа – привратником и ризничим.
В обители побывал ещё один священник, приехавший из Медина-дель-Кампо в надежде, что ему будет позволено жить по древнему уставу, но по причине того, что он был слаб здоровьем, а болезни его при попытках взять на себя суровые подвиги, ещё ухудшились, он вернулся к смягчённому. Бр. Иосиф Христа тоже отпал и вернулся к прежним правилам. Однако те двое иноков, коих избрала св. Тереза, остались в Дуруэло. Так, законосообразно и мирно – с согласия генерала ордена и при деятельном сотрудничестве провинциала бр. Альфонса Гонсалеса, – началась реформа.
Хотя св. Иоанн Креста до приезда бр. Антония уже примерно два месяца жил в Дуруэло, подвизаясь по изначальному уставу, считается, что основание реформированному монашеству было положено в первое воскресенье Адвента, когда двое священников вместе с иноком Иосифом собрались вместе. В анналах монастыря основание описывается таким образом:
«В год одна тысяча пятьсот шестьдесят восьмой, в день ноября двадцать восьмой, в сем здании был основан сей монастырь Богоматери Кармельской. В коем монастыре по благодати Святого Духа начали соблюдать изначальный устав в полную силу, как он был передан нам первыми отцами; и по изволению отца нашего, доктора бр. Альфонса Гонсалеса, бывшего тогда провинциалом округа, бр. Антоний Иисуса, бр. Иоанн Креста и бр. Иосиф Христа по благодати Святого Духа начали жить согласно Уставу во всей его строгости. Сия обитель и участок были дарованы нам славным сеньором доном Рафаэлем Мехия-Веласкесом, владельцем оных, а преосвященный владыка дон Алонсо де Мендоса, епископ Авильский дал согласие на основание обители».
Таково было начало реформы монашества; причём отнюдь не следует забывать, что ни св. Тереза, ни отцы-реформаторы никогда не жаловались на какую-либо расслабленность покинутых ими обителей. Иноки смягчённого устава не вели неупорядоченной жизни; они блюли свой устав и уложения и были безупречны. Реформа была направлена не на улучшение нравов или искоренение зла, но просто на восстановление древнего устава, который в прежние времена был по благим соображениям смягчён Верховным Понтификом, но никогда не подвергался запрету. Генералу ордена и провинциалам в Испании отнюдь не приходило тогда на ум, что реформу следует рассматривать как личное порицание им и их братии. Их жизнь по смягчённому уставу была благочинна и безупречна, жизнь по древнему уставу – тоже; и хотя соблюдение последнего вели к большему совершенству, оное заключалось лишь в степени, а не в сути, ибо вся сия иноческая община оставалась общиною Кармеля, а древний кармелитский подвиг по уставу св. Альберта, смягчённому Иннокентием IV, был тем же кармелитским подвигом, что и позднейший, по уставу, смягчённому Евгением IV. В намерения св. Терезы не входило осуждение последнего, но лишь восстановление первого под началом того же самого отца-генерала ордена и тех же самых провинциалов по всей Испании. Сии двое иноков начали выстраивать свою жизнь согласно древнему уставу и вырабатывать для себя некоторые уложения, основанные на правилах, которые св. Иоанн Креста наблюдал в Вальядолиде и которые в основном были приняты орденом, когда он окончательно перешёл от прежних смягчённых правил к своим строгим порядкам.
Хотя св. Иоанн Креста любил свою келью и покидал её с сожалением, теперь ему приходилось по велению приора отправляться на проповедь в окрестные селения. Он вынужден был совершать изнурительные путешествия и посещать множества мест вдали от монастыря – всегда пешком, босиком, ибо он не носил тогда сандалий: даже посреди зимы, когда земля затвердевала от мороза и покрывалась снегом. Как только дело было выполнено, он возвращался в келью, не принимая ни кусочка пищи, при том что в келье у него едва ли было уютнее, чем на дорогах, усыпанных острыми камнями и терниями, что таились под снегом.
Поскольку никого из монастыря нельзя было выделить ему в спутники, он послал в Медина-дель-Кампо за своим братом Франсиско, чья нищета была почти столь же велика, как его собственная, дабы тот сопровождал его в дороге. Однажды, после проповеди в одной из приходских церквей св. Иоанн спустился с кафедры и вместе с братом вышел из церкви. Священник продолжил мессу, а по её завершении, когда ему сообщили, что проповедник отбыл в свою обитель, он послал слугу догнать его и попросить вернуться, чтобы пообедать вместе. Слуга догнал св. Иоанна и сообщил просьбу, но проповедник вежливо отказался и поспешил в свой монастырь, хотя брат не вполне поддержал его, попеняв ему и заметив, что сие было нелюбезным поступком по отношению к приходскому священнику. Св. Иоанн в ответ молвил, что он совершает дело Божие и не желает воздаяния от человека. Поэтому, когда они добрались до колодца на обочине, Св. Иоанн сел и, взяв в руки хлебец, принесённый им из монастыря, разделил его с братом, и пообедали они оба хлебом и водой.
В начале Великого поста 1569 года св. Тереза, собираясь основать обитель в Толедо, по дороге в Авилу из Вальядолида через Медину заехала в Дуруэло. Она застала бр. Антония за подметанием пола в церкви – а он был иноком статным и дородным, около шестидесяти лет от роду, сорок из коих провёл в ордене. «Что стало с твоей важностью?!» – спросила его св. Тереза, а он в ответ, заимствовав слово пророческое, молвил: «Проклят день, в который я проявил её!» (ср. Иер. 20:14) Сама святая была потрясена бедностью обители, решимостью и благоговением братии, их ревностным соблюдением Устава. Но её устрашили покаянные и суровые подвиги обители, кои показались ей чрезмерными и которые, как она боялась, могли стать угрозой реформе, сократив жизни тех, кому она вверила оную. Посему она завела серьёзный разговор на этот предмет с иноками, кои, как она сказала, «будучи наделены дарованиями, каковыми я не обладала, не придали значения моему совету». Она возблагодарила Бога и по своему смирению признала, что их пути безопасны.
Устав обязывал их поститься от праздника Святого Креста в сентябре до Пасхи следующего года, то есть шесть-семь месяцев подряд; но к сему они прибавляли каждую пятницу от Пасхи до праздника Святого Креста, да ещё кануны определённых праздников, в кои верные поститься не обязаны. Они сообща принимали самобичевание по понедельникам, средам и пятницам, не считая других дней, избираемых каждым иноком для себя особо с разрешения настоятеля. Притом они хранили почти нерушимое молчание, а когда возникала надобность сообщить что-нибудь друг другу, главным образом прибегали к жестам. Также ежедневно имел место капитул, на котором рассматривались проступки братии, хотя Устав требовал собирать его лишь раз в неделю.
Таковой подвиг и смирение не могли оставаться безвестны, и потому люди, обитавшие окрест, приходили в церковь и выстраивались в очередь к двум исповедальням, сооружённым в одной из частей той комнаты, что была отведена под дормиторий для священников. Не только бедняки, но и крупные вельможи из соседних областей приезжали в Дуруэло и открывали души инокам, чьё суровое житие поражало весь тамошний край. Среди тех, кто наведывался в монастырь, был дон Луис де Толедо, близкий родственник герцога Альбы, грозы еретиков и предмета их злостного поношения. Дон Луис некогда построил церковь в Мансере – подвластном ему городке, – где поместил великолепный образ Богоматери с Младенцем Иисусом на руках в окружении двух ангелов, привезённый в Испанию из Фландрии. И вот он предложил эту церковь в дар дуруэльским отцам, а вместе с ней и средства на постройку монастыря, буде они переедут в Мансеру. Братия не могла решиться на перемену местожительства. Бр. Антоний, впрочем, поехал в Мансеру на проповедь, и вновь дон Луис и его супруга, донна Исабель де Лейва стали расписывать ему преимущества сей местности по сравнению с нездоровым Дуруэло, да так, что добились неохотного согласия бр. Антония.
Тем временем св. Тереза изыскала средства на постройку ещё одного мужского монастыря – в Пастране (ибо она получила от генерала ордена дозволение на основание двух таковых обителей), и бр. Антоний в июле 1589 года поехал из Мансеры туда, оставив дуруэльскую обитель на попечении св. Иоанна Креста. Св. Тереза, строя в ту же пору свой шестой женский монастырь, послала в Медину за монахиней Исабелью св. Иеронима, попросив тамошнего приора кармелитов прислать одного из иноков с ней, а другого – из Авилы. Приор отправил с монахинями бр. Вальтасара Иисуса, который незадолго до того сказывал бр. Антонию, что желал бы сменить смягчённый устав на реформированный. Приор ничего не знал об этом, и бр. Вальтасар пребывал в покое, усмотрев в своём направлении в Пастрану милость Божию. По прибытии он немедля поведал св. Терезе о своих намерениях, чем порадовал её, ибо иноком он был ревностным и замечательным проповедником, славным в своём ордене.
Из Тардона, что в Сьерра-Морене, в Пастрану прибыли двое отшельников, чтобы принять хабит слуг Богоматери Кармельской; их привлекла в орден св. Тереза вскоре после Пятидесятницы того года, во время своей поездки в Мадрид. Кандидаты сгорали от желания вступить в общину и просто-таки не могли дождаться прибытия бр. Антония. Они умолили св. Терезу вручить им хабит, и, поскольку в Пастране тогда был бр. Педро Муриэль – посланник провинциала, – то это удалось устроить. Святая со своими монахинями изготовила хабиты, ткань на которые им подарил сам герцог Пастранский, в домовой церкви коего и свершился обряд. Бр. Вальтасар произнёс чрезвычайно трогательную проповедь, а св. Тереза собственноручно преподнесла хабиты двоим отшельникам – Мариану и Иоанну Нищеты (de la Miseria), ну а бр. Вальтасар, уже будучи кармелитом, переоблачился сам. Спустя несколько дней прибыл бр. Антоний, и трое иноков, теперь уж под его руководством, официально вступили во владение монастырём. Он провёл там около четырёх месяцев, наставляя и научая их восстановленным правилам Кармеля. При отъезде в Дуруэло он оставил своим наместником Вальтасара Иисуса, дабы управлять обителью; ибо он был священником и ещё до отказа от смягчённых правил имел определённый вес в ордене.
Следующим Великим постом 1570 года бр. Антоний вновь побывал в Мансере, проповедуя и заодно работая своими руками (ср. Еф. 4:28) на постройке монастыря. Когда обитель была закончена, он попросил провинциала почтить своим присутствием вселение братии. Бр. Альфонс не только приехал самолично, но и привёз с собой прочих иноков, и 11 июня они совершили совместных ход из Дуруэло в Мансеру, после чего провинциал отслужил мессу, а бр. Антоний произнёс проповедь – к великому ликованию народа Мансеры, но и к великому же огорчению жителей Дуруэло, откуда уезжали иноки.
Св. Иоанн Креста привёл с собой своих двух послушников. Одним из них был светский брат Пётр Ангелов, что возрос до великих высот святости и умер в Вальядолиде в 1613 году, пережив своего наставника более чем на двадцать лет; второй, бр. Иоанн-Креститель, уроженец Авилы, готовился принять священство. Он в краткий срок достиг совершенства и умер в монастыре Ла Рода в 1577 году.
Притом в Мансере у них появилось уже тринадцать или четырнадцать послушников: частью из кармелитов смягчённого устава, частью из мира. Среди последних был даже доктор Саламанкского университета – учёный юрист и одарённый человек. Однако и в его сердце проникла благодать, и он покинул своих учёных сотоварищей в Саламанке, все свои мирские приобретения и попросил принять его в число нищей мансерской братии, рассудив, что пусть учёность не будет пользоваться там особым уважением, зато наставник послушников, хоть и не превосходящий его образованностью, обладает знаниями куда ценнее тех, что обычно преподаются в университетах.
Однажды, то ли с целью о чём-нибудь поговорить (обычная, всем нам присущая слабость), то ли потому, что ветхий Адам взял верх, саламанкский доктор сделал замечание, что в библиотеке обители весьма недостаёт ряда книг. Наставник послушников услышал его обмолвку и распорядился очистить келью доктора от всех книг вообще, даже духовных, а затем выдал ему детскую азбуку или букварь, содержавший заодно некоторые простейшие наставления в вероучении, да заодно – указочку, вроде тех, коими школьные учителя указывают юным школьникам на буквы. И вот, учёный доктор, который прежде часто принимал участие в университетских диспутах, оказался вынужден учить буквы, как ребёнок, и читать вслух из книги, словно никогда раньше не бывал в школе, по причине, как сказал наставник послушников, своего полного невежества в вопросах христианского совершенствования.
Сей послушник заслуженно получил себе такового наставника, ибо он смирил себя; учил уроки, подобно ребёнку, и изо дня в день давал отчёт о своих успехах со слезами сокрушения и великим сердечным умилением. Он остался в ордене и был добрым иноком, чтимым весьма многими, и даже стал провинциалом.
Обитель в Мансере была более удобной для проживания иноков, что, впрочем, не мешало соблюдать требования устава. Братия жила за счёт подаяний от соседей, каковые в одну пору были обильны, в другую – скудны; но никто из них не ходил побираться. Они оставались в обители, довольствуясь всем что Бог пошлёт, а если у них не оказывалось ничего, они тем более были довольны. В таком духе они подвизались.
В то время как Мансера под надёжным руководством св. Иоанна Креста благоденствовала, Пастрана находилась в опасности; и бр. Антоний, приор Мансеры и заодно настоятель Пастраны, решил направить туда своего заместителя и наставника послушников. Соответственно в октябре того года – 1570-го – св. Иоанн Креста прибыл в Пастрану для наставления тамошних послушников, а бр. Педро Фернандес, апостолический визитатор, назначил его на время отсутствия приора наместником в обители. Он взял с собой из Мансеры спутником светского брата, вышеупомянутого Петра Ангелов, чьё благоразумное поведение и образцовое житие сослужит большую службу обители. Двое иноков путешествовали пешком, испрашивая в милостыню хлеб, которым делились со встречными попрошайками. Ночами они почивали в самых убогих жилищах, избегая пышных домов, где размещались женщины и слуги; а когда им не удавалось найти достаточно бедного для ночёвки дома, спали на соломе в хлевах и пристройках, тщательно остерегаясь всякого облегчения и удобства, всегда памятуя исполненную тягот и трудов жизнь Того, кто не имел, где преклонить голову (ср. Мф. 8:20).
Послушников насчитывалось четырнадцать человек (причём четверо из них уже дали монашеские обеты) – все ревностные мужи подвига и молитвы. Но они нуждались в наставлении, а некоторые – в сдерживании, ибо они предавались чрезмерным трудам, не подобающим их уровню. Некоторые из них прежде были иноками смягчённого устава, другие покинули мир ради обновлённого Кармеля; но в обители не было никого, кто проходил бы подготовку под началом первого наставника послушников реформированного ордена.
Св. Иоанн начал с того, что разъяснил им цель и значение их призвания, требования устава, сокрытый под его буквою дух и великую значимость правил, представляющих из себя ряд стезей, защит и оград закона их ордена. Его речь была столь убедительна и его обхождение столь располагающе, что никто из слушавших остался равнодушен. Кармель процвёл, напитанный росою его слов.
В июле того же 1570 года перед прибытием св. Иоанна в Пастрану, когда св. Тереза сама была там, присутствуя при принятии обетов двух монахов, которых она в Мадриде склонила к иночеству, было решено, что в Алькала-де-Энарес следует учредить коллегиум ордена для обучения иноков и во избежание поводов для прений с теми приверженцами смягчённого устава, у кого там тоже имелся коллегиум. Тут св. Тереза была бессильна, поскольку у неё имелось разрешение на постройку лишь двух монастырей, а они уже были построены. Провинциал при всём своём расположении не мог помочь им, ибо не располагал правом решать такие вопросы. Посему было направлено прошение к апостолическому визитатору, который охотно дал согласие, а герцог Пастранский, принц Руй Гомес (1516 – 1573 гг., один из главных советников короля Испании Филиппа II. Основатель герцогского дома Пастрана. – прим. пер.), прибывший туда в то же время, дал им вперёд сумму денег на приобретение здания, пообещав обеспечить коллегиум в той мере, чтобы орден мог содержать там по меньшей мере восемнадцать учащихся. Бр. Франциск Непорочного Зачатия купил здание и подготовил всё к началу октября, после чего бр. Вальтасар Иисуса, уже принявший обеты, и приор пастранской обители прибыли на место, дабы принять полномочия и открыть заведение. Коллегиум был открыт на праздник Всех святых, и бр. Вальтасар начал проповедовать в городе. Слово его было столь могуче, а подвижническая жизнь – так привлекательна, что весь университет собирался послушать его. Многие из учащихся оставили мир ради монашества, а некоторые из них пришли в Пастрану, дабы стать послушниками под началом св. Иоанна Креста. Бр. Вальтасар, закончив свою часть работы, к великому сожалению университета оставил должность приора Пастраны, а св. Иоанн Креста был направлен в Алькала-де-Энарес в качестве ректора коллегиума, только что основанного бр. Вальтасаром, оставив послушников попечению бр. Гавриила Успения, на которого, к сожалению, немного погодя были возложены другие обязанности, и тогда послушников передали под начало бр. Ангела св. Гавриила, который не умел воспитывать их.
В начале 1571 года коллегиум Богоматери Кармельской в Алькала перешёл в руки того самого наставника послушников, что обучил и воспитал обители Дуруэло, Мансеры и Пастраны. Сие заведение, хоть и будучи учебным, проходило ту же воспитательную подготовку, что и прочие: в страхе Божием и отрешённости от мира. Пример и наставление св. Иоанна не остались втуне, ибо учащиеся сего заведения, что ходили на лекции в университет и обратно, были тихи, сосредоточенны, держали очи долу и никогда не поспешали, что привлекало внимание всего города и внушало почтение к ним. Сии учащиеся-кармелиты представлялись для тамошних жителей дивом – босые, худо одетые, – а ведь многие из них были, как известно, родовиты и получили утончённое воспитание. Пища их была убога и скудна, да притом из той малости, что им давали, они оставляли некоторую долю нищим, а нередко и постились на хлебе и воде. Прилежное самобичевание, пост, бдение и прочие подвиги смирили гордость житейскую и покорили мысль господству веры, а св. Иоанн Креста с неослабной бдительностью поощрял их старания, ставя молитвословие и богослужение на преимущественное по сравнению с учёбой место, так что его пример породил пословицу в орденском коллегиуме: «Учиться и молиться, но прежде всего – молиться».
И вот в Алькалу для исполнения своих обязанностей пожаловал апостолический визитатор бр. Пётр Альварес из ордена св. Доминика. Его заместитель, ознакомившись с суровой жизнью в коллегиуме (который показался ему более похожим на острог, нежели на учебное заведение), стал упрашивать визитатора наложить какие-нибудь ограничения на здешний суровый подвиг. Бр. Пётр оказался мудрее: он не стал менять распорядок заведения, ревность коего доставила ему покой и радость. Впрочем, он попросил их всех не позволять учёбе стать причиной ослабления их сурового подвига, ибо даже если бы они умерли от тяжести своих упражнений, таковая смерть оказалась бы лучшей проповедью, нежели любая иная, какую только они могли бы произнести с кафедры. На сей стезе они смогут сослужить куда большую службу Церкви, ибо мир полон учёности, но беден покаянными подвигами.
В то время как коллегиум в Алькале возрастал, пастранская обитель вновь впала в расстройство. Ведь бр. Ангел св. Гавриила – новоиспеченный священник, исполненный ревности, старательный и воздержанный, но не одарённый требуемой от наставника послушников рассудительностью – затеял по отъезде св. Иоанна Креста преобразования, которые сбили установившийся в обители порядок. Всем он предписывал носить одинаковые бремена, не сообразуясь ни с возрастом, ни с силами, ни с нравом. Суровая жизнь – вот и всё, о чём он помышлял и мерял уровень духовного развития по частоте и суровости аскетических упражнений. Он измышлял новые способы умерщвления плоти; и чем ужаснее они были, тем милее ему. Иные из этих подвигов творились прилюдно и попадали в поле зрения людей мирских; но, к несчастью, то, что поначалу дивило людей и даже порой побуждало к сокрушению, вскоре стало поводом к насмешкам и глумлению. Помимо того, бр. Ангел позабыл об уставе и духе своего ордена; он отправлял послушников в деревни учить детей катехизису и тем самым принуждал их усваивать нравы членов других орденов, которые были уполномочены заниматься таковой деятельностью. Он не принял во внимание, что послушник в Кармеле призван прежде всего к жизни уединённой и созерцательной. Кроме того он направлял их служить на похоронах и, что уж совсем было далеко от устава и обычаев ордена, посылал их из монастыря просить подаяние. Человек он был искренний и пылкий, волей обладал крепкой, и начальство ни воспротивиться ему не могло, ни, тем более, на него повлиять.
Бр. Антоний Иисуса и прочие рассудительные отцы, проведав о состоянии пастранской обители, посовещались и сошлись на том, что тут сможет помочь лишь одно: вновь отправить туда первого наставника послушников Кармеля. Они понимали, что его работа в Алькале важна, что исполняется она хорошо, и коллегиум вполне благополучен, но, даже если св. Иоанн ещё не вполне довершил свой труд, его нужно послать в Пастрану, ибо она теперь стала главным местом подготовки послушников, а посему делом первейшей важности было вернуть её к прежнему состоянию. Св. Иоанн Креста отправился из Алькалы в Пастрану, чтобы переделать наново работу целого года и попытаться возвратить целый монастырь (ибо принявшие обеты отцы тоже были направлены по ложному пути) на истинные стези обновлённого Кармеля.
Он прибыл в Пастрану в начале 1572 года и начал мягко и обходительно. Первым делом он положил конец действиям, что приносили прилюдное унижение, а затем и диковинным подвигам, бывшим в ходу в обители. Шаг за шагом он возвращал монастырь обратно к духу, уставу и уложениям, кои он с бр. Антонием условились соблюдать ещё при начале их совместной жизни в Дуруэло. Он показал послушникам, что их духовность имеет свои особенности (ибо каждое призвание располагает своими собственными средствами и целями) и что им не подобает перенимать образ действий даже величайших святых, если они не соответствуют их призванию. Их основной предмет деятельности – молитва и размышление, «уединение в лесу посреди Кармеля» вдали от суеты людской да соблюдение устава, ибо благие дела, сколь бы ни были они благи, перестают быть таковыми в их руках, если они не совершаются в согласии с уставом. Каждый орден во Святой Церкви обладает своим особенным образом действий и духом, а потому из того духа беспорядка, что толкает человека браться за чужое дело, не может произойти ничего, кроме одного только смятения да потери призвания.
Бр. Ангел св. Гавриила, хоть и был мужем смиренным (mortified), почувствовал себя всё же чрезмерно униженным (mortified), увидев, как сходят на нет итоги его труда. Он не смог ни снести сего молча, ни убедить себя в том, что допустил хоть какую-нибудь ошибку. Задетый за живое зрелищем разрушения дома, что он построил на песке, сей отец подал официальную жалобу св. Терезе. В письме, адресованном ей, он не только описал все действия св. Иоанна Креста; ему ещё понадобилось дать обоснования собственного поведения и оправдать свои приёмы обращения с послушниками. Св. Тереза в ту пору была приорессой в авильском монастыре Воплощения, где некогда сама проходила послушание и жила монахиней. Со св. Иоанном Креста она была единодушна, но слишком мудра, чтобы сказать об этом бр. Ангелу в его тогдашнем настроении, и поэтому переслала его письмо, сопроводив оное своим, доверенному своему советнику бр. Доминику Баньесу. Он состоял тогда преподавателем теологии в Св. Стефане, учебном заведении, что его орден содержал в Саламанке, хотя вскоре ему предстояло занять одну из публичных должностей в сем славном университете. Отец Баньес дал обстоятельный ответ святой, полностью поддержав св. Иоанна Креста. Поскольку в этом письме учёный доминиканец выказывает здравый смысл вместе с духовным ведением, а получить доступ к письму не так уж легко, иным из читателей будет угодно ознакомиться с его содержанием. После нескольких общих замечаний, в которых Баньес слегка касается своих обстоятельств, он пишет следующее:
«Кажется, сей наставник послушников – бр. Ангел – муж ревностный и благонамеренный; поскольку же он желает назидания, то нет причины отказывать ему в оном. Да подаст ему оное Иисус Христос и да наставит его, в чём заключается совершенство! Discite a me quia mitis sum et humilis corde («Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем». – Мф. 11:29). Тот, кто кроток и смирен сердцем, столь облечён милостью Божией и ведает глубины своего ничтожества, что почитает себя недостойным дышать воздухом и ступать по земле, и, живя в страхе перед справедливостью Божией, всегда боится, что грешит против Него. Внешние подвиги и умерщвление плоти весьма помогают нам достичь сего смирения, но именно поэтому они должны совершаться согласно с исходящим от Бога благоразумием, каковое заключается в послушании закону – наш Господь смирил себя и был послушен (ср. Флп. 2:8). Предпринимать путешествия безо всякой внешней необходимости – это не благоразумный подвиг для инока, чьи обеты обязывают его к столь строгому отъединению от мира, как того требует изначальный устав. Поскольку послушники должны готовиться стать мужами созерцания, способ их воспитания не предусматривает возможности предоставлять им самим выбирать образ подвига. Подражать отцам Общества (по-видимому, Иисусова. – прим. пер.) – значить создавать какой-то иной орден, а не воссоздавать кармелитский. Сии отцы не носят отличающего их хабита; их обеты не подразумевают отъединение от мира; они не обязаны хранить безмолвие и поститься; и никогда не собираются на хор; труд их – в миру, в общении со всеми, в научении христианской вере, а помимо этого они ничего делать не должны.
Но ни при каких обстоятельствах иноку и монаху не следует браться за дела, не свойственные его ордену. Пускай следуют своим обетам и хранят молчание, и станут святы, не дав миру проведать о своих подвигах. Я не высокого мнения о людях, что ревнуют о наставлении ближних. Св. Франциск говорил, что люди принимали его за дурачка, когда он обнажился и надел одежду, подходящую разве что распоследним беднякам (и я почитаю сие действием Святого Духа), но подражать таковым из ряда вон выходящим действиям – это лицедейство. Св. Франциск в ту пору не был облечён в иноческий хабит, не входил ни в какой орден и не принимал никаких обетов – его поведение было благоразумным для того состояния, в котором он находился.
Если сей отец возразит, что чувствовал вдохновение к деяниям такого рода, я замечу, что лучше бы он попробовал свои силы на иных поприщах, охотнее одобряемых Церковью. Пускай бы они постились и бодрствовали, как святые. Не могут. Таков их ответ, и тут они правы, ибо не имеют духа святых. Тогда пускай знают твёрдо: если Святой Дух побуждает их к таковым крайностям подвижничества, то прежде всего им нужно испытать себя в посте, бдении и молитве.
Сей отец говорит, что впадёт в меланхолию, если его намерения будут расстроены. Мне это не по душе. Слишком уж он привержен к нововведениям и неторёным путям. Хочет тяжкого подвига? Вот для него самый настоящий: пускай поверит, что ошибся.
Молю вас, однако, утешить его да посоветовать ему, чтобы упражнялся в послушании и хранил безмолвие. Господь наш безмолвствовал более тридцати лет, а проповедовал всего два. Надеюсь, вы перешлёте ему сие моё письмо и попросите его поверить, что я желаю способствовать ему в его рвении. Да подаст нам Господь свет благодати Своей и сохранит тебя в ней!
Твой слуга во Христе
Бр. Доминик Баньес
Обитель св. Стефана, Саламанка,
Апреля 23 дня, года 1572-го».
Франсиско де Йепес, брат св. Иоанна, тоже прибыл в Пастрану – по приглашению последнего; и получил от него работу в монастырском саду. И вот, когда герцог Пастранский приехал навестить наставника послушников, его внимание привлёк убого одетый Франциск, что занимался будничными трудами рядом с самим св. Иоанном. Дабы ещё более унизить себя в глазах великого благодетеля ордена, наставник потрудился рассказать оному, что брат его нищ и на хлеб он зарабатывает трудом своих рук. Он поступал так при любом удобном случае, когда кто-нибудь наносил ему визит вежливости или учтивости, и вид работающего брата наставника принуждал некоторых так или иначе выказать пренебрежение и к нему самому.
ГЛАВА V
Когда св. Иоанн Креста еще не отбыл в Пастрану, а пребывал в Алькала-де-Энарес, апостолический визитатор, бр. Пётр Фернандес из ордена св. Доминика направил св. Терезу в авильский монастырь Воплощения в качестве приорессы сей обители. Монахини не были расположены принимать её, отчасти оттого, что опасались принудительного введения ею у них изначального устава. Несмотря на их сопротивление святая против собственной воли, повинуясь обету послушания, приняла в октябре 1571 года обязанности приорессы и, постепенно завоевав расположение недовольных монахинь, изменила состояние монастыря.
Но с тем, чтобы труды её были более надёжны и оставили по себе долговременные следы, св. Тереза попросила визитатора дать её монастырю в духовники св. Иоанна Креста. Визитатор охотно согласился, и святой безотлагательно прибыл, взяв в сотоварищи ещё одного инока – Германа св. Матфия. Визитатор разместил их в маленькой хижине поблизости от монастыря Воплощения, дабы они могли жить мирно, отдалённые от городской суеты и стечения праздного люда. Это произошло весной 1572 года.
Доселе великая святость Иоанна Креста была сокровенна и ведома немногим; теперь же о ней заговорили за пределами ордена, а сёстры обители Воплощения доверяли ему совершенно безоговорочно, и порядок их жизни менялся. Св. Тереза положила конец великому множеству отвлечений, причиняемых слишком частыми посещениями монастыря мирянами, а св. Иоанн Креста довёл её дело до совершенства, прямо и косвенно отменив исповеди монахинь у священников, кои, пускай сами и не были расслаблены, всё же не обладали должной отвагой и волей для того, чтобы исправить расслабленность у монахинь, воспретив им часто отправляться в гости. Он обращался с инокинями кротко и ласково, но с неизменной твёрдостью, так что община, состоявшая под руководством св. Терезы, хоть и не придерживаясь того устава, который соблюдала приоресса и двое духовников, стала истым образцом созерцательной обители, а сама святая в письме, написанном 27 сентября 1572 года своей сестре, донне Хуане, сообщает: «Босой кармелит, тутошний духовник, творит великие дела; речь о бр. Иоанне Креста».
Невдолге после того, как св. Иоанн прибыл в монастырь Воплощения, одну из инокинь – донну Марию де Йера – объял недуг, и прежде, чем сёстры уразумели, сколь великая опасность грозила ей, она впала в беспамятство. Осознав опасность, они послали за св. Иоанном, дабы он уделил болящей последние таинства. Но прежде чем он вступил в монастырь, инокиня была уже мертва к крайней скорби сестёр, одна из которых, когда он входил в инфирмариум (монастырское помещение для больных. – прим. пер.), сурово попеняла ему за своё горе, будто бы он был в том виноват. «Так-то, – сказала она, – заботитесь вы о ваших чадах? Она умерла без исповеди!» Святой муж не дал никакого ответа, но развернулся и пошёл прямиком в церковь, где перед Св. Тайнами поведал о своей беде и смиренно просил помощи.
Спустя какое-то время сёстры послали к нему сообщить, что сестра возвратилась к жизни. Тогда он вышел из церкви и, встретив по дороге говорившую с ним прежде монахиню, сказал только следующее: «Чадо моё, ты утешена?» Затем он поднялся в инфирмариум, принял исповедь болящей инокини и уделил ей последние таинства; а уж когда он сделал для неё всё возможное, Бог взял её к Себе.
Он был во всём добр с этими монахинями, а уж им много о чём приходилось печалиться, ибо монастырь был весьма обширен и весьма беден; он насчитывал более сотни насельниц, которые подчас бедствовали, испытывая нужду в пище и одежде. Можно сказать, они переносили бедность, не извлекая из оной заслуг, ибо их обязательства были не столь строги, как у босых кармелиток реформированного ордена. Св. Иоанн Креста сострадал им даже в их внешних невзгодах. Так, увидев однажды монахиню в хабите, явно неподходящем по причине крайнего его убожества, он отправился прочь и побирался, дабы купить ей другое одеяние, ибо монастырь был слишком беден, чтобы снабдить её им.
В 1573 году в октаву св. Мартина он подверг испытанию смирение св. Терезы, как она сама о том рассказывает, прямо во время причастия. Св. Терезе нравилось получать большие гостии, и как-то раз она сказала об этом св. Иоанну Креста. Тогда он, будучи великим учителем совершенной отрешённости, преподал урок основательнице обновлённого Кармелитского ордена и в тот день разделил гостию между нею и одной из монахинь, ибо, по словам святой, «пожелал смирить меня».
Именно в гостиной обители Воплощения монахини воочию наблюдали одновременные экстазы двоих сих великих святых, попечению коих они были вверены. Беатриса Иисуса, одна из тех сестёр (которая, однако, позже покинула свой монастырь, стала босой кармелиткой и умерла в обители в Оркане), в Троицын день вошла в сию гостиную с посланием к приорессе. К великому своему изумлению она увидела св. Терезу парящей в воздухе и не замечающей её присутствия. Она выбежала и позвала прочих инокинь, каковые все стали свидетельницами того же дива. А на другой стороне решётки они увидели св. Иоанна Креста, который тоже воспарил над землёй тем же образом. Позднее им было изъяснено сие таинство: перед тем, как взлететь, двое святых начали разговор о Преблагословенной Троице и одновременно впали в исступление духа. Св. Тереза сказывала позднее, что со св. Иоанном Креста нельзя говорить о Боге, потому как либо он сам, либо его собеседник впадёт в исступление. В другой раз, когда сии двое беседовали, святой поднялся со стула, стараясь скрыть от святой приближающийся экстаз; на вопрос же её, не исступление ли у него начинается, он попросту ответил: «Думаю, да».
Тихо и спокойно совершал он свой труд среди монахинь, которыми доселе по разным причинам руководили совершенно нерадиво; они были весьма многочисленны, а обитель – весьма бедна, но постепенно их удалось возвратить к более строгому распорядку, отучить от излишних развлечений и ряда привычек, неуместных в монастыре. Внешний мир начал осознавать произошедшую внутри обители перемену и почувствовал, что скоро оттуда могут явиться святые. «Город в изумлении, – писала св. Тереза, – перед чрезвычайно великим благом, соделанном им там: народ почитает его святым, а по моему мнению он и есть святой, да и был таковым всю жизнь».
Теперь к нему обращались всюду в Авиле ради его дара духовного руководства. Муки совести, мучительные сомнения – всё отступало пред ним; и те, кого некогда сбило с толку уныние или прелести бесовские, благодаря его умудрённому наставлению возвращались на истинные пути духа. За ним посылали из иноческих обителей, и он чудесным образом подсоблял им, ибо слово его было словом небесной мудрости, а не обретённым на земле тех, кто ведёт приятную жизнь.
В одном авильском монастыре жила в ту пору одна монахиня, которую сатана уловил в свои сети. Состояние её было преплачевное, а невзгоды – почти невыносимы, ибо её искушал дух кощунства, сомнения и нечистоты. В тот монастырь направили св. Иоанна Креста. Инокиня открыла ему всю правду о тяготивших её искушениях. Святой распознал источник её бед и применил подходящие средства, каковые она в свою очередь приняла и тем избавилась от опасности. Но стоило ему уехать от неё, как злой дух вновь принялся нападать. А чтобы вернее добиться успеха, он явился в обличии св. Иоанна Креста, послал за монахиней, пригласив её в исповедальню, и там обрушил на неё поток своих злоучений. На следующий день слуга Божий пришёл сам и услышал от несчастной монахини в исповеди, что ей значительно полегчало, когда она послушалась данного ей вчера им указания и стала менее упорно противиться мучившим её искушениям. Слуга Божий опознал здесь обман искусителя и сказал инокине, что не давал ей накануне никаких указаний и даже не приближался к монастырю. Затем святой дал ей определённые наставления в письменном виде, каковые ей предстояло тщательно соблюдать, ступая стезёй своего руководителя. Немедля после того монахиня получила другое письмо, содержавшее дополнительные наставления, но совершенно иного характера, написанное рукой (по крайней мере, как ей показалось) святого и подписанное его именем. В этом письме говорилось, что предшествовавшие наставления нуждаются в некоторых поправках, поскольку они требуют от неё более напряжённой бдительности, чем подобает её состоянию, учитывая, что некоторая степень вольности необходима во избежание мелочной щепетильности и ради большего мира душевного. Почерк и подпись святого были подделаны так искусно, что и сам он, увидев оные, допустил их принадлежность себе, но признал притом поддельность учения – оно было сатанинское, а не его. Увидев же, что несчастная инокиня оказалась марионеткой в руках лукавого, святой обратился к экзорцизму, принятому в Святой Церкови, и таким образом избавил несчастную от великой опасности, в которой она оказалась.
В другом монастыре он сотворил иное исцеление, причём ещё более дивного свойства – монахини, изумлявшей всех своей учёностью. Она была способна говорить на множестве языков и была сведуща в том, что называют искусствами и науками. Она могла поспорить на богословские темы с наиучёнейшими теологами, и её вежество было столь чудно, что люди стали подумывать, не получено ли по внушению. Солидные доктора относились к ней с почтением, боясь усомниться в ней и нанести обиду опрометчивым суждением. Но поскольку всё, что у иноков отмечено необычайностью, почти всегда и подозрительно, начальство стало несколько беспокоиться на её счёт и решило попросить св. Иоанна Креста испытать её дух. Ему до крайности не хотелось браться за эту задачу, ведь единственным его желанием было пребывать одному в убогой хижине близ монастыря Воплощения, в безвестности у людей.
Впрочем, он согласился повидаться с монахиней, но перед тем подготовил свою душу крепкой молитвой и покаянными подвигами (таково было привычное ему оружие) и затем, вверив успех дела нашему Господу, отправился в тот монастырь. Инокиня пришла в гостиную, где её ждал святой, но едва увидев его, затряслась от внезапного страха, и язык её, обычно столь красноречивый, отказался служить. В присутствии святого она не смогла говорить ни на каком языке, кроме своего родного, и всё её ведение покинуло её. Начальство, увидев сие и совершенно теперь убедившись, что она одержима сатаной и является источником безмерной опасности для окружающих её инокинь, умоляло святого довершить дело, каковое он уже таким образом начал. Сострадая представшей ему несчастной душе, он уступил и их просьбам и провёл над монахиней акт экзорцизма. Немой дух, владевший ею, вынужден был уступить свою добычу и открыть всю правду о своём долгом ею владении. Дело было в том, что несчастная монахиня с самых ранних лет была тщеславна и вздорна и искала людского одобрения. Злой дух воспользовался её любознательностью, явился ей и, поскольку в ту пору она не знала, что значило сие видение, пленил её воображение своей злокозненной красотой. Она и сама от природы была сметлива, жива и остроумна, но, сознавая своё невежество и стыдясь его, алкала ведения, дабы тем ярче блистать. Сие-то диавол и посулил ей – на том условии, что она со своей стороны пообещает стать ему невестой. И вот, вздорная девчонка, подпав власти лукавого, всё менее и менее пеклась о своей душе, а в итоге возненавидела Бога и служение Ему, да и стала желать, чтобы другие пришли к тому же.
Как она вступила в монастырь, неизвестно. Были ли её родители слишком бедны, чтобы выдать её замуж, или же диавол в своих собственных целях склонил её поддельно изобразить призвание, коего у неё не было, – сие осталось тайной. Но монастырь принял её с радостью, ибо молва о ней разошлась широко; и монахини, среди коих он жила, нисколько не подозревали об опасности, в каковой они находились, доколе не были раскрыты уловки врага и злые духи не выдали своего мерзостного присутствия. Св. Иоанн поговорил с сей монахиней о милосердии Божием и просветил её разумение, склонив с тем её волю к добру. Она и сама теперь осознавала опасность, каковой подвергалась, и обязалась предпринять всё для себя возможное, чтобы освободиться от зримой власти диавола.
Св. Иоанн направился домой в монастырь Воплощения, но уже вскоре почувствовал внутреннее внушение возвратиться в ту обитель, где проживала одержимая монахиня; а злой дух, не желая признавать поражения, постучался в ворота того монастыря и, в обличии св. Иоанна Креста, попросил позвать ту монахиню в гостиную, сказав, что, мол, позабыл ещё кое-что поведать ей. Привратница, ничего не заподозрив, открыла двери и позволила ему войти. Монахиня пришла в гостиную, где встретила лукавого, который, как он «преображается в ангела света» (ср. 2 Кор. 11:14), принял в своих злодейских целях облик св. Иоанна Креста и стал говорить ей о тяжести её грехов, о невозможности прощения и о власти диавола вновь принудить её к служению себе. Несчастная инокиня была вне себя от отчаяния, и горе её было тем больше, что всего несколько часов назад тот самый св. Иоанн Креста, который и теперь, как ей казалось, был перед нею, говорил с нею о сострадательности Божией и воодушевлял её творить труды покаяния, веруя в Его милость.
Но вот, св. Иоанн, прибыв в монастырь, попросил позвать сию инокиню. Привратница ответила, что это невозможно, поскольку в настоящий миг она в гостиной с бр. Иоанном Креста. «Как такое может быть?!» – спросил праведник. «Если я Иоанн Креста, то тот, кто в гостиной, им быть не может». Привратница в изумлении открыла двери и позволила ему войти. Он ринулся прямиком в гостиную, и в тот же миг, как он вошёл, злой дух пропал. Привратница тем временем успела рассказать о случившемся нескольким монахиням, и они поспешили в гостиную, где, однако, не увидели уже ничего, кроме инокини, горько рыдающей в великом душевном смятении. На этот раз святой совершил над ней экзорцизм, во имя Божие приказав злым духам не только признаться, как им удалось взять такую власть над сей несчастной душой, но также отпустить свою жертву и впредь ей более никогда не досаждать. Поверженный диавол рассказал всю правду об одержании и сверх того вернул договор, связывавший монахиню обязательствами с ним. Всё сие происходило в присутствии не только лишь монахинь, но и ряда светских особ, что в то время зашли в обитель.
Его могущество над злыми духами побудило приорессу из Медина-дель-Кампо просить св. Терезу направить его туда. В тамошней обители была одна монахиня, столь тяжко угнетаемая меланхолией, что сёстры опасались, не за пределами ли естества сие заболевание. Св. Иоанн пришёл туда из монастыря Воплощения и, поговорив с монахиней, объявил, что её расстройство сродни придури, и по прошествии времени оказалось, что его решение было правильным. Св. Тереза послала в то самое время письмо приорессе – Инессе Иисуса, своей кузине, в коем говорит: «Отправляю к тебе бр. Иоанна Креста, коему Бог даровал благодать изгонять злых духов; недавно здесь в Авиле он обратил в бегство три легиона бесов, каковым во имя Божие приказал назвать своё количество, и они вмиг послушались его».
Не только диавол, но также и мир подчинялся его власти. Была тогда в Авиле одна юная дама, красивая, состоятельная и родовитая, однако что ни день привлекала к себе скандальное внимание по причине суетности и крикливости нарядов. Молодые люди города, пленяемые её красотой и очарованные её манерами, при первой возможности собирались вокруг неё к великому ужасу её друзей и родных, пекшихся о её чести и потому встревоженных вольностью её жизни. Они упрашивали её пойти на исповедь к св. Иоанну Креста, ибо в этом заключалась их единственная надежда на спасение её от неотвратимой гибели. Она не принимала во внимание их просьб и неизменно отказывалась даже приблизиться к духовнику, который вряд ли, как она знала, позволит ей продолжать таковые забавы. Но друзья упорно настаивали, и в итоге она согласилась исповедаться у человека Божия. Это даже превосходило последние чаяния её друзей, ибо они умоляли её хотя бы поговорить с сим священником, как многие делали; причём некоторые скорее из любопытства, нежели по благочестию.
Она пошла в церковь и в исповедальню, откуда едва надеялась уйти живой – так она боялась святого, не зная о нём ничего, кроме того, что он подвижник и ведёт возвышенную жизнь, столь несхожую с её собственной. Он выслушал её исповедь и поговорил с ней так кротко, что её объяло изумление и она решила вновь пойти в ту же исповедальню. Исполнив сие, она переменила жизнь: оставила свои дорогие наряды, стала избегать праздных компаний и легкомысленных забав, предалась покаянным подвигам и начала носить власяницу. Её обращение вызвало ликование не только у её семьи, но и во всём городе; и с того самого дня её дальнейшая жизнь наставляла ближних более, чем прежние причуды её строптивого нрава оскорбляли их.
Мир чуял мощь той святости, что втайне возрастала в убогой хижине напротив монастырской стены, но он на самом деле ничтожно мало знал о той неземной жизни, что велась там; о долгих бдениях; о жёстком биче (discipline) и ещё более жёстком подвиге (discipline) непрестанной борьбы с каждым праздным помыслом, дабы избежать праздного слова, навлекающего осуждение (ср. Мф. 12:36).
Есть записи ещё о двух обращениях – оба из которых были чудесны и оба глубоки, – свершённых им при исполнении священнических обязанностей, когда он был духовником в монахинь в авильской обители Воплощения.
Одно произошло с некоей монахиней, которая так сбилась с пути, что стала источником смущения для всего города. Она отбросила обязательства своего чина, вела мирскую жизнь, общаясь со светскими людьми да убивая время на бесполезные забавы, а то и хуже. Наконец совесть её пришла в серьёзное беспокойство, и она пошла на исповедь к св. Иоанну Креста. Слуга Божий терпеливо слушал, пока она рассказывала ему всю историю своей впустую потраченной жизни – и в итоге несчастная монахиня возвратилась в свою келью, полная решимости служить до конца своих дней одному лишь Богу, и порвала со всеми своими прежними легкомысленными привычками. Но был некто из частых посетителей гостиной её монастыря – состоятельная и влиятельная особа из Авилы, – что был недоволен её обращением. Она не намеревалась никогда более видаться ни с ним, ни с кем из других бездельников, а потому он задумал отомстить. Он прекрасно знал, чьё влияние оказалось сильнее его собственного, а потому однажды ночью стал близ монастыря Воплощения, поджидая, когда св. Иоанна Креста по своему обыкновению выйдет наружу из церковной исповедальни. Святой вышел и направился было к своей хижине, как этот человек кинулся на него и избил так жестоко, что тот едва не умер. Хотя св. Иоанн знал своего обидчика и знал также, почему тот так поступил, он так никогда и не пожаловался, никогда не рассказал, кто же обошёлся с ним так немилосердно. Однако позднее он всё же признался одному из собратьев, что за всю свою жизнь не был так счастлив, как тогда, страдая за правду, и что удары злодея были ему также милы, как св. Стефану Первомученику – камни, сыпавшиеся на него.
Другое обращение произошло с молодой дамой из благородного авильского семейства, наделённой большим умом и красотою. Она жила поблизости от монастыря Воплощения и постоянно исповедовалась у святого. Сатана преследовал её с особым остервенением и в итоге подтолкнул к самому краю погибели. Она уступила поле битвы, сочтя себя проигравшей, и дала волю своему неуёмному нраву. Однажды ночью, когда слуга Божий молился у себя дома, перед ним внезапно явилось его духовное чадо, крайне его удивив. Он вострепетал от страха и осенил себя крестным знамением, решив, что сие сам сатана предстал ему. Несчастная девица, угадав его помыслы, заверила, что бояться нечего; это она сама, его духовное чадо, а не бес, вошла в комнату, куда ей не подобает и шагу ступить. Затем она рассказала ему о мучительных искушениях и призналась, что решила прекратить дальнейшую борьбу, ибо тяга ко греху возобладала в ней над ужасом грядущего суда. Праведник с содроганием выслушал её, а затем, возведя взор к Богу и исполнившись всесострадательной ревности, заговорил с несчастной об ужасном суде Божием над грешниками и о неизбежных карах, ожидающих её. В итоге она была тронута и, проливая слёзы искреннего сокрушения, пала на колени и возопила к Богу о прощении. Тогда святой поскорее отослал её, назначив другое время и более подходящее место для совершенного примирения с Богом.
В марте 1574 года св. Тереза взяла святого с собой в Сеговию, где ей предстояло заложить свой девятый женский монастырь. По дороге Юлиан (Авильский, 1527 – 1605 гг., капеллан и биограф св. Терезы. – прим. пер.), сопровождавший, как обычно, святую, спросил, имеется ли у неё разрешение епископа, бывшего тогда в отлучке. У святой не было ничего, кроме словесного согласия сего архипастыря, из Юлиан предположил, что их ждут неприятности со стороны викарного генерала ордена. Св. Тереза однако постановила продолжить путь и заложить монастырь невзирая на мнение викария. В Сеговию она въехала ночью и распорядилась собрать капитул к мессе, каковую ранним утром отслужил Юлиан Авильский. После того, как всё сие было исполнено, проезжавший мимо по пути из дворца в кафедральный собор племянник епископа дон де Ороско-и-Коваррувиас-де-Лейва архидиакон и каноник Куэлларский увидел крест и, поинтересовавшись что к чему, узнал, что сие здание является кармелитским монастырём. Он вошёл в капеллу и, помолившись, испросил разрешения отслужить мессу.
Когда он предстал алтарю, в храм в великом в гневе вошёл викарный генерал, уже прослышавший к тому часу о поступке св. Терезы, и пригрозил засадить в тюрьму священника, служащего мессу. Юлиан Авильский спрятался под лестничным пролётом, но остался св. Иоанн Креста – его-то и вызвал к себе викарий, забрав предварительно Св. Дары. Он стал грозить упрятать его в тюрьму, но исполнить угрозы не мог, зная, что на инока его власть не распространяется. Окажись на его месте Юлиан Авильский, дело обстояло бы иначе, ведь последний был из белого духовенства.
Викарий ни на минуту не забывал, что епископ дал своё согласие, и гнев его был вызван пренебрежением, проявленным к нему св. Терезой. Он наказал её тем, что запретил хранить Св. Дары, что было в его праве – но сам монастырь остался в безопасности. Дон Хуан де Ороско помог святой умирить разгневанного викария и был в дальнейшем другом кармелитов.
Монастырь был открыт на праздник св. Иосифа, когда св. Иоанн Креста тоже служил мессу. За это викарный генерал грозился упрятать его в тюрьму, но угрозы своей не исполнил; и святой благополучно возвратился в Авилу.
Главы VI-XXII доступны в полном файле для скачивания в начале страницы
Перевод: Константин Чарухин
Корректор: Ольга Самойлова