Автор: Начало войны католическая община Ленинграда встретила в разгромленном состоянии. От нескольких десятков церквей и часовен, духовной академии и семинарии, школ, училищ, приютов за несколько десятилетий, прошедших после революции, не осталось ничего. Лишь небольшая церквушка в Ковенском переулке, спрятавшаяся среди улочек в центре города.
Волна репрессий сильно подкосила стотысячную общину. Массовым арестам и ссылкам подвергались в первую очередь католики – решительное большинство из них поляки, французы, немцы, идеально подходящие под роль иностранных шпионов. «Трудно выразить в нескольких словах всю ту скорбь и боль, которые мы здесь испытываем. Это ежедневное страдание, и нет никакой надежды; долгая, но необратимая агония», — писал еще в 1937 году священник доминиканец Мишель Флоран, настоятель церкви Французской Божией Матери в Ковенском переулке.
После прихода в 1940 году к власти во Франции прогерманского правительства во главе с маршалом Петеном, отец Мишель открыто поддержал движение Де Голля «Свободная Франция». Но это его не спасло. С началом Великой Отечественной войны и разрывом дипломатических отношений с Французским государством Флоран был выдворен из СССР. Священник покидал город неохотно и надеялся вернуться к своей пастве.
Свои вещи и ключи от церкви он оставил семидесятидевятилетней Розе Ивановне Сушаль, француженке проживавшей в Ленинграде. В прошлом гувернантка, учительница французского языка она была и председателем двадцатки, органисткой и комендантом жилого дома при храме Французской Богоматери.
«Божий одуванчик, так ее называли за глаза. Худенькая, маленькая, но всегда очень подвижная…Ходила, все осматривала, порядок наводила», — вспоминала Станислава Карпенок.
Летом 1941 годы из Ленинграда были интернированы в один из лагерей французские подданные – старушки из бывшего католического приюта на Васильевском острове и несколько престарелых француженок, живших в различных местах города. В списках была и Роза Сушаль, но по бумагам она проживала в доме по проспекту Чернышевского. Видимо, несоответствие прописки и фактического места жительства ее и спасло.
Именно Роза Ивановна следила за храмом, открывала его двери на молитву. Даже проводила отпевания. «С Васильевского острова одна женщина привезла на подводе какого-то родственника. Внесли гроб в храм, помолились над усопшим и отвезли его на кладбище», — рассказывает историк Константин Шикер.
Верующие собирались на молитву без священника. «Приходили, каждый занимал место, потом давали звонок на начало богослужения и все вместе, все кто был, начинали петь: Kyrie, Gloria, Credo, Sanctus, Benedictus», — вспоминает Анна Карпова. «Потом пели песню, соответственно времени литургического года. Ну и потом расходились быстро. Во время Поста по пятницам был Крестный путь, по субботам Великим постом пели “Gorzkie zale”. Их пели на польском языке», — продолжает блокадница.
Храм был открыт даже в самую тяжелую первую блокадную зиму. Были разрушены все коммуникации, люди, получавшие несколько грамм мокрого месива, называемого хлебом, едва могли ходить, но верующие продолжали посещать церковь. «Когда началась блокада, мне было 11 лет. Мама у нас была очень верующая. Мы ходили с Петроградской стороны. Во время блокады, когда не было дорог, только тропки в снегу. Мы шли два часа каждое воскресенье», — вспоминает Ядвига Остроумова.
Продукты распределялись строго по карточкам: рабочим, служащим, иждивенцам. Жившая при храме в Ковенском французская подданная Роза Сушаль карточек не имела. По сути, она была обречена на голодную смерть. Умереть ей не дали прихожане.
«Мы несли мадам Сушаль либо кусочек сахара, либо кусочек хлеба, потому что у нее не было никакого дополнительного питания», — рассказывает Ядвига Остроумова. Может быть, Роза Ивановна продавала вещи о. Мишеля Флорана, когда стало ясно, что в ближайшее время он не вернется? Так или иначе, эта хрупкая пожилая женщина пережила блокаду.
Первое блокадное Рождество ленинградским католикам запомнилось надолго. Именно в этот день – 25 декабря была увеличена норма выдачи хлеба. Рассказывает Станислава Карпенок: «Норма выдачи хлеба была 125 грамм. И вот 25 декабря прибавили 50 грамм. Мы вставали в 6 утра и ходили занимать очередь, потому что боялись, что нам не достанется хлеба. Когда я принесла эту увеличенную порцию, то сказала:»Мама, это Боженька нам прислал Рождественский подарок»».
Отец Мишель Флоран не оставлял надежд вернуться к своей пастве. Он в 1941 году прибыл в Бейрут. Предполагалось, что он вернется в СССР как посланник «Свободной Франции» Де Голля. Но этой идее воспротивились как Ватиканские власти, так и советское правительство.
Вот как вспоминал блокадную пору о. Леопольд Браун, тогдашний настоятель московского храма святого Людовика: «Французская церковь Божией Матери в Ленинграде осталась без священника, но была открыта благодаря смотрительнице, объявившей себя сторонницей Де Голля. Славная женщина и другие прихожане требовали, чтобы им предоставили священника для совершения месс, исповедей и крещений. Несколько раз они писали мне, умоляя приехать к ним. Я стал готовиться к путешествию, заполнял бланки, анкеты, получал заверенные требования в миссии «Свободной Франции». Это была целая операция, так как и Москва, и Ленинград были на осадном военном положении. Я объехал несколько московских контор прежде, чем добился необходимого разрешения покинуть столицу и ехать в Ленинград. (…) Наконец я получил в горисполкоме необходимое разрешение, у меня было все: официальные печати, штампы, одобрения. Я собрал сумку, паспорт, разрешение на постоянное проживание, но вдруг раздался таинственный звонок из НКВД, меня предупредили, что все мои пропуски, автомобильные права и прочее были аннулированы. Я не мог противостоять такому административному препятствию и просто оставил мысль о поездке».
Все легло на плечи мирян. Впрочем, им было не привыкать. Богослужения без священников приводились уже в 30-е годы. Вот фрагмент донесения инспектора по вопросам культов Куйбышевского района о посещении закрытого храма святой Екатерины на Невском проспекте: «При моей проверке 21 августа 1938 года в 11:30 костел с главного входа не открывался, приходили некоторые, молились на лестнице и уходили. Вдруг народ начал уходить гурьбой через двор, т.е. с другого входа. Я также пошла, оказывается, там впускают в костел, и много народа уже стоят и молятся. Они тихонечко впускали поочередно, самым настоящим польским хитрым способом настояли на своем».
Тем не менее, один католический священник в блокадном городе был. Еще в августе 1939 года в Ленинград приехал о. Павел Хомич, бывший настоятель храма святого Казимира. В 1926 году он был приговорен к 10 годам лагерей. После освобождения приехал в Калугу и хотел получить возможность легального служения. После трех лет безуспешных попыток, он вернулся в город на Неве, где были закрытые храмы, множество знакомых и надежда легализации.
Сам, будучи францисканским терциарием, о. Павел в 20-е годы опекал все общины Третьего Ордена святого Франциска в Ленинграде. Только у него в приходе было 40 терциариев, а по городу их насчитывалось около 250. Именно они помогали священнику обосноваться в городе на Неве после освобождения.
Отец Павел не мог появиться в Ковенском переулке – там были соглядатаи. Лишь через полгода после приезда в Ленинград, через францисканскую терциарку Клементину Калыгину, он связался с настоятелем храма Французской Богоматери о. Мишелем Флораном. Тот поддерживал священника и помогал ему финансами.
Перед тем, как покинуть СССР, через Калыгину французский священник предложил о. Павлу принять на себя обязанности Апостольского Администратора Ленинграда. «Я считал, что возможен приход немцев в Ленинград, и с их приходом я связывал свою надежду на то, что немцы разрешат свободу Католической Церкви и я смогу открыть легально костел. Я думал выйти и показать им свой паспорт, полученный на Соловках, а так же сказать, что я священник и был репрессирован советской властью, что в течение ряда лет жил нелегально»», — спустя год давал показания священник.
Первое время о. Павел жил у Текли Папшель, бывшей прихожанки храма святой Екатерины. У нее он начал совершать тайные богослужения. Здесь же и встретил начало блокады. В сентябре 1941 года дом Текли Викентьевны был разрушен и священник перебрался к францисканской терциарке Елене Орло. Она работала медсестрой в больнице и была прихожанкой храма Французской Божией Матери. Тайные мессы продолжились теперь в этом доме.
«При всех моих переездах был чемодан с самым необходимым для совершения служения, и я, следуя нашему обычаю, при всякой возможности, проживая в Ленинграде, устраивал богослужения», — говорил о. Павел Хомич.
Через месяц священник перебрался к «старушке Урбанович». Здесь он прожил самую суровую блокадную зиму. Петрунеля Михайловна была терциаркой, в прошлом активной прихожанкой св. Екатерины. Участвовала в тайных богослужениях о. Павла с момента его приезда в Ленинград.
Священника, не имевшего карточек, поддерживали прихожане, делясь самым последним. Терциарки Анна Игнатович, Мария Конто и Вероника Оскреткова – это только известные нам имена. Все они также участвовали в нелегальных богослужениях.
«Вся религиозная деятельность до дня ареста походила с ограниченным числом лиц (10-12 человек, по нескольку человек в разное время и в разных местах), только женщины. Кроме того, у 2 матерей присутствовали на богослужении 5 детей», — писал в ходатайстве о помиловании отец Павел.
В марте 1942 года священника приютила Ядвига Казакова. Спустя четыре месяца священник был арестован. По одной из версий он попался при перерегистрации паспортов, власти хотели узнать количество выживших в первую блокадную зиму и выявить шпионов. По другой, на священника донесли.
Отцу Павлу инкриминировали организацию «подпольного костела, где проводились тайные богослужения и проводилась антисоветская пораженческая агитация». Вслед за ним были арестованы и некоторые женщины, участвовавшие в богослужении. Благодаря следственному делу, мы и знаем их имена.
Первого сентября 1942 года священник Павел Хомич был приговорен к расстрелу и через 9 дней приговор был приведен в исполнение. Вместе с ним были осуждены и женщины, большинство к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. Дальнейшая их судьба неизвестна.
Весть о расстреле священника, как ни странно, быстро распространилась среди ленинградских католиков. «Как говорится, “сарафанное радио” все знает. То того арестовали, то того арестовали. Все это на “большой дом”. Все беды там начинались», — рассказывает Анна Карпова.
После того, как в 1943 году пустили трамвай, верующих в храме Французской Божией Матери прибавилось. Анна Степановна, утверждает, что по воскресеньям все стулья были заняты. Ходили не только женщины, были и мужчины, но мало. «Мы между собой каждого звали по прозвищам. Одного звали “Кожаный”, потому что он ходил в кожаном пальто. Другого звали “Синий”, потому что у него было пальто из драпа синего цвета», — вспоминает Карпова и добавляет: «Этот “Синий”, когда после войны появился священник, прислуживал во время мессы. А “Кожаного” я видела в последний раз где-то в году 1988, он еще был жив, а он еще во время войны уже был солидный — лет где-то 50 ему было».
На Ленинград во время блокады упало более 300 000 бомб и снарядов, были разрушены и несколько близлежащих к храму домов. Церковь практически не пострадала. «Только угол колокольни был сбит снарядом, гранитная часть. Конечно, были разбиты стекла на окнах, обсыпалась штукатурка. Но, несмотря на большое количество деревянного убранства, никаких пожаров в храме не было», — говорит Александр Шикер.
Это не только чудо, но и заслуга Розы Сушаль, сохранившей церковь от разграбления и пожаров. Умерла она уже в послевоенном 1947 году и похоронена на Большеохтинском кладбище; к сожалению, могилу ее найти не удалось.
В 2003 году начался процесс беатификации новомученика о. Павла Хомича. Это не только дань памяти и уважения героическому священнослужителю, но и тем, кто вместе с ним молился в блокадном городе, тем католикам, что трудились на фабриках и заводах, в больницах, приближая победу в войне и освобождение любимого города, тем, кто в рядах армии прорывал кольцо блокады.
Михаил Фатеев