Автор: Сегодня мы, закончив, наконец, с Лютером и с его педагогическими воззрениями, переходим к «нашему всему», к Яну Амосу Коменскому. Точнее, к его труду «Великая дидактика». Мы будем его рассматривать с того фокуса, с которого и до этого смотрели на историю образования, — с фокуса дисциплины и дисциплинарного воздействия.
Но сначала пара слов об авторе. Коменский родился и жил в бурное для Европы время. Родился он в 1592 году, через год после очередного казацкого восстания на Украине, во время русско-шведской войны. Его юность и зрелость пришлись на самую страшную в Европе религиозную войну – Тридцатилетнюю. А умер он в год Разинского восстания, 1670-й, за три года до того, как Ян Собесский разбил под Хотином османов. В общем и целом, мир не скучал. Коменский был классическим интеллектуалом и гуманистом своей эпохи: учился в Гейдельберге, сменил несколько стран, в которых жил, учился и преподавал, писал словарь родного чешского языка, рисовал карту родной же Чехии, был не чужд религиозным вопросам и метаниям — примыкал к моравским братьям (это такие поздние гуситы). И книги он свои писал, то спешно сбегая от католиков, то радуясь войскам Хмельницкого. Были еще поездки в Амстердам, Трансильванию и прочее. В общем и целом, человек своей беспокойной эпохи.
Первое, что можно сказать о взглядах Коменского – они системны. Системны, и одно цепляется за другое, приводя его в движение, как шестеренки в прекрасно отлаженном часовом механизме. Педагогические взгляды Лютера не так выверены и точны, что и логично. Лютер писал некие обзорные, программные работы, не углубляясь в детализацию. А вот Коменский углубился в эту детализацию и эту системность. Можно сказать, что человеческое общество и мыслилось Коменскому этим механизмом, в котором у каждого должно быть свое место. И это очень интересно и важно. Можно заметить, хотя этот вопрос требует отдельного прояснения в дальнейшем, что Лютер, как человек еще средневековый, видел мир как некий град Божий, как некую статику, а вот Коменский — это такой ланцетник, переходный момент между видением общества статичным и видением общества подвижным.
А теперь перейдем к интересующей нас «Великой дидактике», универсальному искусству учить всех и всему (по словам автора). Оговорюсь сразу, во-первых, это только начало нашего разговора о трудах Коменского. Во-вторых, говорить мы о них будем только в фокусе вопроса о дисциплине.
И тут мне есть, что сказать, точнее, поделиться своими страхами. С одной стороны, Коменский гуманист, он пишет о том, что розга применяться не должна и вообще бить детей плохо. С другой, «вполне соответствующей своему назначению я считаю только такую школу, которая является истинной мастерской людей», — пишет он в первом разделе одиннадцатой главы. И вот тут мне становится очень интересно. Что это: дань моде, вступающей в свои права механистической картине мира, мира мануфактур и растущих городов, просто популярное слово эпохи, ее своеобразный сленг? Или он действительно считал школу именно мастерской? С этим вопросом предстоит разобраться.
Разверну свое удивление и основания своего страха. С чем имеет дело работник мастерской? С заготовкой. Из которой он должен изготовить нечто, соответствующее запросу. Запросу заготовки? Нет, запросу будущего благополучателя, которым является общество, о чем пишет и сам автор в предисловии: «Что составляет основу всякого государства? – Воспитание юношества». То есть здесь мы видим развитие лютеровой идеи о том, что благополучателем образования, полученного ребенком, является город и мир, но не он. Только Лютер пишет о городе, как о предельном уровне суверена, претендующего на своего малолетнего гражданина, а Коменский уже о государстве. Чем это пугает меня? Правом, я бы даже сказал, обязанностью учителя знать, что нужно сделать из ребенка. Обязанностью оценить качество заготовки и выстругать из нее нечто высокое или (если она с гнильцой) нечто профанное.
Но пример со строганием, пришедший мне на ум благодаря Буратино, не совсем соответствует идее Коменского. Да, он в шестой главе писал о том, что человека, если он должен стать человеком, необходимо формировать. Прошу заметить разницу между подходом монастырских школ и подходом Коменского. Средневековые педагоги полагали, что человек, проходя цикл семи искусств, формируется сам, при помощи педагога. Но педагог — лишь костыль, а ученик сам субъект своего образования. А по Коменскому субъектная функция уже закреплена исключительно за учителем. И это, на мой взгляд, ключевое отличие между педагогикой средневековой и педагогикой Нового времени.
На этом я бы хотел закончить вводную статью о педагогике Коменского. Местами он меня пугает, местами восхищает и обо всем этом я планирую говорить дальше.
Игорь Лужецкий
Блог автора: Специально огороженный