Автор: Очередная публикация проекта Ольги Хруль «Церковь с человеческим лицом» посвящена сестре Марии Стецкой RSCJ, которая 27 лет служила Христу в России, а теперь продолжит свою миссию в другом месте. Мы знаем её как неутомимого катехизатора, вместе с которым многие московские католики начинали своё знакомство со Христом и путь в Церкви. О своих корнях, о непростой жизни в Польше в послевоенные годы, о выборе конгрегации и пути в Россию, а также о борьбе за возвращение кафедрального собора в Москве она рассказала Ольге Хруль.
— Сестра Мария, расскажите, пожалуйста, кем были ваши предки?
— У меня в родне были благотворители, которые давали деньги на образование молодёжи. Например, далёкий прадедушка, Тадеуш Чацкий основал Кшеменецкий лицей. Традиции уходить в монастырь у моих предков не было, напротив, в родне люди были позитивисты, врачи, например… Одна больница Скерневице, в Лодзинском воеводстве, до сих пор называется именем моего прадеда доктора Рыбицкого. Оттуда происходит одна моя бабушка.
Моя двоюродная прабабка Ружа Чацкая в возрасте 21 года упала с лошади, и из-за этого у неё началось отслоение сетчатки глаза. Она знала, что постепенно ослепнет, поэтому поспешила обратиться в несколько разных клиник в ряде европейских стран, в частности в Швейцарии, выучила азбуку Брайля для слепых. Она решила всё имущество отдать Господу, но так, чтобы всю жизнь помогать слепым, слепым физически и духовно. И поскольку не было такой конгрегации, она поступила в новициат к сестрам-бенедиктинкам и там очень полюбила литургию.
Самые выдающиеся доминиканские богословы помогали ей создавать новую конгрегацию. Однако при этом она хотела, чтобы духовность конгрегации была францисканской, чтобы девиз ее был: «Через Крест – на Небо»! И крест слепоты или осознание того, что ты теряешь зрение, по ее убеждению, должен был помогать слепым…
Она стала основательницей конгрегации сестёр-францисканок служительниц Креста и создала центр в Лясках под Варшавой, который существует и по сей день. В этом центре обучают детей с детсадовского возраста и пока они не повзрослеют и не получат профессию: кто-то из них будет делать на станках щетки, станет портным или электротехником, а кто-то пойдёт получать высшее образование в зависимости от склонностей и способностей… Там же, в Лясках, проводятся научные исследования о слепоте как ином способе восприятия мира. Этим занимаются как сёстры, так и воспитатели-миряне, которые там работают.
И с самого начала с моей прабабушкой Ружей Чацкой был отец Корнилович, который в то время являлся духовным отцом кардинала Стефана Вышинского. Во время войны в центре в Лясках нашли приют многие представители интеллигенции и верующие, которые спасались от преследований. А после отца Корниловича капелланом сестёр стал отец Тадеуш Федорович из-под Львова. Ольга Федорович, францисканка-миссионерка Марии, стала позднее одной из первых миссионерок в Китае. А брат отца Тадеуша, Александр Федорович, занимался пастырством больных и разделял идею, что болезнь – это тоже дар Божий, и её, как и слепоту, можно жертвовать за других людей. Сам отец Тадеуш в начале войны уехал со ссыльными из Львова в Сибирь, где провел несколько лет. Он был тогда еще молодым священником, когда первую партию поляков вывозили из Львова в Сибирь. И он еще успел побежать к епископу Шептицкому, попросить благословения, чтобы мог уехать со ссыльными. Благословение получил, успел догнать поезд и поехал с ними в Сибирь. Его удивительные воспоминания изданы отдельной книжкой.
— Где Вы родились и выросли, сестра Мария?
— Я родилась 7 мая 1944 года, война почти уже заканчивалась, но еще до моего рождения немцы убили моего отца, и мама осталась одна с четырьмя детьми. Вообще у мамы было пятеро детей, но один маленький сыночек умер трехлетним из-за врачебной ошибки. Травма осталась у мамы на всю жизнь.
Тогда, в конце войны, многие бежали от советских войск, но мама сказала, что с таким количеством детей никуда не побежит. Она осталась, дома было большое хозяйство, просто огромное. Мама сама с помощью солдат собрала урожай, затем посеяла все на зиму.
Мама рассказывала, что советские военные, с которыми ей приходилось общаться, относились к ней дружелюбно. Но бывало и по-другому… Все мои дяди и старшие братья попали под преследования, да и мама тоже. До смерти Сталина в Польше было очень тяжело, особенно тяжело для Церкви и верующих. В сельскохозяйственном техникуме, где работала мама, собирали людей, чтобы протестовать против Папы Пия XII. Она по совести, будучи католичкой, не могла пойти на этот митинг, просто сбежала, провела все это время в туалете. И, естественно, под конец года ей сказали: «До свидания», попросили уйти по собственному желанию. Потом, если в округе Люблина и была работа, то мама не могла ее получить. «Пожалуйста, — говорили ей, — приносите документы, подождите пару дней». А через пару дней они получали нужную информацию и говорили маме: «Работы нет. До свидания».
Но, слава Богу, мой старший брат, получив высшее образование, переехал в Мазуры, новые земли на западе страны, которые отошли к Польше после войны. Там нужны были специалисты для работы в техникуме, он пригласил маму, и она там 10 лет прожила тихо и спокойно, прокормила нас. Я была самая младшая…
— А когда наступили перемены?
— Как-то возвращаюсь из школы, подружка меня встречает и говорит, что отец народов умер. «Папа Римский?» – спросила я. «Нет, Иосиф Сталин».
Мы, как и в СССР, в школе тоже учили тогда песни про Сталина. Но я не сильно переживала его смерть, тем более что мир вокруг начал меняться, люди перестали бояться, что станет известно, например, о том, что их дети приняли Первое Причастие… Даже в школе стали проводиться занятия по катехизации.
Мои ранние школьные годы пришлись как раз на «оттепель». Но мама потеряла прежнюю работу, и мы переехали на север Польши. Там такие красивые места: озера, высокие сосны, леса, свежее парное молоко… А вот школа была плохая, и мама тогда отправила меня к тёте под Варшаву, там я и пошла в седьмой класс.
Помню такой эпизод – это было время «оттепели», конец 1956 года – мы с классом занимались в небольшом тесном деревянном домике. А рядом пустовал огромный комплекс домов отдыха каких-то довоенных банковских служащих. Так вот мы — школьники и родители — с транспарантами «Отдайте нам помещение!» прошли по улицам этого городка прямо к этим банкирам и заняли там два больших павильона, а директор школы и учителя от этого нашего демарша устранились. Три дня родители сами вели с нами занятия, и в итоге власти, действительно, перевели школу из тесного разбитого деревянного домика в большие залы. Это было большое событие, о нас написали в газетах. Мы впервые поняли, что можно добиться чего-то самим.
— А разве в те годы у вас не было страха?
— Мы терпели, но не было такого страха, какой я увидела в Советской России, когда приехала сюда в 1991 году.
У нас, в Польше, и мама, и тётя теряли работу, и не однажды, но каждый раз находили другую работу, однако не было такого преследования, такого страха, какой ощущался в Союзе. Тётя – учительница математики, любила школу, но её уволили, и она много лет работала на каком-то заводе — лишь бы дочку прокормить, воспитать, потому что ее муж погиб в Катыни.
— А как прошло ваше детство?
— Мы постоянно играли в партизан, хотели куда-то сбежать, собирали продукты… Играли в индейцев: ловили мальчиков, привязывали их к дереву и танцевали вокруг индейские танцы.
— Как вы готовились к первому причастию, сестра?
— Меня готовила бабушка (еще до смерти Сталина, ибо мама боялась, что вовсе не сможет меня подготовить). А уже позже – третий, четвёртый класс, — еще один хороший священник, капуцин, который ездил на велосипеде по поселкам и деревням, навещал всех по домам, устраивал театрализованные религиозные представления. Всё держалось на нём. Это был огромный заряд на всю жизнь – катехизация, основанная на личном контакте.
— Как вы решили стать монахиней?
— После войны во всей Польше осталось только 7 католических школ, а во Франции, например, их осталась половина. И я пошла в католическую школу, где я нашла себе дом, в котором было и весело, и набожно. Это был 47-й лицей Познаньского воеводства в Победзиске, частная школа нашей конгрегации – Конгрегации Святейшего Сердца Иисуса. Когда в поисках средней школы мама приехала туда и увидела статую Иисуса Христа с распростертыми объятиями, то восприняла это как добрый знак.
Здесь преподавались основы вероучения. Мы занимались латынью, французским, ездили в театр, ходили в паломничества, участвовали в литургии и каждый год обязательными были реколлекции – три дня тишины.
Мы учились по государственной программе, но там присутствовал очень индивидуальный подход к подростку и к учебе, очень широкие взгляды, особенно, в курсе литературы и некоторых других сферах знания. И эта школа хорошо подготовила меня к университету. Я потом поступила в университет Адама Мицкевича в Познани.
Когда я заикнулась про монастырь, мама и бабушка – очень набожные женщины – сказали: «Зачем тебе в монастырь?! Зачем это тебе?!» Они усомнились в моем призвании.
И я до сих пор не поняла, как я решилась уехать. Это было до II Ватиканского Собора 1963 года, я предупреждала маму о том, что уйду в нашей конгрегации в затвор (позже в апостольских конгрегациях, в том числе и в нашей, затвор был отменён). Я отправилась в конгрегацию сестёр Святейшего Сердца Иисуса, где я училась в средней школе. В новициат надо было ехать в Тарнов, это Краковское воеводство. Мама провожала меня, но мы по ошибке сели не в тот поезд, нам был нужен соседний. Когда он отправился, мама сказала: «Аминь, это Божий знак!» Никакой это не знак, решила я и потащила маму быстро в такси, мы догнали поезд, доехали до Познани и там уже попрощались со всей семьей.
Конгрегация сестёр Святейшего Сердца Иисуса была основана в бурное время после Великой французской революции в самом начале XIX века, когда преследовали священников и монашествующих. Основательница конгрегации матушка Магдалина София Бара, хотела сначала уйти в затворницы, к кармелиткам, но монастыри были разрушены. Ее духовник сказал, что у нее хорошее образование, а вокруг много девушек, которых нужно воспитывать в христианском духе, прививать им христианские ценности. Началось все в 1800 году, и конгрегация стала бурно расти, в 1806 году уже было 6 обителей, а сестру Софию избрали генеральной настоятельницей. В 1818 году первая миссионерка конгрегации, Филипина Дюшен, начала основание воспитательных домов в Луизиане и на побережьях Миссисипи.
Мои знакомые сестры хорошо меня приняли. Однако в постулате, когда мне было всего 19 лет, мама решила забрать меня обратно. Приехала перед Рождеством, был мороз и на улицах очень скользко. Мама прямо перед монастырем поскользнулась, упала, сильно ушиблась. Сёстры выбежали, подняли маму, помыли, забинтовали, положили в постель, и потом только позвали меня — а я даже не знала, что она приехала.
И мама передумала меня забирать. «Зачем же мне бороться с этими сёстрами, такими милыми», — так она сказала. Потом, после смерти бабушки, после моих вечных обетов, она пришла в наш монастырь и, будучи мирянкой, помогала нам многие годы.
— Вы стали монахиней, а почему вдруг вы отправились в Россию?
— Хочу сказать, что я не была такой уж очень примерной монахиней, я хотела не только закончить университет и учить детей. Я хотела большего – путешествовать, помогать людям.
Я выходила вечером на улицу, смотрела на звезды, говорила: «Боже, я все время буду тут, никуда не поеду…» А потом оказалось, что Бог мне уготовал много путешествий. После учебы в университете и работы с детьми в интернате меня назначили воспитательницей в новициат — мне тогда было всего 33 года, и я занималась этим 10 лет. Никаких вспомогательных материалов по-польски тогда не было, всё на французском, всё нужно было переводить, новый стиль воспитания продумать согласно указаниям Церкви, изложенным в декрете Второго Ватиканского собора Perfectae Caritatis («Совершенная любовь«) и посвящённым жизни монашествующих. Я все это описала в интервью для книги «Хабит вместо помады», которую издала Эвелина Тондис, доктор политологии из польского посольства в Берлине. Она провела четырнадцать бесед с монахинями, в которых они говорили о себе, о своем служении, о вере и неверии, о Церкви и о светской жизни. Эта книга разрушает стереотипы и показывает целеустремленных и полных страсти монахинь, которые стремятся помогать другим людям. Среди героинь книги — монахини-врачи (в том числе акушер-гинеколог и психиатр), монахиня-адвокат, миссионерки в зонах военных действий (в сирийском Алеппо), сестры, которые читают лекции в университетах, монахини-блогеры… Там есть и мое свидетельство.
Так вот, в конце 80-х годов в СССР началась перестройка, пришел Горбачев, заговорили о переменах. На каких-то собраниях наших сестры начали говорить о миссии в России, о том, что нам нужно ехать, что мы знаем, что такое Россия, кто такой Сталин, что такое сталинские времена, говорили, говорили много… И наконец кто-то сказал: «Давайте уже ехать, а не только говорить».
Так получилось, что тогда в Варшаве были две женщины, посланные православным священником Александром Менем, чтобы получить ответ на вопросы: как воспитывать детей, что такое христианское воспитание. Мы в Победзисках организовали двухнедельные реколлекции, в которых участвовали 60 человек из России, их на три дня разобрали жить в семьи поляков, чтобы они увидели, как люди в другой стране живут, и что такое домашняя церковь.
В конце реколлекций гости из России сказали: «Мы не поверили бы тому, что вы тут говорите, если бы не жили в ваших семьях. Приезжайте к нам, в Москву, чтобы рассказать о своем опыте». И я приехала. И живу здесь уже 27 лет.
В 1993 году в Москву приехала моя мама, которой было 83 года. Она очень хотела увидеть, что я делаю в Москве, посмотреть, как она шутила, «ходят ли по улицам медведи…»
— Чтобы приехать, вы попросили благословения архиепископа Кондрусевича?
— Нет-нет, я его встречала в Москве уже как местная, стихотворение читала во время интронизации. Потому что я приехала раньше, чем он, в феврале 1991 года.
С архиепископом Кондрусевичем было так: он давал свободу, делай что хочешь на благо людей. Тадеушу Пикусу было поручено основание богословского колледжа для мирян. Потом его деканом стал отец Бернардо Антонини, которого архиепископ назначил ректором семинарии в Торжество Святых Апостолов Петра и Павла 29 июня 1993 года. Из двенадцати молодых людей, поступивших на первый курс семинарии, четверо стали священниками. Это много, если учесть, что все вообще начиналось с нуля. Никаких материалов, ничего не было. Для катехизации детей делали сами все с самого начала, на основе опыта воскресной школы в петербургском приходе Матери Божией Лурдской. В Москве под председательством отца Здислава Вебера и с помощью отца Сергея Николенко мы создали основную программу катехумената, потом епископы одобрили ее.
В здании кафедрального собора в Москве еще до реконструкции было четыре этажа, какие-то офисы там размещались, склады… И храм нам долго не отдавали.
— И прихожане решили взять его сами? Это похоже на то, как вы в детстве отвоевывали для себя школу?
— Да, похоже. И я тоже в этом участвовала.
Государство ведь дало все необходимые разрешения, и на бумаге храм был уже наш. Но люди, которые его занимали, выезжать не хотели. Им там было удобно и выгодно. А мы — священники, монахини, приехавшие в Москву – ютились и проводили богослужения по квартирам на окраинах и только на ступенях храма. Старшие прихожане помнят первую Мессу в морозный праздничный день 8 декабря 1990 года – в торжество Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии, когда служил отец Тадеуш Пикус, и вино замерзало в чаше.
Так вот, настоятель отец Иосиф Заневский и его викарий Томаш Пясецкий, получив документы о возвращении храма, стремились его вернуть и на деле, но это долгое время не получалось. А в контейнерах и флигелях вокруг храма уже размещалась семинария, проходили занятия. И мы весь Великий Пост ходили вокруг храма, повесили на фронтоне огромный транспарант «Верните нам храм!», чтобы привлечь внимание москвичей.
И в конце концов, вечером 7 марта 1995 года отец Бернардо отслужил молебен Божьей Матери и, взяв статую Божьей Матери Фатимской, вошел в храм. А двери ему открыли семинаристы, разобрав перегородки. Я тоже вошла и увидела, насколько захламлен храм, как много там мусора. Прихожане стали расчищать место, чтобы помолиться. 8 марта все опять собрались, чтобы выносить мусор.
Кто-то вызвал ОМОН, который пытался выпроводить нас из храма. Началась потасовка — людей толкали, кто-то падал. Наши священники позвали иностранных журналистов и представителей польского консульства. Итальянские и польские тележурналисты сняли весь конфликт и показали по телевидению в своих странах. Мы шли с молитвой вперед, уверенные в своей правоте, потому что были законные решения правительства Москвы о возвращении храма. А стражи порядка требовали, чтобы мы из него вышли. Мы их не послушали, и тогда омоновцы начали по одному вытаскивать из храма семинаристов, а те в знак протеста сели на пол и держались друг за друга. Некоторых семинаристов вместе с отцом Григорием Цёрохом продержали всю ночь в отделении милиции.
Я знаю с детства, что, когда собаки дерутся, их надо полить водой. Я взяла ведро с водой, которое там почему-то оказалось, и окатила омоновцев. Они меня схватили, а с другой стороны меня держали прихожане, не отдавая омоновцам. И я почти в обморок упала, когда меня дергали — прихожане в одну сторону, они — в другую. Мне порвали рукав пальто, толкнули, я упала и получила сотрясение мозга. Меня забрала скорая, сестра Мария Шлипек, настоятельница, поехала со мной в больницу. Конфликт на Малой Грузинской благодаря журналистам стал широко известен, и это помогло в конце концов освободить храм, где позже разместились и католический колледж, и семинария, и центр катехизации, и редакция газеты «Свет Евангелия».
— То есть водой вы очистили путь в храм?
— Очистили путь, чтобы Дом Божий вернуть для прославления Бога, чтобы можно было дальше выносить весь этот хлам — какие-то чертежи, какие-то покрытые пылью бумаги, инструменты, станки… Все это давно не использовалось. Мы их аккуратно складывали во дворе, чтобы хозяева могли это забрать и вывезти. То есть помогали им переехать в новое помещение, которое уже давно было им предоставлено. Возвращение храма очень сплотило приход!
— Есть люди в Церкви, у которых вы чему-то учились?
— Начну с епископа Тадеуша Кондрусевича. Со всеми его эмоциями он давал нам свободу, огромное поле работы, пространство для инициативы на всех уровнях. Сейчас, конечно, другой период, всё упорядочивается и стабилизируется.
Еще помню епископа Иосифа Верта, который плакал во время своего рукоположения в епископы, весь в слезах стоял. Он ведь, еще будучи семинаристом собирал немцев-католиков по всему Поволжью. Немцы оттуда при Сталине были вывезены в Караганду, но потом потихоньку стали возвращаться. Чтобы отстроить свои дома, они закладывали краеугольные камни, которые брали на развалинах бывшего католического храма в городе Марксе. И там священник Иосиф Верт стал с людьми отстраивать храм. Но по послушанию – епископ Верт был назначен Папой в Новосибирск.
Немного скажу о доне Бернардо Антонини. Своим свидетельством, молитвой, самоотдачей он многое мне дал и Церкви, конечно; я была его секретарем в семинарии первые два года. Он, безусловно, харизматик, для многих был духовным отцом, для меня тоже. Дон Бернардо много дал людям, он помогал устанавливать контакты с Ватиканом и итальянскими епархиями, расширял кругозор. Это был великий подвижник!
Елена Михайловна Сморгунова помогала мне делать небольшой катехетический справочник, мы с ней много разговаривали. Она же не католичка, у нее все сложно, и мне было интересно, почему она помогает здесь Католической Церкви. Она энциклопедически образованный человек. Последние наши споры были вокруг очень раннего сочинения Кароля Войтылы «Плач Иеремии». Елена Михайловна сделала свой собственный современный перевод библейского Плача Иеремии на русский язык. Она хорошо понимала польский язык и очень хотела перевести «Плач Иеремии» Кароля Войтылы — плач молодого поляка над Краковом, над апокалипсисом Второй мировой войны. Я ей очень не советовала браться за этот перевод — текст трудный, там несколько пластов значений, символики. Она в конце концов перевела этот текст, дополнила комментариями, но пока не нашла издательства, чтобы его выпустить в свет. У Елены Михайловны всегда задачи грандиозные, филологические. Она и сейчас приходит на школу Библии и щедро делится своими знаниями и воспоминаниями.
— А как начиналась Школа катехизации?
— Мы ее придумали в катехетической комиссии для взрослых, чтобы повысить богословскую культуру и вообще пастырскую культуру мирян. Епископ этот проект одобрил, и он успешно развивался много лет.
Наша идея заключалась в том, чтобы дать возможность людям из глубинки приезжать в Москву, участвовать в красивых литургических празднованиях, молиться вместе с епископом, встретить людей из других приходов, обменяться опытом. И это общение незаменимо. Раз в месяц мы собирали представителей разных приходов на три дня, читали лекции по трёхгодичной программе, проводили практические занятия, давали возможность включиться в столичный опыт катехизации и понять, что катехизация – это искусство. Как передать веру ребенку, подростку, пожилому человеку, семейной паре? Тут нужны разные методики, разные подходы, разный подбор знаний.
Катехизаторы из приходов поначалу даже спали на полу в нашей квартире. Потом как-то удалось найти для них несколько кроватей. В последнее время им даже было разрешено ночевать в Курии.
Я очень благодарна Ларисе Господниковой, которая была сначала секретарем, а потом бессменным директором Школы катехизаторов.
У нас было много блестящих выпускников. Например, Света Баранова из Костромы. Благодаря ей в Костроме — где не было ни общины, ни священников, ни сестер — создается новый приход. Священник из Иваново ездит туда все чаще, в общине есть несколько семей, из которых, я надеюсь, вырастет здоровый приход.
— А куда же деваются люди после того, как получают таинство Крещения? Крещение ведь принимают сотни, а в приходах остаются десятки, а то и единицы…
— Здесь надо набраться терпения. И поддерживать таких людей молитвой. Опытные катехизаторы говорят, что существует явление так называемого «второго обращения», когда вера становится более личной. Вот, например, парень или девушка приходят в церковь, проходят катехизацию, принимают таинство и получают свидетельство о Крещении. И получают благодать, потому что первые дни они ходят, исполненные ею, сияют. Но наступают будни, а у этих людей нет никакой традиции по воскресеньям участвовать в Мессе. Они не входят в тот ритм, к которому мы привыкли. И как от них этого можно требовать? Господь ведь потихоньку воспитывает.
Присматриваюсь к пастырской работе наших священников. В Польше я привыкла: вот на воскресную Мессу ты не пошел, значит, у тебя тяжкий грех, так иди исповедуйся. Здесь я этого не вижу. Священникам надо бы более доходчиво объяснять людям, чтобы они не теряли связи с приходом: если ты по воскресеньям занят — приходи на Мессу в другой день недели.
Для меня яркий опыт – это последние пять лет работы с теми, кто приходит к Крещению. Это такой опыт, когда прикасаешься к действию Божьей Благодати в человеке, который стремится к вере, неизвестно почему, никто его не заставляет, но он все-таки стремится и доходит!
Из своего опыта я вижу, что приходят разные люди, особенно взрослые. Важен самый первый этап евангелизации. И мы разработали программу «Встреча со Христом», в ней есть разные отрывки из Евангелия и персонажи, которые встречают в жизни Христа и осознают, что надо изменять свою жизнь. Вот для меня это идеальный материал. Новички видят, что встреча со Христом происходит не зря, она что-то меняет в человеке. Важно понять, как этот опыт встречи с Богом переживал Авраам, как переживал Моисей, как Имя Божие защищал Илия.
Единство священного Откровения в Боге, в Иисусе Христе, нужно показать и через Библию, и через человеческий опыт. Церковь выдвигает определенные, вполне конкретные требования к личной жизни. Десять заповедей — это ведь очень конкретно, и нельзя пренебрегать этим этапом Евангелизации, который позволяет осознать, что соблюдение христианских заповедей — во благо человека, ведет его ко Христу.
Я считаю, что Церковь — это большой ковчег, в ней есть разные взгляды, разные обряды и разные люди, которые созидают Единую Церковь. И наш кафедральный собор — тоже большой ковчег: здесь есть и сторонники тридентской Литургии на латыни, которую по воскресеньям служат в крипте храма, поддерживающие старинную культуру «грегорианы». Почему нет? Я ведь и сама воспитана на такой Литургии. Здесь и греко-католики, и армяно-католики, и неокатехуменат, и круги Живого Розария, и движение «Домашняя Церковь», и Мессы на многих языках — все это разнообразие созидает и укрепляет евангельскую христианскую общину.
В Церкви для каждого человека есть место, если у него открыто сердце.
Беседовала Ольга Хруль
Расшифровка: Марта Скугорева, Вероника Ржеутская
Фото: Ольга Хруль