Автор: «Иисус, исполненный Духа Святаго, возвратился от Иордана и поведен был Духом в пустыню. Там сорок дней Он был искушаем от диавола» (Лк 4,1-2)
Мятежный дух, пришедший искушать Спасителя, притягивал к себе взоры художников. Они изображали его по-разному, то падшим ангелом, то странником. Обращается к этой теме и скульптор Антокольский, давая ей свое, ни на кого не похожее, прочтение.
Первоначально Марк Антокольский хотел создать образ, иллюстрирующий произведение Гете. В набросках и первых скульптурных композициях он изображен с мертвой дочерью Маргариты, лежащей у его ног. Но постепенно образ начинает меняться, в нем проступают страшные звериные черты, он становится пугающим и отталкивающим. Теперь Антокольский хочет изобразить мировое зло, концентрацию всего противостоящего Богу в этом мире. Его демон все больше отходит от образа, предложенного Гете, и обретает новые черты.
Образ Мефистофеля появляется в эпоху Возрождения. Происхождение его имени неизвестно. Есть предположения, что это несколько видоизмененное греческое слово, которое можно перевести как «не любящий свет». Другая версия предполагает появление этого имени из еврейской алхимической традиции и переводит это имя как «штукатур лжи». В еврейской традиции, в которой вырос и верность которой всю жизнь сохранял Антокольский, отношение к дьяволу и всяким демонам несколько отличается от принятого в христианской Европе конца XIX века. Это существо лишено какой бы то ни было романтизации, с одной стороны. А с другой, оно не воспринимается как равный противник Бога. Задача дьявола – это задача прокурора в суде. Он осуждает, он предлагает доводы, чтобы обречь душу на страдания и, в конечном счете, на смерть. Не зря в раввинистической традиции дьявола еще именуют ангелом смерти. И в то же время его роль рассматривается как нечто положительное, потому что наличие дьявола заставляет человека задуматься о смерти, о своей конечности и о том, как обрести жизнь вечную. Лишенная флера народных мифов и поверий фигура демона воспринимается в первую очередь как противник, соперник, но не Бога, а души, ищущей и жаждущей правды.
Создавая свой образ, Антокольский изначально опирался на привычные своим современникам представления. В своих письмах и дневниковых записях он много внимания обращал на то, что хочет изобразить мировое зло, а также зло, которым пронизан XIX век. Тогда людям казалось, что человечество почти достигло дна в своем падении. Ощущение грядущей катастрофы, грядущего Суда, пронизывало русское общество. И Антокольский не мог его не уловить. Но чем больше он работал над своим Мефистофелем, чем больше вытачивал его черты, тем меньше в них становилось звериного, пугающего и отталкивающего. Все больше его демон становился мыслителем, размышляющим о судьбах мира, мыслителем злым и находчивым, в любой момент готовый все передернуть, выдать ложь за правду. Но пока он сидит на скале и черты его неподвижны, он не кажется опасным, скорее привлекательным. Его хочется рассматривать, задаваться вопросом, как ему удается удерживать баланс и сидеть на скале в столь неудобной позе. Мефистофель Антокольского – это русский вариант Мыслителя, созданного в это же время Роденом, в мастерской которого русский мастер не единожды бывал. Удивительно и сходство мыслей двух скульпторов, иудея и католика. Мыслитель, выросший из небольшой фигуры, изображавшей Данте на Вратах Ада, которые должны были украсить Музей современного искусства в Париже. Через годы «Поэт», как называлась эта фигура в композиции Врат, вырос и стал самостоятельным произведением. Роден запечатлел в камне движение мысли, размышление человека о бренности бытия, о суетности мира. Его Мыслитель сидит на краю камня, но фигура его устойчива и неподвижна. Он явно давно здесь находится и не скоро сдвинется с места. Он ищет ответ в себе, склонив голову и устремив взгляд в пустоту. Композиция очень сходна с Мефистофелем Антокольского. Только его мятущийся дух словно балансирует на краю бездны. Кажется, что в любую минуту он готов спрыгнуть и понестись куда-то. В его чертах нет оцепенения, в них нет глубины мысли, он знает, что все суета сует. Он видел страсти человеческие, поэтому его трудно удивить и смутить. Но в любую минуту он готов сорваться с места, чтобы снова и снова причинять боль и страдания, выдвигать новые доводы и подложные доказательства, чтобы вырвать из вечной жизни еще одну душу.
Мефистофель Антокольского – это ловкий противник, которому трудно найти равных. Кто же ему противостоит? Христос. Как в тот момент, когда Иисус был в пустыне и дьявол преступил к Нему. В этом противостоянии Господь не только превосходит соперника, но и выступает в другой весовой категории. Он – тот орешек, который демону не по зубам. Две скульптуры – Христос перед судом народа и Мефистофель – не могут восприниматься одна без другой. Антокольский любил такую парность. Каждому своему большому образу он искал некий противовес. Христу – Мефистофель, Ивану Грозному – Петр Первый, Нестору – Ермак.
Когда Марк Антокольский взялся за скульптуру «Христос перед судом народа», он прекрасно понимал, что будет осужден и не понят своим окружением, как еврейским, так и христианским. Для иудеев в то время было просто невозможно обращение к образу Иисуса, слишком много страданий и притеснений выпало на долю евреев от христиан. И обо всех сохранялась память. Не зря же одной из первых работ мастера становится барельеф «Нападение инквизиции на евреев». Для христиан же интерес мастера еврейского происхождения к фигуре Христа воспринимался чуть ли не как кощунство. Тем не менее, Антокольский встал на этот непростой путь. Он был уверен, что создаст образ, подобного которому еще не было. В своих письмах скульптор говорил, что его образ пришел из виленских синагог его детства. Там, где среди нищеты, при скудном освящении, собиралось множество мужчин, чтобы изучать Тору. Сколько энтузиазма и экзальтации было в этих простых людях, выходцах из семей сапожников и трактирщиков, сколько жажды познания, желания приблизится к Богу. Именно из этой среды приходит Христос Антокольского. Поэтому на его голове кипа. Большая кипа, какие принято было носить в те времена. Точно такая же, как на голове «Обиженного еврейского мальчика» кисти Крамского. Эта столь узнаваемая для современников скульптора кипа наделала немало шума среди столичного бомонда. Они увидели совсем новый образ. Эти пересуды приведут к тому, что Поленов, создавая свое огромное полотно «Христос и грешница», изобразит Христа, как это был принято в европейской традиции, с непокрытой головой. Хотя на большинстве набросков Иисус изображен в белой «шапочке». Только спустя десять лет появятся известные картины художника, изображающие Иисуса у Генисаретского озера, на которых он будет в головном уборе.
Для Антокольского изображение Христа в головном уборе видится необыкновенно важным. Это отличительный знак, выделяющий созданного им Христа от всего, что было до этого. Скульптор обращается к словам молитвы, произносимой иудеями в Йом Кипур, Судный День, когда молятся о прощении грехов, совершенных за год. В этот день синагоги наполняются слезами искреннего покаяния за все злодеяния, совершенные в течение года. Вероломство, лицемерие, обвинение невиновного… Среди грехов упоминается и хождение с непокрытой головой. В нем видели оставление иудаизма, секуляризацию еврейского мира, потерю своей идентичности, а значит, и выход за пределы Завета с Богом. Непокрытая голова стала символом обмирщения еврея и потери им своей религиозной, а значит и национальной идентичности. И Христос Антокольского восстает против этого, выходя на суд народный в кипе.
Крепкий мужчина, руки которого не боятся никакой работы, Иисус очень похож на плотников, которых скульптор встречал во времена своего детства в черте оседлости. Веревка, связывающая Его руки, кажется бутафорией, не способной удержать такого богатыря. Ее задача – показать, что Христос идет на смерть добровольно, умирает за Свой народ. И под этим народом понимаются не только иудеи, но и все, пришедшие посмотреть на эту скульптуру.
Первым зрителем и критиком, увидевшем Христа, была прачка, простая итальянская женщина, приходившая в дом Антокольских. «И когда увидел, что статуя произвела на нее впечатление, — вспоминал скульптор, — только тогда я и сам почувствовал, что работа удалась, что я выразил именно то, что хотел». Итальянская католичка, несомненно, была далека от всех революционно-социальных чаяний, которыми хотел наполнить свою скульптуру мастер. Что же произвело на нее впечатление? Может быть, то, что она ощутила себя частью народа, к которому вывели Спасителя? Тем человеком из толпы, который кричит «Распни»? Трудно не заметить внутреннюю силу созданного Антокольским Христа. Связанный по рукам, Он, подобно судье, смотрит на зрителя сверху, но нет в Нем осуждения. Зато в Нем есть надежда. Тихая надежда на покаяние, на изменение и преображение. На то, что вместо слов «распни» прозвучат слова «отпусти грехи наши в этот день очищения, в этот день прощения вины, в этот святой день; очисти нас; удали с глаз долой преступления и заблуждения наши» (из молитвы в Йом Кипур). Эта скульптура – своего рода видение Страшного Суда в очень непривычной интерпретации. Суда, который вершит попранная истина. Суда, в котором каждый сам определяет свой приговор… Толпой, выносящей суд Христу становятся зрители. И в то же время сам Судья стоит перед ними, сквозь злобные крики проникая в самую глубь сердец.
Полному внутренней силы Христу Антокольский противопоставляет метущегося Мефистофеля. Один задает вопросы, в сократовской манере, стремясь подвести собеседника к нужному ему выводу. Он балансирует между правдой и полуправдой, ища лазейки в полутонах. Другой – твердо стоит в истине. Ему не нужны полутона, потому что все Его ответы «да, да» и «нет, нет». Каждый раз Он заставляет сатану отойти неслоно хлебавши. Даже в ситуации, когда Он оказывается связан и отвергнут собственным народом, дух Его не сломлен. Кроткий и смиренный сердцем Он побеждает хитроумные козни лукавого. И сбудутся слова пророчества: «От власти ада Я искуплю их, от смерти избавлю их. Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?» (Ос 13,14)
Анна Гольдина