Автор: Святой Папа Иоанн XXIII обладал хорошим чувством юмора. Однажды мне довелось прочитать эпизод из его жизни о том, как он присутствовал на праздничном обеде по некоему случаю, вероятнее всего, еще в бытность свою Патриархом Венеции, и за столом он оказался рядом с дамой с вызывающе большим декольте. Даму присутствие рядом такого гостя ничуть не смутило. В какой-то момент Папа взял со стола яблоко и подал его своей собеседнице. Она, приняв, удивленно поблагодарила. Он пояснил: «Ева, только когда взяла яблоко, поняла, что она голая».
Приходя в храм, некоторые искренне удивляются необходимости соблюдать здесь определенный дресс-код. Оголенные плечики девушек и короткие шорты и шлепки на ногах мужчин вызывают шипение бабушек и сразу привлекают внимание службы порядка, а затем на многих полотнах и скульптурах вполне себе можно увидеть обнаженную натуру. Нет ли в этом двойных стандартов или лицемерия? Предлагаю поразмышлять о наготе: насколько она неприлична, и о том, до какой степени она допустима в храмовом пространстве.
Впервые мы встречаем понятие наготы в книге Бытия, и кажется, она никому не создает дискомфорта: «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (Быт.2:25). На самом деле, они даже не знали, что это такое, нагота была естественна, а чувство стыда становится знакомым человеку только после грехопадения. «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания» (Быт 3,7) и чуть далее Адам отвечает Богу: «Голос Твой я услышал в раю, и убоялся, потому что я наг, и скрылся» (Быт 3,10).
Как видим из текста, есть принципиальная разница между восприятием наготы человеком и стоящим за ней значением, которое придает ей Бог. Тема наготы в приведенных текстах не призывает к смущению и стыду; стыд, испытанный прародителями в момент восприятия ими своей наготы, является реакцией на богоявление: «манифестацию» истины во всей своей наготе – это подчеркнуто словами: «и открылись глаза у них». Змей, кажется, не соврал, когда внушал Еве, что, съев плод, человек станет как бог; человек получил некое новое знание, которое свойственно только Богу: «все обнажено и открыто перед очами Его» (Евр 4,13)*. Но человек слишком слаб, чтобы вынести такое состояние, и чувство стыда рождается от осознания собственной слабости, непостоянства, хрупкости и бедности, что свойственно нашей человеческой природе.
* Современный русский перевод передает этот стих так: «Ничто во всем творении не может быть скрыто от Бога, все предстает нагим и без прикрас перед глазами Того, кому мы должны дать отчет» (Библия, РБО, Москва, 2011).
Почему человек не замечает этого обмана сразу? Двусмысленность в нашем восприятии, кажется, рождается из-за выборочного слушания Слова, и это видно на примере диалога между женщиной и змеем. Повеление Бога звучало так: «От всякого дерева в саду ты будешь есть, а от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» (Быт 2,16). Змей же спрашивает Еву: «Подлинно ли сказал Бог: «не ешьте ни от какого дерева в раю»?» (Быт 3,1), на что она отвечает: «…только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть (Быт 3,3).
Обратите внимание, что повеление Бога выражено в позитивном тоне, разъясняя, что в саду можно есть все, потому что все дает жизнь. Ограничение, определенное Богом, появляется не как ограничение для человека, а как забота, защита для него. Бог заботится о том, чтобы человек жил, потому что для этого был сотворен! Но вмешательство змея направлено на то, чтобы исказить принципиальное значение инициативы Бога: его вопрос предполагает обратное и указывает на абсурд Бога (зачем Бог помещает тебя в саду, чтобы потом там ты, человек, не мог делать ничего?). Божие предложение полноты, укрепленное ограничением, которое придает полноте большую достоверность и серьезность, превращается в позолоченную тюрьму, из которой хочется убежать, чтобы завоевать потерянную свободу – что является коварством змея.
И как реагирует на это Бог? «И услышали голос Бога, ходящего в раю во время прохлады дня…» (Быт 3,8). Как видим, разрыв доверительных отношений между мужчиной, женщиной и Богом – одностороннего характера. Вкушение плода дерева открывает прародителям невыносимое осознание и закрывает непосредственность в их отношениях. Но Бог, как видим, продолжает прогуливаться в саду во время прохлады дня в состоянии спокойствия. Кажется, Он не считает вкушение запретного плода концом чего-то. Диалог, который следует после этого, сосредоточен не на отсутствии плода на дереве, на котором он должен висеть, но на отсутствии человека в саду, его прятками из-за осознания наготы. Эта нагота, осознанная человеком, правду говоря, только начало чего-то, какого-то ценного дара, который Бог делает человеку. Бог не осуждает человека, но вручает ему полноту плода этого древа, новое знание, которое человек присвоил преждевременно. Его, оказывается, трудно вынести, необходимо голое тело Христа на Кресте**, чтобы «одеть» эту наготу. Иисус сопоставляется с Адамом. Если «первый Адам» совершил грех и после этого устыдился своей наготы, надел повязку на чресла, то «второй Адам» принципиально должен быть без набедренной повязки – спасение есть возвращение в царство невинности.
**Если не считать изображений Младенца Иисуса, то Христа во взрослом возрасте абсолютно нагим встретить можно не часто. Самое раннее такое изображение можно встретить на мозаике V в. В баптистерии Неона в Равенне, где Иисус стоит в водах Иордана. Подобной смелостью обладал Микеланджело Буонаротти, который неоднократно изображал Христа обнаженным – на распятии 1494 года, и на «Несении во гроб» 1510 г. Еще один случай – статуя «Воскресший Иисус» Микеланджело (в римской церкви Санта-Мария-сопра-Минерва, этот храм принадлежит доминиканцам, тут покоятся останки св. Екатерины Сиенской). Статуя в течение долгого времени стояла без набедренной повязки и была предметом религиозного почитания. Но периодически статую «украшали» набедренной повязкой.
Мне не раз доводилось слышать мнение, что современный человек все больше теряет чувство sacrum – священного. Некоторые спорят о том, можно ли вообще о нем говорить после того, как Бог воплотился во Христе и, полностью став Человеком, вошел во все сферы человеческой жизни. Если Сам Иисус наверняка купался в реке и загорал на солнце, почему нельзя в пляжном костюме зайти в храм и помолиться Богу? Наверное, потому, что хоть Бог во Христе и уничижился до самого конца, но мы не должны забывать, что цель человека – вознестись к Богу. Вспомните апостола Петра у Тивериадского озера: он поспешил одеться, когда увидел воскресшего Христа на берегу, и покрыл свою наготу (Ин 21, 7). Нагота сама по себе не неприлична, но на встречу с Господом Петр в смирении и уважении ко Христу предпочитает ее прикрыть. Природа человека не только телесная, но и духовная. И Церковь пытается воспитать в нас вкус к этому чувству, ставя перед нами требования, не принижая достоинства человеческого тела.
Папа Иоанн Павел II писал в книге «Любовь и ответственность»: «Нагота как таковая не непристойна. … Непристойность появляется там, где нагота играет негативную роль, унижая личность, когда цель наготы – возбудить похоть, в результате которой личность оказывается в положении объекта для развлечения».
Думаю, никто с этим не будет спорить, но зачем же все эти приличия? Не лишает ли Церковь человека возможности достичь свободы, вводя неписаные нормы на форму одежды в храмах, подавляя естественное проявление красоты человеческого тела? Вспомните начало наших размышлений, чтобы не впасть нам в тот же самый самообман, которому поддалась Ева. Предписания и нормы даны нам не для того, чтобы ограничить нашу свободу, но оградить нас от греха, чтобы мы в большей степени наслаждались жизнью. «К свободе призваны вы, братия, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти; … Я говорю: поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти, ибо плоть желает противного духу, а дух – противного плоти. Они друг другу противятся, так что вы не то делаете, что хотели бы» (Гал 5, 13. 16-17). И еще «Не о себе только каждый заботься, но каждый и о других» (Флп 2, 4). «Берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном для немощных» (1 Кор 8, 9).
о. Андрей Буко OFMConv