Автор: Перевод Константина Чарухина. Впервые на русском языке!
о. Джироламо Бернабеи
Пер. с лат. Philippus Nerius, fundator Congregationis Oratorii Romæ (S.), Vita a. Hiero. Barnabeo ex MS. // AASS Maii T. VI, p. 524-649
СКАЧАТЬ КНИГУ ЦЕЛИКОМ:
ГЛАВЫ 1-10 в PDF * * * ГЛАВЫ 1-10 в FB2
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ…
ГЛАВА I. ДЕТСТВО СВЯТОГО И ПОРА УЧЁБЫ, СОПРЯЖЁННОЙ С ПОДВИГАМИ БЛАГОЧЕСТИЯ, ДО 22-ГО ГОДА ЕГО ЖИЗНИ
[1] Филипп родился во Флоренции в 1515 году от Рождества Сына Девы, 22-го июля после полуночи, когда празднуется день памяти св. Марии Магдалины, когда Церковью Божией руководил Верховный Понтифик Лев X. Отцом святого был Франческо Нери, человек честнейший и в поступках своих безупречный, весьма почитавший всех иноков, особенно же – доминиканского семейства. В матери ему досталась Лукреция Сольди, чьи предки когда-то почитались во Флорентийской республике первейшими людьми. Франческо прижил с нею четверых детей: двоих женского пола – Катарину и Элизабетту, да стольких же мужеского, а именно – Антонио, который вскоре преставился, и Филиппа, меньшего по рождению, но величайшего по добродетели, чьё житие и святейшие нравы мы во славу и честь единого Бога собираемся описать.
[2] Итак, его незамедлительно крестили в храме св. Иоанна Крестителя (по обычаю этого города, где все пользуются одним священным источником) с торжественными церковными церемониями и назвали Филиппом в честь деда. По мере же его телесного и умственного развития явственно проявились его большие дарования и кротчайший нрав (ибо тише его никого было не найти), хотя все эти качества легко обнаружить в тех, кто призван служить спасению душ. Поэтому после начального образования в родительском доме он был отдан в учение некоему Клементе, довольно сведущему грамматику, и у него, насколько позволял его возраст, блистал умом и добродетелью, полюбившись всем и в таком совершенстве усвоив искусство красноречия, что легко превосходил даже самых одарённых из своих товарищей и вызывал у всех величайшее восхищение.
[3] Затем, помимо прочих уже тогда мерцавших в отроке признаков святости, являл он какое-то невероятное послушание и уважение к родителям, девственную скромность, человеколюбие ко всем и величайшее расположение к божественному. Ибо отца он чтил так ревностно и усердно, что всецело подчинялся и сообразовывался его воле, никогда не огорчая его даже по мелочам, разве что однажды, когда оттолкнул (легонько, впрочем) свою сестру Катарину, слишком несносно мешавшую ему молиться Богу и читать псалмы попеременно с другой своей сестрой Элизабеттой. В связи с этим отец укорил его (хотя на самом деле ребёнок не допустил ничего такого, за что стоило бы корить), а он так раскаивался в содеянном, что проливал реки слёз; впрочем (как говорит св. Григорий Великий) благомысленно признавать вину даже там, где её нет.
Материнским приказаниям Филипп был так послушен, что если бы она вдруг повелела ему не сходить с места, он, наверняка, никогда и на пядь бы не сдвинулся. По преставлению матери, когда место её заняла мачеха, Филипп оттого отнюдь не отступился от прежних правил, но, немедля перенеся на неё сыновнюю почтительность, к мачехе относился, точно к матери. Потому и она, побуждаемая столь необыкновенным послушанием, в восхищении перед несравненной чистотой его нрава полюбила его не как пасынка, но как сына, так что, когда через несколько лет он покидал Флоренцию, долго-долго плакала, а под конец жизни, хотя он был очень далеко, ей казалось, что видит его и слышит, а весьма часто и говорит с ним, так как, по её заверениям, одно лишь воспоминание о нём (как сказал однажды свт. Афанасий об Антонии Великом) чрезвычайно её укрепляло и помогало ей.
[4] И почитал он не только родителей и родственников, и не только по какой-либо необходимости, но всех старших, кем бы они ни были, да от всего сердца; он был весел и покладист, и так миролюбив со всеми, что попросту не умел сердиться, и никогда не слыхали, чтобы он говорил о ком-нибудь дурно. Поэтому, будучи каждому мил да угоден исключительной своей порядочностью и любезностью, получил он среди всех – как товарищей, так и людей посторонних – прозвание «добрый Филипп». Сверх того, сим необыкновенным добродушием он снискал расположение не только людей, но и самого Бога, чьею милостью был чудесным образом защищён и сохранён в целости.
Ему было от роду лет восемь – ну, не больше девяти, – когда во внутреннем дворе дома он увидел ослика и тут же по мальчишеской неосторожности на него взобрался. Когда же животное попятилось, то свалилось вместе с седоком по лестнице в подвал и малого недоставало, чтобы совсем раздавило ребёнка, ведь когда его обнаружили на полу под ослом, видно было только руку. Тут подбежала какая-то женщина из прислуги и, схватив мальчика за руку, тотчас вытащила его, когда ему уже грозила смерть. И хотя она думала, что он переломал все кости, не без крайнего удивления обнаружила, что он цел и невредим.
Размышляя о своём падении, Филипп впоследствии часто восходил помыслами к Богу и в память о Его благодеянии открыто и прилюдно рассказывал о том событии с неизменной благодарностью за божественную доброту.
[5] К этим духовным его дарованиям сызмальства присовокупилось благочестие; и хотя он не строил по ребяческому обыкновению дома алтарики, не украшал их и не занимался подобного рода забавами, но, уже с раннего возраста достигнув зрелой добродетели, усердно читал псалмы Давидовы и другие священные молитвы и, часто молясь в глубоком поклоне, возносил ум свой ко Господу. К тому же в нём была какая-то неиссякаемая жажда слушания слово Божие, и она, казалось, никогда не насыщалось. Он ничего о себе не объявлял во всеуслышание и не говорил, будто хочет пойти в священники или в иноки (как свойственно маленьким), прекрасно понимая, что сердце своё не подобает открывать всякому человеку, но едино лишь Богу. Уже с тех пор у мальчика вызывало крайнее отвращение самохвальство и тщеславие, которых он потом всю жизнь всеми силами избегал, как пагубнейших врагов.
Итак, невинный отрок преуспевал в возрасте и премудрости пред Богом и человеками (ср. Лк. 2:52), так что, чего ни бы просил у Господа, получал. Например, если он что-то терял, то тут же находил, прибегнув к молитве.
Рассмотрим здесь один из множества случаев. Когда однажды он возвращался домой, по какой-то неведомой случайности золотое ожерелье, которое ему довелось нести с собой, выскользнуло у него из рук и потерялось – он немедля прибег по своему обыкновению к молитве и тотчас же отыскал потерю. Это же ему помогало и в других случаях подобного рода.
[6] В те дни Филипп хаживал чаще в церковь св. Марка, в которой обитают отцы-доминиканцы; там он и пожал первые плоды духа. Посему, когда впоследствии в Городе к нему приходил кто-либо из этого ордена (а приходили таковые весьма часто), он молвил: «Если зародилось во мне что-то доброе в детстве, то этим я целиком обязан отцам из св. Марка, и прежде всего о. Зиновию Медичи да о. Сервантию Мини». И чтобы подтвердить их святость, он обычно приводил в качестве примера один случай.
Между насельниками обители св. Марка было условлено, что, как только они встают на утреню, им должно покаяться друг перед другом в своих грехах, ибо так, тщательно очистив совесть, они смогут возносить божественные хвалы просветлевшей душою. Поскольку же диавол не мог этого вынести, однажды ночью гораздо раньше, чем следовало, приняв облик и подделав голос Сервантия, постучал в келлию общежития и крикнул: «Эй ты, пора вставать!» Эти слова пробудили отца Зиновия ото сна, и, тотчас встав с постели, он пришёл в церковь, где уже расхаживал мнимый Сервантий. Увидев его, о. Зиновий стал перед ним на колени, собираясь, как обычно, приступить к таинству исповеди, «Сервантий» же сел и слушал покаяние коленопреклонённого отца, а на каждый грех, в котором кающийся себя обвинял, молвил лишь: «Это ничего, это ничего…» Когда же зашла речь о проступках потяжелее, пройдоха по-прежнему повторял: «Ничего». Тут Зиновия взяло подозрение и охватил страх, не подвергся ли он какому-нибудь дьявольскому обману, и, оградив себя знамением Всесвятого креста, он молвил: «А не диавол ли ты, что говоришь мне такую чушь?!» При этих словах надменный и коварный враг внезапно исчез.
[7] Итак, они были для Филиппа первыми, так сказать, отцами в духе. Кроме того, он часто слушал Бальдолино, некоего инока из ордена Умилиатов, мужа благочестивейшего и превосходного проповедника слова Божия, и много рассказывал о нем, утверждая, что именно по его заступничеству и молитве когда-то выстояла Флоренция. Ибо когда Карл Бурбонский, главнокомандующий императорской армии, сея несчастье, пересекал Италию со своими войсками, приблизился он и к этому городу; и жители, объятые ужасом, сбежались со всех сторон к церкви, в которой тогда как раз проповедовал тот самый Бальдолино, и спросил он: «Что такого необычного происходит, отчего народ так внезапно и густо сбежался сюда?» Получив же ответ, что императорские воины подступили к укреплениям города и грозят разграбить его, он смолк и некоторое время молился. Затем, обратившись к народу, громким голосом воскликнул: «Да здравствует Христос!» Затем молвил: «Знайте, что по исключительной милости Божией вы в настоящее время избавлены от врагов ваших!», и в тот же миг город освободился от осады и страха. Вот что рассказывал Филипп о Бальдолино.
[8] Итак, обычаи и навыки столь благоговейных мужей пробудили в превосходном отроке на диво пламенную любовь к христианскому совершенству, а потому, как свойственно искренне любящим, он в пылу сердечном алкал перенести какие угодно страдания ради Христа.
И вот, когда ему было около шестнадцати лет, охватила его палящая горячка, но он так мужественно и терпеливо переносил тяготы болезни, что в томящемся теле душа его сияла от радости, а саму болезнь он скрывал, чтобы никто в доме и не двинулся ради него. В конце концов невесть каким образом мечехина сестра проведала об этом и, несмотря на своё восхищение мужеством Филиппа, усердно занялась всем, что казалось необходимым для его лечения и здоровья, хотя он ввиду высочайшего своего терпения вообще ничего не просил. Не менее явственно показал он величие духа и мужество, когда в эти дни не только спокойным взором смотрел на то, что дом его (т.е. тело. – прим. пер.) почти целиком охвачен пламенем, но и относился к нему с полнейшим пренебрежением; поэтому многие, отнюдь не безосновательно, стали прочить ему великую и славную будущность.
При этом в нём было такое презрение к человеческим делам, что, когда однажды ему показали родословную, в которой были написаны имена его предков, он на неё и взгляда не бросил, а тут же разорвал на части, так как не заботило его ничего, кроме того, чтобы его имя было записано в книге жизни.
[9] Итак, когда было ему лет около восемнадцати и достиг он далеко не дюжинных познаний в гуманитарных науках, отец отправил его к дяде по имени Ромоло, человеку деловому и оборотистому, который переехал из Флоренции в Кампанию и в городе Сан-Джермано у подножия Монтекассино за много лет заработал торговлей огромные богатства. Замысел был, конечно, в том, чтобы дядя обучил его своему роду деятельности и сделал своим наследником, поскольку у Ромоло не было родни ближе Филиппа.
Итак, когда Филипп приехал, дядя сразу принял его со всем подобающим родственнику радушием, а вскоре после того, узнав его блистающий добродетелями нрав и любезнейшие манеры, назначил его и наследником своим. Однако Бог уготовил ему гораздо лучшее приобретение и наследство, поэтому дела обернулись вопреки дядиным ожиданиям. Ибо едва Филипп доехал до того городка, как почувствовал Божие призвание к более высокому состоянию, к стяжанию тех богатств, что никогда не истлеют (ср. Мф. 6:19). Но так как он понимал, что земные богатства и торговые прибыли станут немалой помехой для такого приобретения, он обратился в ином направлении, примеряя к себе апостольское речение: «Великое приобретение – быть благочестивым и довольным» (1 Тим. 6:6). Итак, устранившись от дел, он сидел уединённо и молчал (ср. Плач. 3:28), разве что с Богом общаясь в молитве иль в псалмопении.
[10] Невдалеке от города Сан-Джермано над портом Гаэта возвышается гора, прославленная среди всех местных жителей, ведь говорят, что это одна из тех гор, что когда-то в миг смерти Господа, расселись, как бы от горя (см. Мф. 27:51). Этим местом владеют монахи из Монтекассино, которые построили там церковь Пресвятой Троицы. Сама гора разделена трещинами сверху донизу на три части, в срединной из которых на огромной скале стоит часовня с почитаемой иконой Христа, поэтому все проплывающие мимо корабли по обычаю салютуют из пушек, приветствуя её.
Так вот, Филипп часто удалялся из города в это место, чтобы сосредоточиться в душе на тайнах Страстей Господних. Благодаря сим упражнениям он с каждым днём всё сильнее и сильнее проникался любовью к Богу, пока не решился на то, к чему и раньше склонялся душою: отречься от помыслов о делах человеческих; покончить со всеми заботами, чтобы свободнее служить Богу, всё почесть за сором, чтобы приобрести Христа (ср. Флп. 3:8).
Между тем дядя это почувствовал, а вскоре, как и следовало предполагать, стал пытаться всеми средствами отвратить юношу от его решения. Снова и снова он уговаривал его подумать о семействе: ведь на него одного возлагаются все надежды; убеждал не пренебрегать наследством, уже назначенным для него; в конце концов, просил не принимать легкомысленного и необдуманного решения по вопросу такой важности, требующему весьма взвешенного совета; даже заклинал не поступать с ним так бесчеловечно, будто в нём нет и капли благодарности за оказанную любовь. На что Филипп, лишённый всех мирских расчётов, дал ответ, равно скромный и краткий, что его память о благодеяниях никогда померкнет, но в остальном он больше склонен следовать внутреннему расположению, чем совету.
[11] Он пожил у дяди два года и давно изнурился от его просьб и попрёков, не давая, однако, себя ни сломить, ни умолить, и решился, наконец, осуществить намеченное путешествие. Поэтому он отправился в Рим, даже не предупредив отца. Ибо, хотя он никогда не отваживался ни на что, не посоветовавшись с ним, однако в этом вопросе, считал он, нельзя вообще никого слушать, а то вдруг плоть и кровь, «неприятели-домашние» (ср. Мф. 10:36), задержат его или как-нибудь воспрепятствуют. Ведь когда он уразумел, что зовёт его Бог, внимая совету зовущего, он отправился в путь, «без мешка, без сумы» (ср. Лк 22:35), чтобы, значит, не оказать неизреченному Его провидению маловерия. Едва он прибыл в Город, немедленно получил возможность свободно служить Богу – то, чего он так сильно желал. Ибо там его радушно принял Галеотто Качча, знатный флорентинец, который, едва лишь увидел лицо молодого человека и скромнейшие его манеры, сразу пожелал оставить при себе и назначил ему определенную долю зерна каждый год, что Филипп отдал пекарю, а от него ежедневно получал хлеб. Однако и сам не позволил одолеть себя доброте, но, чтобы полнее и обильнее воздать любовью сему сердечнейшему мужу, он добровольно взял на себя заботу о двух его детях и, обучая их грамоте, а также наставляя чистоте жизни и нравов, сделал из людей почти что ангелами.
[12] Помимо того, пребывая там (а это продлилось много лет), он вёл уединенную, до крайности суровую и почти отшельническую жизнь, почти полностью оторванный от общения с людьми; наложив на себя посты и бдения, он довольствовался просто хлебом. Отказывался от любых скоромных угощений, которые предлагали ему в доме, а когда испытывал жажду, утолял её водою, зачерпнутой из колодца. К хлебу он иногда прибавлял немножко трав или оливок и ел только раз в день, а часто держал пост по три дня. Поэтому уже в зрелых летах он при случае сказывал своим духовным чадам, что в былые времена, юношей, расходовал не более десяти джулио в месяц.
В том доме у него была каморка, но он обставил её столь убого, что в ней не было вообще ничего, кроме кровати и нескольких книг, а одежду – шерстяную и даже льняную – он развешивал на натянутой верёвке. Спал на полу, при этом подолгу ночами выстаивал на молитве, ибо постоянно чувствовал к ней охоту и тягу, так что духу его не требовались побуждения и призывы. Поскольку же не может укрыться город, стоящий на верху горы (Мф. 5:14), то несмотря на его попытки (как мы говорили) отделился от общения с людьми, у него этого не получилось, ибо молва о его житии и добродетелях не только наполнила Город, но достигла даже Флоренции. Поэтому одна родственница, наслушавшись о его свершениях в Городе, молвила: «Вот уж не удивляюсь! Я-то знаю его ещё с детских лет, и уже в том возрасте легко было догадаться, как свято он будет жить и поступать. Так что, когда возвратишься в Рим, то и дело проси его от моего имени, чтобы молился за меня Богу!»
Остальные главы доступны в файлах для скачивания в начале страницы
Перевод: Константин Чарухин
Корректор: Ольга Самойлова
ПОДДЕРЖАТЬ ПЕРЕВОДЧИКА:
PayPal.Me/ConstantinCharukhin
или
Счёт в евро: PL44102043910000660202252468
Счёт в долл. США: PL49102043910000640202252476
Получатель: CONSTANTIN CHARUKHIN
Банк: BPKOPLPW