Автор: После 50 лет спада в США начало расти число молодых женщин, принимающих призвание к монашеской жизни. Почему это происходит? Этим вопросом задалась американская журналистка Ева Фербенкс. Её наблюдения о переживаниях и поисках миллениалов, во многом актуальные и для российской действительности, мы публикуем в сокращенном виде в 4 частях.
Часть 3
Обман мира
Когда я была подростком, мой папа – академический исследователь, изучавший Фридриха Ницше, часто повторял, что ещё при моей жизни и мир вообще, и Америка в частности, снова обратятся к более консервативным, моралистическим формам религии. Его убеждённость вызывала опасения, тревожила, отчасти потому, что казалось, для неё не было особых оснований. Ведь с середины столетия каждое следующее поколение американцев посещало богослужения реже, чём предыдущее.
Эта тенденция казалась неотвратимой: чем больше мы были принуждаемы к близости с другими людьми, тем меньше мы могли быть уверены, что в нашем личном кредо есть хоть что-то настоящее. У многих людей, которые считали себя просвещёнными, было ощущение, что религия – это костыль, необходимый тем, кто недостаточно силён, чтобы на своих условиях выстоять лицом к лицу с проблемами реального мира. Это было, как выразился Барак Обама, нечто такое, за что люди цепляются из-за своей слабости. Сестра Кристина Скуччиа, одетая в хабит 30-летняя монахиня, участвовала в итальянском конкурсе «Голос» в 2014 году. Она победила. И озадаченный судья недоумевал по поводу её решения стать монахиней: «Имея такой голос… Я совершенно не понимаю!» Подтекст был такой, что та, у кого есть возможность сделать со своей жизнью что-то очень крутое, никогда не должна была становиться монахиней.
Но комментарии моего отца вызывали у меня беспокойство ещё и потому, что я подозревала, что они – неспроста. В одной из моих самых ранних дневниковых записей, сделанной в 8 лет, я признавалась в своём желании стать ортодоксальной иудейкой. У меня были такие кузины. Их одежда и ритуалы казались мне странными, но какая-то часть меня им завидовала.
Будучи подростком, я много беспокоилась о том, правильно ли то, что я делаю. Мне нравилась идея читать «шема» – простую еврейскую молитву, которая произносилась в важные моменты. Казалось, она давала жизни опорные точки, якоря. Я насмехалась над своими друзьями-христианами, которые носили браслеты «А что бы сделал Иисус?», но при этом и завидовала им. Мысль о том, что есть единственный вопрос, который можно задать самому себе, чтобы решить мириады возникающих по жизни дилемм, давала ощущение ясности. При всём нашем технологическом утопизме и я, и мои школьные друзья были просто одержимы цитированием древних мудрецов, поэтов и строк из песен. Мы забивали ими свои рассылки. Мы сплошь покрывали ими наши школьные тетради. У меня даже была пара брюк-карго, на которых я несмываемым маркером написала около 20 прекрасных цитат о том, как надо жить. Тогда я считала это просто образцом вкуса. Оглядываясь назад, я понимаю, что гуляла повсюду с неким подобием Библии на своих брюках, провозглашая то, что я отстаиваю, и то, как я должна жить, чтобы ни я сама, ни никто другой никогда этого не забывали.
Когда позднее я переехала на работу в Кению, то заметила нечто подобное и там. Машины такси были залеплены и снаружи, и внутри наклейками с высказываниями из Писания или утверждениями вроде: «Этот бизнес защищает Кровь Христова». Наклейки были белыми с ярко-красными блестящими буквами и выглядели как повязки, покрывающие кровоточащие раны.
Мы, всё американское общество, – раненные. Миллениалы должны были стать своего рода окончательным доказательством, что демократия и общество Америки действительно являются величайшим из всего, когда-либо созданного, что примитивные предрассудки устранены, технологии, наука и финансы владычествуют, главные политические угрозы устранены, и наша гегемония казалась почти полной. Но мы были и остаёмся такими невероятными утопистами, что я бы над этим смеялась, если бы сама на это не купилась. Более половины миллениалов по-прежнему говорят в соцопросах, что верят, что станут миллионерами. Многие из нас уверены, что их брак будет идиллическим, хотя у многих родители развелись. Нас учили, что мы достигнем всего, чего мы хотим, если правильно всё спланируем, что жизнь – это серия «лайф-хаков», невероятных трюков, но есть надёжный код, который позволяет их повторять.
Конечно, всё это неправда. Технологический пузырь лопнул… Случилось 11 сентября… Грянул финансовый кризис, а потом сюрприз с выборами в президенты финансового магната телевизионных реалити-шоу… Всё это подорвало нашу веру в то, что мир хорош, и в то, что мы его понимаем и можем держать под своим контролем.
Я привыкла думать, что я единственная, чья внешне потрясающая жизнь – я следовала своей “страсти”, хотя экономика этому не благоприятствовала, поддерживала отношения с друзьями, классно выглядела в Фэйсбуке – не имела практически никакого отношения к тому диалогу, который непрерывно крутился внутри меня, пока одна моя подруга не показала мне свой дневник. Это был шок, потому что её излияния звучали так похоже на мои собственные и так же мало походили на то, что большинство из нас отваживалось открыть: непрекращающееся самокопание и непрекращающееся самонаказание. «В 24 я уже не так интересна, как в 17? До чего довела меня вся эта дисциплина, все эти упражнения в выполнении правил, установленных самой для себя?» Она говорила о попытках восстановить хотя бы часть той потенциальной жизни и того окружающего её мира, которые утратила сразу после 20-ти. Размышляя над своим стремлением заполучить гарантии безопасности вроде денег и хорошего мужа, она писала: «Теперь я понимаю, что я гораздо более консервативна, чем я о себе думала».
Когда я прочитала этот отрывок психотерапевту из Орегона Сати Дойл Биок, которая специализируется на консультировании молодых взрослых, она мрачно рассмеялась: «В этом и есть суть того, что я слышу снова и снова», — сказала она. — «Мы воспитаны в «количественной» культуре с количественными целями». Она работает с молодыми людьми, которые верят, что общество обеспечило их всеми инструментами и технологиями, необходимыми, чтобы построить идеальную жизнь. Но при этом они всё равно чувствуют себя неудачниками, потерпевшими полное поражение. И они стыдятся того, что чувствуют себя неудачниками. Они попались в ловушку, в двойной стальной капкан. Утверждение, что всё достижимо, как правило, выкапывает в людях бездонный колодец скорби, потому что это утверждение предполагает, что любая проблема, с которой мы сталкиваемся, является результатом нашего просчёта. «И это заставляет страдать, — сказала она, — отрицая необходимость страдания».
Ницше заявил, что Западное общество убило Бога, заменив Его самим собой. Но за этим он ощущал тлеющую жажду религиозной веры, которая никуда не делась. Потому что невидимые существа, устанавливающие стандарты для нас, которые совершенны сами и заинтересованы в нас, несмотря на все наши изъяны, колоссально облегчают нашу потребность постоянно всё контролировать.
Америка началась с истории, замешанной на религии. Как только ты это понимаешь, начинаешь видеть, что мы как общество продолжаем хвататься за религию. Это проявляется повсюду. То, как мы сейчас говорим об изменении климата или о потере наших «ценностей», звучит так же, как вечные суждения о том, что мир будет неизбежно разрушен из-за наших грехов. Такие явления как натуропатия и движение за жизнь без глютена, в основе своей являются самыми настоящими религиями, обещающими духовное обновление и исцеление ото всех болезней, только с «нефритовым яйцом любви» вместо Евхаристии. Мы зациклены на минимализме и самоочищении, будь то по методу Марии Кондо или Джордана Питерсона, чья популярность гораздо больше основывается на простой идее, что жизнь можно свести к 12 правилам-заповедям, чем на его озарениях по поводу Карла Юнга или биологии лобстера.
В целом, организованные (официальные) религии в Америке по-прежнему теряют приверженцев. Но оказывается, что молодых людей, которые ищут религии, притягивают более строгие, более старомодные их формы. Ортодоксальный иудаизм становится среди молодых американцев более популярным, чем другие, более либеральные еврейские общины. Большинству американских евреев, которые относятся к реформированному или консервативному иудаизму – за 50, тогда как большинству ортодоксальных иудеев здесь ещё нет 40. И это не потому, что в семьях ортодоксальных иудеев много детей. Уровень обращений и сохранения приверженности в ортодоксальном иудаизме теперь намного выше, чем два десятилетия назад. Паства «либеральных» протестантов, таких как лютеране, стремительно стареет, тогда как в более доктринальные христианские деноминации – баптисты, православные, приобретают больше молодых последователей. Увлекательное исследование показало, что миллениалов, даже протестантов и атеистов, больше привлекают не современные храмы, а церкви со старомодными богато украшенными алтарями и «классическим» стилем богослужения. Молодые американцы чаще тех, кто постарше, принимают ключевые представления традиционных религиозных верований, такие как ад и рай, чудеса и ангелы. Молодые верующие чаще, чем более старшие, защищают позицию, что их вера – это единственный истинный путь к вечной жизни.
Социологи также отмечают, что молодые люди в Америке более открыты к авторитаризму, чем их родители или бабушки и дедушки, кажется, будто у них было тайное желание, чтобы ими управляли – это было бы для них облегчением. В 2016 году около четверти молодых американцев сказали исследователям из Гарварда, что демократия – это «плохо» для страны, тогда как в 1995 так сказало только около 10% молодёжи, и они существенно чаще, чем более старшие, утверждают, что Америкой должны править технократы или сильный лидер, даже если это означало бы отказ от выборов. Мой друг Джош, обратившийся в католичество, сказал мне, что эта Церковь особенно привлекла его тем, «что не проводит голосования, чтобы определить истину».
«Ты бывала когда-нибудь на американских горках Wild Mouse?» — спросила меня Рейчел. Это особый тип американских горок, объяснила она, которые на прямом отрезке пути за очень короткое время разгоняют ездоков всё быстрее и быстрее, а затем закручивают их в неожиданный вираж на повороте, которого те не могли видеть. «Тебе уже начало нравиться ехать прямо, — сказала она, — а вдруг ты больше не можешь».
Именно так она ощущала свою жизнь: она приняла серию решений, во многим из которых её поощряли старшие или друзья, и как только она почувствовала себя комфортно, какая-то случайность разворачивает её на 90 градусов, её тошнит, и всю работу по поиску себя приходится начинать сначала.
История точно, как с горками Wild Mouse. Мы знаем, что не можем продолжать идти прямо по выбранному пути в том, что касается потребления ресурсов Земли, углубления неравенства и расширения областей автоматизации, стремления к полному владычеству над миром и над течением человеческой жизни. Мы всё портим, но поворот, на котором нас ждёт крутой вираж, пока остаётся скрытым.
Продолжение следует…
Источник (англ.): www.huffpost.com
Перевод: Наталья Проскурина