Автор: Прощение есть выражение торжества любви над справедливостью, чувства над разумом. Я волен простить любого, причём далеко не всегда по веским обстоятельствам. Лишь бы я готов был принимать другого, любить в нём не только того, каким он был в прошлом, совершая проступок, но и того, каким он может стать в будущем. Прощение оказывается близким к возрождению, оно даёт надежду. И как бы мы ни опасались в принятии – попустительства, а в даровании надежды – риска того, что человек ничего не сделает для изменения самого себя, если не дать шанс, то тогда и не будет никаких изменений. Это и есть выход за пределы логики. Мы предлагаем человеку быть сильнее факта хотя бы по той причине, что мы в него верим.
Вера, если вдуматься – центр тяжести любого духовного действия. Она предстаёт то откровением, то способностью быть чутким к движениям духа, то способностью видеть ресурсы наперекор фактам, то умением строить отношения с духовной сферой. И в акте прощения она может принимать любую форму. Без веры в того, кого мы прощаем, и без веры в возможность прощения для нас, в возможность того, что хоть кто-то в нас верит, не может случиться ни одного преображения.
Как мы уже успели заметить, в акте прощения есть две стороны – прощающий и прощаемый. От первого требуется великодушие, от второго – покаяние. И это не психологические категории. В прощении нет никакого смысла, если это просто желание снять психологическое напряжение, кроме довольно корыстного – сделать прямо сейчас свою жизнь попроще. Но проще она не станет, ведь прощение без веры, надежды и любви окажется неполным. Причём с обеих сторон. Прося прощения, мы должны понимать, что совершили преступление против любви, отклонились от своей природы, причинили другой личности страдания, особенно кому-то близкому. В том числе и Богу: грех снова и снова распинает Христа за нас. И любовь будет если не гарантией, то хотя бы опорой для преображения. Надежда бросает спасательный круг, давая возможность именно сейчас подняться и почувствовать себя способным стать другим. А вера, опираясь одновременно и на понимание нашего общего несовершенства, и на видение в человеке большего, чем он нам сейчас кажется, даёт импульс к трансформации.
Всё это совершается между человеком и человеком и между человеком и Богом. Главное, чтобы это был диалог субъектов, общение личностей, сердца которых способны переживать и веру, и надежду, и любовь. И переживать дефицит каждой из них. Прощение возможно только между двумя страдающими.
Увы, в страдании ничего удивительного нет. Оно выражает отделённость от Центра. Так же погибает и срезанный цветок. У него нет способности прирасти сразу к тому месту, от которого он был отрезан. Сначала нужно пустить корень, потом найти подходящую почву. Везде сплошные трансформации, каждая из которых – возможность потерпеть неудачу. Но настолько ли риск страшит, если нет никакой другой альтернативы? Если не прощать, ад становится реальностью здесь и сейчас. Сама действительность становится лишённой веры, любви и надежды – местом отчаяния, ненависти и страха. Если нет шанса на возрождение, то и падение уже не так страшно, его ведь не избежать никому, а с неизбежностью придётся мириться. Вопрос теперь стоит только в том, кто падёт быстрее и удачнее. Отсутствие прощения делает зло нормой, заставляет искать меньшее и более выгодное зло.
Итак, прощение необходимо. И, раз мы сами являемся теми, кто способен учиться прощать, наша экзистенциальная потребность – научиться прощению как можно раньше и становиться всё более зрелыми на пути прощения. Так нам открывается польза личного самосовершенствования в этой жизни. Заслужить спасение невозможно, оно приобретается верой. Ведь в момент прощения ещё нет никаких заслуг, они становятся возможными только благодаря возможности прощать. А эта способность требует умения верить, надеяться и любить. Быть справедливыми и милующими одновременно, чтобы, осознавая несовершенство всех нас, уметь находить на горизонте путеводную звезду добродетели, дорога к которой – непрекращающийся процесс прощений и падений, каждый виток которого приближает нас к цели.
В конечном итоге, грех оказывается преодолённым. «Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа?» Он оказывается преодолённым, не упраздняясь, а превращаясь из пропасти в трамплин для обращения. Аскетическая практика, в которой мы сознаём свою греховность, может быть не только поводом для уныния. Самоуничижением мы скорее выражаем неверие. Осознание греха и вера, соединённые вместе, дают надежду на прощение. Не уверенность пелагианизма, а надежду, которая, хоть и ставит нас в подвешенное положение, но этим учит летать. Учит не искать опоры в мире, мудрость которого есть безумие пред Господом. У Гегеля логика оказывалась венцом философии. У его современника Кьеркегора она упраздняется в самом сердце антропологии и богословия, чтобы провозгласить право на единение Творца и творения в любви. Это любовь отчаявшегося, у которого нет никаких приобретений, кроме тех, что он скопил в собственной душе. Здесь действительно теряющий душу находит её обновлённой. Он дошёл до черты отчуждения, он знает, что этот опыт есть у каждого, кто находится рядом. Любовь и сострадание становятся теми основаниями, которые дают нам право прощать и быть прощёнными. Участь осуждённых и спасённых одновременно – великолепная участь. Она делает нас зрелыми, приобретающими не наивность безгрешности, а мудрость победы над злом в самом себе.
Максим Чекмарев