Автор: «Одного Бога достаточно; все остальное – пустота». Отец Андрей Буко, OFMConv делится открытиями о созерцательной молитве, которые он сделал, побывав в Великой Шартрезе, главной обители Ордена картезианцев.
Когда-то, как послушник, начав формацию у францисканцев, я наткнулся в какой-то книге на следующую фразу Дионисия Ареопагита:
«Но ты, дорогой Тимофей, который серьезно стремишься к мистическому видению, оставь восприятие, и все, что чувственное и духовное, как и все, чего нет и что есть, и не ожидая познания стремись к единению, настолько, насколько это для тебя возможно с Тем, кто превосходит всякое бытие и познание. Посредством чистого, совершающегося в свободе и отрешенности от всего выхода за пределы самого себя, ты будешь – все от себя отдаляя и освобождаясь от всего – вознесен к сверхнадземному сиянию Божественной тьмы».
Не скажу, что я ее тогда полностью понял, но она меня очень затронула, мне показалось, что в ней заключено то, чего очень жаждет мое сердце. Я особым образом вернулся к ней, когда спустя десять лет переступил порог кельи картезианского монастыря, в надежде утвердиться в призвании к созерцательной жизни.
Слово созерцание на греческом языке звучит как θεωρία – теория. В культуре Платона оно обозначало главное занятие правителей-философов, как некое интуитивное восприятие высших истин. Согласно тому же Платону, оно составляло их высшее счастье. В современной культуре слово теория скорее ассоциируется с книжным знанием, имеющим мало общего с практикой, и тем более вряд ли кто-то будет его соотносить с практикой молитвенной.
Латинское слово «contemplatio» имеет религиозную этимологию, «cum-templum». Оно обозначало священное пространство в небе, где авгур языческих храмов мог читать знаки богов, и место на земле, где он же собирал и интерпретировал эти знаки. Также обозначало тщательное соблюдение этих предзнаменований авгурами.
В любом случае, в Библии очень редко используется слово «созерцать», а также слово «созерцание». И все же в ней так много сцен, в которых Бог или какой-либо библейский персонаж действительно созерцает, в том смысле, в каком мы понимаем это слово сегодня. Чтобы выразить это действие или состояние, в Библии просто используются слова «видеть» или «смотреть». Яхве дает нам великолепный пример этого в дни творения. После каждого из этапов сотворения мира написано: «И увидел Бог, что это хорошо», а на шестой день, после создания человека, сказано: «И увидел Бог все, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (Быт 1,12.31). Не является ли этот взгляд Бога на свое творение созерцанием? Несомненно, и именно этот творческий взгляд пробуждает в человеке желание созерцать Бога в ответ. Его фундаментальное желание выражено в Священном Писании, от самой первой ее книги до последней, следующими словами: «видеть славу Божью», «видеть лице Божье», «видеть Его» (ср. Исх 33, 20-23 и Откр 22,4).
Исполнение этого желания Исаия выразил в следующем пророчестве: «Кричат городские стражи от радости, ибо каждый из них видит Господа, возвращающегося на Сион» (Ис 52,8, совр. перевод).
Религиозный человек созерцание определяет как интуитивное восприятие Бога и тех истин, которые Он нам открывает. Апостол Павел в 13 главе Первого Послания к Коринфянам говорит, что здесь, в земной жизни, христианин эти высшие духовные истины созерцает «как бы сквозь тусклое стекло», «гадательно» (согласно Вульгате – per speculum in aenigmate, что дословно можно перевести как «в зеркале таинственно»; 1Кор 13,12). Таким образом в земной жизни для христианина созерцание является несовершенным подобием блаженного видения, откроющегося нам в будущей жизни, и своего рода подготовкой к нему.
О важности созерцания как высшей цели человека один картезианец писал в письме Томасу Мертону: «Большинство людей находят свое равновесие в жизни через действие или творчество. Полностью созерцательная жизнь требует особой благодати и особой верности. Она также требует зрелости, богатства души, которые не часто встречаются среди новообращенных. По крайней мере, так кажется исходя из нашего опыта. Но созерцание в первоначальном смысле этого слова, есть взирание на Бога, оставаясь неподвижным, причем покой и чистота являются как условием, так и результатом такого созерцания, — это и есть истинная жизнь, вечная жизнь, для которой мы были созданы».
Как бы это ни звучало, но целью любой христианской жизни является соединение с Богом в интимной любви. Монахов-картезианцев отличает то, что они стремятся к этой цели наиболее прямым путем – rectius, как записано в их правиле жизни. Вся жизнь в Шартрезе направлена на это, чтобы они «могли более горячо искать, более быстро находить, более совершенно обладать самим Богом в глубинах наших душ; и таким образом, с помощью Господа, мы сможем достичь совершенства любви – что является целью наших обетов и всей монашеской жизни – и через это обрести вечное блаженство» (Устав 1,4). Основные средства, избранные ими для достижения этой цели — это уединение и молчание.
Многие люди ищут Бога в тишине или уединении, но для картезианцев молчание и уединение – главные средства для Его обретения. Внутреннее молчание – нищета духа – создает пустое пространство, необходимое для того, чтобы ощутить присутствие Бога в своем сердце – Присутствие, которое превосходит все слова.
У картезианцев нет особого метода или техники молитвы; единственный путь — это Иисус Христос. В созерцательной жизни важно не столько то, что мы делаем, сколько то, что Бог делает в нас. Наша задача – лишь очистить свое стремление от всего, что не является Богом, искать «ту чистоту сердца, которой одной обещано увидеть Бога» (Устав 6,4) (ср. Мф 5, 8).
Первым условием такой молитвы является осознание, что я обращаюсь не к Богу философов и даже, можно сказать, не к Богу богословов. Я обращаюсь к своему Отцу, к нашему Отцу. Если быть еще более точным, я обращаюсь к Тому, кого Иисус так интимно называл «Абба». Называть Бога этим именем — значит с уверенностью знать, что нас любят. Наша уверенность не в порядке заученных представлений, а в глубоком убеждении сердца.
Когда я думаю о ком-то близком головой, а не сердцем, я держу его на расстоянии. Я могу получить представление о нем, оценить его, но я никак не связываю себя с ним. Я не увлечен им по-настоящему. Я сохраняю дистанцию. Я сохраняю безопасность по отношению к этому человеку. Я делаю все возможное, чтобы узнать другого, не увлекаясь и не запятнав себя жизнью, которая течет из его сердца. Я хочу оставаться свободным перед ним. В некоторых случаях это может быть уместно. Но если я ищу любовь, это точно не тот путь, по которому следует идти.
«Все передано Мне Отцом Моим» (Матф. 11:27). Это означает, что между Отцом и Сыном нет дистанции. Ни один из них не стремится сохранить независимую безопасность по отношению к другому. «Никто не знает Сына, кроме Отца, и никто не знает Отца, кроме Сына». Никто не знает, потому что никто не рискует открыть сердце. Если мы хотим познать Отца, мы должны согласиться получить это знание от Сына, в той мере, в какой Он найдет наше сердце готовым принять его.
Нам не нужен исчерпывающий опыт человеческого состояния или духовной жизни, чтобы понять, что мы находимся в плену безграничного мира беспорядка в виде грехов, аффективного дисбаланса, незаживающих ран, разрушительных привычек и так далее. Все эти вещи составляют нечистоту нашего сердца.
Наше сердце говорит через эмоции. Все перечисленные выше расстройства приводят к тому, что эмоции оказываются в беспорядке. Они выражают себя почти незаметно для нас; они приказывают нам; они разрывают нас на части; они закрывают нас от Бога; они привязывают нас к злу. И все это изнутри нашего сердца! Ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства и прочее. И это оскверняет (ср. Мф 15 18-20). Если я хочу очистить свое существо, удалить с него все пороки, я должен начать с очищения своего сердца.
Основное очищение начинается с того момента, когда нечистота и беспорядок, которыми я поражен, тянутся к Иисусу, единственная настоящая чистота дается нам в дар от Иисуса. Эта работа не легче традиционной аскезы, но более эффективна, поскольку утверждает нас в истине: истине о нас самих, вынужденных признать реальность нашего греха; и истине об Иисусе, Который действительно является Спасителем наших душ, причем не в каком-то общем, отдаленном смысле, а на уровне непосредственного, осязаемого контакта с каждой нечистотой, которая нас мучает.
Самое главное – не объявлять войну этому рабству, ибо в большинстве случаев я лишь обрубаю стебель, не добираясь до корней. Главное – обнажить корни и вывести их на свет, какими бы уродливыми они ни были, как бы неприятно ни было это признавать. Я должен признать их такими, какие они есть на самом деле, и отдать их, свободным и осознанным действием, Господу. В таких обстоятельствах традиционное обращение «Иисус, Сын Бога Живого, помилуй меня, грешного» не рискует превратиться в пустую формулу.
Такое расположение сердца пугает. Мы слишком часто слышали, что должны дарить Господу только то, что красиво и хорошо, что мы не должны предлагать Ему ничего, кроме добродетельных поступков. Но рассуждая так, мы противоречим Евангелию. Сам Иисус настаивает на том, что Он пришел не за здоровыми, а за больными. Поэтому без ложного стыда мы должны научиться обращаться к Божественному Врачу.
Каждое движение сердца, способствующее нашим отношениям с Отцом, связано с нашим чувственным, материальным бытием. Мы не сможем войти в молитву сердца, если не согласимся жить сознательно и решительно на уровне нашего тела. Наше тело не является препятствием в наших отношениях с Богом. Напротив, оно – дело рук Бога, Который Сам сформировал нас как сыновей и призвал нас принять Его как свою часть.
Слово Божье приходит к нам в человеческих словах. Наш грех очищается не символически, а через кровопролитие, через кровь, бьющую из тела Иисуса. В Своей плоти Он действительно умер и воскрес. И наши тела, и наши души спасены Его материальным воскресением.
Наконец, мы получили Духа только после того, как Сын телесно воскрес из мертвых. Он, Сын Марии, посылает Духа из лона Отца, ибо это дело не несотворенного Слова, а воплотившегося Слова, разделившего наше состояние и ставшего одним из нас. Мы должны научиться принимать Христа, когда Он приходит к нам и говорит с нами в нашем теле. Мы не должны торопиться избавиться от этого посредника, это само место встречи с нашим Аввой. Так я научусь жить на уровне своего тела с его ограничениями, независимо от того, ем ли я, сплю или отдыхаю, болен ли я или истощен. Между Богом и мной такие переживания не являются препятствиями.
Когда мы говорим о созерцательной молитве, необходимо помнить, что она исходит из моего сердца, но все же я не произвожу ее сам. Дух был дан мне и живет в моем сердце. Именно Он молится во мне, исходя из Сердца Божьего, желая воспламенить мое сердце тем же огнем, что горит в Его.
По словам святого Павла, Дух умоляет нас вздохами, «слишком глубокими для слов». Эта фраза заслуживает внимания. Обычная деятельность Духа заключается не в том, чтобы давать нам четкие идеи или представления, или вообще что-либо давать; она заключается в том, чтобы вести нас к Отцу. «Ибо все, водимые Духом, суть дети Божии. Ибо вы не приняли духа рабства, чтобы впасть в страх, но приняли духа усыновления. Когда мы взываем: «Авва! Отец!», это тот самый Дух, который свидетельствует нашим духом, что мы дети Божьи» (Рим. 8:14 и далее). Дух — это свидетель; Он – жизненная сила, которая ведет нас вперед. Мы никогда не должны пытаться объяснить Его, определить Его или удержать в себе, чтобы контролировать Его. Это значит изгнать Его из наших сердец, угасить Дух. Мы должны предоставить Ему полную свободу молиться в нас Своим завуалированным и скрытым, таинственным способом, который мы узнаем по плодам, которые Он приносит. Если мы обнаруживаем, что учимся молиться, что можем, сами не зная как, умолять Бога и получать от Него ответ, то это знак того, что, несмотря на нашу очевидную слабость, Дух молится в нас.
Спонтанный рефлекс любого человека – бояться слабости. Как только мы обнаруживаем, что в той или иной области не можем рассчитывать на собственные силы, нами овладевает тревога, которая в некоторых случаях может перерасти в отчаяние.
Почему же я должен бояться своей слабости? Она есть. У меня нет другого выбора, кроме как признать, что это часть меня. Более того, если бы я попытался забыть о ней, Отец вскоре снова напомнил бы мне о ней, допустив грех, перед которым я не смог бы отрицать свою греховность, или позволив моему здоровью так разыграться, что мне пришлось бы признать поражение и беззащитно сдаться любви Отца. Разве нас не поражает спокойствие и безграничная уверенность, с которой Иисус спокойно заявляет, что у Него нет ничего своего и Он ничего не может сделать сам, кроме того, что видит, как делает Отец? Кто из нас согласился бы на такую бедность? И все же это путь, по которому нужно идти.
Если мы будем следовать этому пути, то можем ожидать, что интеллектуальная деятельность постепенно утихнет во время молитвы. Точно так же прекратятся всевозможные отвлечения, поскольку эмоции нашего сердца будут направлены в другое русло. Почти самопроизвольно молитва сердца приводит к тишине. Иногда этот опыт будет особенно сильным, и мы неизбежно подвергнемся «искушению молчанием».
Существует множество видов молчания. Не все они хороши. Более того, большинство из них искажают истинную молитву молчания.
Первое искушение – сделать из молчания действие, несмотря на убежденность в том, что мы делаем прямо противоположное. Видя, что интеллект приостановился, что сердце успокоилось, мы воображаем себя в настоящем безмолвии души. Хотя, бесспорно, такое молчание реально, на самом деле оно является результатом давления воли, которое, в конечном счете, является самым тонким и самым пагубным действием. Далеко не располагая наше сердце к тому, чтобы быть открытым для Бога, оно ограничивает его самонавязанной, искусственной позицией, которая – как плод наших собственных усилий – в конечном итоге не может принять Господа. Энергичные люди сталкиваются здесь с серьезным препятствием на пути к настоящей открытости Богу. Это молчание, обращенное внутрь себя и полагающееся на себя.
Другое искушение – сделать молчание самоцелью, вообразив, что сердечная молитва или любая созерцательная жизнь существует ради молчания. Мы не выходим за пределы материальной реальности к Личности Отца, или Сына, или Святого Духа. Важен мой собственный опыт, а не реальные отношения любви и открытости по отношению к Богу. Мы не молимся, а занимаемся автосозерцанием.
Аналогичное искушение – считать тишину самодостаточной реальностью, достаточной самой по себе. Как только утихают различные шумы чувств, интеллекта и воображения, в нас поселяется ощущение благополучия – и этого достаточно. Мы не просим большего; мы отказываемся искать большее. Все, что может вновь вызвать какие-то мысли, даже о Господе или от Него, представляется нам препятствием. Здесь и сейчас тишина – единственная божественная реальность. Молитва исчезла. Остался только идол, называемый Тишиной.
Если мы действительно хотим войти в молчание, мы должны от всего сердца отказаться от него; не опошлить его, не принизить, не перестать стремиться к нему, а отказаться от него как от самоцели. Прежде всего, мы не должны думать, что настоящее молчание — это плод нашего собственного труда. Я не призван создавать его с нуля, как некую работу, которую нужно произвести. Слишком часто мы думаем о безмолвии как о простом установлении мира в наших интеллектуальных способностях, воображении и чувствительности. В этом есть определенный аспект тишины, но не вся реальность.
Любое желание, отличное от желания исполнить волю Отца, должно быть умиротворено. Вместо того чтобы навязывать себя остальному моему существу, моя воля тоже должна оставаться в полном распоряжении Бога, в состоянии слушания и приветствия. Тогда появляется возможность войти в подлинное молчание всего моего «я» перед Богом, молчание, рожденное соответствием моего внутреннего существа Отцу, чьим образом и подобием оно является.
Одного Бога достаточно; все остальное – пустота. Подлинная тишина в сердце наступает с того момента, когда исчезает всякая нечистота, противящаяся правлению Отца. Настоящая тишина входит только в то сердце, которое чисто, которое уподобилось Сердцу Божьему. Вот почему по-настоящему чистое сердце может хранить совершенную тишину, даже погрузившись во всевозможные дела. Диссонанс между ним и Богом прекратился. Подлинная тишина продолжает царить в таком сердце даже тогда, когда его интеллект и чувствительность, чтобы подчиниться Божьей воле, работают.
Единственное, что имеет значение, — это проходящее мгновение, настоящая минута и бесконечная любовь, которую Бог вложил в каждую из этих минут.
о. Андрей Буко, OFMConv
Фото: YouTube