Автор: Во втором размышлении из мини-цикла «Прочертить след в истории» Николай Чирков, SDB приглашает нас проделать путь от ужаса смерти к величию тайны Воскресения, созерцая картину немецкого художника Ганса Гольбейна Младшего «Мертвый Христос в гробу».
Ужин заканчивается, и посреди ночи Иисус отправляется в Гефсиманский сад, где готовится к предстоящим событиям. Он готовится не к своей смерти, а к своему дару. В величайший момент Своей боли Он решает доверить Себя Отцу. Он отдает Ему все в молитве. Иисус в Гефсимании испытывает страх, тот страх, который предполагает любовь, он необходим, он характерен для любви, потому что требует от нас выбора, позиции, отдачи всего, а не только чего-то лишнего или ненужного.
Посреди ночи прибывает стража, приходит предатель Иуда и тайно начинается шуточный суд, с целью осудить Христа. С первыми лучами рассвета появляется приговор Пилата: «Распять!». Крестный путь начинается и продолжается вплоть до самой смерти Иисуса в три часа пополудни. В этом событии, прочертившем след в истории спасения, мы видим настоящую Любовь вблизи, ту, что проливает кровь, ту, что умеет отдать жизнь за другого, ту, что не смотрит на собственные интересы, ту, что прощает все.
Сегодня во многих храмах можно будет увидеть сценическое оформление символического гроба Господня, который становится местом уединенной молитвы и воспоминания событий смерти Христа, искупившего нашу жизнь. В этом ключе я предлагаю взглянуть на события истории Страстной пятницы через полотно немецкого художника Ганса Гольбейна «Мертвый Христос в гробу», написанное в 1521-1522 годах и выставленное в Художественном музее Базеля (Кунстмузее) в Швейцарии. Возможно, некоторым это произведение знакомо из романа «Идиот» Ф.М. Достоевского. Об этом мы еще поговорим.
Для начала следует отметить, что это произведение – самое необычное изображение Иисуса Христа. Если обратиться к истории искусства, то в привычном нам, скажем, «традиционном стиле» смерть Божьего Сына изображалась деликатно, без натуралистичных признаков, а иногда даже патетически, возвышено. В этой же картине перед нами – голый реализм, ничем не прикрытая жестокая правда смерти – безобразный, начавший разлагаться труп. Христос предстает перед нами не в Своей божественной природе – спокойным, в величии телесной красоты, одухотворённым и не подверженным законам разложения. Нет, у Гольбейна Он изображен как обычный человек. Он, как и все мы, смертен. Гольбеновский Христос перенес неимоверные страдания: израненный, иссеченный ударами стражников, в синяках и кровоподтеках – следах побиения камнями и в ссадинах от падений под тяжестью креста.
Невероятный реализм картины обусловлен тем, что изображение выполнено с натуры. Гольбейн писал образ Христа с утопленника, выловленного из Рейна. Именно этим можно объяснить обезображенное тело. Мертвый натурщик невольно дал художнику настоящий материал для создания предельно реалистичного и страшного образа насильственной смерти. Картина создает гротескный образ, где истощенное тело Иисуса кажется растянутым и безжизненным, благодаря горизонтальному расположению узкого вытянутого полотна (размеры картины – 30х200 см). Создается ощущение, что зритель видит тело, помещенное в прозрачный гроб, что еще более усиливает мрачное впечатление от полотна.
Глаза Христа полуоткрыты, в них отражается мертвая остекленелость, губы судорожно застыли, словно в оборвавшемся стоне: «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты меня оставил» (Мф. 27, 46). Черты Его лица искажены смертным страданием, рот перекошен. Его кожа имеет зеленоватый оттенок, который подчеркивает гниение плоти. Это не «мраморное» или «фарфоровое» тело божества, как его было принято изображать, – это плоть избитого и замученного за свою веру человека.
Нагота тела, за исключением напядника (набедренной повязки), привлекает внимание к окостенелым мышцам, которые выступают из безжизненной кожи. Признаки смерти и начавшегося разложения подчеркнуты темнотой, мрачной цветовой гаммой картины. Она выполнена в серовато-коричневых тонах и единственным светлым элементом является ткань напядника и полотна, на котором положено тело. Здесь нет свечения, исходящего от тела: как на других картинах с изображением смерти Христа. Здесь – только смерть и распад.
В этой картине, казалось бы, нет ничего божественного, перед наблюдателем лежит труп в гробу, одинокий в своей смерти. Рядом нет никого из близких Христа. Где Его компания, друзья и последователи? Шокирующее изображение бросает вызов вере зрителей в Воскресение и требует преданности. Будучи в Базеле, Ф.М. Достоевский, увидев работу Ганса Гольбейна, поразившую его своим реализмом и глубиной, запечатлел ее в диалоге князя Мышкина и Рогожиным в романе «Идиот» словами, которые очень четко передают глубинный смысл и бросают вызов: «Да от этой картины у иного еще вера может пропасть».
Но все ли тлен и безысходность на этой картине? Многие обвиняли художника в неверии и безбожности. Есть несколько предположений, для чего изначально предназначался этот образ. По одной из версий, картина была написана в качестве пределы, вытянутой по горизонтальной нижней части алтаря. По другой, картина восходит к традиции византийских эпитафий-плащаниц, являвшихся частью обрядов Страстной пятницы и Великой субботы и тем самым связанных напрямую с пасхальной Литургией (вынос плащаницы символизировал собой оплакивание и погребение Христа – прототип сегодняшнего символического Гроба Господня). Точного ответа нет, однако, большинство искусствоведов сходятся во мнении, что Гольбейн специально жестоко изобразил смерть, чтобы еще эффектнее проиллюстрировать значение и смысл Воскресения Христа. Использованный художественный прием специфически и непривычно подчеркивает божественную природу Христа, сумевшего покинуть это замученное тело и воспарить духом к небесам, воскреснув в живом облике.
Чтобы подчеркнуть важность вопроса о вере в Воскресение Христа, приведем небольшой пассаж из русской литературы. Вначале текста я упомянул, что особенно интересным представляется то, как эта картина «вошла» в русскую культуру, преимущественно благодаря роману Федора Михайловича Достоевского «Идиот». Сам Достоевский встретился с этой картиной в весьма тяжелый период своей жизни – в Базеле в 1867 году. При виде работы впервые писатель пришел в ужас, сказал своей жене Анне Григорьевне: «от такой картины веру потерять можно». Картина так сильно впечатлила писателя, что он поместил ее в описание интерьера квартиры одного из главных героев романа «Идиот» – Парфена Рогожина. Процитирую диалог из этого произведения:
«… – Это копия с Ганса Гольбейна, – сказал князь, успев разглядеть картину, – и хоть я знаток небольшой, но, кажется, отличная копия. Я эту картину за границей видел и забыть не могу.
– А на эту картину я люблю смотреть! – пробормотал, помолчав, Рогожин.
– На эту картину! – вскричал вдруг князь, под впечатление внезапной мысли, – на эту картину! Да от этой картины у иного еще вера может пропасть!
– Пропадает и то, – неожиданно подтвердил вдруг Рогожин.»
История заканчивается тем, что 18-летний Ипполит Терентьев, жертва неизлечимого туберкулеза, посвящает картине часть своего «интеллектуального завещания», которое он читает вслух с намерением впоследствии покончить жизнь самоубийством. Если Ипполит мыслит как нигилист, то реакция князя Мышкина на эту картину проистекает из его интуитивной человечности. А лаконичный ответ Рогожина как бы предвещает его судьбу убийцы, к которому князь, тем не менее, будет относиться с самым человечным сочувствием до конца.
Такая трагическая фабула романа, где большинство героев живет без веры, во многом проистекает из размышления о картине Ганса Гольбейна. Именно по этой причине в мрачном доме Парфена Рогожина, который и совершит страшный грех убийства, висит копия той самой картины.
Итак, как данная картина и роман Достоевского, несомненно, прочертившие след в истории культуры, связаны с событиями, которые мы вспоминаем сегодня? И художник и писатель поднимают вопрос: достаточно ли сильна наша вера, чтобы не усомниться, что это уже подверженное тлению тело воскреснет и вместе с тем принесет возможность духовного воскресения всем нам? Сама по себе земная, человеческая природа Христа не отрицается христианством, напротив, она очень важна для понимания Евангельской истины и спасительной жертвы, как и Его Божественная природа.
Гольбейн изображает Христа, который одинок в своей смерти, и, кажется беззащитен перед ней, как и любой другой человек. На картине на первом плане представлено земное, телесное измерение. Однако через эту телесность в состоянии разложения брошен вызов: что дальше? В этом заключена парадоксальность картины: понять Благую Весть, Ее Тайну и изобразить ее суть. Одним из таких парадоксов Евангелия как раз является страдание и смерть Божьего Сына, которые было сложно понять даже ближайшей компании Христа, Его ученикам. Гольбейн показал смерть в ее реальности. Чтобы воскреснуть, нужно победить смерть: Христу нужно было умереть. Поэтому смерть изображена как предельная точка умаления Христа и вочеловечивания Бога. Скажем глубже, в этой Тайне смерть не имеет власти, не в том смысле, что тело остается нетронутым разложением, а в том, что Жизнь, которая и есть Христос, побеждает ее при всех внешних признаках смерти. В этом заключено подлинное величие Тайны Воскресения Христа. Гольбейн хотел через творчество приблизить Бога к человеку, и, сам переживший эту истину, хотел, чтобы его зрители, глядя на образ и переживая ужас смерти, все же поверили, что Божественная Любовь сильнее, вплоть до того, что она способна тленное сделать нетленным, а мертвое – живым.
Эта работа выражает мысль, что если смерть Христа была реальной, не призрачной, но настоящей, то события Воскресения, обещанного самим же Спасителем (Лк. 18,33), столь же реально и подлинно: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно: а если умрет, то принесет много плода» (Ин.12,24). Кстати, эту фразу из Библии Достоевский выбрал в качестве эпиграфа к другому своему известному роману «Братья Карамазовы», где под метафорическим образом зерна понимается Христос, Его спасительное слово и само Воскресение.
Примечательно, что в романе Достоевского картина Ганса Гольбена «Мертвый Христос в гробу» упоминается не под оригинальным названием, а как «Спаситель, только что снятый с креста». Заметьте, Достоевский использует слово «Спаситель», а не «Христос», и делает это целенаправленно, чтобы сконцентрировать читателя на идее божественности Иисуса и Его последующего Воскресения. Точно так же, как и в работе Гольбейна, это обетование простирает движение Воскресения за пределы картины. Это произведение можно читать как богословие в красках: на полотне изображен сам Бог, хотя и в непривычной и даже отталкивающей зрителя манере. Но оно бросает вызов и становится испытанием веры для каждого из нас, смотрящего на тело Спасителя. В событии мученической смерти на кресте, прочертившем след в истории спасения, мы видим настоящую Любовь вблизи, ту, что проливает кровь, ту, что умеет отдать жизнь за другого, ту, что не смотрит на собственные интересы, ту, что прощает все.
Сегодня в приходах, у символического Гроба Господня, мы можем обратиться к этой Любви словами песнопения, которое хорошо знакомо российским католикам: «Верю Тебе, Боже, Ты простил мой грех, Кровию Своею искупил нас всех. Из Любви решил Ты крест на плечи взять. Жизнь отдать, чтобы в этом Хлебе с нами пребывать. Ты небесные врата открываешь нам, милосердно нас прощая» (текст и музыка: П. Секвери, Р. Шахова).
Николай Чирков, SDB