Автор: Герой очередной публикации из цикла «Церковь с человеческим лицом» — отец Владимир Кабак из Ордена Салезианцев, с 2001 года возглавлявший Римско-католический приход Божией Матери Кармельской в г. Гатчина Ленинградской области, а с 2017 года – настоятель прихода Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии в Москве. О своём пути к священству, пастырском опыте в Италии, о педагогическом стаже и об открытиях служения в кафедральном соборе он рассказал Ольге Хруль.
«Если мы оглянемся назад, то увидим, что у каждого из нас – своя история любви с Господом. Важно, чтобы мы распознавали, видели Его присутствие. Я помню те времена, хотя был ещё юношей, когда, например, мы приезжали в храм и священник должен был приехать, но не приезжал. Позже выяснялось, что власти его задержали и не позволяли ему поехать, чтобы служить Мессу для нас. А людей, ждущих священника, был полный храм! И тогда ризничий выносил чашу на алтарь, клал на него орнат и включал магнитофонную запись прошлой Мессы, сделанную, быть может, месяц или полгода назад, и мы слушали службу в записи.И поэтому из глубины сердца каждого верующего, и в особенности в семье, где есть дети, должна возноситься ко Господу молитва о призваниях, чтобы всегда в каждом храме был священник, и Мессу не заменяла магнитофонная запись». (о. Владимир Кабак)
— Отец Владимир, вы более трёх лет в Москве, но прихожане ещё мало о вас знают. Где вы родились и выросли?
— Я родился 3 июня 1974 года в Белоруссии, в городе Сморгонь Гродненской области. Cложно сказать точно, когда меня крестили, потому что в то время регистраций крещений не было. Знаю только, что крестили меня в течение месяца после рождения в одном из храмов за 20 км от Сморгони (поселок Войстом), потому что в городе храм был закрыт. Папа мой, когда я родился, был водителем, мама – бухгалтером, со временем места их работы и профессии менялись: папа ремонтировал холодильники, чинил стиральные машины. Мама большую часть своей жизни работала секретарём в школе.
У меня есть родная сестра, которая на четыре года младше меня. В основном я жил в деревне у бабушки (папиной мамы), потому что в городе у родителей была квартира совместно с другой семьёй, поэтому там было жить сложно. Родители ночевали в деревне с нами, а на работу ездили в город, что меня очень расстраивало, потому что я хотел, чтобы они были со мной.
Я пошёл в школу в 1981 году, когда мы переехали в город и ютились в комнате в трёхкомнатной квартире (коммуналке), а у другой семьи были другие две комнаты. Учиться мне нравилось, учёба мне давалась легко, потому что Господь дал мне хорошую память. Нескромно будет сказать, но я всегда был отличником, с первого класса, и лежат у меня эти десять грамот за отличную учёбу, собранные в стопочку. В старших классах я очень серьёзно увлёкся информатикой, ездил на республиканские олимпиады, был на Всесоюзной в Бишкеке и даже на международную олимпиаду в Грецию. Я писал программы, мы c преподавателем дневали и ночевали в кабинете информатики – подготовка к олимпиаде шла около полугода.
В школьные годы я был спортивным отличником: занимался борьбой, ходил на волейбол, на дзюдо, на самбо в своё время. Поэтому бандитом я не был, да и хулиганом был не очень.
Факт, что в семинарии хулиганил больше, да! Cеминарская жизнь скушная такая, профессора, всё серьёзно, и поэтому делали всякого рода шуточки, особенно на первое апреля. Чего только не делали и водой поливали друг друга….
— «Мокрый понедельник» был?
— В Польше — да, был, а вот в Белоруссии и Италии нет такой традиции. Я об этом узнал только в Польше, когда наш настоятель обрызгал меня водой и когда я понял, что это можно делать со всеми остальными, я взял просто большую бутылку и не дырки в ней cделал, а просто из неё поливал всех, тогда остальные помыли меня прямо в одежде. Да, было весело! Мне это нравилось.
— Почему вы решили пойти именно в Орден салезианцев?
— Мои родители очень набожные, верующие люди и каждое воскресенье ездили на службу, но в этом храме не было отопления, и зимой было холодно. В один прекрасный момент мы нашли другой храм, где было потеплее, и мы решили, что будем ездить туда. По расстоянию это было чуть дальше на 20-30 км, небольшая разница.
И вот, мы стали ездить в Жупраны, а там служил отец Иосиф Заневский, салезианец, будущий настоятель кафедрального собора в Москве. У него всегда было много министрантов, и я, наверное, класса с третьего начал ему прислуживать. Он просил меня читать чтения, а служба была на польском языке, и чтения нужно было читать только на польском. С польским я «дружил» и с радостью согласился. Такая ситуация была до 1988-89 годов, до того момента, как католикам в Сморгони вернули храм. Так получилось, что приехавший священник тоже был салезианцем.
— Какую роль в вашем призвании сыграл отец Иосиф Заневский?
— Очень большую! В то время, когда я был школьником, ему было запрещено заниматься с молодёжью (подробно он рассказывает об этом в книге «Апостол Москвы»). Это был общий запрет для всех священников, но этот запрет он удачно игнорировал: принимал нас в министранты, мы много разных вещей в приходе делали. Он показывал нам разные нашумевшие фильмы, которые только вышли тогда: «Иисус из Назарета», «Плащаница», «Десять заповедей» — в Белоруссии тогда вообще это посмотреть было негде…
Я бы не сказал, что он меня подталкивал к священническому призванию. Он ничего не спрашивал и ничего не говорил, только присматривался. Скорее всего потому, что было запрещено и было реально опасным моментом тогда. А официально меня об этом спросил отец Августин, видимо, они пошептались перед этим разговором…
Я был в восьмом классе, и о. Августин просто меня спросил: «Хочешь стать священником?» И я тогда явно произнёс при свидетелях-священниках: «Да, хочу». Произнес это впервые, хотя о священстве я думал с детства. Мой дедушка – папин отец – погиб в аварии, когда мне было три года, и бабушка очень много молилась за усопшего деда, и от неё я научился молиться.
Самая моя любимая молитва – Розарий, тогда в семьях был у каждого свой или даже семейный розарий, передающийся из поколения в поколение. Поэтому с трёх лет я читал Розарий постоянно: и с бабушкой, и сам, и мне это нравилось. Cами чётки брались в руки с таким благоговением, потому что это была семейная ценность. С детства я говорил, что буду священником, все добродушно посмеивались над тем, как серьёзно маленький мальчик говорит о своей большой мечте. Однако желание это с возрастом только крепло.
— Как вы решили стать монахом салезианского Ордена?
— Решение о том, чтобы пойти в салезианский монастырь, сформировалось у меня уже в 10 классе, я учился 10 лет, но окончил 11 классов, так как попал в реформу образования в тот год, когда мы переходили из 4 класса сразу в 6. Поэтому окончил 11 классов, но получил 10 грамот.
Благодаря этому меня в 11 классе освободили от экзаменов как участника международных олимпиад. Сразу по окончании школы в 1991 году я пошёл в новициат. Родители мои не были против, хотя мама советовала: может быть, в институт… Я как участник международных олимпиад мог поступать без экзаменов: просто приносишь документы, и тебя зачисляют. Но мне не понравилась перспектива потери ещё пяти лет, поэтому я сказал: ладно там, с этим институтом, поеду служить Господу! Меня направили в Духовную семинарию в Польшу, в дер. Червинск-над-Вислой (около 60 км от Варшавы). Чтобы выехать за границу в те годы, нужно было получить разрешение. И это была целая эпопея: нужно было ехать к уполномоченному по делам религий, согласие которого требовалось для разрешения на выезд. Однако вариантов не было: салезианцев в Белоруссии на тот момент не было, а я хотел быть салезианцем. Мы прошли немало препятствий с разными уполномоченными, но согласие мне дали и я поехал.
Мои годы формирования складывались так: три года я обучался в Польше (новициат и два года философии) и потом – семь лет в Италии (два года педагогической практики в салезианском духе, три года богословия и два года лицензиата). В Италии я учился в Турине, «святой земле Дона Боско», а последние два года – в Риме. Насколько легко я владел польским, настолько сложно у меня шёл итальянский. Его я начал учить ещё в Польше в семинарии и поэтому я приехал в Италию с полной уверенностью, что я его знаю… Однако в первые дни столкнулся с тем, что мне сказать нечего, потому что я не понимаю, что у меня спрашивают. Мне стало очень печально, это было большое разочарование.
Я приехал в Рим в августе, жарища стояла страшная. Как набожный семинарист я взял с собой чемодан, в котрый помещалось две сутаны. И приехал с этими двумя сутанами в Италию. А в Италии в сутанах мало кто ходит, так что их пришлось там же оставить. Я проходил в течение месяца интенсивный курс, который преподавала итальянка. Курс был с индивидуальным подходом, с домашними заданиями, с грамматикой и пунктуацией. Я старался учиться усердно, потому что понимал — без итальянского мне будет очень сложно. Но что можно выучить за месяц? Что-то подшлифовал. Потом два года был в Оратории с детьми, и именно дети учили меня итальянскому. Когда-то я подумал, что уже всё хорошо, но потом одна девочка попросила у меня мяч, я ей ответил, она неожиданно расплакалась, побежала к маме и сказала: «Такой большой, а говорить не умеет». Два года практики послужили мне хорошим подспорьем для изучения языка, так как за это время я научился неплохо говорить по-итальянски и, когда я пошёл учиться в Салезианский Папский Университет, язык уже не доставлял мне проблем.
— Вы любили ходить в паломничества?
— Да, очень.Я ходил в паломничества больше 20 лет, впервые – в 1993 году. Из Москвы мы ехали поездом до Орши, а потом – пешком в Могилёв. Очень много в памяти приятных моментов осталось из того времени, потому что первое паломничество, конечно.
Я был руководитель группы из почти ста паломников, а мне было почти 20 лет – почти серьёзный человек. Меня называли отец Владимир (хотя я был ещё семинаристом), было всё очень набожно. С сестрой Малгожатой Петрусчик (сейчас она в Грузии) мы пробовали организавать салезианское паломничество из Сморгони до санктуария в Тракелях — и у нас получилось, пошло более 100 человек. Она была координатором, а я сначала с радостью участвовал каждый год как семинарист, а когда стал священником — привозил на это паломничество молодёжь из Гатчины. Я большой любитель паломничеств, это хороший духовный опыт, полезные духовные упражнения в дороге, знакомиства и дружба. Но, надо признать, что организация паломничеств требовала очень много усердия… И даже сейчас я стараюсь — если не во всём паломничестве участвовать, то либо в Тракели, либо в Будслав стараюсь приезжать к тому моменту, когда ребята заходят в город. Из-за обязанностей и расстояния с каждым годом делать это сложнее, так что опыт паломничеств скорее уже в прошлом.
C московскими ребятами была инитиатива в прошлом году, когда сестра Наталья с нашими подростками присоединилась к белорусскому паломничеству, и им очень понравилось. Однако возникла проблема: паломники молятся, участвуют в Мессах и поют песни на белорусском языке, и россиянам сложнее адаптироваться, но это всё равно проще, чем ехать в Польшу.
По России, наверное, паломничество организовать сложно. Нужны энтузиасты, которые могли бы это потянуть: ночлеги, разрешения, согласования, полиция – это не очень просто. А в Белоруссии всё это уже есть. Одно дело, когда ты идёшь и разбиваешь палаточный лагерь, а другое дело – когда заходишь в город, встречаешься с местными жителями, тебя принимают в семьях, рассказывают тебе, ты что-то рассказываешь… Такое взаимное обогащение, которое в России сложно организовать.
— Но паломничества — это же не единственная форма общения?
— Нет, конечно. Для взаимного обогащения и приобретения новых традиций, можно, например, посещать соседние приходы в день их престольного праздника — Рязань, Тула, Тверь, Санкт-Петербург – знакомиться с настоятелем, прихожанами.
Нам нужно научиться чувствовать Церковь!
То, что меня сильно обогащало — это пастырская работа и в Польше, и в Италии. В Польше мне разрешили ходить на занятия детей, родители которых были зависимы от алкоголя, на группы анонимных алкоголиков. Нас было шесть семинаристов, которые ходили на эти занятия (дети были от 10 до 18 лет). Мы помогали, чем могли, то есть был психолог, который с ними занимался, и мы были такой службой поддержки. Наша задача заключалась в том, чтобы сопровождать этих детей в психологических упражнениях, либо в разговорах, в том числе, и индивидуальных, чтобы их можно было выслушать, где-то просто пожалеть. Этот опыт продолжался в течении двух лет, он мне очень нравился, иногда это было даже в ущерб нашим академическим занятиям, потому что сессия, не сессия, а к детям мы ходили…
Новициат я проходил в 1991 году в Червинске, недалеко от Варшавы, между Варшавой и Плоцком. Там очень древний монастырь, где новиции из Варшавской провинции салезианцев проходили новициат. Затем я поехал в Лодзь (это в 150 км от Червинска), там мы изучали философию.
Наша семинария находилась почти в центре города, и я как раз в Лодзи ходил к детям из семей алкоголиков в наш салезианский приход святой Терезы. Тем, кто приезжал с Востока, предлагали поехать на дальнейшее обучение в Италию. И отец Августин спросил у меня тоже, не хочу ли я поехать в Италию на практику и на дальнейшее обучение. Я согласился. Была договорённость между провинциями Италии и Польши, нашей салезианской восточной провинцией, о такой помощи. C одной стороны, это была помощь в формировании польских семинаристов, с другой – в Италии была нехватка молодых салезианцев, и поэтому наше присутствие было омоложением салезианских структур и их деятельности.
— Когда вы впервые побывали в Риме?
— В 1993 году. Я поехал в Рим на автобусе, а это 30 часов дороги. В Риме в «люциферовой» августовской жаре (выше 30 градусов) меня на автовокзале ждал священник. Я ночевал в катакомбах, и хорошо помню первую ночь: крышка стола, где я ночевал, была мраморная и была замечательна тем, что была холодной! Всё было жаркое, душное, и я на этой крышке и лежал, и сидел.
Месяц я провёл на курсах итальянского языка в салезианском университете в Риме, затем меня направили в Адриатическую провинцию с центром в Анконе в распоряжение местного инспектора, который направил меня в маленькую местность Порто-Реканати, где я проходил пастырскую практику в течении последующих двух лет.
Два года я находился в оратории. Тоже интересный опыт, потому что город небольшой – пять тысяч жителей. На лето город разрастался до 50 тысяч, потому что люди сдавали свои комнаты туристам, которые приезжали на отдых (чаще всего это были итальянцы), и поэтому дома строились двухэтажными, с подвальным помещением и мансандрой.
Семья, которая жила в доме, на лето переезжала в подвал, первый этаж и мансарду сдавали туристам, которые приезжали, и за счёт этого покрывали расходы всего года. Почему так? Город находился на побережье Адриатического моря. От места, где я ночевал, до моря было 75 метров. Поэтому из окошка этого дома, хотя он стоял во второй линии домов (первая линия давала тень и она была спасительна летом, а зимой защищала от сильного ветра), я выглядывал в окно и видел Адриатическое море.
Потом на три года я поехал в Турин, где изучал богословие. В Турине продолжился опыт пастырского служения: на субботу, воскресенье нам разрешали ездить в приходы. Мне предложили поехать в приход, где работал епархиальный священник и я поехал, сначала был салезианский ораторий, как я привык. В салезианском приходе я был первый год, а второй и третий – в обычном епархиальном. Там был пожилой священник.
Это были очень хорошие годы. Я с радостью их вспоминаю и до сих пор поддерживаю контакт с ребятами, которые были аниматорами от 14 до 30 лет. И с ребятами помладше, и с ребятами постарше, уже как я, было неплохое взаимодействие. Был один парень, с которым мы часто ссорились по религиозным темам, он утверждал, что он атеист, а теперь это мой лучший друг, с которым я общаюсь до сих пор.
Потом два года в Риме я делал лиценциат по богословию. Не мог я и без пастырской работы, просил мне её подобрать. Я был первый год в общине дьяконов, нас было 60 человек, и мне очень запомнилась одна традиция – это национальные ужины. Мексиканцы, филипинцы, вьетнамцы, испанцы, португальцы, мальтийцы, индусы по очереди договаривались и готовили ужин. Поляков было несколько человек, и я был один белорус. Я скооперировался с другими белорусами, которые были в Риме, и мы тоже сделали белорусский ужин — конечно же, это были драники. На весь университет запах шёл, когда мы их жарили! Я не сильно опытен в этом деле, и мы сожгли какое-то количество, а что-то съели сами, чтобы «замести следы»…
На второй год в Риме я перешёл в общину, где были священники. Нас там было ещё больше, 70 человек. Это очень интересный опыт. И, конечно, я не мог обойтись без пастырских приключений. Поэтому как священник я ездил в санктуарий Пресвятой Троицы в горы, в направлении Неаполя. Мы выезжали в пятницу после обеда и исповедовали до вечера воскресенья, ночью возвращались обратно. В эти горы приходили паломники, через свои тропинки, они нуждались в пастырском служении и поэтому мы их исповедовали в буквальном смысле днём и ночью. Нам дали какую-то маленькую, «убитую» машину, мы впятером в эту машину загружались и ехали туда. Паломников было очень много, они приходили пешком, некоторые даже без обуви, с окрававленными ногами – они воспринимали это как жертву, которую они совершают. Столько исповедей, сколько я проводил тогда, наверное, никогда у меня не было потом в моей работе священника.
В 1998-99 году мне повезло. Нас пригласили в Кастель Гандольфо – резиденцию Римских Пап. Это было летом и, как правило, Папа был там. И у нас была возможность участвовать в Мессе под предстоятельством святого Иоанна Павла II. В то время он уже был болен, ходил с палочкой, и было видно, что это был старый человек, со своими страданиями, которые он носит в своём теле. Эта физическая боль давила и угнетала его.
Во время Мессы священник преклоняет колено, когда поднимает хлеб, произносит слова консакрации. Литургия предполагает коленопреклонение со стороны священнослужителя, предстоятеля богослужения. И то же самое происходит после слов над чашей с вином. И Папа, как и каждый священник, преклонял колено, и видно было, что ему это стоит огромных усилий. Я стоял довольно близко к нему, со стороны часовни, в которой мы находились. Он схватился за алтарь двумя руками, чтобы не упасть, встал на колено, а ещё сложнее было встать, и было видно, как сила мышц рук поднимает его, для того, чтобы встать и продолжать Мессу. И так он сделал в первый раз и во второй раз. Не знаю почему, но этот маленький жест отложился в моей памяти. Потом, анализируя, я думал, что это символично – Папа преодолевал свои слабости, возникающие сложности, как раз держась за «алтарь» и поднимался с огромным усилием.
Подобных сложных ситуаций, которые приходилось преодолевать, в жизни Иоанна Павла II было много. Тогда я ещё не осознавал, что я видел, но спустя годы понимаю, как это было символично – за ЧТО он хватался, чтобы приодолеть эти сложности, чтобы преодолеть физическую слабость? За алтарь. Что такое алтарь? Это место, где происходит жертва Иисуса Христа. Во время литургии присутствие Иисуса можно видеть в разных аспектах, в том числе и в алтаре, который является жертвенником, на котором Он приносит свою жертву, умирая за наши грехи. И Папа хватался за Него, хватался за Него, чтобы удержаться, чтобы не упасть; для того, чтобы встать; для того, чтобы продолжать дальше. Пусть он для всех нас будет в этом примером и ходатаем перед Господом!
После этой Мессы мы сделали традиционную фотографию, где я стою практически сзади от него, на почтительном расстоянии, боясь прикоснуться к нему, настолько благоговейно я чтил и чту его до сих пор.
Годы учёбы в Риме – это постоянные семинары и приключение с дипломной работой, которую мне нужно было защищать, потому что я не успел её вовремя сдать… Я ее защитил 9 сентября 2001 года, и в этот же день мы с двумя аниматорами поехали в сторону России. А 11 сентября 2001 года произошли теракты в США, которые застали нас в дороге, и мои аниматоры получили смс: никуда не двигаться, может быть, начнется третья мировая война… Но мы добрались до Белоруссии, а оттуда в Гатчину я добирался с другим священником. Я ехал как преподаватель, нужна была моя помощь в воспитательной работе в школе и преподавание компьютерной графики, поэтому я поехал в своё время ещё в Венецию и учился в институте святого Марка полиграфическому делу. Но меня назначили ещё и настоятелем католического прихода в Гатчине…
— А что еще, кроме прихода, было в Гатчине?
— Кроме прихода в Гатчине у нас было общежитие, издательство, типография, две школы (бухгалтерская и полиграфическая) и, конечно, ораторий и летние лагеря. Основная моя работа концентрировалась на школе. С понедельника по пятницу были занятия, нагрузка дошла до 24 учебных часов в неделю, в которые я преподавал. Вырваться на какие-то пастырские встречи уже не всегда удавалось, чтобы не находить себе замены, и чтобы дети не прогуливали уроки в моё отсутствие. Помимо этого, я был мастером производственного обучения в одной группе в профессиональном училище. За 20 с небольшим лет существования школы у нас было больше 800 выпускников, а католиков среди них – только 10.
— Эта школа была государственной?
— Изначально в 1993 году эта школа возникла как государственно-частный проект: государство берёт на себя общеобразовательные предметы, а частное учебное заведение – cалезианское полиграфическое училище – берёт на себя профессиональные предметы. Мы готовили по двум специальностям: печатника и оператора. Фактически ребята заканчивали два учебных заведения, получая при этом профессию. Мы выдавали свой диплом, а государственный диплом им нужет был для поступления потом дальше в институт.
В общежитии жило около ста человек: 30 — наших и 70 — из государственных учебных заведений. У нас были свои преподаватели, мы имели право как принимать, так и увольнять их с работы, платили зарплату — то есть это полноценное учебное заведение, и так длилось до 2004 года, когда нам сказали, что так больше нельзя: либо мы становимся полностью государственным, либо полностью частным учебным заведением.
Мы выбрали второй вариант, и обучение стало платным, хотя до этого момента оно полностью было бесплатным. Мы искали спонсоров, которые поддерживали все расходы на оплату преподавателей, полиграфические расходы. После 2004 года на нас легли все расходы: зарплата, комунальные платежи, аренда помещений, поэтому была введена платная форма обучения.
В Гатчине я провел 15 лет, которые пролетели как один день.
— И потом — настоятелем в кафедральный собор в Москву?
— Эта идея возникла у отца Иосифа, но я сопротивлялся. Cильно сопротивлялся. Когда мне сообщили о желании направить меня в Москву, то я просил, чтобы этого не делали, потому что понимал, как это будет тяжело. В Гатчине мы оставались вдвоём с еще одним священником. И я спрашивал: «Если вы меня заберёте, что дальше будет здесь?» И какое-то время всё переносилось, откладывалось, пока инспектор окончательно не сказал, что я должен поехать в Москву. Я приехал в ноябре 2016, а в мае 2017 меня назначили настоятелем. И вот уже три года я здесь.
— И как вам здесь?
— Москва сложная очень. Здесь же огромный приход с людьми, которые очень разные, и это разнообразие тоже создаёт определённые сложности. Кроме того, в Москве есть разные движения, группы, монашеские общины, различные традиции — латинские, армянские, восточные, греко-католические…
Я бы один, конечно, этого не потянул, но мне помогает община. С точки зрения нагрузки, количества часов, которые мне приходится посвящать работе, здесь, может быть, даже проще, чем в Гатчине. Тогда в час ночи выйти из школы было нормально, потому что были заняты проверками работ, планами, да и бумажной работы было немало. Здесь в этом плане немного проще, но здесь и работа другая. Там ответственность была меньше – максимум мы могли завалить или не сдать тираж, двойку поставить кому-то, контрольную не успеть проверить и раздать проверенную на день позже. Здесь, конечно, решения приходится принимать более сложные…
— А как родилась инициатива собирать одиноких прихожан на совместный сочельник?
— Рождество считается семейным праздником, и вокруг семейного очага собираются, как правило, все члены семьи: дедушки, бабушки, дяди, тёти и тд. В Москве, да и в России вообще это сложно, потому что католики даже в больших семьях остаются в одиночестве – и куда ему пойти отпраздновать этот праздник? Поэтому мы организовываем семейный приходской стол. В этом и есть уникальность инициативы. Но пандемия внесла свои коррективы, и в этом году, к сожалению, мы были лишены этого общения.
— Как выживает приход во время пандемии? Последняя Месса в первую волну состоялась 21 марта, возобновилась 4 июня. Итого 2 месяца и 14 дней ровно, хотя храм не закрывался. Теперь опять сложная ситуация… Во время первой волны пандемии мы встетили Вербное воскресенье, Пасху, Пятидесятницу, Сorpus Christi… 29 апреля 2020 года вы отпраздновали 20-летие священства… Крещения, миропомазания, которые должны были быть на Пасху, перенесены на октябрь… Всё это необычный опыт.
— Когда я в первый раз приехал в Москву, я увидел непривычно для меня огромный храм, потому что в Гатчине храм, как наша алтарная часть, и прихожане вот они – рядышком. Я говорю проповедь и смотрю им в глаза. Здесь ты говоришь проповедь и на десять метров от тебя никого нет, а в будний день, дай Бог, если кто-то сидит на последней скамейке.
В общем, мы довольно-таки длительное время уже сосуществуем с этой опасностью, наверное, пора бы нам уже научиться с ней жить и уметь это делать, и поэтому Церковь и епископ говорил об этом в проповеди: нам необходимо прекратить бояться, потому что страх и боязнь – это не то, что должно наполнять наше сердце. Понимание и ответственность в этой ситуации – это то, что должно стать частью нашей жизни, но мы не можем постоянно жить в страхе: что заразимся, что умрём, и это момент, который необходимо преодолеть, необходимо научиться с ним жить и поэтому, конечно же, заботиться о своём здоровье, о здоровье других людей, если у меня есть подозрение, что я могу быть поводом для заражения. Но далеко не все мы находимся в такой ситуации. И опасностью становится духовное безразличие, которое может появиться в связи с чрезмерным и необоснованным страхом перед окружающими нас людьми и ситуациями. Иногда кажется нелогичным поступок человека, который ходит на работу, пользуется общественным траспортом и не видит опастности в том, что им пользоваться, или видит, но вынужден и поэтому пользуется, но… в храм он не поедет! Потому что коронавирус, он считает это оправданным. Не значимое и не важное. Как неважное? Как незначимое в твоей жизни? — А епископ дал диспенсацию…. – Замечательно! И что, в храм теперь совсем не будем ходить? Владыка из опасения, что есть люди, которые действительно должны оставаться дома, чтобы по воскресеньям не участвовать в богослужениях, дает им такую возможность тяжко не грешить. И в какой-то степени берёт на себя ответственность как раз за эту ситуацию, давая такого рода согласие и разрешение. Но это не касается всех. Если вы ходите в магазин, едете в общественном транспорте или на машине куда-то, то почему не в храм? Не обязательно в воскресенье, это может быть будний день. Да, в воскресенье большое количество людей, мы находимся достаточно близко к друг другу, и службы идут одна за другой. Найдите время в течении недели, это касается и таинств, которые мы принимаем. Как жить без благодати божией? Как побеждать страх, если нет этого божьего луча, который освещает мою жизнь? В темноте всё становится страшно, всё становится чёрным, пугающим, и поэтому этот божий луч света божьего, входящий в мою жизнь посредством таинств, становится тем элементом, который позволяет мне побеждать эту темноту и выходить из неё. Молитва, чтение Слова Божьего — это то, что мы можем делать в любом месте.
За всё время пандемии раз десять мне приходилось служить, когда я был только один. Это переживание очень своеобразное – ты понимаешь, что за камерой за тобой наблюдают твои прихожане, пусть иногда даже десять человек, но ощущение личной нехватки людей. Ломаешь гостию, чтобы разделять, раздавать и – некому её раздавать, потому что ты один на службе.
Режим самоизаляции для меня не существовал. Чаще всего раньше я передвигался общественным транспортом — в Москве очень удобно на метро, автобусе и трамвае. Во время пандемии это было делать рискованно, и я пользовался автомобилем. Так много как во время самоизоляции, я не ездил никогда. Я никогда столько километров по Москве не сделал, как в это время. Слава Богу, у нас были пропуска, которые позволяли нам выезжать, и были пожилые люди, к которым приходилось ездить (и хотелось ездить). Мы привозили им Причастие, елеопомазание, Мессу служили на дому – когда были такие потребности, мы шли навстречу людям. Были люди, которые за время пандемии потеряли работу, а я знал людей, готовых помочь (финансово, в том числе) в этом, и как-то мы находились (у меня была роль связующего звена), и несколько таких ситуаций возникало, когда сами прихожане помогали друг другу, была такая взаимопомощь, возникла такая взаимокоординация.
— Какие моменты в служении настоятеля вам запомнились?
— Однажды в ризницу пришла тётя Лина — именно та, которая вела программу «Cпокойной ночи, малыши». Она пришла заказать богослужение за своего усопшего мужа. Я сначала не узнал её. А потом – такая улыбка! С экрана, из тех советских времён, я её видел очень часто, разумеется. И вот она тут, передо мной, прямо в ризнице! Где это может ещё произойти в Москве? Восокопоставленные люди, например, избрали себе служение – собирают пожертвования во время Мессы. Где такое можно найти?
Заседающие в Госдуме люди сидят рядом с пенсионерами на одной лавочке в храме и молятся в течение всей Мессы. Такое обогащение происходит внутри! Я знаю разные истории наших прихожан, потому что практически с каждым я говорил перед переходом или присоединением, знаю их путь от атеизма к Господу.
— Собор открыт с раннего утра до позднего вечера – единственный из католических храмов в Москве…
— Да, и это во многом благодаря тем жертвенным людям, которые дежурят в храме. Дежурные — это наше богатство! В основном, это пожилые люди. А ведь осталось не так много тех, кто отвоевывал, защищал и восстанавливал храм. Теперь сюда ходят их дети, внуки…
Их большая заслуга в том, что Католическая Церковь обрела своё неповторимое лицо в образе этого прекрасного храма. Я понимаю их настороженность – следствие преследований в советские времена. Их духовное возрождение шло параллельно с возрождением наших храмов. Как будто история двух тысячелетий христианства была сжата в эти десять условных лет возрождения христианства в России.
Первые общины христиан нуждались в местах, где нужно было молиться. Не получалось это делать сразу, но через какое-то время появлялись дома молитвы. Примерно такая же история происходила и у нас.
Но у этих людей есть внутренняя духовная опасность. Они были первыми, и есть опасность, что они почувствуют себя значительно выше, чем те католики, которые приходят в Церковь сегодня. Это очень большой риск проявления гордыни и высокомерия. Те прихожане, ветераны 90-х годов, должны быть очень аккуратны по отношению к вновь пришедшим и не поддаваться на такого рода искушения, дабы не потерять Христа: вот, мол, у меня «медаль» из 90-х, и Христос становится неважным; важным становится эта «медаль». Эти люди её заслужили, действительно были непростые времена, но это не делает их на ступень выше других, не позволяет им смотреть сверху на тех, кто появился в Церкви позднее, кто менее опытен.
Часто слышу от разных людей такую ностальгию по 90-м: как священники жили у людей на квартирах, ютились на кухнях, семинария размещалась в двух вагончиках… Время поменялось и его уже не вернуть, многие аспекты той жизни ушли… и хорошо, что они ушли.
— Какие проекты объединяют приход, делают его сплочённым?
— Постройка вертепа на Рождество, украшение храма на Пасху, фри-маркет, эко-маркет, День семьи… Я бы расширил этот список: это не только социальное служение прихожан. Есть инитиатива Живого Розария, корнями пришедшая ещё из тех времён, когда все были молоды. Это такая сквозная ниточка в нашем приходе, которая объединяет различных людей. Кружки Живого Розария пополняются новыми членами, молодыми, которые хотели бы другой формы общения, кроме совместной молитвы.
Коронавирус нас заставил в какой-то степени открыться, теперь дежурят не только бабушки и дедушки, к ним присоединилась молодёжь. И очень хорошо, что она вошла в это служение, которое повышает её ответственность и содействует диалогу поколений в нашем приходе.
Мне очень нравится инитиатива посещения иконы Матери Слова домов прихожан. Здесь очень важна духовная сторона — семья принимает Богородицу, Матерь Слова, и вокруг этой иконы и Слова Божьего собирается и молится. Прихожане получают иконы из моих рук во время богослужения в 10 утра и торжественно несут их к себе в дом. Называются их имена и фамилии, это позволяет людям узнавать других прихоржан в лицо, что тоже немаловажно.
Я решил лично обзванивать семьи, которые будут получать икону. Звоню, интересный диалог получается: сначала удивление, ибо как правило люди к этому не привыкли. И мой звонок тоже является объединяющим моментом. Но пока это тоже маленький шаг к познанию хотя бы некоторой части прихода, всё происходит постепенно, взаимодействие с разными группами — богослужебное, молитвенное и социальное.
Обновление супружеских обетов в последнее воскресенье месяца для пар, отмечающих годовщину венчания – хотелось делать эти встречи систематичнее, регулярнее. Как это обогощает и радует пары! Идея была ещё более широкая — общаться с парами после службы, собираться в одном из наших катехитических залов и немного пообщаться, но пока это не получилось. Несколько раз люди не поддержали эту идею (мы спешим, семейный праздник, домой срочно), а потом и я как-то от этого отошёл и уже больше никто не предлагал даже. Хотя идея хорошая и я к ней вернусь в более благоприятное время, как только эпидемия коронавируса нас отпустит. Есть много разных аспектов, связанных именно с приходом пандемии. Надо пытаться чувствовать время, в котором мы живём.
— Какие языки вы знаете?
— Я свободно говорю на русском, белорусском, польском и итальянском. Немного знаю английский – подумываю, как бы его подшлифовать, потому что в Москве мне приходится чаще им пользоваться. Учил и латынь, и греческий, и еврейский, но как максимум могу только прочитать на них какие-то тексты.
— Что бы вы хотели пожелать тем, кто будет читать это интервью?
— Мне бы хотелось, чтобы человек, который будет читать это интервью, во-первых, позавидовал нам. Мне кажется, у нас хороший приход, со своими сложностями и нюансами. Приход богат людьми с разными харизмами, монашествующими и мирянами, и поэтому это богатство становится достоянием разных людей, которые участвуют в этом обмене. Так что приходите и посмотрите! Кто в Москве, это проще, кто вне – приезжайте, мы ждём!
В этом году мы с вами из-за коронавируса отмечаем особенное Рождество. Да я и сам недавно переболел в лёгкой форме, температура поднималась до 38 градусов. Но где мог заразиться, так и не понял. Кого-то это затронуло непосредственно, потому что он болел напрямую, у кого-то болели родные, у кого-то всё закончилось смертью, и таких людей в моём окружении достаточно много, много пострадало священнослужителей.
Поэтому хотелось бы, чтобы Рождество помогло нам в очередной раз осознать эту сложность, которую мы продолжаем переживать, осознать её в Божием свете, стараться смотреть на неё Божьими глазами.
Хотелось бы, чтобы пришествие Иисуса Христа, которое мы празднуем на Рождество, способствовало Его приближению к сердцам всех людей, которые следуют за ним, которые распознают в нём Спасителя. И поэтому тот мир, которого ангелы желают пастухам, когда возвещают о том, что родился Иисус Христос, пусть наполняет всю нашу планету и пусть затронет сердца всех тех, кто желает этого мира, наполнится этим миром! Да научимся мы делиться этим миром с тем, кого Господь ставит на нашем жизненном пути, помогая им этот мир принимать и распростронять. С Рождеством!
Беседовала Ольга Хруль