Автор: Вторая публикация из авторского цикла Игоря Лужецкого «История школы»
Средние века. На них я позволю себе остановиться подробнее. По нескольким причинам. Во-первых, они гораздо большее отношение имеют к нам нынешним, и понять феномен дисциплины и образования в Средние века важно для понимания нас самих. Именно тогда сложились многие из тех образовательных институтов, которые мы знаем сейчас, университеты, первые школы-коллегиумы. Можно сказать и иначе. Средние века — это уже Европа, уже наш мир, а античность — еще нет. Три составляющие нашего мира: Рим, Афины и Иерусалим еще не смешались в колбе Творца. Во-вторых, мне просто хочется говорить о них больше и я не вижу причины это скрывать. Но нельзя сказать, что разговор об античности был всего лишь предисловием.
Но, так как разговор о Средних веках может пойти различными путями, отмечу для себя и для вас некий план, которому я постараюсь следовать.
Что мы уже выяснили? Семь свободных искусств – семь дисциплин, уводящих разум человека от самого человека и возвращающего его к самому себе на финальном этапе. Также мы выяснили, что они не только научают чему либо, но (в первую очередь) очищают субъект. И вот тут перед нами встает первый вопрос: для чего? Для чего нужно это очищение? И что конкретно оно из себя представляет, то есть, какими добродетелями и знаниями должен обладать субъект очищенный и когда его можно таковым считать. То есть, что отличает очищенного от неочищенного. И отличается ли человек Средних веков по своим базовым добродетелям от человека античного? И тут закономерно возникает еще один вопрос: в чем отличие образования средневекового от образования античного? В чем принципиальная особенность образования и дисциплины в Средневековье? И, что очень важно, что такое схолэ и схоластика для людей той эпохи.
Отвечать на эти вопросы я буду, опираясь на такие источники, как «Установления» Кассиодора, книгу Рабана Мавра «О воспитании клириков», «Духовные проповеди и рассуждения» мейстера Экхарта, «Размышления» Бернарда из Клерво. А также на исследования Ле Гоффа, Гуревича, Фуко и Леклерка. Я с огромным сожалением расписываюсь в том, что не смог найти полный перевод труда Винсента из Бове «О воспитании детей знатных граждан» ни на русский, ни на английский языки. Также и труды святого Ансельма были у меня лишь частично.
Но перед тем, как мы начнем, было бы неплохо описать тот исторический контекст, в котором это все происходило. Так как я чувствую, что если я этого не сделаю, то мы можем оказаться в сложной ситуации. Дело в том, что когда мы употребляем термин (спорный и неоднозначный) «Средние века», наше воображение привычно рисует нам условную Европу века тринадцатого или четырнадцатого. Европу с развитыми городами, распаханными полями, над которыми довлеют твердыни замков и монастырей, а по дорогам едут купцы и рыцари. Но мы с вами сейчас окажемся в шестом веке, в 530 году, у дверей монастыря Монте-Кассино, который именно в тот год был основан святым Бенедиктом Нурсийским. Всего сорок четыре года прошло с того момента, как Хлодвиг основал Франкское королевство. И пятьдесят четыре — с того момента, как Одоакр отослал в Константинополь императорские инсигнии низложенного Ромула Августула, последнего императора Запада. И если мы вместе со святым Бенедиктом поднимемся на гору над городом Кассино, разоренном остготами, то увидим, как он переступит порог храма Аполлона, разобьет статую языческого божества и на месте его алтаря вознесет Святой Крест. Отсюда начнется то, что мы впоследствии назовем культурой монастырей. С их дивной архитектурой, пением и, конечно скрипториями и библиотеками.
Но пока все совсем не так. Монастырская культура только зарождается (и зарождается она на периферии), а саму Европу трудно назвать христианской. И христианской ее будут делать монахи. Монахи-бенедиктинцы, апостолы Европы. А. Шишков в своем энциклопедическом труде «На плечах гигантов» прекрасно описал этот период, интересующимся очень его рекомендую. Итак, монастырей мало и они расположены на окраинах мира, по которому прокатываются волны Великого Переселения. Это южная Италия (Монтекассино, 530 год), Ирландия (Бангорский монастырь, седьмой век), Шотландия (Айонское аббатство, 563 год), побережье Нормандии (аббатство Сен-Мишель, 708 год). Помимо мест окраинных, монахов также вполне устраивали места пустынные и труднодоступные, каковых в эпоху, предшествующую активной внутренней колонизации, было в избытке. Прекрасно подходили горы Швейцарии (аббатство святого Галла, 613 год) и леса центральной Германии (Фульдское аббатство, 744 год).
Монахи обустраивают эти монастыри, делая их экономически самодостаточными, вполне автономными и, что немаловажно, достаточно уединенными. Но, основав обитель, часть монахов движется дальше, с целью основания новой. Дело в том, что помимо созерцательной жизни, которая составляла суть монашеского призвания, монахи той эпохи уподоблялись мужам апостольским, неся Благую Весть туда, где ее еще не слышали. Приходя на новое место, они не просто молча строили исключительно для себя, но крестили местное население. Или, если так можно сказать, катехизировали население номинально крещенное, но не просвещенное. То есть мы наблюдаем некий парадокс. Парадокс неразделенности путей in loci (на месте) и in peregrinationes (в пути). Монахи и пребывали в монастырях постоянно и, одновременно с этим, отправлялись с миссией. Что не похоже на картину высокого и позднего Средневековья, в котором бенедиктинцы, трапписты и картезианцы пребывают in loci, в стенах своей обители, а братья проповедники и меньшие братья — in peregrinationes.
Культура христианства – культура текста и текста письменного. Соответственно, монахи должны быть грамотны, кроме тех, кто был признан к этому органически не способным. Вопрос о языке, полагаю, не поднимался. Вариантов, кроме латыни, особо не было. Варварские языки очень просты и не обладают достаточно богатым словарем, чтобы на них можно было думать, говорить и писать о тайне Боговоплощения.
Кроме того, крестители нашего мира не читали учебника по истории Средних веков за шестой класс и им никто не сказал, что предыдущая, римская эпоха кончилась, что для них, полагаю, не было очевидным. Это не было очевидным даже для Карла Великого. И то, что весь мир не говорит на латыни, они, вероятно, считали не интересной особенностью, с которой стоит мириться и приспосабливаться к ней, а, скорее, своей недоработкой. Но рассчитывать на то, что в монастырь будут сразу приходить люди книжные, не приходилось. Значит, они должны были обучаться прямо в нем. Кроме того, помимо производства хлеба насущного, необходимого для поддержания телесных сил, монастырь был обязан производить книги. Без книг христианский монастырь немыслим. Они необходимы не только для высокого богословия (которое заведомо не для всех), но и для того, что составляло центр и смысловое ядро жизни любого монаха, а именно, для литургии. Книги необходимы и для Евхаристии, и для Литургии часов. Все это нужно и для себя и для обителей, которые недавно основаны или чье основание только планируется. И создание этих книг — тоже работа для монаха. То есть монахи раннего Средневековья вынуждены были быть образованными просто для того, чтобы быть нормальными монахами.
Итак. Первое, что стоит отметить как особенность средневекового образования – удаленность его от мира. Во-первых, территориально. То есть, это не античная школа, располагавшаяся в городе или неподалеку от него и имевшая дело с городскими детьми. Это школа монастырская, в которой обучались те, кто в этом монастыре жил. Они, конечно, могли оттуда уйти, но нормой, как я понимаю, было то, что человек принимал постриг. Во-вторых, школа была удалена от мира языково – мир образования был миром латыни. Можно сказать, что мир образования — это вообще немного иной мир, отличный от обычного распорядком дня, ценностями, обиходом, бытовыми привычками. Это такой мир педагогической провинции из «Игры в бисер». Мир Йозефа Кнехта. И, что немаловажно, это мир дисциплины. Конечно, с появлением иезуитских коллегиумов и школ ордена пиаров ситуация изменится, но это ближе к концу средневекового мира. Изменится не в вопросе дисциплины, а вопросе удаленности от мира.
Второе — особенность отношения учителя к ученику. Но тут, в начале средневекового мира, без античности не обошлось. Точнее без Платона, который дает обоснование средневековой трехчастной структуре общества: молящимся, воюющим и работающим. Делает он это в «Законах», когда уподобляет правителя пастуху. Интеллектуалы Средних веков развивают эту идею: да, глава народа — некий пастырь, за его безопасностью следят сторожевые псы, а сам народ подобен пасомому стаду. При этом пастыри – первое сословие, сторожевые псы – второе, а народ – третье. Конечно, я сейчас очень грубо описал трехчастную структуру общества. Лучше и подробнее это написано Ле Гоффом в «Цивилизации средневекового Запада». Но для истории образования и феномена дисциплины, как ее элемента важно то, что человек образованный предпринимает труд по образованию себя не просто так и не для себя лишь только, а для управления обществом. То есть, так же как и в античности, образование остается элитарной практикой. С тем лишь отличием, что царь-мудрец Платона и пастырь средневекового христианского запада – разные типы управленца.
Кажется, стоит сказать несколько слов о пастырском типе управления. По двум причинам. С одной стороны, мы получим некое представление о том, кого растила средневековая школа, с другой — поймем (пусть не полностью) тип отношения учителя к ученику внутри этой школы. Ведь учитель тоже пастырь над учениками и он тоже управляет.
Итак, пастырство. Во-первых, для средневекового сознания это вариант христологической власти. Первый пастырь – Бог. И Христос – пастырь добрый, полагающий душу Свою за овец, и ветхозаветный Бог, присутствие которого было особенно видно именно в момент перемещения народа. Как пример можно вспомнить сорокалетнее скитание по пустыне, когда народ был веден столпом и смерчем огненным. Можно сказать, что пастырство — это власть, осуществляемая в движении. Во-вторых, этот тип власти направлен на благо пасомого. Пастырь заботится о стаде, охраняет его от волков, изгоняет тех заболевших, чья болезнь может быть опасна для всех, ищет для стада тучные пастбища. Также это власть, направленная на всех и на каждого, то есть, он пасет все стадо, но вместе с тем занимается проблемами самых слабых и больных, прилагая усилия к их излечению. Он готов жертвовать собой ради блага вверенных ему овец. И тут есть очень важный момент. Пастух чаще всего пасет не свое стадо. Он посредник между волей господина овец и самими овцами. При этом, по словам Фуко, это «самоотверженное посредничество», в котором благополучие стада ценнее благополучия и жизни пастуха (подробнее: М. Фуко «Безопасность, территория, население»).
Возвращаясь к тому, с чего начал этот абзац, а именно к Платону, точнее к Сократу, хочу отметить, что ключевое отличие античного обучения от средневекового в том, что (согласно высказыванию Сократа) учитель любит ученика так, как он сам должен был любить себя, но пока не умеет. Но античность не предполагает жертвы учителя собой за благо ученика. А мысль средневековая — предполагает. И в эту логику прекрасно укладываются поступки апостолов Европы, которые, рискуя собой, шли к диким племенам, желая их научить, зная, что, возможно, они будут неприняты или убиты.
Полагаю, что для одного раза я сказал достаточно и, возможно, утомил вас. В следующий раз мы все-таки приступим в Кассиодору и Рабану Мавру.
Игорь Лужецкий
Блог автора: Специально огороженный